Текст книги "Керенский"
Автор книги: Владимир Федюк
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ РЕВОЛЮЦИИ»
Популярность Керенского росла с каждым месяцем. Уже весной он, министр юстиции, человек, занимающий не самый значимый в кабинете пост, воспринимался как символ Временного правительства и, в широком смысле, всей революции. С назначением на должность военного министра к числу восторженных поклонников Керенского примкнули миллионы солдат на фронте и в тылу. Никогда, ни раньше, ни позже, ни один из российских лидеров не удостаивался такого масштабного и беззаветного обожания. Конечно, можно вспомнить Сталина и позднейших советских вождей, но в этом случае поклонение в значительной степени было разыгранным, между тем как восторги по адресу Керенского были искренними и бескорыстными.
Весной и летом 1917 года газеты были полны приветственными телеграммами в адрес Керенского. Вот один, взятый наугад, пример: "Команда ярославского военного лазарета, собравшись 9 мая для выборов членов дисциплинарного суда, единогласно постановила приветствовать Вас – первого министра-социалиста, пользующегося любовью и уважением всей Руси великой. С радостью отдаем все наши силы в Ваше распоряжение". [182]182
Голос (Ярославль). 1917. 11 мая.
[Закрыть]Попробуем разобраться в этом тексте. Лазаретная команда (сколько в ней числилось человек? двадцать? тридцать?), собравшись для решения вполне конкретного вопроса, ни с того ни с сего посылает министру телеграмму с выражением преданности и любви. Если подумать, в этом было что-то ненормальное.
Энтузиазм поклонников Керенского не знал границ. В мае 1917 года газеты серьезно обсуждали вопрос о создании специального "Фонда имени Друга Человечества А. Ф. Керенского". [183]183
Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть. К изучению политической культуры российской революции 1917 года. СПб., 2001. С. 316.
[Закрыть]Тогда же московская фабрика Д. Л. Кучкина, специализировавшаяся на изготовлении памятных знаков, выпустила жетон с портретом нового министра юстиции. На обороте красовалась надпись: «Славный, мудрый, честный и любимый вождь свободного народа». Об этой атмосфере всеобщего восхищения Керенским позже с иронией писал В. В. Маяковский:
Подшит к истории,
пронумерован и скреплен.
Его рисуют
и Бродский, и Репин.
К слову, о «теме Керенского» в живописи. Оба упомянутых Маяковским портрета, к счастью, сохранились, и мы можем увидеть, каким запечатлела Керенского кисть самых известных художников его времени. На незаконченном портрете Репина Керенский изображен в интерьере своего рабочего кабинета в Зимнем дворце. Приглушенные тона, едва пробивающийся через стекло свет создают впечатление интимности и умиротворения. Керенский расслаблен, каким он редко бывал в реальной жизни, он улыбается и совсем непохож на главу правительства революционной России. Совсем другим выглядит Керенский на портрете Бродского. Будущий автор пафосных портретов Ленина изобразил Керенского в напряженной, почти угрожающей позе. Его плечи, да и вся фигура непропорционально велики по сравнению с головой, так что создается впечатление, что он как бы нависает над зрителем. Это другой Керенский – не «друг человечества», а скорее «вождь», решительный и неумолимый. Стоит ли говорить, что Керенский не был ни тем ни другим?
Но вернемся к "феномену Керенского". Найти объяснение ему пытались уже современники, не говоря об историках позднейших лет. Главное, что чаще всего упоминается в этой связи, – это якобы поразительный ораторский талант Керенского. Действительно, революция была временем ораторов – больших и малых, талантливых и бездарных. Генерал П. Н. Врангель, оказавшийся весной 1917 года в Петрограде, вспоминал: "Это была какая-то вакханалия словоизвержения. Казалось, что столетиями молчавший обыватель ныне спешил наговориться досыта, нагнать утерянное время. Сплошь и рядом в каком-либо ресторане, театре, кинематографе, во время антракта или между двумя музыкальными номерами какой-нибудь словоохотливый оратор влезал на стул и начинал говорить. Ему отвечал другой, третий, и начинался своеобразный митинг. Страницы прессы сплошь были заняты речами членов Временного правительства, членов Совета рабочих и солдатских депутатов, речами разного рода делегаций. Темы были всегда одни и те же: осуждение старого режима, апология "бескровной революции", провозглашение "борьбы до победного конца" (до "мира без аннексий и контрибуций" тогда еще не договорились), восхваление "завоеваний революции"". [184]184
Врангель П. Н. Записки. Кн. 1. М., 1991. С. 27.
[Закрыть]
Следует учитывать еще одно обстоятельство. В условиях дефицита массовых зрелищ эту нехватку в значительной мере восполняли революционные митинги. На популярных ораторов "ходили", как прежде ходили на талантливого певца или артиста. Не случайно существовало расхожее выражение "теноры революции", иронически обозначавшее профессионалов этого жанра. В этом ряду Керенский был на одном из первых мест.
Английский дипломат-разведчик Р. Локкарт оставил любопытное описание одного из выступлений Керенского. Дело было 25 мая 1917 года, Керенский только что прибыл с фронта в Москву и прямо с вокзала отправился в Большой театр, где должен был состояться очередной концерт-митинг. Перед собравшейся в театре публикой читал стихи Бальмонт, пел Собинов, но это был лишь "разогрев" в ожидании главного номера. Наконец, под гром аплодисментов на сцене появился Керенский. Он поднял руку и заговорил. Содержание его выступления передать сложно, но главное в данном случае не содержание, а то, что было потом. "Окончив речь, он в изнеможении упал назад, подхваченный адъютантом. Солдаты помогли ему спуститься со сцены, пока в истерическом припадке вся аудитория повскакала с мест и до хрипоты кричала "ура". Человек с одной почкой, человек, которому осталось жить полтора месяца, еще спасет Россию. Жена какого-то миллионера бросила на сцену свое жемчужное ожерелье. Все женщины последовали ее примеру. И град драгоценностей посыпался из всех уголков громадного здания". [185]185
Брюс Локкарт Р. Г. История изнутри. Мемуары британского агента. М., 1991. С. 163.
[Закрыть]
Локкарт, человек далеко не восторженный, называл Керенского одним из величайших ораторов в истории. Однако вот что странно: опубликованные речи Керенского абсолютно не производят впечатления. В них нет ни убеждающей логики, ни эффектных риторических приемов. По своему содержанию они представляют собой набор одних и тех же повторяющихся фраз, излишне пафосных, излишне красивых и чаще всего абсолютно бессодержательных. "Я растопчу цветы души моей… Я замкну свое сердце и брошу ключи в море" – это типичные для Керенского обороты. Самая известная фраза Керенского о "взбунтовавшихся рабах" была, во-первых, прямой цитатой из Аксакова, а во-вторых, подсказана ему накануне одним из его собеседников.
Выступая перед многотысячной толпой, Керенский словно преображался. В обычной жизни у него был совсем не сильный, а скорее мягкий голос. К тому же он слегка картавил. Но на трибуне все менялось. Голос Керенского становился хриплым. Начиная речь спокойно и даже тихо, он к концу уже не говорил, а что-то отрывочно выкрикивал.
Американская журналистка Рета Чайлд Дорр так описывала выступления Керенского: "Он слишком взвинчен на трибуне, дергается, бросается из стороны в сторону, делает шаги назад и вперед, теребит свой подбородок… Все его жесты импульсивны и нервозны, голос довольно пронзителен". [186]186
Чайлд Дорр Р. Человек-загадка или политический фокусник? // Учительская газета. 1994. 23 апреля. С. 23.
[Закрыть]Сенатор С. В. Завадский, знавший Керенского по Министерству юстиции, полагал, что его ораторские способности более воздействовали не на ум и даже не на чувства, а на нервы слушателей. [187]187
Завадский С. В. На великом изломе // Архив русской революции. Т. 11. Берлин, 1923. С. 33.
[Закрыть]Выступая, он заводил не только аудиторию, но и самого себя. Неудивительно, что всплески нервной энергии чередовались у Керенского с неизбежными срывами, очень напоминавшими наркотическую абстиненцию. Мы уже писали о том, что ходили слухи, будто Керенский и впрямь нюхает то ли эфир, то ли кокаин.
Позже, уже в эмиграции, писатель Р. Б. Гуль записал любопытную историю, услышанную им от Керенского. Речь шла о тех временах, когда Керенский еще работал адвокатом. Как-то председатель суда попросил его вкратце набросать содержание своего выступления. Керенский ответил, что сделать этого не может. "Почему?" – удивился собеседник. "Потому что когда я выступаю, я не знаю, что я скажу. А когда я кончил, я не помню, что я сказал". [188]188
Гуль Р. Я унес Россию. Т. 2. Россия во Франции. С. 71.
[Закрыть]Публика слушала Керенского, но не слышала, о чем он говорит. Воспринимались не слова, а жесты, интонации, общий настрой. Причем эмоциональное воздействие выступлений Керенского было настолько сильно, что действовало не только на непосредственных слушателей, но через них – на более широкую аудиторию.
Можно сказать, что Керенский был телевизионным политиком дотелевизионной эпохи. Он имел тот необходимый артистический талант, который должен быть присущ каждому политику, напрямую общающемуся с массами. Несостоявшийся "артист императорских театров" все-таки взял свое. Но как в артисте или оперном певце, аудитория Керенского ценила не слова, а манеру исполнения. В этом-то и была главная слабость Керенского-оратора. Он не убеждал, а заражал своими чувствами. Поэтому, когда эмоциональный удар ослабевал, у слушателей Керенского не оставалось в головах ничего кроме неясных воспоминаний.
Как талантливый артист, Керенский умел и любил нравиться, причем эта любовь подчас принимала характер болезненной страсти. Это было заложено в характере, Керенскому сложно было сделать что-то с собой. Буквально за несколько дней до большевистского переворота он с гордостью сообщил своим коллегам по кабинету министров: "Знаете, что я сейчас сделал? Я подписал 300 своих портретов". [189]189
Кроль Л. А. За три года. Владивосток, 1921. С. 20.
[Закрыть]Как артисту ему льстила популярность, как политик он принимал ее за искреннюю поддержку и просчитался в этом.
Конечно, ораторские способности Керенского сыграли огромную роль в формировании его необыкновенной популярности, но одного этого было бы мало. "Феномен Керенского" сложился из целого ряда факторов. Во-первых, молодость, которая воспринималась как очевидное достоинство, особенно если учесть, что трем последним премьерам царской России было каждому далеко за шестьдесят. Во-вторых, то обстоятельство, что Керенский не уставал причислять себя к социалистам. Совместная пропаганда левых партий сумела в это время внушить значительной части населения представление о социализме как единственном варианте развития страны, а Керенский был лучшим кандидатом на роль живого воплощения этого курса.
Все это вместе взятое можно объединить одним словом – надежда. Даже в февральско-мартовские дни, когда эйфория, казалось бы, захлестнула всех, в сознании людей подспудно нарастало ощущение чего-то страшного. Страна ждала лидера, человека, способного совершить чудо. Эти надежды на лучшее постепенно стали отождествляться с Керенским. Иллюстрацией таких настроений может служить стихотворение, присланное некой дамой из Моршанска в редакцию одного из столичных журналов:
Эти строки наивны и смешны, но, несомненно, искренни. Чувствуя, что от него ждут, Керенский играл сильного человека. Но это была только игра, ибо ни по причине личных качеств, ни в силу обстановки помешать надвигавшемуся ужасу он не мог. Постепенно это становилось все заметнее. Один из современников, достаточно близко знавший Керенского, позже писал: «Я редко видел человека, который бы так старался доказать свою силу и вместе с тем оставлял такое яркое впечатление безволия и слабости». [191]191
Шидловский С. И. Воспоминания // Февральская революция в описании белогвардейцев. М., 1926. С. 312.
[Закрыть]Постепенно это становилось заметно и другим.
В начале осени, когда популярность Керенского начала уже стремительно падать, журнал "Республика" преподнес читателям запоздавший сюрприз – специальный номер, посвященный недавнему кумиру. Эпиграфом к нему стали строки: "Его, как первую любовь, России сердце не забудет". [192]192
В-вий В. А. Ф. Керенский. Пг., 1917. С. 3.
[Закрыть]Первая любовь, как это чаще всего и бывает, оказалась непрочной. Несбывшиеся надежды рождали разочарование, разочарование перерастало в ненависть. В памяти большинства Керенский остался калифом на час, человеком, развалившим Россию, приведшим к власти большевиков. И лишь немногие, те, кто сохранил память об «эпохе надежд», не предали поруганию ее главного героя.
«ГРАЖДАНИН МИНИСТР»
Любой взявшийся за биографию политика рискует потерять своего героя, увлекшись описанием его деятельности. Труднее всего увидеть в политике живого человека с его повседневными привычками, манерой вести себя в бытовых ситуациях. Между тем без этого не обойтись, поскольку эти мелочи нередко существенно влияют на судьбы тысяч, а то и миллионов людей – тех, кто внимает вождю. В этой главе мы попробуем познакомиться с Керенским – человеком, хотя заранее скажем, что сделать это будет очень трудно.
Основная проблема в том, что наши главные свидетели – современники – не могли воспринимать Керенского беспристрастно. Восторг, безграничное поклонение или столь же безграничная ненависть – вот разброс оценок мемуаристов. Даже внешность Керенского нарисовать с помощью цитат из воспоминаний современников крайне трудно. "Наружность он имел не совсем заурядную. Рыжеватые волосы он носил бобриком. Большая его голова при среднем росте казалась слишком несоразмерна туловищу. И лицо он имел бледное с нездоровой и дряблой кожей". [193]193
Зощенко М. Керенский // Рассказы и повести. Л., 1960. С. 412.
[Закрыть]Таким запомнил Керенского писатель М. М. Зощенко. Другой очевидец тоже вспоминает «топорщащийся бобрик над вытянутым, длинным лицом, и собачью старость переутомленных висячих щек, и тяжелый грушеобразный нос, и нездоровый, серо-желтый цвет кожи». [194]194
Успенский Л. Записки старого петербуржца. Л., 1970. С. 257.
[Закрыть]
В воображении после этого возникает образ почти карикатурный. К слову сказать, карикатуристы очень любили рисовать Керенского именно из-за наличия узнаваемых черт, которым кисть художника легко могла придать гротесковый вид. Конечно, можно обвинить авторов воспроизведенных нами воспоминаний в сознательном или бессознательном принижении былого кумира. Но, рассматривая многочисленные фотографии Керенского 1917 года, приходишь к выводу, что в этих описаниях немало истины. На фотографиях Керенский действительно выглядит намного старше своих тридцати шести лет.
Главная причина этого – тот сумасшедший ритм, который Керенский задал себе с самого начала революции. Нередко ему приходилось бодрствовать по несколько суток подряд, трижды и даже четырежды в день выступать с речами перед многотысячной аудиторией. Спать он ложился в три-четыре часа ночи, а вставал уже в восемь утра. В бытность Керенского премьер-министром заседания кабинета, подчиняясь ночному образу жизни главы правительства, начинались в полночь, а то и позже.
Известный философ Ф. А. Степун, близко общавшийся в ту пору с Керенским, позже писал: "Я глубоко уверен, что большинство сделанных Керенским ошибок объяснялись не тою смесью самоуверенности и безволия, в которой его обвиняют враги, а полной неспособностью к технической организации рабочего дня. Человек, не имеющий в своем распоряжении ни одного тихого, сосредоточенного часа в день, не может управлять государством. Если бы у Керенского была непреодолимая страсть к ужению рыбы, он, может быть, и не проиграл бы Россию большевикам". [195]195
Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 1995. С. 376.
[Закрыть]
Знаменитая деталь, запомнившаяся современникам и увековеченная на сотнях фотографий, – Керенский с правой рукой, висящей на перевязи или заложенной за пуговицы френча. Эта "наполеоновская" поза дала повод для многих язвительных замечаний. На деле все было просто – во время поездок на фронт Керенскому пришлось за руку здороваться с тысячами поклонников. Он сам вспоминал о том, что как-то его "целовала целая дивизия". После речи военного министра наэлектризованная толпа смяла охрану, чтобы лично прикоснуться к кумиру. По словам Керенского, "это было черт знает что, я был в полной уверенности, что через полчаса окажусь трупом". [196]196
Гуль Р. Я унес Россию. Т. 2. Россия во Франции. М., 2001. С. 76.
[Закрыть]Результатом бесчисленных рукопожатий стала тяжелая форма невралгии, не позволявшая ему даже пошевелить пальцами.
Удивительно, как организм Керенского выдерживал эту нагрузку, особенно если вспомнить, что его трудно было назвать здоровым человеком. Мы уже писали о том, что всего за несколько месяцев до этого он пережил тяжелейшую операцию по удалению почки. В довершение всего Керенский был близорук почти до слепоты. Он тщательно скрывал это обстоятельство даже от друзей и сознательно не носил очки. У Исаака Бабеля есть рассказ "Линия и цвет", в котором он описывает свою встречу с Керенским в санатории Халила под Гельсингфорсом, где тот восстанавливал силы после операции. В разговоре выяснилось, что Керенский крайне близорук. Далее состоялся следующий разговор:
"– Нужны очки, Александр Федорович.
Никогда.
Тогда я сказал с юношеской живостью:
– Подумайте, вы не только слепы, вы почти мертвы. Линия, божественная черта, властительница мира, ускользнула от вас навсегда. Мы ходим с вами по саду очарований, в неописуемом финском лесу. До последнего нашего часа мы не узнаем ничего лучшего. И вот вы не видите обледенелых и розовых краев водопада там, у реки. Плакучая ива, склонившаяся над водопадом, – вы не видите ее японской резьбы. Красные стволы сосен осыпаны снегом. Зернистый блеск роится в снегах. Он начинается мертвенной линией, прильнувшей к дереву и на поверхности волнистой, как линия Леонардо, увенчан отражением пылающих облаков. А шелковый чулок фрекен Кирсти и линия ее уже зрелой ноги? Купите очки, Александр Федорович, заклинаю вас.
– Дитя, – ответил он, – не тратьте пороху. Полтинник за очки – это единственный полтинник, который я сберегу. Мне не нужна ваша линия, низменная, как действительность. Вы живете не лучше учителя тригонометрии, а я объят чудесами даже в Клязьме. Зачем мне веснушки на лице фрекен Кирсти, когда я, едва различая ее, угадываю в этой девушке все то, что я хочу угадать? Зачем мне облака на этом чухонском небе, когда я вижу мечущийся океан над моей головой? Зачем мне линии, когда у меня есть цвета? Весь мир для меня – гигантский театр, в котором я единственный зритель без бинокля. Оркестр играет вступление к третьему акту, сцена от меня далеко, как во сне, сердце мое раздувается от восторга, я вижу пурпурный бархат на Джульетте, лиловые шелка на Ромео и ни одной фальшивой бороды. И вы хотите ослепить меня очками за полтинник".
Конечно, рассказ Бабеля нельзя считать стенографической записью его разговора с Керенским. Скорее всего, отказ Керенского носить очки объяснялся (как это и бывает в большинстве случаев) страхом испортить сложившийся образ. В быту близорукость ему не слишком мешала, а на самый крайний случай у него имелся лорнет, придававший его лицу удивительно старушечий вид.
К слову, возможно, именно крайняя близорукость Керенского определила его манеру публичных речей. Выступая перед публикой, он просто не видел аудитории и вынужден был реагировать на другие факторы. Говоря по-другому, он "чувствовал" своих слушателей именно потому, что не мог их видеть.
Надо сказать, что Керенский очень тщательно следил за тем, как он выглядит на публике. В дни своего пребывания депутатом Думы он одевался по последней моде, даже с некоторой щеголеватостью. Но революция мгновенно изменила его внешний вид. Теперь он носил черную тужурку со стоячим воротником, в которой был похож не то на студента, не то на великовозрастного гимназиста.
Момент превращения запечатлел в своих воспоминаниях управляющий делами Временного правительства В. Д. Набоков. Дело было в тот самый день, когда Керенский добился от Совета одобрения своего вхождения в состав правительства. Керенский был одет как всегда – в костюм и крахмальную рубашку с галстуком. Рубашка по тогдашней моде имела жесткий воротничок с загнутыми углами. Керенский неожиданно взялся за эти уголки и отодрал их. В результате галстук съехал куда-то под жилетку и новоявленный министр юстиции приобрел нарочито-пролетарский вид. [197]197
Набоков В. Д. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. Берлин, 1922. С. 16.
[Закрыть]
Вступление Керенского в должность военного министра привело к новому переодеванию. На фотографиях, запечатлевших его в первые дни после нового назначения, он еще одет как человек сугубо штатский – в длинное летнее пальто и мягкую шляпу. Но уже во время поездки на фронт Керенский появляется в новом облике. На нем короткий френч английского образца, а на голове – кепи с высокой тульей. Новый костюм придавал Керенскому "полувоенный вид". С другой стороны, отсутствие каких-либо знаков различия и видимые расхождения с форменной одеждой должны были показать, что военный министр – лицо гражданское.
Если не брать во внимание одежду, то в быту Керенский был неприхотлив. У него не было особых пристрастий в еде, разве что он любил сладкое и мог зараз съесть три порции десерта. Один из тех, кому пришлось как-то присутствовать за столом у Керенского, описывает это так. "Блюда вполне скромного завтрака подавались, довольно нескладно, двумя министерскими курьерами (теперь "товарищами"), одетыми в летние коломянковые тужурки. Вина на столе не было, но был квас и вода. Пухлые салфетки и вся сервировка напоминали буфет второстепенной железнодорожной станции, да и сами завтракавшие за одним столом люди казались сборищем куда-то спешащих пассажиров, случайно очутившихся за общей буфетной трапезой". [198]198
Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. Революция и Россия. Берлин, 1921. С. 132.
[Закрыть]
Это происходило на служебной квартире министра юстиции, располагавшейся прямо в здании министерства. После назначения министром Керенскому первую неделю пришлось ночевать в кабинете, так как в квартире продолжала жить семья его предшественника – царского министра юстиции Добровольского. Свою семью он сумел перевезти в министерский особняк только в середине марта. Казенное жилье было холодным и неудобным. Квартира представляла собой анфиладу проходных комнат, и уединиться в ней не было никакой возможности. К тому же, несмотря на часовых у входа, в квартире всегда толпился какой-то случайный народ – студенты, курсистки, жалобщики и просители.
Когда Керенский был назначен военным министром, он переехал в "довмин" на набережной Мойки. Однако семью он с собой не взял. Ольга Львовна вместе с сыновьями Олегом и Глебом вернулась в квартиру на Тверской улице, которую Керенские предусмотрительно оставили за собой. Квартира находилась на первом этаже, но Керенскому и в голову не пришло поставить охрану на улице или у подъезда.
Сыновья Керенского продолжали учиться в частной школе М. А. Шидловской, где одновременно занимались Дмитрий Шостакович и два сына Троцкого. Позднее Глеб Керенский вспоминал: "Шостаковича я не очень хорошо помню – он был постарше на один класс. А вот Троцких помню прекрасно, я их хорошо знал: старший ходил в один класс с Олегом, а младший учился вместе со мной". [199]199
«Судьбы скрещенья». Встреча с сыном Керенского // Неделя. 1989. № 30. С. 11.
[Закрыть]Дети редко общались с отцом – лишь один раз, когда Керенский уже жил в Зимнем дворце, они вместе с матерью ходили к нему обедать. По словам Глеба Керенского, «это был весьма скромный обед, но в конце нам подали сахар – по тем временам роскошь». [200]200
Там же.
[Закрыть]
Для Керенского, как и для многих политиков, платой за общественный успех стал семейный разлад. В первые недели революции Ольга Львовна старалась всегда быть рядом с мужем. В те дни ее видели и запомнили многие современники. "Очень моложавая на вид, энергичная и подвижная, она производила впечатление плохо упитанной курсистки, нервно и повышенно воспринимающей жизненные тяготы. Бледное лицо ее, обрамленное светло-русыми, зачесанными книзу волосами, было скорее приятно". [201]201
Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. С. 130.
[Закрыть]Другой увидел Ольгу Керенскую в ту пору юный гимназист, а позже писатель и литературовед Лев Успенский: «Милое лицо, большие грустные глаза, как у дамы на том серовском портрете, взглянув на который психиатр Тарновский сразу же определил тяжелую судьбу и душевные недуги женщины, послужившей художнику моделью… Была в этих ее глазах какая-то тревога, смутный испуг, страх перед будущим». [202]202
Успенский Л. Записки старого петербуржца. С. 266.
[Закрыть]
У Ольги Львовны были основания для тревоги – она не могла не видеть, что муж все более отдаляется от нее. Уже к середине лета по Петрограду поползли слухи о разводе Керенского. Разлучницей называли актрису Елизавету Тиме. По словам знающих людей, Керенский то ли тайно обручился с ней, то ли уже обвенчался. В былые годы Керенский действительно не слишком усердно хранил супружескую верность. У него было много романов на стороне, самым продолжительным из которых был роман с двоюродной сестрой его жены студенткой-медичкой Еленой Барановской. Ольга Львовна знала об изменах мужа, но каждый раз прощала его. Однако слухи о Керенском и актрисе Тиме вряд ли имели серьезную основу. У него попросту не оставалось времени на любовную интрижку, да и каждую минуту его окружали десятки людей, не давая побыть одному. Конкуренткой Ольги Львовны была не другая женщина – с этим-то она привыкла мириться, – а большая политика, отнимавшая у Керенского все силы.
Постоянное напряжение требовало разрядки. К несчастью Керенского, ему не удалось найти эффективного способа релаксации. Он никогда не курил, был равнодушен к алкоголю (хотя в совсем уж тяжелую минуту мог выпить предложенную рюмку коньяку), все слухи о том, что он то ли нюхает эфир, то ли вкалывает морфий, были не более чем слухами. В былые, казавшиеся теперь спокойными времена в квартире Керенских по праздникам собирались шумные компании. Душой общества был сам хозяин. Он был хорошим рассказчиком, имел неплохой голос – мягкий баритон – и знал десятки оперных арий и романсов. Но сейчас все это ушло в прошлое.
Как ни странно, при всей крайней общительности Керенского друзей у него оказалось мало. Знакомым было несть числа, еще больше – восторженных поклонников обоего пола, но не друзей, на которых можно было бы опереться в тяжелую минуту. Впрочем, в окружении Керенского был человек, никогда не занимавший никаких постов, но очень близкий ему лично. Это "бабушка русской революции" Е. К. Брешко-Брешковская.
Как мы помним, Керенский познакомился с ней во время поездки на ленские прииски. Первым же своим распоряжением в качестве министра юстиции Керенский освободил Брешко-Брешковскую и со всеми почестями отправил ее в столицу. "Бабушка" поселилась в квартире Керенского, хотя в Петрограде жил ее родной сын – скандальный писатель и журналист. Даже в Зимнем дворце, куда Керенский не взял семью, для "бабушки" он распорядился выделить особое помещение. Недоброжелатели не упускали случая зло шутить насчет "ге-ронтофилии" Керенского. "С этой "бабушкой" возились как с писаной торбой. Керенский сделал из нее свою "маскотту" (амулет. – В. Ф.), он всюду таскал ее с собой и по городу, и на фронтах, где перед нею преклоняли знамена… Как он не уморил от переутомления эту старуху, непостижимо". [203]203
Врангель Н. Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков // Бароны Врангели. Воспоминания. М., 2006. С. 232.
[Закрыть]Действительно, для Керенского «бабушка» была не просто символом романтической эпохи революционного движения, она стала для него живым талисманом. Он всегда относился к Брешко-Брешковской с огромным уважением, но никогда не спрашивал ее совета в практических делах.
Надо признать, что человеку, поднявшемуся к вершинам власти, трудно сохранить друзей. К тому же дружба в такой ситуации может стать попросту обременительной, поскольку друзья, как правило, претендуют на особое положение. Политическому лидеру важнее иметь не друзей, но команду помощников – умных и деловых, способных на то, на что не способен он сам, но не претендующих на его место. У Керенского такой команды, людей, на которых он мог опереться, не было. Это проявлялось и раньше, но особенно стало ощутимо с назначением его на пост военного министра.
