Текст книги "Керенский"

Автор книги: Владимир Федюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ФЕВРАЛЬ

Роковой для России 1917 год начинался в обстановке мрачной и тревожной. Известия с фронта не сулили ничего утешительного. В тылу население роптало на дороговизну, в очередях, почти не скрываясь, говорили о немецких шпионах, засевших у трона. Именно слухи в значительной мере и определяли общественные настроения в последние месяцы существования российской монархии. Сначала это были фантастические истории о царе, царице и Распутине, истории скабрезные, подчас за гранью пристойности.

Убийство Распутина немногим изменило ситуацию. Один из современников, профессор-юрист М. П. Чубинский, записал в эти дни в своем дневнике: «По городу ходят вздорные слухи: одни говорят о покушении на государя, другие о ранении государыни Александры Федоровны. Утверждают (и это очень характерно), будто вся почти дворцовая прислуга ненавидит государя, и охотно вспоминается история с сербской королевой Драгой». [85]85
  Чубинский М. П. Год революции (1917). Из дневника // Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 233.


[Закрыть]Напомним, что королева Драга в 1903 году была убита заговорщиками вместе со своим мужем королем Александром Обреновичем. Сейчас мы знаем, что никаких попыток покушения на императора и императрицу не было, но сам факт появления подобных слухов весьма показателен.

Многим из нас свойственно задним числом искать тайные предзнаменования великих перемен. Так хочется верить, что судьба посылает людям предостережения и, если их вовремя увидеть и понять, можно избежать самого страшного. Не отступила от этого правила и история русской революции. В середине января 1917 года в Мариинском театре должна была состояться премьера оперы «Немая из Портичи», рассказывавшей о восстании в XVII веке жителей Неаполя против испанского господства. Опера эта была под запретом в России почти сто лет. Ажиотаж создавало и то, что в ней должна была исполнять танцевальную партию знаменитая Матильда Кшесинская.

Однако общие мрачные настроения коснулись и этого, совсем уж не связанного с политикой события. Начались разговоры о том, что, где бы ни ставили эту оперу, немедленно начинались народные волнения, восстания и даже революции – так было в Испании, Бельгии, Италии и Мексике. [86]86
  Ходнев Д. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвар-дии Финляндского полка // Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. С. 256.


[Закрыть]Сама Кшесинская вспоминала, что в день премьеры всем, и артистам и зрителям, было не по себе: «На сцене совершалась революция, горел дворец и все было озарено отблесками пламени, как бы предупреждая, что и нас ждет такая же участь, но уже не на театральной сцене, а в жизни. И действительно, не прошло и месяца, как свершилась революция». [87]87
  Кшесинская М. Воспоминания. Смоленск, 1998. С. 259.


[Закрыть]

Страна катилась в пропасть, шансы спастись таяли с каждым днем. Единственной возможностью нормализовать обстановку были взаимные уступки со стороны власти и оппозиции. Но и власть, и оппозиция сознательно усугубляли обозначившийся кризис.

15 февраля после долгих рождественских каникул открылись заседания Государственной думы. По тону первых же выступлений стало ясно, что за прошедшие полтора месяца многое изменилось. По сравнению с тем, что говорилось в стенах парламента сейчас, ноябрьский «штурм власти» мог показаться демонстрацией высшей степени лояльности. Дума недвусмысленно дала понять, что время переговоров прошло. В речи лидера умеренных националистов В. В. Шульгина содержался прямой призыв к разрыву: «Если человек хочет прыгнуть в пропасть – надо всеми силами удерживать его. Но если ясно, что он все равно прыгнет, – надо подтолкнуть его, потому что, может быть, в этом случае он допрыгнет до другого края». [88]88
  Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920. М. 1990. С. 430.


[Закрыть]

Если уж так говорил последовательный монархист Шульгин, то чего следовало ждать от Керенского? В его речи прозвучало такое, чего Таврический дворец не слышал никогда. «Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в орудие издевательства над народом?.. С нарушителями закона есть только один путь – физического их устранения». На этом месте Родзянко переспросил оратора, что тот имеет в виду. Ответ не оставлял сомнений: «Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Древнего Рима». [89]89
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 132.


[Закрыть]

По распоряжению Родзянко слова эти были исключены из стенограммы. Однако это не помешало министру юстиции обратиться к председателю Думы с официальным ходатайством о лишении Керенского парламентской неприкосновенности для предания суду за тяжкое государственное преступление. Получив бумагу, Родзянко вызвал Керенского в свой кабинет и сказал: «Не волнуйтесь, Дума никогда не выдаст вас».

Есть категория фанатиков, готовых в любой момент взойти на эшафот и даже получающих удовольствие от этого. Керенский, и это совершенно однозначно, таковым не был. Сейчас он рисковал, но только потому, что интуитивно улавливал настроения момента. Это была, быть может, главная черта Керенского как политика, позволившая ему уже в ближайшие месяцы сделать головокружительную карьеру.

Между тем положение в столице обострялось с каждым днем. На рабочих окраинах зрело недовольство, готовое в любой момент выплеснуться на улицу. Полицейская агентура регулярно сообщала о назревающих беспорядках, но в окружении императора царило удивительное благодушие. Министр внутренних дел А. Д. Протопопов сумел убедить царя в том, что ситуация находится под контролем. 22 февраля Николай II покинул Петроград, направляясь в Ставку, в Могилев. Перед его отъездом глава правительства князь Н. Д. Голицын получил царский указ о роспуске Думы. Дату на указе премьер должен был поставить по своему усмотрению.

Буквально на следующий день скрытое напряжение прорвалось наружу. Все началось с продовольственных волнений, спровоцированных недопоставкой в город хлеба. Уже 24 февраля волнения переросли в массовые демонстрации и митинги. Все происходило так быстро, что стороннему наблюдателю сложно было поверить в стихийный характер происходящего. В городе заговорили о том, что за бунтом черни стоят все те же думские депутаты, в которых власть привыкла видеть своих главных врагов. Императрица, остававшаяся с больными детьми в Царском Селе, 24 февраля писала мужу: «Я надеюсь, Ке-дринского из Думы повесят за его ужасную речь – это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером. Все ждут и умоляют тебя проявить твердость». [90]90
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 5. 1916–1917 гг. М.; Л., 1927. С. 215.


[Закрыть]Кедринский – это Керенский (императрица плохо знала депутатов и потому перепутала), а «ужасная речь» – цитировавшееся нами выступление на заседании 15 февраля.

Это можно отнести к разряду курьезов – первым вождя революции в Керенском увидела царица Александра Федоровна, никогда не отличавшаяся ни прозорливостью, ни глубоким знакомством с политической ситуацией. Но, может быть, как раз благодаря своей политической наивности императрица почувствовала то, что не видели (или, точнее, не хотели видеть) думские политики первого эшелона. Керенский действительно метил на самый верх. Только задуманная им карьера предполагала не постепенное восхождение по бюрократической лестнице, а стремительный взлет. Не сенатор или министр, даже не премьер, представляющий парламентское большинство, а народный трибун – вот та роль, в которой он себя видел.

Меньшевик Н. Н. Суханов, автор известных «Записок о революции», вспоминал о своей встрече с Керенским за несколько дней до описываемых событий. Семейство Керенских незадолго до этого переехало по новому адресу – Тверская улица, дом 29, квартира 1. Помещение было еще не обжитым, в комнатах царил страшный холод. Керенский кутался в теплую серую фуфайку, в то время как его собеседник обрушил на него страстный монолог. «Я совершенно определенно высказывал, – писал позднее Суханов, – что так или иначе Керенскому придется стать в центре событий. И он не спорил с этим, не ломаясь и не напуская на себя смирения паче гордости». [91]91
  Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 1. М., 1990. С. 67.


[Закрыть]

Впрочем, сомнения, а вместе с ними и страх за свое будущее должны были оставаться у Керенского и в это время. Никто не мог быть уверен в том, что власть не найдет силы подавить назревавшую революцию. В субботу 25 февраля Дума собралась на очередное заседание, ставшее, как оказалось, последним. Совещались в этот раз недолго. Через полтора часа заседание было прервано, а новая встреча назначена на два часа дня в понедельник 27 февраля.

Следующий день был выходным, но в Таврическом дворце с утра стал собираться народ. За закрытыми дверями кабинетов совещались фракции и группы, из комнаты в комнату бегали взволнованные депутаты. В одну из таких суматошных минут Шульгин столкнулся в коридоре с Керенским. Тот по обыкновению мчался куда-то, наклонив голову и широко размахивая руками. Увидев Шульгина, Керенский, однако, остановился.

– Ну, что, господа, надо что-то делать. Ведь положение плохо.

– Ну, если вы так спрашиваете, – ответил Шульгин, – позвольте в свою очередь спросить вас: по вашему-то мнению что нужно? Что вас удовлетворило бы?

– Что? Да в сущности немного… Важно одно: чтобы власть перешла в другие руки.

– Чьи?

– Это безразлично. Только не бюрократические.

– Ну а еще что надо?

– Ну, еще там, – Керенский махнул рукой, – свобод немножко. Ну, там печати, собраний и все такое…

– И это всё?

– Всё пока. Не спешите, не спешите… [92]92
  Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920. С. 434.


[Закрыть]

Если Шульгин верно передал этот разговор (а не доверять ему нет оснований), то Керенский в это время не догадывался, как повернутся события в ближайшие часы. Точнее сказать, о грядущих переменах догадывались все, но никто не мог предугадать масштабы, которые они примут.

Из Таврического дворца Керенский поехал к своему давнему сотоварищу по адвокатскому цеху – присяжному поверенному А. А. Демьянову. У того уже собралось несколько знакомых, оживленно обсуждавших происходящее в городе. Обмен мнениями продолжился за обедом. Керенский не стал задерживаться долго и примерно через час откланялся. Вместе с князем В. А. Оболенским, которому было по дороге, они направились пешком к Неве. Трамваи не ходили, но путь от Бас-сейной, где жил Демьянов, не занял много времени.

Троицкий мост был оцеплен солдатами, которые не пускали прохожих с Петроградской стороны. Керенский остановился в нерешительности:

– Уж не знаю, переходить ли Неву? Зайдешь туда, а назад не пустят. Между тем завтра мне необходимо быть в Думе.

– Что вы, Александр Федорович, – возразил Оболенский. – Предъявите депутатскую карточку, вас и пропустят.

– Депутатская карточка может не помочь мне, а повредить. Ведь мой арест за последнюю речь принципиально решен… Если сегодня распустят Думу, завтра, вероятно, меня арестуют… [93]93
  Февральская революция в Петрограде (из воспоминаний князя В. А. Оболенского) // Советские архивы. 1991. № 1. С. 59.


[Закрыть]

К себе на квартиру Керенский вернулся только поздно вечером. Около восьми его застал по телефону Суханов. (Суханову навсегда врезался в память телефонный номер Керенского: 119-60.) У Керенского в эти часы собралась компания его ближайших друзей, для того чтобы обменяться слухами. Однако ничего нового Керенский Суханову не сообщил, да, похоже, и сам в происходившем ориентировался плохо. Ситуация менялась так быстро, что вряд ли кто мог предсказать даже ближайшее будущее. Керенский тоже не мог знать, куда уже в ближайшие месяцы его приведут начавшиеся события. Простившись с друзьями, он лег спать, не догадываясь еще, что это его последняя ночь под семейным кровом.

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

У австрийского писателя Стефана Цвейга есть цикл новелл о «звездных часах человечества». Звездный час – это рубеж, перелом, историческая развилка, формирующая будущее. «Если пробьет звездный час, он предопределяет грядущие годы и столетия, и тогда – как на острие громоотвода скопляется все атмосферное электричество – кратчайший отрезок времени вмещает огромное множество событий. То, что обычно протекает одновременно, размеренно или последовательно, сжимается в это единственное мгновение, которое все устанавливает, все предрешает: одно-единственное „да“ или „нет“, одно „слишком рано“ или „слишком поздно“ предопределяет судьбу сотен поколений, направляет жизнь отдельных людей, целого народа или даже всего человечества». [94]94
  Цвейг С. Собр. соч. Т. 3. М. 1963. С. 6.


[Закрыть]Далеко не каждому доводится испытать звездный час, но уж если это тебе суждено, то имя твое навсегда останется в истории.

Звездным часом нашего героя стало 27 февраля 1917 года. В один день из политика, известного в ограниченных кругах, Керенский превратился в фигуру всероссийского масштаба, чья популярность с каждым днем только нарастала. Этот взлет был неожидан не только для окружающих, но и для него самого. Как и почему это произошло, мы попытаемся разобраться в этой и последующих главах.

Этот главный день в жизни Керенского начался для него необычно рано. Еще со времен адвокатской практики у него сложился весьма своеобразный распорядок. Адвокаты, как и положено представителям «свободных профессий», не были связаны обязательным приходом на службу к определенному часу. Керенский, как правило, ложился спать далеко за полночь, засиживаясь в очередном политическом салоне или – реже – в кабинете над бумагами. Зато и вставал он не раньше десяти-одиннадцати утра.

27 февраля 1917 года он еще спал глубоким сном и не слышал, как в восемь утра у него в квартире раздался телефонный звонок. К трубке подошла его жена – Ольга Львовна. На другом конце провода был старый приятель Керенского присяжный поверенный В. В. Сомов. Он сообщил, что солдаты лейб-гвардии Волынского и Литовского полков взбунтовались и с оружием вышли на улицу. [95]95
  Керенская О. Л. Мертвые молчат. Победителей не судят // Звезда. 1998. № 2. С. 103.


[Закрыть]Слухи о восстании в гарнизоне периодически возникали и в предыдущие дни, но так и оставались только слухами. По этой причине Ольга Львовна не стала будить мужа, посчитав, что лишний час сна не помешает. Однако почти сразу же телефон зазвонил вновь. На этот раз это был коллега Керенского по Думе депутат Н. В. Некрасов. Он настойчиво попросил разбудить хозяина. Когда Керенский наконец подошел к аппарату, Некрасов повторил ему известие о восстании гвардейских полков и попросил как можно скорее прибыть в Таврический дворец.

Позднее Керенский вспоминал, что поначалу спросонья он не осознал значения переданных Некрасовым новостей. Но вдруг холодным душем пришло ощущение, сразу уничтожившее все остатки сна – все, пробил решающий час. [96]96
  Керенский А. Ф. Русская революция. 1917. М., 2005. С. 10.


[Закрыть]Не успев толком позавтракать, Керенский буквально выбежал из квартиры. Здание Думы находилось в пяти минутах ходьбы (квартира на Тверской выбиралась именно с учетом близости к Таврическому дворцу). Не было и половины девятого, когда Керенский через боковую дверь (библиотечный подъезд, известный только посвященным) вошел в Таврический дворец.

В этот ранний час дворцовые коридоры были еще пустынны. Лишь кое-где можно было увидеть уборщиков, натиравших до блеска бронзовые дверные ручки. Ни дворцовые служители, ни собиравшиеся понемногу во дворец депутаты не догадывались, что время отсчитывает даже не последние мирные часы, а последние минуты.

Некрасова и других депутатов Керенский нашел в Екатерининском зале. От них он узнал, что накануне был получен императорский указ о роспуске Думы. Роспуск парламента ставил депутатов в сложное положение. Не подчиниться указу было равнозначно открытому нарушению закона, безропотно разойтись значило бы утерять всякий контроль над происходящим. В итоге было решено считать Думу распущенной, но собраться на частное совещание. Для того чтобы подчеркнуть его неофициальный характер, провести совещание решили в малом, так называемом Полуциркульном зале, располагавшемся по соседству с главным залом заседаний, сразу же за председательской трибуной.

Полуциркульный зал едва вместил всех присутствующих. Многим депутатам не нашлось стульев, и пришлось стоять вдоль стены. На совещании обсуждался один вопрос – как вести себя в сложившейся обстановке. О происходящем в городе депутаты имели довольно смутное представление, но доходившая до дворца отрывочная информация рисовала картину подлинной революции. Под влиянием этого некоторые горячие головы предлагали объявить думу Учредительным собранием, но в итоге было принято компромиссное предложение Милюкова. Оно заключалось в создании Временного комитета «для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями». Это предельно обтекаемое название давало возможность приспособиться к любому исходу ситуации. Главой Временного комитета стал председатель Думы М. В. Род-зянко, а в состав были включены лидеры крупнейших фракций, в том числе и Керенский.

Насколько можно судить по воспоминаниям участников этих событий (протоколы «неофициального заседания» не велись), Керенский в ходе обсуждения не выступал. Да и в зале-то он не сидел, а постоянно выбегал к телефону. Многочисленные информаторы из числа друзей и знакомых сообщали ему о событиях в городе. Таврический дворец находился на отшибе, и его обитатели не слишком хорошо представляли себе, что происходит в других районах города. Между тем к этому времени творилось уже нечто невообразимое.

27 февраля стало решающим днем революции. Исход событий определило восстание солдат столичного гарнизона. Соединившись с рабочими, которые вот уже несколько дней митинговали в центре города, солдаты начали громить полицейские участки, а чуть позже захватили тюрьму «Кресты» и освободили находившихся там заключенных. Когда Керенский очередной раз говорил по телефону, случайный свидетель этого разговора только и слышал: «Рабочие… солдаты… полки…» Создавалось впечатление, что именно Керенский отсюда, из Таврического дворца, руководит происходящим. Кто-то уже начал допытываться: «Александр Федорович! Когда же, наконец, придут ваши полки?»

Позднее сам Керенский вспоминал не без некоторой иронии: «Мои полки! Вот в какой роли видели меня депутаты, возможно, благодаря моей, на их взгляд, непоколебимой уверенности. Я с нетерпением ждал, когда двери Думы откроются, поскольку лишь союз восставших солдат с народными представителями был способен спасти положение. Без конца названивал по телефону, бросался к окнам, рассылал записки по окрестным улицам, допытываясь, идут ли они наконец. Они не шли. Время летело с головокружительной быстротой». [97]97
  Там же. С. 19.


[Закрыть]

Разумеется, Керенский меньше всего руководил вершившимися событиями. Он просто лучше других депутатов представлял масштабы происходящего. Еще более важно, что он раньше других понял – законы теперь устанавливает не парламент, а улица. Не принципиально, что раньше – это раньше на час. В любом случае Керенский был готов к тому, что для других депутатов оказалось полной неожиданностью.

Заседание было в разгаре, когда у дверей раздались крики и в зал вбежал офицер, в полурасстегнутой шинели и без головного убора. С порога он почти закричал:

– Господа члены Думы! Я прошу защиты. Я начальник караула, вашего караула, охранявшего Государственную думу… Ворвались какие-то солдаты… Моего помощника тяжело ранили… Хотели убить меня… Я едва спасся. Что это такое? – помогите…

Совещание в Полуциркульном зале началось около полудня. Прибавив время на дебаты (и учитывая традиционное депутатское многословие), можно предположить, что описанная сцена происходила в час-полвторого дня. Жаль, что никто из мемуаристов не отметил этот момент точно, ибо он стал поворотным рубежом не только в биографии Керенского, но и в истории русской революции в целом.

Для Керенского действительно настал звездный час. В то время как растерянные депутаты не знали, как реагировать на вопль несчастного начальника караула, у Керенского уже был готовый ответ:

– Происшедшее подтверждает, что медлить нельзя! Я постоянно получаю сведения, что войска волнуются! Они выйдут на улицу… Я сейчас еду по полкам. Необходимо, чтобы я знал, что я могу им сказать. Могу ли я сказать, что Государственная дума с ними, что она берет на себя ответственность, что она становится во главе движения?

Резкий тон Керенского и подчеркнутая решительность в голосе не оставляли сомнений в том, что для него лично со всеми колебаниями покончено. Это было удивительно – человек, в течение всего дня не произнесший публично ни слова, вдруг оттеснил самого председателя Думы. В зале кто-то произнес, и в наступившей тишине это услышали все: «Он у них – диктатор…» [98]98
  Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920. С. 443.


[Закрыть]

Не дожидаясь реакции других депутатов, Керенский в том виде, в каком был – без пальто и шляпы, выбежал во двор. У кованой ограды, окружавшей дворцовый сад, бескрайним морем колыхалась толпа. Группа солдат уже перелезла через решетку и пыталась открыть запертые ворота. Керенский подскочил к первому попавшемуся и схватил его за рукав.

Граждане солдаты! Великая честь выпадает на вашу долю – охранять Государственную думу… Объявляю вас первым революционным караулом…

Таща за руку свою недоуменно озирающуюся жертву, он почти побежал ко входу во дворец. Сквозь открытые ворота сада за ним валила черная масса людей. К трем часам дня чинная парламентская резиденция превратилась в сумасшедший дом. Везде – в комнатах, коридорах, парадных залах и самых укромных уголках – сидели, стояли и даже лежали сотни людей. Махорочный дым заставлял слезиться глаза, плевки и раздавленные окурки покрывали штучный паркет. Новые обитатели дворца мгновенно уничтожили все запасы еды и питья в парламентском буфете, заодно растащив серебряные ложки.

«Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди… Живым вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец. Залепили зал за залом. Комнату за комнатой, помещение за помещением… Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько их ни было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дья-вольски-злобное…» [99]99
  Там же. С. 445.


[Закрыть]Эти слова В. В. Шульгина могут показаться, мягко говоря, излишне эмоциональными. Но именно таким было ощущение большинства депутатов. Многие из них все предыдущие годы ждали революцию, жадно торопили ее. Революция представлялась им прекрасной дамой с обнаженной грудью, как на известной картине Эжена Делакруа. Но на деле революция обернулась пришествием «грядущего хама», и думские либералы растерялись. Они осознали, что власть, которую они так азартно критиковали, защищала их от улицы, обеспечивала им комфортную и беззаботную жизнь. Теперь все изменилось, и будущее казалось безрадостным и непредсказуемым.

Поэтому-то прожженные политики безропотно уступили первенство «мальчишке» Керенскому. Об этом позже откровенно написал все тот же Шульгин: «Революционное человеческое болото, залившее нас, все же имело какие-то кочки… Эти „кочки опоры“, на которых нельзя было стоять, но по которым можно было перебегать, – были те революционные связи, которые Керенский имел: это были люди, отчасти связанные в какую-то организацию, отчасти не связанные, но признававшие его авторитет…» [100]100
  Там же. С. 449.


[Закрыть]Никого серьезного за спиной Керенского не было. Таковой силы в ту пору просто не существовало, но именно отсутствие ее и помогло Керенскому. Все подсознательно ждали, что вот-вот появится кто-то, кто возглавит движение. Не может быть, чтобы великая революция произошла абсолютно стихийно, что трехсотлетняя история династии Романовых закончится так нелепо и в одночасье. Конечно нет! В ближайшие же часы заявит о себе тайный Исполнительный комитет и скажет: «Это наших рук дело». В ближайшие часы появится вождь, который восстановит порядок, поведет за собой растерянную страну.

Керенский занял место, готовое принять кого угодно. Это не означает, разумеется, что вождем мог стать любой человек с улицы. У Керенского были те достоинства, которые помогли ему не только взлететь вверх, но и сравнительно долго удерживаться наверху. Об этих его качествах нам придется говорить еще немало, пока же отметим только одно – Керенскому нравилась его новая роль. Он летал по залам и коридорам Таврического дворца: кому-то отдавал приказы, что-то подписывал. За целый день он не ел, не пил, не присел даже на минуту, но тем не менее не ощущал усталости. Сам Керенский вспоминал об этом: «День и ночь я метался по Думе, как в трансе, то протискиваясь через плотные стены людей, то кружа по полутемным пустым коридорам. В изнеможении впадал в полуобморочное состояние на пятнадцать – двадцать минут, приходил в себя, выпив стакан коньяку или черного кофе. Время от времени кто-нибудь из друзей ловил меня на ходу или прерывал беседу, заставляя поспешно поесть». [101]101
  Керенский А. Ф. Русская революция. 1917. С. 28.


[Закрыть]Несостоявшийся «артист императорских театров» чувствовал себя на сцене в день самой главной премьеры. С каждым новым приказом, с каждой грозной репликой фигура Керенского все больше вырастала в масштабах.

Ближе к вечеру Керенскому поднесли на подпись бумагу об издании «Бюллетеня думских сообщений», поскольку другие газеты в столице не выходили. Подписывая разрешение, Керенский представил себя в роли градоначальника и не удержался от смеха. «Чему смеетесь, Александр Федорович? – спросил один репортер. – Разве не знаете, что в данный момент вы всемогущи в России?» – «Что ж, – вспоминал позднее Керенский, – приятно было это слышать». [102]102
  Там же. С. 24.


[Закрыть]

Он, наверное, и сам не понял, насколько это было страшно для России, да в конечном счете и для него самого. Это было очень по-актерски – получать удовлетворение от того, что твоя игра сумела убедить публику. Зритель поверил, что на сцене не артист, а Гамлет, или король Лир, или – вождь, который спасет страну в годину страшных испытаний. Но артист выслушал аплодисменты и покинул сцену, а политик, сыгравший вождя, должен был выполнять обязательства, то есть спасать страну. Однако для этого нужны совсем другие качества, которых у Керенского не было. Впрочем, понадобилось восемь месяцев, для того чтобы это стало понятно.