Текст книги "Князь Русской Америки. Д. П. Максутов"

Автор книги: Владимир Рокот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

ВОСТОЧНАЯ ВОЙНА 1854-1857

Тихоокеанский театр Восточной войны весьма протяжен и живописен. Весьма живописной является и одна сцена этого театра – Петропавловская бухта, находящаяся в Авачинской губе. Ее когда-

то нашел и описал штурман Елагин. После зимовки здесь в 1740– 1741 гг. пакетботов «Святой Петр» и «Святой Павел» порт стал называться Петропавловским. Профессиональный фортификатор поручик К. Мравинский, прибывший готовить порт к отражению супостата, дал весьма точное описание позиции: «На восточном берегу Камчатского полуострова в Авачинской губе природа устроила превосходную якорную стоянку для морских судов в небольшом, но довольно глубоком заливе, в который только с южной стороны имеется проход шириною до 9 сажен. Гавань эта ограждена с южной стороны низменною узкою косою, состоящей из щебня и гравия». Эта низкая коса – кошка, как говорят на Камчатке, стала местом подвига, обессмертившего имя князя Дмитрия Петровича Максутова. На кошке, защищавшей вход в гавань, в июне 1854 г. помощник командира над портом лейтенант Д. Максутов начал строить свою батарею: 10 орудий 36-фунтового калибра и 1 орудие калибра 24 фунта. Пушки могли стрелять прямой наводкой или по навесной траектории. Был еще один хитрый прием – стрелять по воде рикошетом так, чтобы ядро летело, отскакивая от воды. Стреляли ядрами и бомбами. На батарее были печи для каления ядер. Такое весьма горячее ядро могло нанести гораздо больший ущерб, чем простой кусок чугуна. В конце XVIII в. цивилизованные страны даже пытались запретить применение такого варварского оружия. Стрельба рикошетом по воде сводила на нет преимущества каленого ядра. По существовавшим в то время представлениям о сравнительной эффективности стрельбы с суши и с зыбкой палубы одно береговое орудие стоило трех-четырех корабельных. Сам Нельсон, говорят, безуспешно целый день на линейном корабле обменивался выстрелами с двумя орудиями, оборонявшими на берегу Корсики какую-то старую башню. Так что князь был вполне уверен в своем превосходстве по крайней мере над одним вражеским фрегатом. Кто же знал, что превосходство в орудиях у противника окажется восьмикратным, а «жалкие 37 картузов» на одно русское орудие заставят экономить порох. Бог знает, сколько еще продлится оборона. Князь Дмитрий Петрович наверняка знал молитву святого Дмитрия Солунского – воина, изображаемого в оперенных доспехах с копьем и мечом: «Господи, не погуби град и людей. Если град спасешь и людей с ними, и я спасен буду, если погубишь – с ними и я погибну».

Дед известного советского дирижера Е. Мравинского и дед знаменитого советского астронома Д. Максутова сошлись во мнении,

что позиция на кошке была ключевой в обороне Петропавловска. Если неприятель уничтожит эту батарею, в порту защищать будет нечего. Поэтому лейтенант Д. Максутов приступил к выполнению своих обязанностей буднично, но с достаточным прилежанием. Он вовсе не походил на рыбу, выброшенную на берег. Он занимался привычным делом – командовал. Кто смеет утверждать, что лейтенант флота не смог управлять сотней-другой людей, строивших батарею. Могло не хватить времени и пороха научить этих людей воевать. Успех зависел от того, насколько удастся сделать единую команду из прислуги, не барской, а орудийной. Ведь они еще не были под огнем. Помощником у лейтенанта состоял опытный гардемарин Владимир Давыдов. Да и сам командир батареи видел только салюты и практические стрельбы, т. е. учебные.

Порт постепенно превращался в военно-морскую крепость, как оказалось, неприступную. В рапорте генерал-майора В. Завойко указано, что гавань окружало семь батарей. Но все они уступали по численности и огневой мощи Кошечной. Так, Александр Максутов получил под командование батарею № 3 Перешеечную только с пятью орудиями 24-фунтового калибра. Стоявшая в обнаженной седловине перешейка, закрывающего бухту, батарея должна была не позволить безнаказанно забросать ядрами порт и город. Но и сама она имела мало шансов устоять пред противником, поэтому ее и прозвали Смертельной. Шанс продержаться некоторое время давало расположение батареи. Неприятель не мог сбить ее прямой наводкой, так как стояла он несколько высоковато, на уровне корабельных мачт. Противнику пришлось бы сильно задирать орудия. Батарея же могла стрелять настильно и даже чуть вниз, если позволяла дистанция. А дальнобойность вражеских орудий была ожидаемо большей.

К береговым батареям были добавлены орудия фрегата «Аврора» и транспорта «Двина», ставших на якорь в Петропавловской бухте за Кошкой. Орудия кораблей с бортов, обращенных в тыл, были размещены на батареях. Порт защищали до полусотни офицеров и до тысячи нижних чинов. Тесно не было.

Но ожидание войны и сама война не одно и то же. Даже в самом серьезном ожидании войны всегда есть надежда, а вдруг все обойдется. Офицеры, чиновники и обыватели находили время общаться. А народу становилось все больше. В июле пришли транспорт «Двина» с тремя сотнями солдат и фрегат «Аврора», в экипаже которого был лейтенант Александр Максутов. «Аврора» прошла более 9 тысяч миль за 66 дней, счастливо избежала до этого столкновения с эскадрой все более и более вероятного противника в перуанском порту Кальяо. Бежать в ближайший российский порт пришлось быстро. Во время перехода росло число заболевших, соответственно уменьшалось число выходящих на вахту. Уменьшались запасы провизии и воды. Погода, как писал один из участников перехода, «не выясни-валась».

Братья Максутовы встретились после трехлетней разлуки. Александр, как и многие офицеры фрегата, смог прийти в себя в сухом и теплом месте. Молодые офицеры близко познакомились с семьей В. Завойко. А семья была большая, восемь или девять детей. Старший уже готовился поступать в Морской корпус, а младший готовился... появиться на свет. Жене губернатора Юлии было 35 лет. Она была достаточно образованной, разумной и привыкшей к лишениям женой офицера. И офицер этот большую часть службы провел на окраинах империи. Юлия не ощущала себя генеральшей, умела находить верный тон с окружением мужа, состояла в переписке с епископом Иннокентием, как могла, восполняла детям недостаток системного образования. Конечно, она оживилась с приходом кораблей в порт. И дело даже не в новых лицах. Просто появилась возможность прикупить что-то из доставленных припасов.

Так Дмитрий Максутов впервые увидел быт семьи офицера более чем отдаленного гарнизона. Спустя два года князь сможет сравнить свою кузину-адмиралыиу с адмиральшей Невельской и даже с генерал-губернаторшей Муравьевой. Строя свои семейные отношения, Д. Максутов не сможет отбросить эти впечатления. Впечатления – от слова впечатываться. Процесс – почти независимый от сознания.

Вряд ли Юлия Егоровна (Георгиевна) близко знала своих двоюродных братьев Александра и Дмитрия. Иначе она не написала бы в частном письме епископу Иннокентию Вениаминову: «Добрый АП (Александр Максутов), только что пришедший на «Авроре», несмотря на кратковременное знакомство, душевно с нами подружился». Достоверно известно: братья Максутовы хорошо знали родную сестру Юлии, свою кузину Анну, жившую в Петербурге.

Действительно, Александр, отличавшийся душевной теплотой, много времени проводил с детьми Завойко. Судя по отзыву его командира капитан-лейтенанта И. Изыльметьева, он мог бы стать неплохим педагогом. Младший брат, обремененный должностными обязанностями по порту, в семье Завойко появлялся реже. Зато появление Дмитрия вызывало восторг детей; его всегда сопровождал пес Барсик. Автору при прочих равных условиях симпатичнее люди, которые дружат с собаками, чем те, которые собак избегают. Не только братья Максутовы были гостями генеральской семьи. Захаживал к ним и мичман с «Авроры» Николай Фесун посмотреть на старшую дочь Завоек Прасковью.

Жизнь не останавливалась. Гарнизон и население крепости играли в игру «К нам едет ревизор». Петропавловцы готовились к ревизии своих приготовлений противником и одновременно репетировали разрешенную цензурой и одобренную лично Николаем I пьесу недавно скончавшегося литератора Н.В. Гоголя «Ревизор». Сама же злободневная комедия была известна князю и большинству его товарищей, наверное, еще с детских лет и уже давно не считалась клеветой на Россию. Разумеется, репетировали не все, хотя на некоторые роли был двойной комплект актеров. Ведь не ровен час убьют.

Автор с давним пристрастием к герменевтике, сиречь, толкованию текстов, попытался прочитать Гоголя глазами петропавловцев. Комедия выходила совсем не веселая уже с десятой реплики.

Явление I

Лука Лукич. Зачем же, Антон Антонович, отчего это? Зачем к нам ревизор?

Городничий. Зачем! Так уж, видно, судьба! До сих пор, благодарение богу, подбирались к другим городам; теперь пришла очередь и нашему.

Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия... да... хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены.

Городничий. Эк куда хватили! Еще умный человек. В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.

У каждого поколения бессмертная комедия вызывает близкие ассоциации. Для господ актеров, бывших по совместительству мор-

скими офицерами, тексты прямо указывали на Петропавловск. Автор повествования обращает внимание грядущего романиста на вы-игрышность сцены сцен.

Явление II

Городничий. Ну, что? Как вы думаете об этом?

Почтмейстер. А что думаю? Война с турками будет.

Аммос Федорович. В одно слово! Я сам то же думал.

Городничий. Да, оба пальцем в небо попали.

Почтмейстер. Право, война с турками. Это все француз гадит.

Знакомые большинству петропавловцев строки приобретали совсем другой смысл, более глубокий. Война с Турцией уже шла, не первая и не последняя. Премьера тихоокеанской постановки была назначена на 15 августа 1854 г. Но что-то не сложилось. От репетиционного процесса отвлекала служба. В конце войны собравшиеся на Амуре офицеры и семьи будут преспокойно ставить и «Ревизора», и «Женитьбу» по нескольку раз. На этот раз противник опередил; англо-французский «ревизор» прибыл 18 августа.

В Памятном листке князя события конца лета 1854 г. записаны относительно подробно:

авг. 18. Пришла в Петропавловский порт в Камчатке англофранцузская эскадра 6 судов.

авг. 20. Первое сражение. Неприятель отбит от моей батареи

№2.

авг. 24. Второе сражение. Отбит десант. Ранен брат Алекс.

авг. 26 Ушла соединенная эскадра из Камчатки.

Эскадра ушла в день, когда православные празднуют Сретение Владимирской иконы Божией Матери. Есть хорошая русская традиция отваживать неприятеля с помощью Владимирской Богоматери. Знай бы англо-французы, что атакуют русский порт в канун праздника образа Богородицы, напугавшей самого Тамерлана, возможно, они бы вовсе не решились напасть.

Сохранилось самое подробное описание Петропавловского дела самим Дмитрием Петровичем. Поскольку это практически единственный собственноручный документ Д. Максутова, есть смысл

привести его полностью с минимальным редактированием. Конечно же сохранились приказы, рапорты и немногие деловые бумаги. Но документов свободного стиля только два – Календарь 1880 г. и некое письмо. Оно сохранилось в копии, сделанной дочерью князя Александрой. Как и многие цитируемые автором документы, относящиеся к Петропавловской обороне, это письмо из семейного архива Максутовых впервые опубликовал Б.П. Полевой в сборнике «Защитники Отечества». Известный историк считал, что защитник Петропавловска Дмитрий писал брату Павлу – защитнику Севастополя. С равным основанием можно утверждать, что Дмитрий писал другим братьям, в том числе и не нюхавшим пороха. Основанием для такого отнесения был конверт с надписью «Письмо брата» и отдельные обращения в тексте. Но, судя по тому, что Дмитрий пишет «На «Авроре» пришел мой брат Саша», письмо предназначалось не братьям, а кому-то стороннему, но все-таки близкому. Уместнее было бы употребить наш брат или просто Саша. Оговорка «в то время не было телеграфов» заставляет предположить, что письмо адресовалось следующему поколению, для которого «телеграфы» стали привычны. Телеграф получил распространение в России в 60-х гг. позапрошлого века Это князь Д. Максутов знал хорошо, так как сам, будучи Главным правителем колоний, принимал посильное участие в строительстве телеграфной линии Аляска—Сибирь. Первый же электрический телеграф нашел применение в России, когда князь защищал Петропавловск. Возможно, заметки князя предназначались для публикации, а личное обращение в письме оставалось литературным приемом. Много лет спустя старший сын князя Александр Дмитриевич напоминал младшему Дмитрию Дмитриевичу, что относил в «Морской сборник» заметки отца о Русской Америке. Но журнал не опубликовал статей Дмитрия Петровича Максутова ни о Петропавловске, ни об Аляске.

Впервые в печати слово предоставляется лейтенанту Д. Максутову:

«...Затем направились мы в Петропавловск и пришли туда в середине мая. В то время не было телеграфов, и хотя война уже была объявлена, но мы об этом еще ничего не знали. Заботливый генерал Завойко, однако, не сидел, сложа руки, и у него уже было намечено, где строить батареи, и приготовлен лес для платформ. Меня он сейчас же списал с корвета, назначил своим помощником и поручил строить батарею N° 2, которой я и назначен был командовать. Припом-ня уроки фортификации, я составил план батареи и, по утверждению его генералом, приступил к постройке. Батарея вышла у меня некрасивая и неуклюжая, над которой немало издевался приехавший впоследствии военный инженер Мравинский, строитель всех следующих батарей, однако на деле она показала свои достоинства. В июле мес. пришел транспорт «Двина» и привез чел. 300 солдат, назначенных в пополнение 46 экипажа, а затем, кажется 19 июля, фрегат «Аврора». Видя военное судно, входящее под всеми парусами, мы ожидали, что оно подлетит к якорному месту, бросит якорь и сразу уберет все паруса, но не тут-то было. Оно начало убавлять их поочередно и долго возилось с уборкою. Это обстоятельство нас крайне поразило, но скоро выяснилась причина. Фрегат «Аврора», ввиду ожидающегося разрыва, редко заходил в порты, оставался в них самое короткое время и не имел возможности освежать команды, вследствие этого на судне развился сильный скорбут и по приходе в Камчатку около 200 чел. лежало. Фрегат сейчас же втянули в гавань, а больных свезли на берег и поместили в палатках, где они сейчас же начали поправляться, хотя многие умерли. Затем пришло одно американское судно и привезло формальное известие о войне с Англией и Францией. В это время были мы уже совершенно готовы и ждали прихода неприятеля. Только никто из нас никогда не думал, чтобы для овладения Камчаткой пришла бы такая сильная эскадра. В это время люди уже были расписаны по орудиям, назначены стрелковые партии и каждая единица уже знала и свое место и свои обязанности. На «Авроре» пришел мой брат Саша, с которым я не виделся 3 года. 17 августа 1854 г. в 10 ч. утра с дальнего маяка был дан сигнал: «Вижу военную эскадру из 6 судов».

На Камчатке, как и в других отдаленных местах, офицеры и высшие чиновники обедают у начальника, так было и у нас. Ранний обед, около 12 ч., был не из веселых, разговор был обрывистый и вообще не клеился, все были озабочены и заняты своими думами, но самое тяжелое положение было, конечно, генерала, т. к. он, кроме ответственности и забот обо всем, имел еще заботу о семье, которая после обеда, захватив что попало, отправлялась в деревню Авачу, верст за 12 от порта, а семья состояла из жены и 8 детей. В 1 час ударили тревогу.

Прислуга моей батареи выстроилась близ губернаторского дома, тут я ее проверил, сняли шапки, перекрестились и сказали: «Да будет воля Твоя», вызвал песенников вперед, и мы весело пошли, не думая о том, что многие у нас идут этой дорогой в последний раз. В этот день вошел, однако, только пароход, а эскадра держалась при входе в бухту. На следующий день, 18 августа, около 4 ч., вошла эскадра в следующем порядке: английский пароход «Вираго», французский бриг «Облигадо» —18 пуш., английский адмиральский фрегат «Президент» – 52 пуш., английский фрегат «Пик» – 44 пуш., французский адмиральский фрегат «Форт» – 60 пуш., французский фрегат «Евридис» – 32 пуш. Едва суда вошли в пределы пушечных выстрелов, как батарея № 3, а затем и № 1 открыли огонь, неприятель отвечал тем же, и дело кончилось несколькими выстрелами с дальнего расстояния, ни убитых, ни раненых не было. 19 августа замечено было особое движение на неприятельской эскадре. Шлюпки сновали от одного судна к другому, и особенная деятельность замечалась на пароходе, который затем ушел в Тарьинскую бухту, откуда возвратился часа через три. Впоследствии мы узнали, что при входе эскадры в квачинскую бухту застрелился английский контр-адмирал Прайс и 19 августа пароход ходил в Тарьинскую бухту для похорон адмирала. Причина, побудившая адмирала покуситься на самоубийство, осталась неразгаданной. Наконец, настал роковой день 20 августа. С раннего утра на эскадре началось движение, частые сигналы и усиленная деятельность показывала, что неприятель намерен сделать решительное нападение. В 7¹ /₂ часа утра на батарею № 1 приглашен был священник отслужить молебен. В это время неприятель уже занимал боевую позицию и во время чтения Евангелия над головами молящихся разорвалась первая бомба. Неприятель наступал, как значится на плане, имея пароход в середине, с левого борта – «Президент», с правого – «Форт» и за кормой – «Пик». Сначала поставлен был на позицию «Пик», потом «Форт» и «Президент». Суда расположены были в таком же порядке, что ни моя батарея, ни «Аврора» и «Авина» не могли по ним действовать, так как они защищены были Сигнальным мысом. Батарея № 4 была сбита очень скоро, а в 10-м часу засыпало и батарею № 1, так что обе они заклепали орудия и прекратили огонь. Тогда неприятель подвинулся вперед настолько, чтобы не подвергаться выстрелам с фрегата, и весь свой огонь направил на мою батарею. Мы начали пальбу орудиями, и я лично наблюдал за каждым выстрелом, так как зарядов у нас было мало и порох нужно было беречь. Но скоро начался такой ад, что от дыму и пыли в двух шагах ничего не было

видно_у и потому, спрятав людей за бруствером, я прекратил пальбу и ходил по батарее, наблюдая за неприятелем, и, чуть только он показывался, снова начиналась пальба орудиями. Так продолжалось до 7 часов вечера, /согдя неприятель, не сбив моей батареи, должен был отступить. Однако к концу боя батарея моя была значительно повреждена и из 11 орудий осталось только 5. Я никогда не забуду вечера этого дня. Когда отступил неприятель, приехал на батарею Завойко благодарить меня и команду за то, что каждый исполнил свой долг, а затем мои боевые товарищи поздравляли, целовали и от души жали мою руку. По правде тебе сказать, я только тогда и очнулся, так как все это время я был в напряженном состоянии, не замечал или старался не замечать, что делается кругом, и наблюдал только за неприятельскими судами и своею прислугою. 1'оды ли были такие или что другое, но я ни разу не подумал об опасности. Ожидая нападения наутро, ночь провели мы беспокойно. После короткого отдыха принялись за исправление бруствера и исправление подбитых станков, и к утру батарея была в порядке и могла действовать 10 орудиями. Однако ожидаемое нападение не повторилось. Ночью был слышен на эскадре стук от производившихся там плотничных работ, а утром увидали, что «Президент» и пароход накренены на правую сторону и чинят повреждения в подводной части, на других судах заметны повреждения в рангоуте и такелаже. 22—23 числа на неприятельской эскадре – те же занятия. Утром (в 4 часа) на пароходе приготовляли десантные боты, барказы и шлюпки, а вслед за тем пробита тревога. В 5¹/₂ часов пароход взял на буксир с левого борта «Президента», а с правого «Форт» и повел их по другую сторону Сигнальной горы. Фрегат «Форт» оставил против батареи № 3, а «Президента» против батареи N° 7. Бриг «Облигадо» крейсировал вдоль берега, а у левого борта парохода были шлюпки и десантные боты. Ъатареи держались недолго, в особенности N° 3, где пал брат Александр, а вслед за их падением неприятель высадил десанту батареи N° 7. На гребне Никольской горы находился небольшой отряд, долженствовавший защищать гору, но он занял не самую вершину, а пространство от гребня до порохового погреба, полагая, что неприятель пойдет на батарею N° 6. Неприятель же пошел в обход и занял самую вершину горы и оттуда стрелял на выбор. Тут были ранены: инженер Мровинский, казак Карандагиев, управлявший горным орудием, убит купец Колмаков и др. Ошибка эта скоро

была исправлена. Стрелковые партии с фрегата «Аврора» начали подниматься на гору со стороны перегиейка, а остальные партии рассыпались в длину всей Никольской горы и, скрываемые кустами, начали подниматься в гору, а затем дружно ударили в штыки и атаковали неприятеля с фронта и с двух флангов. Неприятель сразу дрогнул, и ему ничего не оставалось, как отступить, а так как за спиною у него был крутой спуск к морю, то он и был сброшен моментально. Вслед за бегством неприятельского десанта суда начали обстреливать гребень Никольской горы. Наши партии спустились с горы и остановились у порохового погреба, а камчадалы и лучшие стрелки засели в кустах на вершине горы и добивали неприятеля меткими выстрелами. Отступление было самое беспорядочное, и немногие добрались, уплыли. По сведениям, опубликованным уже после войны, союзники потеряли убитыми и ранеными 27 офицеров и 300 с чем-то нижних чинов. Неприятель посылал уже последние выстрелы, как у порохового погреба уже рылась яма для погребения и наших, и врагов в количестве 80 чел. Затем благодарственный молебен на месте погребения убитых, а потом в городе торжество и ликование. Ши счастливые минуты были отравлены потерею моего брата. Ему оторвало руку ядром, причем сильно контузило левую сторону. Хотя он хорошо выдержал операцию и перевязку и в первое время чувствовал себя хорошо, но со всяким днем слабел и у мер 10 сентября. 25 августа пароход отправился в Тарьинскую бухту, имея на буксире 3 барказа, хоронить своих убитых. На эскадре день и ночь слышен был стук от плотничных и конопатных работ и замечено исправление рангоута и такелажа. Пароход возвратился в ночь на 27 число. Утром в 7^х /₂ часов эскадра снялась с якоря и вышла в море. Ровный попутный ветерок подгонял ее, и она скоро скрылась из вида. Сборы в путь были очень вялые. Медленный подъем больших гребных судов, беспорядочная постановка парусов и пр. доказывали, что на эскадре громадные потери в людях. По уходе эскадры люди отозваны были с батарей и собрались в соборе, где был отслужен благодарственный молебен. Нечего тебе говорить, с каким чувством молился каждый из нас, это понятно всякому. Затем команды собрались в казармы. Завойко поздравлял их, выпил чарки за здоровье царя и их, и потом пошло то, что обыкновенно бывает, когда люди предоставляются самим себе. Семейные торопились встретиться со своими семьями, покинувшими город. Пьяницы валялись по канавам и кустам

1^»

и т. п. Офицеры собрались на обед к губернатору. Обед был самый одушевленный и живой, наша дружная семья собралась в первый раз после боя, и всякий имел что-нибудь рассказать. После обеда губернатор пил за наше здоровье, мы пили за его, орали, кричали «ура!» и пр. Наконец, когда все приутихли, Завойко сказал, что так как дело кончено, то нужно об этом послать донесение в Петербург, и он желал бы знать, на кого упадет общий выбор иметь эту честь. «Разумеется, Максутов», – пробасил Изыльметьев, командир «Авроры». «Максутов, Максутов», – подтвердили все, кроме одного, который побледнел и не поддерживал этого предложения. Завойко благословил меня, поздравил и поцеловал, а затем поздравили меня и целовали остальные мои товарищи. Таким образом, отъезд мой был решен, и нужно было только подумать, на чем меня отправить. В это время находился в порте американский бриг «Нобль», с капитаном которого и было условлено о доставке меня в Аян, и так как мачты и такелаж его были повреждены, то тотчас же принялись за его исправление. Повреждения, однако, оказались настолько значительными, что я только 14 сентября мог отправиться в путь. Последние дни моего пребывания в Камчатке были самые грустные. Врат мой страдал жестоко и видимо слабел. После хороших дней, стоявших во время пребывания неприятеля, начались осенние ненастья и дожди, крыша, пробитая осколками бомб, текла, как решето, сырость и перемена температуры скверно действовали на больных. Мравинский, имевший легкую рану в ногу, перенес, а брат получил горячку и 10 сентября умер, 12 числа его похоронили».

Осталась эта скорбная дата и в Памятном листке:

1854. сент.10. Скончался брат Александр.

Уместно привести свидетельства и других участников Петропавловской обороны, очевидцев подвига князей Максутовых. Для всех это был первый бой. Большинство этих заметок не предназначалось для печати. Но их читали и перечитывали в семьях. Как и любые вести с далекой войны, их обсуждали дома, в свете, в кают-компаниях и в классах Морского корпуса. Эти письма формировали общественное мнение и создавали репутацию.

Мичман Николай Фесун написал письмо начальнику Морского корпуса Б.А. Глазенапу. Позднее он все-таки добился руки дочери

В. Завойко и стал свойственником Максутовых. Но это не уменьшает его беспристрастности в отношении Александра и Дмитрия. Письмо это среди прочих в столицу доставил сам Дмитрий Петрович. Уже в начале 1855 г. отрывки из письма мичмана были опубликованы в книжке «Камчатка и ее обитатели с видом города Петропавловска, планом и описанием сражения 20 и 24 августа». Читаем: «Командир этой батареи лейтенант князь Дмитрий Петрович Максутов был изумительно хладнокровен. Так как неприятель, имея на каждой из сторон своих фрегатов по две 2-пудовые бомбические пушки, стрелял большею частию из них, то его ядра все долетали до батареи и, ударяясь о фашинник, не причиняли слишком большого вреда; у нас же на батарее пушки были 36-фунтовые, следовательно, стрелять из них можно было только тогда, когда неприятель, увлекаясь, подтягивался, чтобы действовать всеми орудиями батальным огнем. Князь пользовался этим как нельзя лучше, не горячился, не тратил даром пороха, а стрелял только тогда, когда по расстоянию мог судить, что его ядра не потеряны. <...>

Кошечная батарея в продолжении 9 часов выдерживала огонь с лишком 80 орудий! Редкий пример в истории войн прошедших, тем более что, несмотря на весь этот ураган ядер, батарея устояла и, исправившись за ночь, в следующее утро снова готова была вступить в бой. Командир батареи князь Дмитрий Максутов до того приучил своих людей к хладнокровию, что, когда неприятель действовал только бомбами и нашим из 36-фунтовых нельзя было отвечать, кантонисты-мальчики, от 12 до 14 лет, служившие картузниками, чтобы убить время, пускали кораблики».

Став лейтенантом, Н. Фесун еще раз описал события Петропавловской обороны в 1859 г. в ответ на появившиеся публикации иностранцев, стремившихся умалить победу русского оружия.

Лейтенант «Авроры» Константин Пилкин просил лейтенанта Д. Максутова захватить его письмо матери. Лихой, по мнению сослуживцев, офицер не желал пугать матушку и поэтому, живописуя подвиги товарищей, как бы вскользь рассказал о своей штыковой атаке Неприятельского десанта: «...через час три фрегата и пароход поместились снова против 11-пуш. батареи, но опять на таком расстоянии, что та, бедная, не могла действовать, и их большие орудия осыпали ее, и надо отдать справедливость, выстрелы их были великолепны, все ядра ложились в батарею, но та, как бы хранимая невидимою силой, не уступала их усилиям, а защищенная земляным валом, устроенная на твердом грунте и осыпаемая осколками камня, оставалась, если не невредимою, потому что 7 орудий были уже подбиты, но хранимая богом, она еще выдерживала канонаду, и когда огонь неприятеля редел, она, как бы дразня его, посылала ему выстрелы и тем заставляла его снова делать залп за залпом, а между тем прислуга батареи, эти герои, достойные имени русского, спокойно сидели за валом и даже некоторые курили трубки, а мальчики из кантонистов от 10 до 12 лет, назначенные на батареи для подавания картузов, спускали от нечего делать (под ядрами) кораблики. Командир батареи хладнокровно один ходил взад и вперед и только изредка говорил: «Такой-то нумер, пали». Командир батареи был князь Максутов 2-й. Только единой помощи бога можно отнести, что эта батарея, осыпаемая тремя фрегатами и пароходом с 8 час. утра до 7 час. вечера, могла устоять и потерять во весь день всего 4 убитых и 6 раненых...»

К. Пилкин немного перепутал нумерацию Максутовых, почему-то считая своего сослуживца по фрегату Александра первым. Или он расставил номера уже после смерти Александра. Свое послание он заключил глубоким сожалением: «Курьером будет лейтенант князь Максутов 2-й. <....> Надо ли говорить, как мне хотелось быть на месте Максутова. Но эта честь ехать с донесением о победе принадлежит ему по справедливости: он более всех вынес огонь неприятеля и показал хладнокровие, которым мог бы гордиться всякий, и потому никто не оспаривает у него этого права, но я дорого бы дал, чтобы мог заслужить это право и приобрести счастье за свои заслуги, обнять мою дорогую мать, моих братьев, всех родных моих, но жребий войны не дал мне первой роли этой кровавой трагедии, и я покоряюсь судьбе; верно, она знает, что делать, и, может быть, я не был в силах и не имел бы способности и осладнокровия выполнить этой роли».

Нет оснований считать, что один будущий адмирал затаил обиду на другого будущего адмирала. Им еще предстоят встречи. И самая важная будет в Америке.

Дополняет характеристику Максутовых и авроровский гардемарин Г. Токарев. Он был учеником и другом Александра Максутова. Впервые записки Г. Токарева были опубликованы в «Морском сборнике» уже в 1855 г. как «Подробности о кончине князя Максутова».

У выпускника Морского корпуса не вызывает сомнения, что поведение Д. Максутова достойно подражания: «Князь со стоическим хладнокровием разгуливал по батарее и попаливал редко да метко. < ...> Когда сказали князю Д.П. Максутову, что брат его ранен, что у него оторвана левая рука, но что операция удалась и ему лучше, он прехладнокровно улыбнулся и, покручивая ус, сказал: «О! Это мелочь». Вон он – урок капитана бригадирского ранга Г. Муловского, продолжавшего командовать кораблем, будучи смертельно раненным шведским ядром.