Текст книги "Привилегия десанта"

Автор книги: Владимир Осипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

К нему поворачивается полковник:

– Ты сколько в генеральной инспекции? Полгода? А я пять и ещё хочу. Ты слышал, что Маршал сказал?

После этого протягивает руку мне и добавляет:

– Отлично. Всё у вас отлично, товарищ старший лейтенант!

А ещё говорят «Жалует царь, да не жалует псарь». По всему видать, старый фронтовик держал свою «райскую роту» (так в войсках называли генеральную инспекцию) крепко, да и рукавички носил явно не лайковые…

Ром «Негро»

Не пей последней рюмки —

она–то тебя и губит.

«Пшекруй»

По названию я был уверен, что это какая–то негритянская разновидность рома. Пить–то его мы и не собирались. Пусть его негры и пьют.

Но благими намерениями, говорят, вымощен путь в ад. Но это было потом. А вначале мы, трое офицеров разведроты, уже немного хмельные от результата проверки, пошли в баню. А в бане, любой мужик знает, важен не результат, а процесс. «Процесс» же был в самом разгаре, так как проверку сдали и остальные подразделения полка, и всем было, что отметить. Происходил он (процесс) в раздевалке, поодаль от парилки и помывочного отделения. Немногочисленные литовцы, приученные, что в субботу после обеда в баню лучше не ходить (а дело происходило в городской общественной бане), скромно жались к своим шкафчикам и на «процесс» влияния не оказывали.

Плеснув для проформы на себя тёплой водички и заскочив буквально на минутку в парилку, мы с чувством выполненного долга тоже приобщились к торжеству. Холодное пиво и вяленая рыбка. Хорошо! Сидим скромно в уголке, разные приятные разговоры разговариваем. Вокруг такие же, как мы разомлевшие почти счастливые офицеры и прапорщики полка. Вдруг из дальнего угла крик:

– Володя, давай к нам!

Это Слава Борисов со своими отмечает «четвёрку», чуть ли не единственную в полку среди курковых рот. Берём своё добро и подходим. Вот что значит в роте толковый замполит! У них там и колбаска, и огурчики, и лучок, и грибочки, и, конечно, запотелая бутылочка водочки. А Франц Клинцевич не успокаивается и достаёт из портфеля ещё бутылку и всякие разные вкусности. Нам со своей рыбкой даже неудобно стало. А тут ещё Слава поддел:

– Кто же отличную оценку пивом обмывает?

А вдруг он прав, не обмоем как надо, в другой раз не получится. Поэтому ломаться не стали и три традиционные рюмки опростали. Стало не просто хорошо, а отлично.

Выпить ещё можно, но есть чужую закуску неудобно, поэтому закусить решили в близлежащем баре. А кто в пивном баре берёт закуску без пива? Проблема была в том, что ни я, ни мои командиры взводов, оба «Мастера спорта», мастерами по части употребления спиртных напитков не являлись и что за чем употребляется, не знали. Пиво проскочило на ура, и мы повторили. Каждый вспомнил о том, что он лично сделал выдающегося для успеха роты и за каждого выпили. Я сидел и гордился, каких замечательных парней я подобрал в роту. Мне было так здорово, что захотелось, чтобы все знали, какие это замечательные мужики, какие они грамотные и достойные офицеры. Хотелось сказать им спасибо, обнять… Но разве кто поймёт?

Заведение ещё не закрывалось, но пиво почему–то прекратили отпускать. Именно в это время Ваня Гордейчик и достал из своего портфеля ром «Негро». Дружно решили, что самое время. Разлили его прямо по пивным кружкам. Гадость, скажу вам честно, ещё та, но волевым усилием, поборов рвотный инстинкт, мы его всё–таки выпили. Нас буквально перекосило от удовольствия. Дальше захотелось на воздух.

– Смотри, как быстро стемнело.

– А сколько времени?

– Почему автобусы не ходят?

Дальнейшее я знаю по рассказам жён. Мы все на каком–то удивительном автопилоте добрались до своих квартир. Коля Игнатов переступил порог и тут же рухнул, успев на лету заснуть и положить под голову банный портфель. Спал прямо на обуви, под вешалкой. Я свалился одетый на диван и проснулся, обставленный многочисленными тазиками на «всякий пожарный случай». Что значит опыт! Больше всего повезло Ваньке – у него в гостях была тёща! По её указанию он был раздет и положен в супружеское ложе, где над ним в качестве сиделки всю ночь просидела жена! А ещё говорят, что тёща зятю не друг!

Спасаясь от разборов полётов, в 10:00 мы втроём уже были на футбольном поле, где состоялась обговорённая ещё накануне футбольная встреча с управлением полка. Помню, мучительно долго не мог попасть этим дурацким шнурком в дырочку и зашнуровать бутсы. Бойцы, хоть и были немного удивлены, смотрели понимающе. Мы куда–то бежали и добросовестно пинали мяч. Но в основном не туда и не так. Нам бы налил кто по 50 граммов и дал бы полежать в тенёчке…

Разведчики и без нашей помощи разгромили с двузначным счётом управление и быстренько убежали в казарму. Мы же, оставшись одни, пришли к единому мнению, что во всём виноваты проклятые империалисты, которые несчастным неграм делают такую гадость. При чём здесь империалисты? Ром–то был кубинский! Однако сие обстоятельство нас не сильно беспокоило. Виноваты, и точка!

Папа на хозяйстве

Домашняя работа – это то,

что замечаешь, когда жена

перестаёт это делать.

Эван Эсар

Это было редко. Ну, чтобы меня оставляли одного дома да ещё с детьми. Значит, должно было запомниться. И запомнилось. Окружающим надолго, сыну на всю жизнь.

Жена, неожиданно увозимая «скорой», смотрела на сына обречённо с пронзительной жалостью. Я, пообещав, что «никаких солдат, сам присмотрю», вогнал её в ещё больший ужас.

С сыном вообще проблем было немного, он рос шустрым, послушным и здоровым, но очень худым ребёнком. Таким худым, что сам по себе служил немым укором маме. Если честно, то проблема с ним была вообще только одна – накормить. В этом деле сын был настоящий деспот, кровь пил здоровыми ложками по пять раз на дню. Для мамы это был ежедневный многочасовой и практически непрерывный ритуал: приготовление свеженького, уговоры покушать, кормление, долго–нудное тщательное пережёвывание, открывание рта для проверки проглатывания…рвота, приготовление свеженького, кормление, контроль проглатывания, тщательное оберегание в покое, чтобы не дай Бог… Хорошо, если получалось со второго раза. К пище он относился очень придирчиво, блюдо должно быть свежеприготовленное, строго подходящей температуры, любую овощ или зелень приходилось тщательно маскировать мелко потёртым помидором или майонезом. О том, что сын накормлен, жена говорила с гордостью приблизительно такой, как докладывали наши командиры о взятии Рейхстага.

Когда мы остались одни, я сразу решил выполнить обещанное и, для очистки совести, накормить сына. Мастером по части готовки я был не очень, но умище и высшее образование подсказали методологию решения проблемы. Для начала проштудировал раздел «Каши» в книге «О вкусной и здоровой пище». Практически сразу на кухне были обнаружены стратегические запасы манки, и дело закипело. Точнее в здоровенной кастрюле закипела слегка подсоленная вода. Далее строго по рецепту надо сыпать понемногу крупу, одновременно тщательно перемешивая. Возникла небольшая накладка. Одновременно держать двух килограммовый кулёк манки в одной руке и болтать ложкой в кастрюле другой было не очень удобно. Поэтому я сыпанул двумя руками манку, а потом быстро постарался это всё перемешать. Почему–то у меня начала крутиться на конфорке кастрюля. Тогда я схватил кастрюлю и начал перемешивать кашу, как перемешивают песок с цементом в бадье, готовя бетон. Получилось густовато, поэтому по той же бетонной аналогии решил плеснуть немного водички. Вода, естественно, была холодной, и мне долго пришлось ждать, пока каша начнёт пузыриться. Она, зараза, не думая пузыриться, успела два раза пригореть, а я успел три раза обжечь руку. В конце концов, уделавшись в этой манке по уши, изгваздав полкухни, изматерив полсвета, я таки добился своего – у меня была готова еда для сына. Вкуса она не имела, практически, никакого, но я был искренне убеждён, что «вкусная» и «здоровая» – это о двух разный блюдах и, выбирая между ними, у меня сомнений не было, за какое проголосовать, раз на кону здоровье ребёнка.

Свою порцию я покривился, но съел честно. Сын только глянул на тарелку, где бесформенным куском бетона, дымилась местами пригорелая каша, и сказал:

– Не хочуууу.

– Хорошо, – ответил я, – съешь в ужин.

Обрадованный сын ускакал в комнату, а я поставил кастрюлю и его тарелку в холодильник. Ровно в назначенное время ужина его тарелка, правда, уже не дымящаяся, стояла перед ним на столе.

– Не бууууду.

– Я так и думал. Мыться, смотреть «Баю бай», писать и спать. Поешь завтра.

Особой радости в глазах сына уже не было. Шансов перехватить печенюшку или конфету тоже. За этим я следил строго. Чай и компот подаются после еды, а если её не было, какой чай? Попить – вода в ведре. В комнату он ушёл задумчивый, что–то пытаясь понять, но одно постиг сразу и точно «папа – это не мама».

Утро прошло по распорядку: подъём, горшок, зарядка, умывание. С завтраком вышла заминка – холодная манная каша даже мне показалась мало аппетитной. Сварить что–то свежее у меня вообще не приходило в голову, в холодильнике полная кастрюля еды! Поэтому я нарезал манную кашу такими маленькими блинчиками и поджарил её на сливочном масле. Сверху припорошил сахарком. К моему удивлению сын стрескал всё с видимым удовольствием, запил чаем и сказал, что вкусно. Это польстило моему кулинарному самолюбию, тем более что такого рецепта в «Книге о вкусной и здоровой пище» точно не было. И я начал творить: жарил кашу на постном и сливочном масле, посыпал сахаром и поливал вареньем, один раз даже сдобрил нарезанным луком и укропом, но что характерно, ни разу в тарелке сына не оставалось ни крошки. И никаких позывов на рвоту!

В общем, когда на третьи сутки подъехала из Рязани вызванная по тревоге теща, картина выглядела так: мы с сыном спим после сытного обеда, в доме шаром покати – ни крошки еды, только в холодильнике сиротливо стоит кастрюля наполовину (по вертикали) заполненная пригорелой манной кашей. Стоит ли говорить, что я был низвергнут со своего кулинарного трона, каша выброшена в помойное ведро, на столе появились всевозможные вкусности и разносолы, а к сыну вернулась прежняя привередливость в еде. А жаль, дня через три–четыре я бы ещё что–нибудь сварил и он бы ещё лучше закалился…

* * *

Второй раз меня оставили на хозяйстве по причине засора единственной на нашу коммунальную квартиру раковины на кухне. Сосед «отсиживался» в учебном центре, а его и моя жена дуэтом донимали меня тем, что в доме нету мужика, что ни рук, ни посуду не помыть. Словом, достали…

– Сделаю, – пообещал я.

Мне самому было неприятно от стоящей в раковине воды, но всё надеялся, что само рассосётся. Однако оно не только само не рассасывалось, но даже остервенелые попытки помочь вантузом практически не давали результата.

Разогнав роту на занятия, в сопровождении двух разведчиков я вернулся домой. Бойцы несли проволоку, всех видов, которые смогли найти в полку – стальную, медную, алюминиевую, даже колючую.

– Эта не пойдёт, – забраковал колючую Лёва Саргсян. – Хорошо бы трос расплести.

– Хорошо, то хорошо, а где его взять?

– Попробуй сначала тем, что есть, а не сможешь, заходи, – с видом знатока изрёк Лёва и пошёл к себе в батальон.

– Я не смогу прочистить какую–то трубу?! Да я… да мы…, – меня распирало от возмущения. Как он мог так плохо подумать обо мне!

Поэтому я бросился на засорённую трубу, как на привокзальный буфет. Однако взять с наскока не удалось. Как мы только не пробовали! Дальше одного колена ни одна проволока не лезла. Уделались, как чушки, ободрали руки, надышались всякой гадостью. Даже пытались продуть шлангом, но только пускали пузыри и пукали от натуги. Скоро обед, а результат нулевой.

Я отправил разведчиков искать трос, а сам зелёный от злости уставился в грёбанное колено. И тут меня осенило! А что, если «продуть» взрывпакетом! Зря, что ли гидравлику с гидродинамикой учили. Полез в закрома, достал взрывпакет. Решил для начала уменьшить мощность и отсыпал часть пороха. Потренировался быстро закручивать крышку на чугунном колене под раковиной. Получалось неплохо. В холостую всегда лучше получается. Вот, когда поджёг и сунул пакет в колено, руки затряслись и никак крышку накинуть не смог. Только успел отпрыгнуть, как оно грохнуло! Практически одновременно кто–то истошно заорал за стенкой, там у нас был общий с соседями по лестничной клетке туалет. Что характерно, дом довоенной постройки, стены метровые, звукоизоляция отличная, а, смотри, как громко сердечный заорал–то!!! Я на всякий случай проверил, хорошо ли закрыта входная дверь и вернулся на кухню. Когда развеялся дым и пар с глубоким удовлетворением увидел, что колено выдержало. Правда сорванной крышкой покоцало эмалированную раковину и на потолке прилипли ошмётки вермишели, но вода ушла!!! Причем с таким звуком, как будто её высосали мощным пылесосом. Открыл кран на полную мощность, куда там! Уходит вода как миленькая. Я почувствовал себя Гераклом, вычистившим Авгиевы конюшни.

В это время в дверь настойчиво постучали. Не будь дурак, прикинулся ветошью и решил не открывать. Вообще ничьи благодарности так быстро мне не нужны. Вернулся на кухню и стал лихорадочно убирать последствия взрыва. Проветрил, протёр, что мог, собрал проволоку, поставил на место крышку, только до потолка не добрался, там высота под четыре метра, поэтому прилипшая вермишель на потолке так и осталась висеть немым укором. Да и вообще, пусть женщины, хоть что–то сделают! Я тихонько открыл дверь и прошмыгнул мимо соседской двери на службу. Мавр сделал своё дело…

Вечером не без оснований я ждал восторгов и благодарностей. Даже прикидывал ответную речь, типа, не надо оваций, нам мужикам, это запросто, только не всегда время есть и руки не доходят, но если нас хорошо попросить… Однако женщины ехидно улыбались и помалкивали. Потом моя не выдержала и спросила:

– Соседка снизу приходила, спрашивала, что тут у нас упало. Говорит, звук такой, как шкаф упал. У тебя ничего не падало?

– Когда?

– Да сегодня, перед обедом…

– Не знаю, я перед обедом в роте был.

– А раковина, чего побита?

– Это, может, молотком случайно, когда с утра чистили…

– А вермишель на потолке?

– Слушайте, вы мне только свою вермишель не приписывайте. Мало, куда вы её разбрасываете…

Элементарные познания в гидродинамике, истошный вопль из туалета и эти расспросы наводили на мысль, что о способе прочистки трубы лучше помалкивать. Здоровее буду.

– И сосед тоже приходил, но сказал, что у него личные вопросы к тебе. А хорошо–то как бежит, – подала голос соседка, плескаясь у раковины.

– Дык, если умеючи взяться… мы завсегда, – промямлил я, не вдаваясь в подробности и опуская первую часть её заявления.

Вот делай после этого людям добро, а потом ещё, как тимуровец, прячься от заслуженных благодарностей. Интересно, а в политических училищах учат гидродинамику, вспоминая соседа по лестничной клетке, подумал я.

Разбор

Господь хранит детей, дураков и пьяниц.

Французское изречение

Полковой клуб забит под завязку офицерами дивизии.

Комдив навтыкал командирам за недостатки и упущения по службе. Беззлобно, по–отечески. Хотелось прямо сейчас вскочить и всё быстро исправить. Хвалить не стал. За достижения Родина потом воздаст. Поэтому, если про тебя промолчали, значит пронесло…

Нудно, а главное тихо, себе под нос, НачПО^[16] долго подводил под всё это партийно–политическую базу. Он где–то вычитал, что подчинённые должны с напряжением вслушиваться в мудрые речи начальника. Но, во–первых, после выступления комдива нам хотелось расслабиться, а во–вторых, при всём нашем напряжении, мудростью там не пахло. Поэтому, «выключив тумблер», каждый тихонько занимался своим делом. В основном спали.

Однако зря. Высмотрев с высоты трибуны самого разомлевшего офицера, Начальник политического отдела уже нормальным человеческим голосом потребовал повторить, что он только что сказал. На беду проснувшегося майора, ни один из рядом сидящих офицеров не слушал этого бреда и ничего не мог подсказать. Не стесняясь присутствующих младших офицеров, «душа солдата» долго и изощрённо опускал свою жертву до уровня городской канализации. Пришлось включаться. Но только так, чтобы фиксировать последнюю фразу. При этом нагло закрыв глаза. Хоть какое–то развлечение!

Развеселил нас по–настоящему прокурор гарнизона. Нормальный такой «красный»^[17] полковник, говорил громко, с живыми примерами. Кто где сбежал, украл или повесился. Обычные прокурорские примеры. Но его рассказ о том, что в соседней дивизии погиб капитан, выброшенный с третьего этажа внезапно вернувшимся со службы мужем, застукавшим того с женой, вызвал смех у офицеров нашего полка. По залу прокатился какой–то шёпот, и смех покатился по всему клубу. Прокурор запнулся и долго смотрел то на свою бумажку, то в зал.

– Я что–то не так сказал? – обратился он к самому смешливому капитану.

– Никак нет, – чётко ответил капитан. – Нас рассмешила слабая подготовка офицеров учебной дивизии. Наши с девятого этажа летают – и ничего!

Прокурору бы улыбнуться, а он замолчал и начал густо краснеть. Зал взорвался, видимо, сказалось нервное напряжение прошедшей проверки и первых полутора часов разбора. Даже взвившийся над столом президиума НачПО не смог остановить хохота. Проходившие мимо клуба бойцы подумали, что в полк незаметно привезли Райкина.

Дело в том, что невольный герой первой части «марлезонского балета», тот самый несчастный майор, на котором НачПО отыгрался за всеобщую спячку, действительно полгода назад по ошибке выпрыгнул с девятого этажа и не только остался жив, но продолжил службу в ВДВ. Пришлось ему вновь подняться, уже в качестве вещественного доказательства для предъявления прокурору. Тот же, готовый было не на шутку разозлиться или обидеться, только пробурчал:

– Да что с вас взять, десантура!

Привет

2 августа десантники пьют

только для запаха.

Дури и так хватает.

Многолетнее наблюдение

Четыре месяца прошло с тех пор, как я сдал должность командира разведывательной роты и «работаю» начальником штаба батальона. Сижу на рабочем месте, с умным видом перекладываю бумажки.

Стук в дверь, заходит бойчина.

– Извините, кто здесь капитан Осипенко?

Куда деваться, пришлось признаться.

– Вам привет из Москвы, – и называет фамилию бойца, уволенного в запас два года назад.

– Сам–то откуда?

– «Из разведроты. Я недавно из «учебки», поэтому вы меня не знаете.

– Ладно, садись, рассказывай.

И вот, что я услышал. Довелось молодому разведчику по семейным обстоятельствам срочно съездить в отпуск. А возвращение в часть через Москву как раз пришлось на 2 августа! От поезда до поезда часов двенадцать. Как убить время? Ни родственников, ни знакомых. Поехал в парк культуры и отдыха имени Горького. Какая «культура» в День ВДВ в этом парке – всем известно. С утра немного трезвые десантники в тельняшках и беретах толпами, группами и по одному бродят в поисках сослуживцев, приключений и… повода. Кто бы им сейчас что–нибудь запретил! Ни один не прошёл мимо.

– Кто такой? Откуда? Выпить хочешь?

На отказ реагировали по–разному. От «молодца!» до пренебрежительного «салабон!».

Стал боец думать, куда бы спрятаться, когда увидел совсем не похожую на других группу. Их было трое. Все в костюмах, галстуках, абсолютно трезвые. Сначала подумал, просто студенты забрели не туда. Но по уверенному взгляду, а главное, по накаченным плечам и шеям понял, что свои. Поздоровались, чинно подсели. Стандартные вопросы. Как же они переменились, когда узнали, что он из Алитуса, а тем более из разведроты!!! Как загорелись их глаза! Их интересовало абсолютно всё. Ленкомната, спортзал, бытовка, радиокласс, полоса. Один готов был расцеловать его за то, что тот «лично знаком» со вторым от окна очком в нашем туалете. Говорит, что сам лично его делал. Десять раз повторили, какой он счастливчик, что попал в эту роту. Расспросили про каждого офицера и прапорщика. Не знали, чем угостить.

– Кушать хочешь? Попить? Может, мороженного?

Они единственные, кто не предложил выпить.

А как достойно себя вели! Мимо проходила толпа из человек десяти уж совсем малотрезвых десантов. Один бросил в адрес молодого сержанта, типа, «Вешайся, салага». Из троих поднялся только один, взял за холку остряка и что–то тихо ему сказал. Молодой разведчик стал невольно прикидывать шансы в драке против десяти. Двое других сидели абсолютно спокойно, как будто это их не касалось. К немалому изумлению солдата парень подошёл и сказал:

– Извини, брат. Не знал, что ты разведчик!

Как он не отнекивался, бойцы, которых он видел первый и, наверняка, последний раз в жизни, накормили обедом, провезли, показали Москву и посадили на поезд. Они так пеклись о нём, как будто от его благополучного и своевременного возвращения зависела их судьба или, по крайней мере, «дембель».

– Пожалели, когда узнали, что вы ушли. Просили найти и передать привет. Извините, товарищ капитан, но фамилию я запомнил только одну – Серков.

* * *

Серков. Хороший парень, толковый сержант, добросовестный, но «москвач». Они же все там немного по–другому заточены. Привыкли к удобствам, многое уже видели и попробовали, словом, избалованы цивилизацией. Это они поначалу, когда звучит команда «Перекурить и перессать!!!», даже в лесу спрашивают «Где туалет?». Если не ноют и мозгов хватает не хвалиться перед другими, то более–менее уживаются в коллективе, если начинают заноситься, их бойцы с удовольствием ставят в стойло.

Папа военный лётчик, подполковник, по каким–то дисциплинам был инструктором Гагарина! Мама, интеллигентная фифа на каблучках и в шляпке, приехала навестить сына. А он на полевом выходе. Стою и мнусь перед ГАЗ–66, там же в кабине только одно место для старшего. Пока во мне вели неравную борьбу требования устава и этикета она легко, даже грациозно со словами «Я же жена офицера» сама запрыгнула в кузов.

После её общения с сыном ожидал каких–то жалоб или просьб. К моему удивлению, отметила только, что сын повзрослел и возмужал. Судя по всему, ему мозгов хватило… А может, он действительно был москвич?

Глава вторая Афганский транзит

Пересылка

Да, контрабанда – это ремесло…

В. С. Высоцкий

Пересылка – это ворота в Афган. Гостиница–общежитие и пара бараков на аэродроме Тузель в Ташкенте. Прибыл я туда 19 февраля 1984 года и замёрз так, как нигде и никогда раньше. Нет, я, конечно, бывал на морозах, и подолгу. Но, во–первых, сибиряк не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается, но я–то ехал в Ташкент! Во–вторых, потом, как правило, бывали тёплые помещения, натопленные печки, горячие батареи и остальные прелести цивилизации. А в Ташкенте всего–то около нуля, и единственное доступное тёплое место во всём городе – это такси. Но это не надолго, да и дорого. А дома там все приспособлены спасать только от жары. Жесточайшие сквозняки и температура, почти неотличимая от уличной.

Захожу в гостиницу ближе к полуночи. Позади два перелёта: из Вильнюса в Москву и из Москвы в Ташкент. Разномастная, полувоенная и малотрезвая публика. У некоторых лица красные, выгоревшее на солнце полевое обмундирование. У многих ордена, медали. В зависимости от степени усугубления смотрят на меня с сочувствием, жалостью или злорадством.

– Ты не ссы, капитан, всё будет нормалёк…

Да я, в общем–то, и не… Кто я такой, как зовут и куда направляюсь – никого не интересует. Зато почти каждого интересует мой увесистый чемодан, точнее его содержимое. Поэтому без особых церемоний, с прямо–таки окопной прямолиней–ностью:

– Ну, давай!

Один мелкий, с эмблемами «трубопроводчика», уцепился за чемодан, то ли помочь донести, то ли просто умыкнуть, пока я стою как столб и не знаю, куда двинуться дальше. Однако не угадал. Во–первых, не с его здоровьем таскать такие тяжести, а во–вторых, я был нормально проинструктирован и не собирался выпускать своё добро из рук. Знал я о живущих при Тузеле офицерах и прапорщиках, которые потеряли или пропили свои деньги вместе с документами и теперь промышляют тем, что разводят таких зелёных и неопытных, как я. Это были своего рода талантливые люди. Таких сочных рассказов про афганскую войну, с такими кровавыми подробностями я больше не слышал нигде и ни от кого. Самое нелепое, что некоторые из них до Афгана так и не доехали…

Кое–как мне удалось стряхнуть с чемодана «трубопроводчика» и прорваться к окошку, за которым сидела дама неопределённого возраста. За два рубля она зарегистрировала меня, дала какую–то бумажку и сказала:

– Иди, располагайся.

– Куда?

– Куда хочешь!

Вот он, самый ненавязчивый в мире сервис! Видя мою несговорчивость, аборигены демонстративно перестали меня замечать. Открываю первую дверь. В нос ударяет тошнотворный запах табака и перегара. Под ногами перекатываются и звенят бутылки. На табуретах остатки еды. Безуспешно пытаюсь впотьмах найти свободную койку. На каждой либо чьё–то бренное тело, либо чьё–то барахло. Пару раз нарвался на добротный казарменный мат.

На третьей или четвёртой комнате буквально с порога был обматерён особенно грязно. У меня куда–то пропал весь пиетет перед ветеранами. Внутри сгорел какой–то предохранитель, я поставил чемодан и включил свет.

– Какая собака гавкает?! Вставай!!!

Пару человек выглянули из–под одеял, но никто не поднялся. Я подошёл к первой кровати, на которой лежали вещи, и сказал:

– Это моя кровать. Уберите своё барахло!

Тишина. Молча сгрёб всё и свалил в угол. Выключил свет и лёг, не раздеваясь. Пружина внутри звенела от напряжения.

На утро большинство соседей исчезло. Остальных поднял и выгнал умываться. Когда вернулись, заставил заправить постели и сложить на свои койки пожитки. После этого попросил всех выйти покурить, а одного привести уборщицу. Я всё ждал, что кто–то что–то вякнет: меня ж никто не назначал здесь командовать! Ночная злость искала выхода, но, к моему изумлению, всё исполнялось с полуслова. Открыл настежь окна, попросил сменить на моей кровати постель и провести влажную уборку. После этого с чистой совестью залез под одеяло, накрылся сверху шинелью и моментально заснул.

Разбудила какая–то зараза, пальчиком тряся за плечо.

– Товарищ капитан, разрешите, мы здесь в уголочке, на табуреточке…

– Увижу хоть крошку…

– Не–не, мы всё уберём.

Я опять накрылся шинелью, но сон пропал. И хотя соседи разговаривали шёпотом, поневоле слушал, как отчаянно и жестоко сражался один из собутыльников в Афгане, сколько ему пришлось пережить и как бессовестно его обмануло начальство с наградами. Он здесь потому, что вот–вот должен подойти Указ на Героя и тогда они все увидят… и он сможет вернуться домой…

Вдруг прозвучала фраза про 103–ю дивизию, и я высунулся, чтобы повнимательней рассмотреть возможного однополчанина. Им оказался давешний «трубопроводчик», вешавший лапшу на уши общевойскового старлея.

– Так, кто здесь из 103–й, подходи, поздороваемся. Заодно расскажешь, каким боком ты имеешь отношение к десантникам.

«Трубопроводчик» как–то сразу догадался, что его, возможно, будут бить и со словами «пойду, принесу водички» исчез. Оставшемуся в недоумении сотрапезнику я сказал:

– Товарищ старший лейтенант! Вас ждут настоящие боевые товарищи и заслуженно надеются на угощение. Закрывайте лавочку.

Вдруг заглядывает в комнату какая–то физиономия и спрашивает:

– Кто капитан Осипенко? На прививки!

Оделся, вышел. Направили в один из бараков. Там орудуют медбратья–срочники в сапогах и халатах поверх ХБ. Там и в штанах было холодно, а мне:

– Спустите брюки, расслабьтесь, – и тут же заученным движением насаживают на шприц, как кусок говядины на шампур. А у меня мурашки с палец от холода. Вот иголка и сломалась.

– Что у вас за кожа?

– Это что у вас за погода? Спиртиком больше потёр бы для сугреву.

Только с третьего раза он таки меня проткнул и засандалил дозу всякой гадости, которая должна была спасти меня от букета экзотических афганских болезней. У всех одна ватка, а у меня вся задница, как после шрапнели. До Афгана не доехал, а уже за Родину кровь пролил. Медбрат, перед которым каждый день мелькают сотни таких задниц, смотрел с уважением… или недоумением, мне всё равно.

Узнал, что мой борт возможно завтра и уехал со старлеем смотреть Ташкент. Были бы деньги, из такси не вылез бы. Но хотелось есть. У меня в чемодане было килограммов двадцать разной снеди, но сразу для себя решил, что достану только в батальоне.

Ресторан железнодорожного вокзала. Холод собачий. Зал, как ангар для самолётов. Посетителей двое. Это мы. Но официанты выдерживают паузу, чтобы, наверное, клиенты созрели. Наконец, один подходит и бросает на стол огромный гроссбух–меню. Мы, не раскрывая, дуэтом:

– Чаю!!!

Два чайника с прикрученными проволокой крышками к ручкам стоят на столе, а мы, приложив к ним ладони, греемся. Потом что–то ели. Главное достоинство пищи было в том, что она была тёплая. Узбекская кухня не впечатлила, хотя в Литве мы с удовольствие у друзей делали манты.

На выходе гардеробщик, пожилой узбек в национальном костюме, пытался подать шинели и обрызгать одеколоном из пульверизатора. Каждый рубль был на счету, поэтому мы снова дуэтом сказали «нет!». Хотя, если честно, дело было даже не в деньгах. Мы просто не представляли, как один советский человек мог холуйствовать перед другими и получать за это деньги. Таковы были издержки воспитания.

Вернулись в гостиницу–общагу затемно. Разгуляево в полном разгаре. В холле и в коридорах полно краснорожих (понятно, не от загара) аборигенов и «готовеньких» новичков. Неужели вторую ночь спать в этом смраде? И точно! Посреди нашей комнаты составлены табуреты, на газетах закусь, внизу бутылки, накурено, пьяный бред. Подхожу к кровати, снимаю шинель, вижу, давешний «трубопроводчик» наклонился и что–то зашипел тучному военному, сидящему ко мне спиной.

– Ну и что!!? Да я в рот имел этих десантов, – еле ворочая языком, громко изрекает упитанный, без знаков различия хам.

Старлей, перед которым я целый вечер пушил хвост, вопросительно посмотрел на меня. Снимаю китель подхожу к импровизированному столу. Наступила какая–то нехорошая тишина. Наклоняюсь к толстому и беру двумя пальчиками полотенце, которое было переброшено через шею и свисало на груди. Глядя прямо в зрачки, тихонько спрашиваю:

– Что ты, дорогой, такое кушаешь, что так много разговариваешь?

После этого сгребаю полотенце в пятерню и, наворачивая его на кулак, рву борова на себя. Полотенце удавкой перехватило горло горемыки. Глаза полезли из орбит, а изо рта закусь. Он попытался махнуть рукой, как будто хотел согнать с моего лица муху. Через три секунды рука, которой он ухватился за мой кулак, ослабла, глазки закатились, и он рухнул прямо на сдвинутые табуреты. Не давая долететь до пола и не выпуская полотенце, поволок страдальца за длинный язык в коридор. По дороге он некрасиво дёргал ногами, словно ехал на велосипеде. Прислонил тело к стене, разгладил на груди полотенце и от души врезал ладонью по толстой роже. Надо же помочь человеку прийти в сознание! Когда он заморгал, вернулся в комнату. Участники пьянки стояли молча, как у гроба, безвременно покинувшего их друга и даже не жевали то, что было во рту.