Текст книги "Записки уральского краеведа"

Автор книги: Владимир Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Записки уральского краеведа

В. П. БИРЮКОВ

Без живого слова – нет языка народа. Велик ли наш словарь? Какие слова чаще всего употребляются в разговоре теперь, где они появились впервые, когда пришли на Урал? Старые они или родились в наши дни?

Еще великий Пушкин призывал изучать лексикон или словарь, тщательно прислушиваться к разговорному языку. Это помогло бы глубже познать жизнь народа. И, как бы следуя зову русского поэта, Владимир Даль схватывал на лету слова и обороты русской речи и записывал их в течение полувека. Мы знаем об этом по его четырехтомному словарю – первому наиболее полному своду разговорного языка нашего народа, в котором представлено свыше двухсот тысяч слов.

Но с тех пор, когда жил и работал Владимир Даль, прошло около века. За это время старые слова вышли из обихода, появились новые, отражающие огромный исторический сдвиг в жизни русского народа. Словарь наш значительно обогатился и пополнился. Добытчики живого слова, неутомимые разведчики народного языка подслушивали и записывали нашу повседневную речь. Многие из них отдали всю жизнь этой работе, они, выражаясь пушкинским языком, «делали лексикон», или составляли толковые словари.

Поискам живого слова на Урале посвятил себя писатель Владимир Павлович Бирюков. Прекрасный знаток своего края, он отлично изучил говоры и словарь уральцев, их песни со времен Пугачева и до наших дней. Память его бережно хранит неисчислимое количество поговорок и пословиц. Они составляют неувядаемую прелесть устно-поэтического творчества народа.

Знаток истории края, Владимир Павлович, как летописец, сумел и успел записать ее движение, отметить ее вековую поступь. Поэтическая душа народов, населяющих огромный Урал, как бы заключена теперь в книге Бирюкова «Урал в его живом слове», – книге, ставшей библиографической редкостью. Эту книгу дополняют труды неутомимого краеведа: «Дореволюционный фольклор на Урале», «Исторические сказы и песни», «Литературное наследство Урала», «Крылатые слова на Урале», «Урал советский».

Но самое большое и трудоемкое, что подготовил писатель-краевед, – «Словарь народного языка на Урале». На изучение и собирание материалов для этого словаря отдано свыше пятидесяти лет.

– Это дело всей моей жизни.

Так оценивает Владимир Павлович свою объемистую рукопись в две тысячи страниц, пока еще не изданную.

Откуда и когда пришла любовь к живому слову? С детства Владимир Павлович, тесно связанный с жизнью простого люда, слышал и запоминал его песни, прибаутки и поговорки, предания и легенды, бытовавшие в народе.

С годами это стало страстью. И Бирюков посвятил себя изучению народного творчества.

Если говорить точнее, Владимир Павлович не только фольклорист, имя которого вошло в историю советской фольклористики.

– Я краевед, – называет он себя, когда заходит разговор о его призвании.

И действительно, занятие фольклором – всего лишь малая доля его разнообразной краеведческой работы. Краеведение понимается Бирюковым много глубже и шире, как область знаний, неотъемлемо связанная с духовной культурой народа, его трудом, борьбой, бытом. И этому полностью отвечает материал новой книги В. Бирюкова «Записки уральского краеведа».

В. Бирюков сформулировал довольно точно свой принцип работы собирателя: «Через устное народное творчество, через народный язык – к познанию родного края». Именно этот принцип полнее всего выражен краеведом в его последних книгах.

– Кто хочет знать историю и быт народа, должен прежде всего изучать его язык, – утверждает краевед. – Это ключ к пониманию души народа, его прошлого, его чаяний на будущее…

Уроженец Урала, учившийся в Камышлове и в Перми, Владимир Павлович с первых лет Советской власти обосновывается в Шадринске и здесь развертывает активную краеведческую деятельность: организует музей и библиотеку при нем, художественную галерею и местный архив, создает постоянный лекторий и проводит массовые экскурсии, а самое главное – вплотную подходит к изучению уральского словаря и говоров, истории и быта народов Урала.

Все это Бирюков делает с огромнейшим воодушевлением. Он как бы находит себя окончательно. Таким образом, определяется призвание этого человека.

Ревностный хранитель многогранного уральского устно-поэтического наследия, Бирюков постоянно ведет собирательскую работу. Его непоседливость вошла в поговорку на Урале. Длительные поездки по самым отдаленным и глухим уголкам родного края, где сохранились еще нетронутыми жемчужины народного творчества, – правило его походной жизни. Он участник бесчисленных экспедиций, проводимых различными научными учреждениями Урала.

Бирюков часто выступает с докладами о своей работе по фольклору на ответственнейших научных заседаниях. Без него не проходит ни одна научная конференция, посвященная народному творчеству или краеведению.

Ему есть что сказать в любой аудитории – студенческой ли, рабочей или научной. Полвека В. П. Бирюков изучает и записывает фольклорные тексты на Урале, встречается с краеведами, сказителями, писателями, учеными.

Какую бы сторону многогранной, общественно полезной деятельности этого человека мы ни взяли, она подчинена одному – изучению жизни народа, его прошлого и настоящего, его культуры, искусства, языка.

Совсем недавно вторым изданием в большой серии «Библиотека поэта», основанной М. Горьким, вышла книга «Песни русских рабочих». Сколько удивительных песен уральцев, записанных в свое время В. Бирюковым, вошло в этот интереснейший сборник, представляющий своеобразную поэтическую летопись героического прошлого рабочих Урала.

Много счастливых открытий сделано Владимиром Бирюковым за годы его работы. Об одних он рассказал сам в книгах и трудах, о других сообщали те, кто писал о деятельности Владимира Павловича. Но об одном из них хочется напомнить еще раз – краевед впервые открыл для нашей литературы П. Бажова, который принял участие в сборнике «Дореволюционный фольклор на Урале» как собиратель рабочего фольклора. С тех пор горной вершиной поднялось имя Бажова-писателя, о нем заговорили сразу, как о талантливом литераторе, заново открывшем богатство духовной культуры уральцев.

«Записки уральского краеведа», как и сам автор их, – живая и неотъемлемая страница каждодневно творимой народом богатой истории Урала. О чем бы ни рассказывал Владимир Павлович – о знаменитых уральцах в прошлом и настоящем, имена которых с гордостью произносят все советские люди, о редких книгах, письмах и автографах, найденных рукописях, – он говорит с любовью, с научной добросовестностью человека, знающего, что открывает читателю что-то свое, новое, не известное доселе.

Незамысловатым и простым рассказам краеведа-писателя иногда не достает литературного обрамления, увлекательной занимательности, но ведь кому что нравится! Все, что издает В. Бирюков, находит своего читателя, которому дороги именно «бирюковский» тон и выверка. В. Бирюков говорит о том, что ему всего роднее и ближе, пережито, перечувствовано и осознано как полезное, нужное народу.

В какой-то степени к тому, что делает В. Бирюков, имеет отношение неувядаемое замечание В. И. Ленина, высказанное В. Бонч-Бруевичу по поводу рассказа Кокорева «Саввушка». В своих воспоминаниях о вожде пролетарской революции Бонч-Бруевич об этом говорит так:

«Вот небольшой писатель, – сказал Владимир Ильич, – совершенно забытый, а как необходимо было бы переиздать его «Саввушку». Это такая прелестная повесть! У него есть и другие, не сильные, но все-таки интересные бытовые рассказы».

Далее В. И. Ленин разъяснил, как нужно относиться к наследству таких писателей:

«Вот таких писателей мы должны вытаскивать из забвения, собирать их произведения и обязательно публиковать отдельными томиками. Ведь это документы той эпохи, а писатели-народники, надо отдать им справедливость, умели собирать большой материал. Они не сидели по домам, а шли в низы, изучали жизнь рабочих, крестьян, ремесленников и очень хорошо, подробно записывали их язык, условия быта. Иногда они перебарщивали, впадая в этнографические описания и вводя в литературу не общелитературный язык, а местные наречия, диалект, что, конечно, не придавало им художественности. У нас обращают внимание преимущественно на больших писателей, которые своими прекрасными произведениями приобрели славу. Это правильно, что их переиздают, так как на их произведения большой спрос, но, повторяю, и маленькие писатели должны быть извлечены из забвения и должны войти в библиотеки наших читателей».

Владимир Павлович как бы следует этим замечательным словам В. И. Ленина, сохранившим значение живой директивы и в наши дни. Всю свою краеведческую деятельность как литературознатец он посвящает тому, чтобы напоминать современному читателю о редких книгах и полузабытых именах писателей, обо всем, что мы не должны предавать забвению, а брать на вооружение в пути к заветной цели – коммунизму.

«Записки уральского краеведа» как раз такая книга, в которой автор отдает дань тому, что мы должны всегда помнить и не забывать, ибо это страницы славной истории нашего народа, его культуры, его духовного богатства.

А. ШМАКОВ

ВОКРУГ ИМЕНИ ИЛЬИЧА

ЗА АВТОГРАФОМ В. И. ЛЕНИНА

Шел 1921 год. Я директорствовал тогда в Шадринском Научном хранилище (так назывался краеведческий музей). Екатеринбургский губнаробраз командировал меня в Москву на краеведческое совещание.

Я запасся командировочным удостоверением уездного исполкома Советов, где было сказано, что меня уполномочили собирать для Шадринского музея разного рода экспонаты, характеризующие Октябрьскую революцию и ее деятелей, в том числе их автографы. Особенно хотелось шадринцам, чтобы я привез автограф Владимира Ильича.

Моим большим другом в Шадринске был тогда заведующий уездно-городским отделом коммунального хозяйства Ф. М. Брусянин. Он, кстати сказать, много помогал Научному хранилищу. Узнав, что я еду в Москву, предложил встретиться там с его «духовной матерью» Ю. А. Наумовой, заведовавшей отделом правовой защиты детей Наркомпроса РСФСР. Насколько я понял, Ф. М. Брусянин, когда был еще солдатом царской армии, где-то встретился с Ю. А. Наумовой, и она научила моего друга на многое смотреть глазами пролетария. Вот к этой-то работнице Наркомпроса я и привез письмо от Ф. М. Брусянина из Шадринска. Оказалось, Ю. А. Наумова знакома с родными В. И. Ленина, и особенно близко с его сестрой Анной Ильиничной. Ю. А. Наумова сама предложила снабдить меня запиской к Анне Ильиничне.

Анна Ильинична жила с семьей в каком-то большом доме, по-видимому, в бывшей гостинице, как раз напротив Кремля.

Сначала, пока я не подал записку от Ю. А. Наумовой, Анна Ильинична приняла меня, можно сказать, сухо. Но узнав, что моя просьба очень скромна и совершенно необычна, оживилась, усадила меня на стул в какой-то тесной комнатушке. Стала звонить в Кремль. Ответили скоро. Спросила, дома ли Владимир Ильич. Сказали, что куда-то выехал. Анна Ильинична попросила меня зайти к ней в другой раз.

Через день, 8 июня, я снова зашел. Анна Ильинична опять стала звонить. И снова ответили, что Владимир Ильич выехал куда-то.

– Эх! Зайдите через денек. Хорошо?

– Хорошо, хорошо!

Прихожу в третий раз. Анна Ильинична – опять к телефону. И снова неудача.

– Как жаль, что я ничего не смогла для вас сделать!.. Подождите, подождите, я поищу, нет ли чего из старых писем Володи, – все же не с пустыми руками поедете домой.

Анна Ильинична подошла к немудрящему шкафу, вынула пачку писем. Нашла узкий конверт, на котором рукой Владимира Ильича был написан адрес. Вынула из конверта письмо, положила его в пачку, а конверт подала мне.

И как же я был обрадован: ведь в руках у меня строки, написанные самим Ильичем!

Я попросил и Анну Ильиничну дать мне свой автограф. Вместо записной книжки у меня в кармане была старая квитанционная книжка. Оторвал один листочек и чистой стороной подал его Анне Ильиничне. Она взяла карандаш и написала:

«Анна Ильинична Ульянова-Елизарова. Москва, 10 июня 1921 г.»

Анне Ильиничне было тогда уже за пятьдесят. И чудилось, что передо мной – старая сельская учительница, такая простая и деятельно суетливая. Как она горевала, что вот приехал человек из далекой провинции и уедет обратно, не выполнив поручения своих товарищей. И потом так была рада, что сумела выйти из положения.

Когда стал прощаться, Анна Ильинична спросила, куда теперь направляюсь. Я ответил, что на Рождественский бульвар, в гостиницу.

– Так давайте я вас подвезу, – у меня сейчас машина…

Конечно, я поблагодарил и весьма охотно согласился.

В кузове машины сидел молодой человек. «Не сын ли Анны Ильиничны?» – подумал я.

Машина вышла на Петровку, и тут я окончательно простился с Анной Ильиничной и еще раз сердечно поблагодарил ее за подарок шадринцам и за внимание к себе.

Возвратившись из Москвы, я первым делом явился к товарищам и показал драгоценное приобретение для музея.

Автографы Ильича и его сестры заключил под стекло, каждый в особую рамку: ленинский – в золотую, автограф Анны Ильиничны – в рамку из ясеня, а когда в музей приходили посетители, с большим удовольствием рассказывал, как «добывал» эти автографы.

БЛИЖАЙШИЙ СОРАТНИК ИЛЬИЧА

В дореволюционных духовных семинариях преподавалась история русского раскола, так называемого старообрядчества, и религиозного сектантства. Одновременно учили, как вести борьбу с этими явлениями в православной церкви.

Известно, многие секты возникали в качестве протеста против существовавшего в то время государственного режима, а потому привлекали к себе внимание передовых ученых.

В 1900-х годах, когда я был учеником Пермской духовной семинарии, время от времени приходилось читать труды светских исследователей сектантского движения, в том числе Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича.

Потом, когда я с семинарией распростился и учился в светских учебных заведениях, как-то не приходилось встречать эту фамилию. Снова она стала попадаться мне на глаза в качестве подписи управляющего делами Совета Народных Комиссаров, ниже подписи Ленина. Фамилия-то была знакомой, но тогда никак не думалось, что это одно и то же лицо.

В 1930 году в Москве был создан Литературный музей. Основателем его и первым директором был Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич.

Известный советский библиограф Н. В. Здобнов, уроженец Шадринска, был в самых хороших отношениях с Владимиром Дмитриевичем, и когда с 1936 года у меня стали выходить книги по уральскому фольклору, Литературный музей, по совету Н. В. Здобнова, предложил мне делиться фольклорными записями и другими материалами историко-литературного значения. Письма от лица музея всегда подписывал В. Д. Бонч-Бруевич.

Лично познакомиться с В. Д. Бонч-Бруевичем мне довелось лишь незадолго до его смерти, в Москве. Тогда он был директором Музея истории религии Академии наук СССР, помещавшегося в Казанском соборе в Ленинграде. Директорствуя там, он жил в Москве на улице Семашко, в доме № 5.

В переписке с Владимиром Дмитриевичем затрагивались не только деловые, служебные вопросы, но и вопросы личного характера, в чем читатель может убедиться из приводимого здесь письма Бонч-Бруевича от 9 февраля 1953 года.

Больница Санупра Кремля. 9 февраля 1953 г.

В. П. БИРЮКОВУ.

г. Шадринск.

Многоуважаемый Владимир Павлович,

письмо Ваше от 27 января я недавно получил и тотчас же дал распоряжение заведующему рукописным отделением выслать Вам оглавление всего того, что Вы передали нам в первый раз. Присылайте мне все в Москву, что еще наберете на тему антирелигиозную, антицерковную, атеистическую и проч. по профилю нашего Музея вообще, также и по старообрядчеству, сектантству, православию и пр. и пр. «Сны пресвятой богородицы», конечно, тоже нужны… да и вообще все по фольклору, старые рукописи по этому же профилю и пр. То, что я хотел написать о Ленине в связи с фольклором, я сделал и совершенно приготовил к печати. Постараюсь в нынешнем году напечатать, а где именно, еще не знаю. Вы, конечно, высылайте и заговоры, это все нужно для изучения народных верований.

Очень рад, что Вам пришлись по душе мои воспоминания о Мамине-Сибиряке. Большой он был писатель, и большого размаху, весьма одаренный и талантливый человек. Современники (народники) не поняли его и не давали ему дороги, а ведь он чуть ли не первый противопоставил рабочий класс, его жизнь и его борьбу против класса капиталистов и правительственных чиновников, разоблачив тех и других. И это им, народникам, было не по нутру. Большинство его современников не понимали, что рабочий класс, пролетариат, его жизнь и его борьба есть основа прогресса, основа ближайшего будущего. Его современникам эта идея была чужда, кроме такого гения, смотрящего далеко в глубь, в ширь и в будущее нашего народа и революционной борьбы, каким был М. Е. Салтыков-Щедрин.

Вы должны написать, если что знаете о Мамине.

Портрет мой, как только снимусь или пересниму зарисовку художника Яр-Кравченко, Вам вышлю. Хотел бы, чтобы Вы достали № 8 сборника «Звенья». Там я напечатал большую статью о моем сборнике «Избранные произведения русской поэзии» – думаю, что она Вам будет интересна, а также и для современной молодежи. Прочтите ее. А в № 3 «Звенья» есть интересные записки о Пушкине – Долгорукова – его дневник. Вам, любителю русской литературы, будет весьма интересен этот невник. Не знаю, имеются ли еще эти сборники в продаже, может быть, в Москве в Гослитиздате.

Вас интересует моя фамилия. Я мало на этот счет что могу сказать Вам. Знаю лишь то, что слово Бонч – эта означает герб, принадлежность, род. Таких родов была несколько: Бонч-Бруевич, Бонч-Квятковские, Бонч-Осмоловские и еще какой-то Бонч. Если говорить о предках, то мои предки, выходцы из южных славян, кажется, из Сербии переселились в Россию до Ивана Грозного и занимались «ратным» делом, т. е. были военные. При осаде Казани мой предок был «пушкарем», т. е. артиллерийским офицером, чем-то отличился, и ему в его герб, под щитом, были прибавлены, нарисованы груды ядер и пушки. Другие аксессуары состояли из знамен, ружей и штыков, сабель и султанов из страусовых перьев наверху, на щите, кроме того звезды, стоящий лев и еще что-то. Все это я видел давным-давно, у моего покойного отца, у которого хранились, как у старшего в роде, печати и другие документы, причем многие документы на польском языке, так как мои предки жили в Белоруссии в Могилевской и Смоленской губерниях, где им были пожалованы имения, после раздробившиеся в силу многодетности семей предков – у моего деда было девять сыновей и девять дочерей. Такое многодетство было в более ранних поколениях. В этих губерниях вплоть до конца XVIII века государственное делопроизводство велось по закону на польском языке.

Предки мои боролись с унией, не признавали польской юрисдикции, почему сильно враждовали с соседями, польскими магнатами-помещиками, которые стремились ополячить белорусское население. Мой отец 12-ти лет был отдан в школу казеннокоштным в г. Смоленск, откуда за отличное учение, окончив школу топографов, был переведен в Москву, куда направлен в походном порядке, т. е. пешком с воинской частью, следовавшей в Москву.

Здесь он был участником в работе над первым в России геодезическим глобусом, на котором расположена Россия с Сибирью. Эта огромная работа была сделана и вычерчена в 60-х годах топографами в Константиновском Межевом Институте, где после я учился, так же как и старший мой брат, и откуда я был исключен в 1889 г. с волчьим паспортом, среди других четырех старших учеников, за руководство студенческим движением межевиков – воспитанников старших классов Константиновского Межевого Института – и после долгого следствия выслан из Москвы в Курск в 1890 г., где мне было разрешено поступить в Курское Землемерное училище, которое я окончил в 1892 г. и приехал в Москву, где с 1893 г. принялся за революционную деятельность в разных кружках того времени.

Вот Вам краткий ответ на вопрос студентов: Бонч – это герб южных славян, переселявшихся тогда в разные страны. В Сербии и сейчас есть Бончи, а Бруевич – это фамилия: каково ее происхождение и словообразование – не знаю. По гербу нашего древнего рода мы были записаны в шестую родословную дворянскую книгу, от которой я отказался официально и запретил моему отцу вносить туда мое имя, когда достиг совершеннолетия, т. е. 21 года. Я написал об этом мотивированное заявление, что принадлежать к тому сословию, которое имело все время рабов (крепостных), которое являлось опорой монархии, – я принадлежать не желаю, чем, конечно, нанес этому сословию большое оскорбление, вызвал огромное негодование.

Вот все то немногое, что я знаю о своих предках и моей фамилии. Вообще вопросом, какие и чьи «гуси Рим спасли», я никогда не интересовался и вполне согласен со Львом Николаевичем Толстым, который по такому же поводу ответил: я не племенной жеребец, и не охотничья борзая, чтобы интересоваться собой, каких я кровей и какого «племя» мои мать и отец. Я просто самый обыкновенный человек. И знать мне, откуда я и кто мои предки, мне не для чего.

Это очень верный взгляд на вопросы генеалогии и всего остального, с чем она связана. Я счастлив, что на шестнадцатом году был уже замешан в протестующее дело молодых товарищей и вскоре вошел в революционные кружки, а потом участвовал в организации Московского рабочего союза, был с 1894 г. знаком с Владимиром Ильичем, который в то время организовывал в Петербурге «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», приезжал в Москву и останавливался у своей сестры А. И. Елизаровой, с которой я был очень хорошо знаком, и где я впервые встретился и хорошо познакомился с Владимиром Ильичем. И с тех пор и до сего дня я горд тем, что всегда, всю жизнь был активистом в нашей с.-д. революционной работе, был искристом, потом большевиком, коммунистом и таковым желаю умереть, отдав всю свою жизнь, все мои силы, все мои способности моему родному русскому народу. Родившись в Москве в 1873 г., я отдал всего себя нашей революционной, сначала с.-д., потом коммунистической партии и трем революциям, в которых я принимал живейшее участие. В борьбе за честь и славу и радость моей великой родины я готов всегда и сейчас отдать мою седую голову на восьмидесятый год моей счастливой и радостной жизни.

Вам, более молодому поколению, и искренно любимой мною молодежи, поднявшейся огромной мощной порослью во всей нашей социалистической стране, я желаю самых великих благ и подвигов жизни на поприще науки, искусства, техники и всей совокупной воскресшей жизни нашей, втекающей в безбрежные моря всесветлого коммунизма.

Всего Вам наилучшего.

Влад. Бонч-Бруевич».

Выше я упомянул о Н. В. Здобнове. Это был большой умница, великий труженик и глубоко честный человек. Знаменитая книга его «История русской библиографии» – по существу история русской культуры – выдержала уже три издания и готовится четвертое.

Н. В. Здобнов – один из основоположников советской библиографии. Недавно Всесоюзная книжная палата издала книгу М. В. Машковой «Н. В. Здобнов. (1888—1942). Очерки жизни и деятельности». Москва, 1959, 132 стр.

У Н. В. Здобнова было много завистников, а потому и недругов, и они при всяком удобном случае играли на старых политических ошибках нашего земляка, хотя он в свое время заявил в центральной печати о прежних заблуждениях и категорически отрекся от них. Передо мной фотокопия письма В. Д. Бонч-Бруевича вдове Здобнова от 8 октября 1948 г.:

«Многоуважаемая Нина Ивановна,

Благодарю Вас за присылку письма и за две рецензии на книгу Вашего покойного мужа. Я бы очень хотел, чтобы Вы сосредоточили все рецензии, которые появлялись где-либо, – у меня. Это мне потребуется для будущего. Рецензию Б. П. Козьмина я еще не читал, но так как «Советскую книгу» получаю, то прочту. Беркова рецензия дельная. Просто надо изумляться, что есть еще такие непримиримые фанатики, которые злились и злятся на Вашего мужа совсем не потому, что он плохо или хорошо сделал свою работу, а потому, что он ушел к коммунистам из партии эсеров.

Как обстоит дело с повторным печатанием уже вышедшей книги, а также ее 3-го тома?

Я как-нибудь займусь просмотром того списка, который Вы мне прислали, – работ Николая Васильевича, и о том, что выберу для печати, тотчас же Вам сообщу. Вот некролог я бы напечатал, но никто мне до сих пор не написал. Если сами напишете, – это будет хорошо.

Вы уезжайте на поправку, а когда приедете, повидаемся. Дело в том, что я тут тоже хворал, а сейчас принялся за работу, которой сгрудилось очень много, так что, к сожалению, на прием посетителей приходится отводить очень мало времени. Если Вы сами что выбрали из ненапечатанных сочинений Вашего покойного мужа для печати, то сейчас же позвоните мне или занесите.

Главный редактор Гослитмузея

Влад. Бонч-Бруевич».