Текст книги "Керенский"

Автор книги: Владимир Федюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

«ДИКТАТУРА АДВОКАТУРЫ»

В здании своего министерства на Екатерининской Керенский появился только 4 марта. Все предыдущие дни Министерство юстиции не работало, как и другие правительственные учреждения. Прежний министр Н. А. Добровольский был арестован, а новый никак не мог добраться до места службы. В министерство Керенский прибыл на автомобиле. У входа его уже ждала толпа журналистов. Под прицелом фотокамер Керенский демонстративно пожал руку министерскому швейцару. Старый швейцар Моисеев, прослуживший на этом месте не один десяток лет, от неожиданности отпустил дверь, которую услужливо распахнул, и она с шумом захлопнулась прямо перед носом нового хозяина особняка.

В газеты эта история попала в причесанном виде как свидетельство демократизма нового министра. Прошло пять лет, и уже в эмиграции писатель Аркадий Аверченко обращался к Керенскому: «Знаете ли вы, с какого момента Россия пошла к погибели? С того самого, когда вы, глава России, приехали в министерство и подали курьеру руку». [132]132
  Аркадий Аверченко /Антология сатиры и юмора. М., 2004. С. 686.


[Закрыть]С тем, к чему ведет игра в демократию, Керенскому пришлось столкнуться буквально на следующий день. Вместе с несколькими спутниками он отправился на автомобиле в Зимний дворец. Рядом с шофером уселся какой-то солдат – то ли для охраны министра, то ли просто желая прокатиться по городу. Неожиданно на Садовой автомобиль остановился, а солдат выскочил и куда-то побежал. Керенский спросил у водителя, что это значит, и получил ответ, что солдат приказал остановиться, так как хочет купить газету. Керенский вспыхнул: «Что за безобразие! Поезжайте дальше немедленно. Пусть он пешком идет». [133]133
  Завадский С. В. На великом изломе // Архив русской революции. Т. 11. Берлин, 1923. С. 15.


[Закрыть]Однако дело было сделано, и Керенскому приходилось потом вести бесконечные переговоры с делегатами от курьеров и младших письмоводителей, убеждать чиновников различных департаментов, желающих поставить начальником выборного из своей среды.

В результате текущая работа быстро пришла в запустение, тем более что и Керенскому она наскучила уже недели через две-три. Один из современников так описывал атмосферу в доме на Екатерининской: «Самый внешний вид когда-то аккуратно содержимого помещения выглядел теперь неряшливо, чему немало способствовали загрязнившиеся красные тряпицы, развешанные кое-где, в виде революционных эмблем. Курьеры и сторожа бестолково мыкались от двери к двери, не понимая, кого нужно просителям, которые толпились массами в министерских коридорах и расходились, не добившись толка. Все, вместе взятое, производило впечатление какого-то временного пристанища пришлых людей». [134]134
  Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. Революция и Россия. Берлин, 1921. С. 117.


[Закрыть]Новый министр предпочитал делать «большую политику», предоставив мелочи другим.

Адвокат А. А. Демьянов, ставший директором одного из департаментов Министерства юстиции, позже вспоминал: «Беседовать с Керенским о делах было чрезвычайно трудно: его почти никогда нельзя было захватить; у него никогда не было ни одной свободной минуты. Я стал ходить к нему рано утром, когда он вставал и пил кофе. Тут на лету происходили у меня с ним все переговоры». [135]135
  Демьянов А. Моя служба при Временном правительстве // Архив русской революции. Т. 4. Берлин, 1922. С. 71.


[Закрыть]Это был характерный для Керенского стиль. Точно так же он будет вести себя и на посту военного министра, и тогда, когда займет премьерское кресло.

Но в первые дни пребывания в качестве министра юстиции Керенскому еще нравилось играть роль карающей десницы правосудия. Направлена она была в первую очередь против высших чинов судебного ведомства и прокуратуры, сделавших карьеру при старом режиме. Новый министр отправлял их в отставку десятками. Это невольно вызывало в памяти поведение худших из прежних министров юстиции. Один из современников писал, что «в лице Керенского судебное ведомство приобрело левого Щегловитова; пусть Керенский искренне толковал, что хочет поставить правосудие в России на недосягаемую высоту, но поступками своими кривил его влево, как Щегловитов вправо». [136]136
  Завадский С. В. На великом изломе. С. 24.


[Закрыть]Кандидатов на освобождающиеся должности новый министр искал прежде всего в знакомой ему среде. Кабинеты министерского особняка на Екатерининской заполнили адвокаты всех мастей и рангов.

Товарищем (заместителем) министра стал петроградский адвокат А. С. Зарудный, в прошлом один из защитников Бей-лиса. На важнейший пост прокурора Петроградской судебной палаты был назначен другой столичный адвокат – П. Н. Пе-реверзев. Целый ряд представителей адвокатского цеха получил места сенаторов, в том числе Н. Д. Соколов – автор знаменитого «Приказа № 1». Помимо прочего, он был одним из руководителей Петроградского совета, но вот оно честолюбие – представляться он все же предпочитал «сенатор Соколов».

Даже самые опытные адвокаты (а может быть, опытные и в первую очередь) имеют весьма специфический угол зрения и на законы, и на процесс судопроизводства. Керенскому в силу молодости и отсутствия практики не хватало знаний во многих областях юстиции. Однако, вместо того чтобы привлечь людей, такими знаниями обладающих, он еще более ослабил свое ведомство, сделав ставку исключительно на коллег по профессии. В результате сложилась ситуация, которую современники не без иронии называли «диктатурой адвокатуры».

Представителям адвокатской корпорации вообще свойственно переоценивать значение слова, и потому задуманные реформы потонули в обилии разговоров. «В здании Министерства юстиции, во всех углах, и утром, и по вечерам, заседали комиссии. Либеральные профессора-юристы наслаждались в них своим собственным, долго сдерживаемым красноречием. Уголовники (специалисты по уголовному праву. – В. Ф.) Чу-бинский и Люблинский побивали в этом отношении все рекорды, не уступал им только все еще красноречивый А. Ф. Кони, который, после переговоров с Керенским, согласился принять должность первоприсутствующего сенатора в уголовном кассационном департаменте. Товарищ нового министра, А. С. Зарудный, председательствуя, руководил прениями, не отказывая и себе в удовольствии высказывать свое мотивированное суждение по поводу каждого высказанного мнения.

Общая комиссия подразделялась на специальные, а эти последние на подкомиссии и на бюро докладчиков. Кто только в них не заседал. Тут были и вновь испеченные сенаторы, из адвокатов, и из, бывших прежде в загоне, либеральных судебных деятелей, и вновь назначенные прокуроры и председатели палат и окружных судов, и некоторые чины прежнего министерства, зарекомендовавшие себя, так или иначе, либерально. Но адвокаты всюду преобладали». [137]137
  Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. С. 118.


[Закрыть]

Будучи рожденным революцией, Временное правительство сочетало в себе законодательную и исполнительную власть. В чрезвычайных условиях это было и неплохо, поскольку позволяло принимать законы без долгого обсуждения в парламенте. Но на практике это преимущество зачастую терялось из-за того, что любое начинание тонуло в комиссиях и комитетах, а подчас и сознательно тормозилось в силу межведомственного соперничества. Задним числом вспоминая первые мартовские недели, многие современники характеризовали их как время упущенных возможностей.

Впрочем, сделано все же было немало. Надо отдать должное Керенскому – именно его министерство было инициатором наиболее радикальных перемен. Закон от 20 марта 1917 года отменял национальные и вероисповедные ограничения на свободу передвижения, поступление на государственную службу и учебу. Этим окончательно были уничтожены пресловутая еврейская черта оседлости и иные дискриминационные меры в отношении евреев. Постановлением от 12 марта Временное правительство отменило смертную казнь. Была уничтожена цензура, сняты запреты на деятельность политических партий и общественных организаций. Даже критики правительства признавали, что Россия за счи-таные дни превратилась в самую свободную из воюющих стран. Другое дело, что внезапная свобода больно ударила по порядку и дисциплине. В короткий срок свобода переродилась во вседозволенность, а демократию заменила диктатура толпы. Примером может служить история знаменитых «птенцов Керенского».

Мы уже писали о том, что политическая амнистия и всеобщие выборы были главными лозунгами русской радикальной интеллигенции как минимум с девятьсот пятого года. Поэтому в первые же часы своего пребывания в должности министра юстиции (и не успев еще добраться до министерства) Керенский подписал распоряжение, предписывавшее немедленно освободить из тюрем всех политических заключенных. Эта телеграмма поступила на места днем 3 марта, когда в большинстве городов переворот стал уже свершившимся фактом. Новые революционные власти поспешили открыть двери тюрем, не особо разбираясь в том, за что были осуждены их обитатели. Террористы, на счету которых были жизни невинных людей, участники бандитских экспроприаций вышли на свободу как жертвы старого режима.

В предреволюционной России сложно было провести грань между уголовной и политической преступностью. Либеральная общественность аплодировала убийцам царских сановников. Но это сочувствие было косвенным оправданием убийства как такового. Не случайно Борис Савинков устами героя одного из своих романов задавался вопросом: «Я не понимаю, почему одних людей убивать можно, а других нет?» Кстати, Савинков – террорист с немалым опытом, как и другой его сотоварищ по партии эсеров – убийца Гапона Петр Рутенберг, вскоре занял министерское кресло во Временном правительстве.

Как правило, в тюрьмах уголовники и политические сидели бок о бок, и освобождение «политиков» вызвало брожение среди тех, кто оставался за решеткой. Массовые волнения заключенных имели место в Москве, Ярославле, Ростове, Красноярске. Это побудило нового министра юстиции 14 марта разослать на места телеграмму, где говорилось о том, что «в ближайшем будущем последует приказ о сокращении для всех осужденных сроков наказания и об условном освобождении для некоторых из них». Через три дня, 17 мая 1917 года, Временным правительством было принято постановление «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления». В нем была объявлена амнистия по отношению к целому ряду категорий заключенных: достигшим шестидесяти лет, больным и увечным и т. д. Отдельная статья постановления предполагала освобождение лиц, не входивших в эти категории, но изъявивших желание добровольно вступить в ряды действующей армии. [138]138
  Собрание узаконений и распоряжений правительства. 1917. № 3. 30 марта. С. 242–247.


[Закрыть]

Многие обитатели тюрем поспешили воспользоваться этой возможностью. Однако бывшие дезертиры и уголовники, как правило, не желали воевать, при первой возможности дезертировали и вообще своим присутствием разлагали и без того неустойчивые фронтовые части. По этой причине 10 июля 1917 года приказом по военному министерству было введено уточнение: добровольцы из числа бывших уголовников отныне зачислялись в строй только с согласия полковых комитетов. В течение месяца полковые комитеты должны были представить письменный отзыв о поведении вновь прибывших. Если отзыв был отрицательным, то вчерашних арестантов было предписано препровождать обратно для отбытия оставшихся сроков заключения. [139]139
  Вестник Временного правительства. 1917. 15 июля.


[Закрыть]Естественно, что на практике это чаще всего сделать было невозможно.

Освобождение сначала политических, а потом части уголовных заключенных внесло полную дезорганизацию в тюремную жизнь. Меры, предпринимавшиеся либералами из Министерства юстиции, только добавляли масла в огонь. Вновь назначенный начальник Главного управления мест заключения профессор А. В. Жителенко первым своим приказом от 8 марта 1917 года упразднил применение оков и темных карцеров. Исходя из «необходимости признавать в заключенных личное человеческое достоинство», было предписано удалить из их одежды «все отличия, унижающие заключенных в их собственных глазах и в глазах общества». Большинство уголовного населения тюрем восприняло эти гуманные шаги как разрешение на вседозволенность. Местные же власти, дабы избежать обвинений в «реакционности», в конфликтах между тюремным начальством и заключенными предпочитали становиться на сторону последних.

Постановление от 17 марта предполагало освобождение только тех заключенных, которые характеризовались примерным поведением. Фактически же на свободе оказались даже самые матерые рецидивисты. В народе их прозвали «птенцами Керенского». Уровень преступности в стране немедленно взлетел вверх. В криминальной статистике преобладали кражи, но возросло число и более тяжких преступлений, тем более что оружия, благодаря дезертирам, было хоть отбавляй. Именно в это время в обиход вошло ранее неизвестное слово «бандиты».

Известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Либеральные адвокаты и профессора, пришедшие с Керенским в Министерство юстиции, были движимы самыми гуманными побуждениями, но их действия лишь усугубили надвигавшийся хаос. К тому же общую линию нового министра трудно было назвать объективной и сбалансированной. Тюремные камеры, освобожденные выпущенными на свободу уголовниками, недолго оставались пустыми. Очень скоро их заполнили арестованные деятели старого режима.

ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ

Самым известным узником революции был, конечно, отрекшийся император. Из Пскова царь отправился в Ставку, в Могилев, для того чтобы попрощаться с войсками. 8 марта он подписал последний приказ по армии: «Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспримерная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Подписывая этот документ, царь не знал, что еще накануне, 7 марта, Временное правительство постановило признать Николая II и его супругу лишенными свободы. Отрекшегося императора было предписано доставить в Царское Село. Императрица Александра Федоровна была арестована еще за два дня до этого. Арест императрицы лично осуществил новый главнокомандующий Петроградским военным округом генерал Л. Г. Корнилов, чья судьба в скором времени так тесно переплетется с судьбой Керенского.

Днем 9 марта императорский поезд прибыл в Царское Село. На перроне главного пассажира уже ждала охрана. Автомобиль доставил его в Александровский дворец, где бывший царь наконец смог увидеться с женой и детьми. Впрочем, его надежды на воссоединение с семьей сбылись не в полной мере. Оказалось, что бывшего царя и царицу предписано содержать отдельно, позволяя им общаться только в течение нескольких часов днем. Это было частью инструкции по содержанию арестованных, разработанной лично Керенским. Она обязывала членов царской семьи не покидать помещения без особого на то разрешения. Для прогулок были отведены специальные места в парке, обязательно огороженные от внимания посторонних. Всякие свидания с арестованными были запрещены, и любое исключение из этого правила допускалось только с личного разрешения Керенского. Вся корреспонденция царской семьи подлежала обязательной цензуре.

Сам Керенский не спешил встретиться с бывшим императором. Прежде ему никогда не приходилось общаться с Николаем II, и его представления о царе были вполне в духе того, что писала на этот счет левая пресса. Керенскому виделся громкий процесс над «тираном», способный стать достойной точкой в истории великой революции. Известный адвокат Н. П. Карабчевский передал в воспоминаниях свой разговор с Керенским, состоявшийся как раз в эти дни. Новый министр юстиции предложил Карабчевскому сенатское кресло, но тот отказался, сказав, что предпочитает остаться в прежнем статусе.

– Я еще пригожусь в качестве защитника…

– Кому? – с улыбкой спросил Керенский. – Николаю Романову?..

– О, его я охотно буду защищать, если вы затеете его судить.

Далее произошло то, что стало для Карабчевского полной неожиданностью. «Керенский откинулся на спинку кресла, на секунду призадумался и, проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все поняли, что это намек на повешение. – Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! – сказал Керенский, обводя нас своим не то загадочным, не то подслеповатым взглядом благодаря тяжело нависшим на глаза верхним векам». [140]140
  Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. С. 115.


[Закрыть]

Вряд ли Карабчевский придумал эту сцену – и причин для того у него особых не было, да и само это поведение очень вписывается в характерную для Керенского театральную манеру. Сейчас он играл революционного вождя – Робеспьера, Дантона, Сен-Жюста. Но и преувеличивать значение сказанного тоже не стоит. Мы уже писали о том, что по характеру своему Керенский был отнюдь не кровожаден. К тому же несколькими днями раньше, а именно – 7 марта 1917 года, выступая на заседании Исполкома Московского совета, он прямо сказал: «Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска». [141]141
  Керенский А. Ф. Временное правительство и царская семья // Бьюке-ненД. Мемуары дипломата. М., 1922. С. 310.


[Закрыть]

Первое свидание революционного министра со свергнутым монархом состоялось только 21 марта, спустя почти три недели после отречения. Керенский в сопровождении свиты появился в Александровском дворце после полудня. Первым делом он собрал в коридоре всю прислугу и караульных и обратился к ним с речью, призывая бдительно охранять вверенных им арестантов. Свидетелю этой сцены запомнился облик министра: «Он был одет в высокие сапоги, синий френч, наглухо застегнутый, без признаков белья и напоминал рабочего в воскресном костюме. Его движения были резкими и отрывистыми, он не ходил, а бегал по комнатам, говоря громко, очень быстро. У него был бегающий взгляд и несимпатичное лицо». [142]142
  Мельник Т. Воспоминания о царской семье. М., 1993. С. 179.


[Закрыть]

Через гофмаршала двора графа П. К. Бенкендорфа Керенский попросил доложить царю, что хотел бы встретиться с ним и императрицей. Некоторое время ему пришлось подождать. Как позже он сам писал об этом, в эти минуты его охватило невольное волнение. Вспоминал ли вождь победившей революции, как гимназистом он рыдал на панихиде по отцу того, кого сейчас он приехал карать и миловать?

Вернулся Бенкендорф: «Его Величество милостиво согласился принять Вас». Керенский вспоминал: «Вся семья в полной растерянности стояла вокруг маленького столика у окна прилегающей комнаты. Из этой группы отделился невысокий человек в военной форме и нерешительно, со слабой улыбкой на лице направился ко мне… Я быстро подошел к Николаю II, с улыбкой протянул ему руку и отрывисто произнес: „Керенский“, как делал обычно, представляясь кому-либо». Далее последовала краткая беседа, а напоследок бывший царь, по словам Керенского, даже пожелал ему успехов на государственном посту. [143]143
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 230.


[Закрыть]

Удивительное дело – человеческое восприятие. Та же самая сцена в описании Бенкендорфа выглядит сосем по-друго-му. «Керенский вошел один. Остановившись на пороге, он сделал что-то вроде поклона и назвал себя: „Министр юстиции“… Взволнованный, с дрожащими руками, словно в лихорадке, Керенский не стоял на месте; он притрагивался ко всем вещам на столе; из его уст вылетали бессвязные слова; у него был вид сумасшедшего». [144]144
  Мельник Т. Воспоминания о царской семье. С. 179.


[Закрыть]Конечно, в этом описании немало гротеска, но, к слову, одна деталь подмечена верно. Керенский в минуты волнения действительно брал в руки первый попавшийся мелкий предмет, начинал вертеть его в пальцах, не отдавая себе в этом отчета.

Меньше всего впечатления это свидание произвело на бывшего царя. В дневниках Николая II этому эпизоду посвящены всего три строчки. «Сегодня днем внезапно приехал Керенский, нынешний Мин. Юстиции, прошел через все комнаты, пожелал нас видеть, поговорил со мною минут пять, представил нового коменданта дворца и затем вышел». [145]145
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 628.


[Закрыть]Не победитель, великодушно прощающий побежденных, не плебей, робеющий перед недавним владыкой. Так, очередной, любопытствующий зевака вроде караульных солдат, которые поначалу выстраивались в очередь, чтобы поглядеть на царскую семью.

Для Керенского же результаты этого свидания были более существенны. Адвокат Н. П. Карабчевский виделся с Керенским сразу после возвращения того из первой поездки в Царское Село. Он вспоминал: «Мне показалось, что Керенский был несколько взволнован; во всяком случае, к чести его, должен отметить, что он не имел торжествующе-самодовольного вида. По его словам, с государем, или, как он называл его, Николаем Н-м, он имел довольно продолжительную беседу. Царь представил ему и наследника… Относительно государыни он обмолвился: „Она во всей своей замкнутой гордыне. Едва показалась, и… приняла меня по-императорски“…» [146]146
  Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. С. 125.


[Закрыть]

Как и большинство представителей левой российской интеллигенции, Керенский в политике мыслил стереотипами. Царь для него был «деспотом» и «тираном», свое наивное детское благоговение перед монархом он если и вспоминал, то со стыдом, как вспоминается многое из опыта юных лет. Сейчас, во время свидания в Царском, Керенский увидел перед собой живого человека, меньше всего похожего на карикатурный образ из сатирических журналов мартовских дней. В разговоре с сенатором С. В. Завадским Керенский произнес фразу, которая, как нам кажется, очень хорошо характеризует его чувства: «А ведь Николай II далеко не глуп, вопреки тому, что мы о нем думали». [147]147
  Завадский С. В. На великом изломе // Архив русской революции. Т. 11. Берлин, 1923. С. 18.


[Закрыть]

После первой поездки в Царское Село Керенский стал бывать здесь при первой же возможности, проявляя даже некоторую назойливость. Позже он писал, что поставил перед собой задачу разрешить загадку личности бывшего царя. Может быть, дело обстояло по-другому и Керенский просто попал под влияние знаменитого обаяния последнего российского императора. Так или иначе, но царская семья нашла в лице Керенского если не друга, то надежного защитника. Винить его, как это делали эмигранты-монархисты, в том, что именно он проложил дорогу к трагической екатеринбургской истории, было бы совершенно неправомерно.

Здесь не место обсуждать вопрос о том, почему так и не состоялась решенная было правительством отправка царской семьи за границу. С уверенностью можно сказать, что не Керенский был виновником срыва этого замысла. Но все это не означает, что он в одночасье отбросил тот образ мысли, который и привел его под знамена революции. Бывший царь был исключением, в нем и только в нем Керенский увидел человека. Царское же окружение, прежние министры и сановники так и остались для него представителями «темных сил», считаться с которыми вовсе не обязательно.