Текст книги "Привилегия десанта"

Автор книги: Владимир Осипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Так началась срочная служба. Мечтал хоть какого–то фашиста встретить с оружием в руках. А попадались всё больше бандеровцы. Да и те постольку, поскольку батальон занимался разминированием в Западной Украине.

Однажды в деревне остановились на постой. Смотрят, хозяйка одна живёт, а хлеба на столе и в печи на целый батальон хватит. Сама всё приговаривает:

– Та сидайтэ, хлопци, та кладить свойи кулэмэты, що вы йих в руках дэржитэ?

А сама ножом по столу та–та–та, пауза, та–та–та! Как будто кому–то говорит, что их трое. Отец тогда громко:

– Пойду–ка я посмотрю, кто у тебя на чердаке прячется.

Сам хозяйку вперёд толкает и свою шапку ей на голову. Только эта шапка из люка высунулась – бах! И хозяйка слетела с лестницы. Пуля как раз на палец ниже звёздочки вошла. Не повезло в тот раз ни хозяйке, ни посыльным из леса за хлебом…

Однако служба отцу нравилась и служить хотелось. Боялся, наверное, чтобы новая война не застала без оружия в руках. И до того это желание в нём было сильным, что на генном уровне передалось, видать, мне, а через меня и моему сыну – военному лётчику. Отец офицером не стал, хотя пять раз поступал в военные училища, сдавал все экзамены, но мандатная комиссия за «немецкое» прошлое не пропускала. Остался на сверхсрочную. Военную косточку имел настоящую, знаю из рассказов сослуживцев и мамы.

* * *

Кстати, о маме. Присутствовал как–то бравый старшина в винницкой Калиновке то ли на венчании, то ли на сватовстве или сговоре. Почему–то родители эту тему замалчивают. Но мы с сестрой потихоньку всё–таки выпытали. Короче, увиделись они первый раз за столом, где мама была невестой, а отец – приглашенная «сбоку припёка» со стороны жениха. Загорелый до черноты то ли цыган, то ли грузин чем–то приглянулся дивчине. Посидели–посидели, даже толком словом не перекинулись, только отец посадил её в машину и увёз в свою Чайковку, о чём на протяжении последующих почти 50 лет ни разу не пожалел. Там сразу и сыграли свадьбу. Так что отец вернулся в полк уже с законной женой.

* * *

Офицеры–фронтовики себя повседневной рутиной не утруждали – всё на старшинах и сержантах. Даже знаменитая фраза Жукова «Армией командую я и сержанты» – из того времени. Отец старшина роты, а подчинённые – наполовину только что освобождённые по амнистии заключённые.

1953 год за окном. Знакомство. Старшина, как и положено, в 6:00 заходит в расположение. Казарма спит. Двести человек лежат в кроватях и по команде «Подъём!» не шевелятся. Дежурный ещё раз подаёт команду, сержанты дублируют. Встали и лениво потянулись из казармы самые молодые. Сержанты с кого–то сдирают одеяла. В ответ злобный мат и угрозы. Тогда отец берёт в руку табурет и, пока от него не осталась одна только ножка, молотит «спящих» куда попало… «Проснулись» и выскочили почти все. Подходит к последнему. Тот отбрасывает одеяло и начинает лезвием резать себе живот. Батя внимательно смотрит и говорит:

– Что ты так режешь, что только кишки появляются? Ты режь, чтобы из тебя всё говно вышло.

И с этими словами лупит ножкой… Придерживая внутренности руками, и самый блатной выскочил из казармы. За ним с окровавленной ножкой от табурета вышел старшина. На стоявшую перед входом в казарму роту эта картина произвела неизгладимое впечатление.

После этого достаточно было услышать звук мотоцикла, на котором приезжал отец, что бы через 15 секунд в казарме не было ни единого человека. Вот стоит один раз людям доходчиво объяснить и…

Хотя не всё так просто. Через неделю урки решили «подломить» сельмаг. Батя, прознавший про это от доверенных лиц, с участковым садится в засаду. Стоит он под вешалкой, там плотно пальто драповые висят. Заходят трое под утро без звука. Двое консервы да водку по карманам распихивают. А один сразу к вешалке, хватает все пальто в охапку и пытается одним движением снять. Раз… Что–то не идёт, уж больно тяжелы. Отец, которого урка обхватил за ноги, пальто раздвигает и пистолет прямо в лоб. «Выходи строиться!»

Четверых за воровство и членовредительство отправили опять в зоны, а оставшиеся «пришипились». Смотрят исподлобья. Команды выполняют, но спиной не поворачивайся…

Выбрал отец троих самых авторитетных и отправил к себе домой дрова пилить. К кому идут, не сказал. Мать проинструктировал, чтобы после работы хорошенько накормила. Время голодное было. Солдатский паёк никогда не блистал изобилием, а в те времена и подавно. Попилили и порубили бойцы все дрова, хозяйка за стол зовёт. Мало того, что картошка с укропчиком и шкварками, малосольные огурчики со своего огорода, так ещё и бутылку «казёнки» на стол поставила. Выпили, закусили хорошенько, глазки заблестели, стали они матери разные сальные предложения делать. Та инструкцию помнит, подыгрывает. И вот, когда, казалось, что всё прекрасно… открывается дверь и заходит старшина. В первую секунду показалось, что солдаты сейчас повыпрыгивают в окно. Батя и говорит:

– Ну, что рты открыли? Раз зашли в гости, давайте закусим, поговорим…

После этого разговора случился психологический перелом. Что они рассказали, никто не знает, но рота встала на ноги. Порядок, дисциплина – лучшая в гарнизоне. Лично командующий округа инженерно–саперную роту брал в Киев из Новоград–Волынска для участия в параде. Не знаю, как для кого, для меня это показатель!

– Ты, отец, прям Макаренко. А если бы они чего с матерью сделали?

– Так я сидел с самого начала застолья в спальне и ждал момента.

– И что бойцы? Не вспоминали табурет?

– Нет. Ни тогда, ни после. А продали меня как раз офицеры.

Меня эта фраза резанула сильно. Но слов из песни не выбросишь.

Отец посмурнел лицом и продолжил.

– Через год в нашей семье родилась девочка, моя сестра, а через два был её день рождения. Я тоже присутствовал, но в качестве орущего–сосущего, всего–то было три месяца от роду.

Поделал старшина свои дела в роте и собрался помогать жене готовиться к встрече гостей. Жили хоть и небогато, но дружно. Бывало, что в доме и соли не было, но отец никогда ничего не приносил со службы. Что надо, мама могла тайком у отцовых сослуживцев, таких же старшин, попросить, а ему даже не заикалась. Один раз нарвалась и зареклась. Так вот, перед обедом лейтенант из их роты попросил машину съездить за дровами. Отдал отец путёвку и ушёл домой. Радостные заботы, гости, тосты–поздравления, веселье в разгаре, дым коромыслом, песни… Заходит уже под вечер лейтенант и просит расписаться в путёвке. Отец удивляется: что, сам не мог? Тащит за стол, но лейтенант упёрся, схватил путёвку и убежал. Через полчаса посыльный от командира полка за отцом. Тот отвечает, что в таком виде к командиру не пойдёт (тоже мне, педант!). Ещё через час приехала машина с вооружённым караулом и увезла отца прямо из–за стола на гауптвахту. Оказалось, лейтенант, пока ездил за дровами, сбил насмерть пацана и уехал с места происшествия. А по документам во всём виноват отец. Двадцать свидетелей подтверждали, что он был дома, а следователю хватило одной путёвки и показаний лейтенанта. Отец от такого предательства опешил и отказался отвечать на вопросы. Результат – десять лет колонии строго режима!!!

Скора была Фемида на расправу! Матери понадобился год, чтобы со мной наперевес и за руку с сестрой дойти до Верховного суда и доказать невиновность отца. Судимость сняли, а кто вернёт год жизни и веру в справедливость? Закрылся отец, затосковал и запил. Из армии ушёл. Работал на разных должностях, много раз предлагали вступить в партию, отказывался. Это было второе, после мачехи, большое предательство в его жизни, он его пережил.

* * *

Третий раз его предало государство. Только никак в толк не возьму, какое. У нас развал, а в Германии слияние… Я просил отца плюнуть и не обращать внимания, но для него это было делом чести. Дело не в деньгах, хотя с них началось. Стала Германия выплачивать за труд насильно угнанных в годы войны молодых людей какие–то крохи. Подал и отец свой запрос. Парню, которого угнали вместе с ним с одной улицы, пришли какие–то марки, а отцу ответили, что такой по документам не числится. Может быть, из–за липовой метрики года не бьют? Подтверждение какое–то надо!!! Гада того найти, который собаками травил, что ли? Не дождался, блин, чтобы в концлагере справку по всей форме выписали… Или, может быть, он сам рванул приобщаться к «великой немецкой культуре»? А чиновники – что у нас, что в «самостийной» – везде одинаковые: «Проходите, вас здесь не стояло»… Захандрил мой батя, сник и умер. Хотя врачи, полгода назад оперировавшие его запоздалый (69 лет!) аппендицит, говорили: «У вашего деда воловье сердце!».

Земля – пухом. Отболела душа. Могу спокойно анализировать. Не скажу, чтобы много или вообще он специально занимался моим воспитанием. За всю жизнь всего врезал два раза, когда просто невозможно было отказать. Ни мелочной опеки, ни нравоучений за промахи. В мои дела никогда не вмешивался. Нет, вру, было дело…

Лейтенантствовал я в Литве, а он с мамой в гости на Первомай приехал. Сидим в крохотной «семнадцатке» вечером, разговоры разговариваем. Стук в дверь. Открываю – стоят мои бойцы, которых утром с речами и грамотами, под «Прощание славянки» торжественно проводили на «дембель» и отправили на автобусе в Вильнюс. Уже перешитые, с аксельбантами и чемоданами, стоят мои орлы! Я остолбенел. С одной стороны, полное нарушение всех уставов и инструкций, с другой – они сами ко мне пришли… Женщины засуетились, проходите, садитесь за стол, мы сейчас чаю. Кое–как гвардейцы всемером разместились за крохотным столом, перед каждым чашка с чаем. И тут вмешался отец:

– Вы, бойцы, не обижайтесь на своего лейтенанта, молодой ещё, – и ставит на стол бутылку водки.

По одобрительному гулу понял, что ребята именно этого и ждали. Это я сейчас понимаю, что им очень важно было выпить со мной на равных, как отслуживших, как выполнивших долг, как имеющих право… Сколько они там посидели, полчаса? Но сколько нужного успели мне сказать, от скольких ошибок предостеречь. Когда стали наперебой перекрикивать друг друга, вдруг один говорит:

– Пацаны, ша… Тут ребёнок спит.

– Не бойтесь, – говорю. – Это сын, военный ребёнок, может спать под канонаду полковой артиллерии.

Когда они ушли, отец говорит:

– Ты думаешь, они не могли найти, где выпить? А то, что вернулись за сто километров и пришли к тебе, это показатель. Цени…

Больше ничего не сказал, но я понял, что по какой–то своей отдельной шкале ценностей поставил мне зачёт, и мне было приятно.

* * *

По интересной методе отец учил меня водить. Сколько себя помню, у нас всё время был мотоцикл, а тут в начале семидесятых появился «Жигуль». Господи, как мне не терпелось на нём покататься! Отец со двора, я за руль. Просто сижу и вдыхаю этот божественный запах нового автомобиля. Потом ключ в замок, потом завёл, потом об стенку… тюк! Затёр, замазал, потом опять. Короче, всё, что было на автомобиле помято и поцарапано, всё было моё. Потом годовалый сын со своей сковородкой из набора детской посуды протюкал деду фару. Хоть бы слово сказал! Мама – да! Она переживала. Отец, может, тоже, но никогда не укорял. По молодости, пока даже прав не имел и мозги были жидкие, я не ездил, я просто низко летал. Отец сидит рядом и терпеливо ждёт, когда я поумнею.

Так же терпеливо сносил, когда я что–то пытался сделать, а вместо этого портил материал и ломал инструмент. Если спрошу, покажет как. Таким образом научился я у него многому. И пригодилось мне это в жизни не раз. Только как он с собаками управлялся, до сих пор не пойму. Как–то спросил:

– А с собаками ты где научился ладить?

– Не учился. Это, сколько себя помню, как–то само собой получалось.

Любая псина через пару секунд общения с отцом ложилась на спину и подметала хвостом землю. Однажды на проводах батальона из Закарпатья сидели у одного зажиточного селянина и пили, как водится, самогонку. Дёрнул того чёрт сказать, что у него очень злая собака, чтобы гости дорогие были поосторожнее. Отец, которому после первой водка больше в рот не лезла, тут же потихоньку пару костей со стола и к собаке. Посидел с ней возле будки, отвязал и… она от него ни на шаг. Пёс здоровый, холёный, чистый немец, это вам не какой–нибудь кабыздох…

Стоит на следующее утро эшелон под парами, а вчерашний хозяин достаёт отца:

– Люды бачылы, що собака за вамы пийшла. Виддавайте, добродию…

Отец отвечает:

– Всё наше – в эшелоне. Вагоны открыты. Собаке пасть не заткнёшь. Ты хозяин, иди, зови, забирай.

Прошёл тот по всем вагонам. «Люкс!» да «Люкс!». Тишина. Прошёл весь эшелон, возвращается к отцу.

– Выбачайте, набрехалы люды.

Ну, бате и засвербило.

– Нет, – говорит, – не набрехали. Только если он по моей команде выскочит, отдашь мне.

– Давайте. Не бувае так, щоб хозяина пэс не послухав…

– Люкс, ко мне!!!

Прямо из того вагона, где они стояли, из–под кровати, на которой сидела мама и покрывало свисало до пола, вылетел пёс и встал рядом с отцом. Хозяин только рот открыл.

Успели они до отправки эшелона раздавить поллитру, и остался Люкс с нами. Удивительного ума была собака. Первые годы, пока родители строились в Житомире, в доме не знали замков. Взрослых всех пропустит и будет держать до тех пор, пока кто–то из своих не вернётся. Детей наоборот, меня с сестрой, как свинья, носом во двор, а чужих со двора. А ведь никто не учил!

Так и погиб на этом посту. Сосед–рецидивист отравил, которого Люкс однажды продержал в нашем сарае до прихода отца, при попытке украсть курицу. Запомнил, мразь, и отомстил…

* * *

Нелёгкая судьба досталась моему отцу, но я ни разу не слышал, чтобы он жаловался на неё. Да и вспоминать любил не очень. Только при случае, как у памятника или при встрече с друзьями хмель язык развяжет. А ведь повидал и пережил – никому не пожелаешь. Когда в начале тридцатых от голода умерла его мама – с ранней весны на подножном корму. Ел все, что удавалось найти или поймать. Ноги отогревал в коровьих лепёшках, перебегая босыми ногами от одной проталины к другой. Только стал входить в силу и есть хлеба досыта, пришёл фашист… Не получи он с детства такую закалку, смог бы выжить в Германии? Сомневаюсь…

* * *

– Бать, а почему «Пэчэный»? Меня в детстве в твоей деревне так называли.

– Это от моего прадеда деревенская кличка прилипла. А может и ещё дальше. За непокорность. Что ляхи, что свои паны сначала пороли батогами, потом жгли железом.

Видать, и у далёких наших предков по мужской линии характер был не сахар, а я на внука обижаюсь!

* * *

Вот записал и ладно. Пусть все мои внуки знают и помнят прадеда Василия Григорьевича… Именно Григорьевича, потому что другой прапрадед по женской линии Иванов Василий Егорович, тоже хлебнул «немечщины», будь она проклята, и лагерей (как же – власовец, раз попал в плен со Второй Ударной Армией). Так же молчал, а на расспросы, выпив рюмку, только горько плакал, как ребёнок. Такая в этих слезах была безысходность и обида, что не передать словами.

Живите, внуки, долго и счастливо, но помните, что пришлось пережить вашим прадедам.

Семинар

Учительство – не утраченное искусство,

но уважение к учительству – утраченная традиция.

Жак Барзэн

Коль Колич, Николай Николаевич… полковник Кузнецов. Легенда Академии Фрунзе. Но это мы потом выяснили, а пока и друг друга–то толком по именам не знали. Носимся по Академии как угорелые, узнаём, где какая кафедра, обустраиваем семьи в Москве. К вечеру, выжатые как лимоны, травим анекдоты и вспоминаем о «русско–японской войне». Короче, дожидаемся конца самостоятельной подготовки, чтобы на перекладных добраться кому в Бирюлёво, кому на Алтуфьевку, чтобы там расставлять мебель и до полуночи приколачивать к бетонным стенам временных квартир полки и ковры.

Открывается дверь, заходит какой–то полковник.

– Товарищи офицеры!!!

Встали, смотрим. Чеканным шагом «дед» прошёл к доске, чётко повернулся:

– Товарищи офицеры!

Смотрит на нас, как на провинившихся школяров. У самого на груди «иконостас» восемь на семь и треть из них – фронтовые награды. Конечно, уважаем, но в чём мы виноваты, не поймём.

– Вы чем занимаетесь? Почему никто не готовится к семинару по тактике?

– Так он же через два месяца, – сказал кто–то из самых продвинутых. Остальные дальше чем на пару дней вперед вообще не заглядывали.

– Вот именно, всего два месяца, времени в обрез, надо готовиться.

Развернулся и ушёл. Это что же за хрень такая, к которой за два месяца готовиться надо?

– Это не хрень, а семинар по обороне. Сам по себе ничего особенного, но Николай Николаевич вам матку вывернет, – злорадно просветил нас старше–курсник.

Открыли программу семестра, в числе многих других нашли и этот семинар. Шесть часов. Ничего, с десантным легкомыслием решили мы, не такие дела заваливали, прорвёмся.

Вспомнили мы о семинаре, как водится, за два дня. Что успели, почитали, оформили карты и схемы, попытались по наивности распределить вопросы.

Николай Николаевич знакомым уже чеканным шагом вошёл в аудиторию. Жути на нас нагнали много, тишина гробовая. Желающих умными вопросами провести разведку боем не нашлось. Двумя словами преподаватель довёл важность рассматриваемой темы и назвал первую жертву. Ею стал единственный в группе Герой Советского Союза майор Николай Кравченко.

Как Кузнецов пытал его! Инквизиция, НКВД и гестапо отдыхают. Коля потел и бледнел, краснел и заикался, а его тёзка как клещами вырывал формулировки именно теми словами и в той последовательности, как они были записаны в боевом уставе. Мы сидели, как бандерлоги, и немигающими глазами смотрели, как Каа в форме полковника Советской Армии заглатывает нашего собрата.

Из ступора всех вывел звонок на перерыв. Каждый настолько живо представил себя на месте Кравченко, что никто даже не помыслил выйти на перекур. Все схватились за уставы, как будто увидели их впервые в жизни. Особенно старались те, кому по жребию выпал второй вопрос. Только отмучавшийся Коля Кравченко, мокрый как мышь, сидел на стуле и безмятежно смотрел в потолок. Перерыв пролетел мгновенно.

Вошёл Николай Николаевич, и я с тяжёлым сердцем и нехорошим предчувствием вынужден был закрыть устав.

– На второй вопрос пойдёт отвечать… – Кузнецов равнодушно посмотрел на задранные вверх руки, последовала классическая МХАТовская пауза, – майор… Кравченко!!!

Это было всё! Гитлер со своим вероломством, коварством и внезапностью от зависти перевернулся в гробу. На Колю было жалко смотреть. Он, единственный из пятнадцати уже отмучавшийся, сидел здесь, но в мыслях был очень далеко, моргал глазами и не понимал, что происходит. Сидящий рядом «слухач» шипел ему про второй вопрос, и Коля, бледный и недоумевающий, на ватных ногах вновь вышел к доске. Коль Колич, наоборот, как будто первый раз видит, внимательно уставился на слушателя. Шёл третий час семинара…

Когда изрядно потрёпанные, пожеванные, но живые мы, вопреки всему, пережили этот ужас, первое, что сделали, не сговариваясь, почти все – это открыли программу и посмотрели, когда следующий семинар по наступлению, который будет вести полковник Кузнецов. Ёлы–палы, осталось всего (!) три месяца, можем не успеть!

Сын десантника

Первую половину жизни

нам отравляют родители,

вторую – дети.

Кларенс Дарроу

Ну, кто из родителей не порадуется, если ребёнку уже в первом классе за успехи в учебе вручили приглашение на Новогоднюю ёлку в Кремль? И я порадовался. Поздравил сына и… забыл об этом. Засада раскрылась позже. Когда после бурной новогодней ночи я, было, собрался отдохнуть, оказалось, что самое время выезжать на ёлку. Предложение послать её (ёлку) куда подальше было отражено женой резонным «Ребёнок ждёт». Сын действительно уже сидел в прихожей, запакованный так, что из–под шарфа торчали только глаза. И вот, когда все нормальные люди ложились спать, я с сыном попёрся через пол–Москвы на «главную ёлку страны».

Вымерший и вымерзший город. Нет, где–то было тепло и уютно, но на улице стоял 20–градусный мороз. Строгие дяди на входе в кремлёвский дворец проверили пригласительный, сына впустили, а мне предложили подождать. Хорошенькое дело! Где ждать, на улице!? Во встрял!!! Радовало только то, что я не один такой, но на морозе каждый умирает в одиночку.

Сомнения меня терзали недолго и я, проявив десантную смекалку, бросился в единственно доступное тёплое в это время в Москве место – метрополитен. Сел на кольцевую и с чистой совестью заснул. Даже не заснул, а только прикрыл глаза, но когда я их открыл, полтора часа уже пролетели. И, конечно, по закону подлости на противоположном конце диаметра.

Лечу на рысях в Кремль и издали слышу непонятный вой. Оказалось, что это голосили счастливые участники новогоднего торжества. По причине нежного возраста их просто так не выпускали, а выстраивали в колонну по кругу, и это шествие проходило во дворе Кремля между Дворцом, Царь–пушкой и Царь–колоколом. И они, все как один с одинаковыми подарками, как зеки на прогулке по тюремному двору, нарезали круги. Для полноты картины стоящим в оцеплении дядям не хватало арапников и овчарок на поводке. Родители из–за волчатника выкрикивали своих, дети бросались к ним и все дружно убегали с мороза. Кого за первый круг не окрикивали, на втором начинали шмыгать носами, а на третьем уже ревели в голос. Судя по накалу страстей, у некоторых круги приближались к десятку. Мой не голосил, но находился на последней стадии измены: сопли уже текли и глаза были красные.

Я сделал вид, что стою здесь и кричу давно, но меня не слышат. По дороге пытался выпытать, на каком кругу всё–таки я сорвал сына с орбиты. По надутому виду догадался, что явно не на втором. Мне только не хватало домашнего разбора на тему «один раз в жизни доверили ребёнка…» Поэтому я зашёл с другой стороны. «Ты слышал, как они там ревели? А почему? Да потому, что они не мужчины и не десантники. А ты молодец! И я молодец! Потому, что я – десантник, а сын у меня – мужчина!» Подействовало. Через пару минут сопли просохли, и он взахлёб стал рассказывать о представлении. Домой мы вернулись к обеду, довольные жизнью и собой.

* * *

Если честно, то моему сыну с отцом не повезло. Он вырос практически в роте молодых солдат, где, естественно, был рядовым, а я командиром, старшиной, сержантом и просто проходящим мимо старослужащим. Я плохо понимал, как это в роте меня понимают с полуслова, а дома я должен кому–то что–то объяснять. Он рос и рос. Я уходил на службу, он ещё спал, приходил – уже спал. Когда мы встречались по выходным, я не понимал, почему он не на перекладине или не в упоре лёжа.

Однажды жена попросила объяснить сыну что–то по математике. Потом, правда, сильно пожалела об этом, а мои дети вспоминают «урок» до сих пор. Ведь всё элементарно. Что надо найти, что дано, чего не хватает? Это «Х», это «Y», составляем уравнение, решаем, ответ готов. Понял? Нет? Ну, ты даёшь! Объясняю ещё раз!!! Дошло?! Нет? Ещё раз!!! Опять не понял?!!!

– Оставь ребёнка в покое, – вмешивается жена.

– Не мешай!!!

– Время 23.30…

– Нет, я ему объясню…

– Как ты ему свои «Х» с «Y» объяснишь, ребёнок в 1 классе учится!!!

В академии товарищ, живущий со мной в одном доме, спрашивает:

– Что это Димка твой вчера пока я у подъезда курил мимо меня шесть раз пробежал. Несётся, как угорелый и каждый раз: «Здравствуйте, дядя Серёжа!!!»

– Это мы проверяли, сколько раз за переменку он может сбегать из школы домой и обратно, если что–то забыл.

– Ну и…

– Три с половиной раза! Представляешь – «двойка» по физре… Форму, видите ли, забыл!

Спасали сына только мои длительные командировки и отдушина в виде бабушки с дедушкой. Только у них в Рязани он и мог почувствовать себя ребёнком. Но всё хорошее имеет обыкновение заканчиваться, я возвращался и с ещё большим остервенением бросался навёрстывать всё упущенное в воспитании сына.

Довоспитывался… С учебой завал, после шестой поменянной школы появились «тройки»! Надо было что–то делать. Решение пришло само собой. Наконец–то сыну удалось сбежать из домашней казармы, и он поступил…в Ленинградское Суворовское училище. Но я его и там достал. Вместе с ещё пятью кадетами его прислали ко мне на день в бригаду. Победителей, так сказать, и лучших. Они вошли в кабинет в 9.00 и после того, как подтвердили, что действительно хотят прыгнуть, стали выполнять один норматив за другим без передышки. Уложили купола, предпрыгнули, пообедали, выехали на аэродром, прыгнули, получили знаки и по «чирику» за прыжок, переоделись и были доставлены на станцию. Мороз за двадцать, а они с первой до последней минуты у меня были мокрые. Уехали счастливые, но ночью меня разбудил звонок ротного из училища:

– Товарищ полковник, где ребята?

– Как где? Должны быть давно на месте. На станцию доставлены живыми и здоровыми.

Ещё через час снова звонок.

– Прибыли. Они были в таком экстазе после прыжка, что перепутали электрички и уехали в Сосново…

– Бывает… Довольны?

– Как слоны!!! Спасибо!

* * *

Ближе к выпуску из Суворовского спросил сына:

– Куда собираешься поступать?

– Хотелось бы в лётное. Не получится, пойду в воздушно–десантное.

– Хорошо, а лётное, какое?

– Хотелось бы в Балашовское, но оно слишком блатное, попробую в Тамбовское.

– Ты, давай определись, а на счёт блата – не твоё дело.

– Тогда Балашов.

В Балашов мы приехали на машине ранним утром. Я для такого дела взял у командующего пару дней. Заходим на КПП узнать, что почём.

– Вы кто? – спрашивает дежурный.

– Мы поступать…

– Идите отсюда, не отсвечивайте, не загораживайте и вообще не дышите. Припёрлись, без них тут тошно…

Я понял, что таких желающих поступить здесь, как грязи и разговаривать с нами, а не то, что сообщать какие–то сведения никто не собирается. Вернулся в машину, переоделся из спортивки в камуфляж и – назад на КПП. По быстрому привёл прапорюгу к «нормальному бою» и приказал отвести к начальнику училища. Заслуженный военный летчик и командир ждал от меня, чего угодно, только не того, что я сказал:

– Товарищ генерал, прошу быстрее отчислить моего сына из кандидатов, так как его ждёт приличное училище в Рязани для нормальных мужиков!

Генерал, чуть не задохнулся от возмущения:

– Наше училище, по–вашему, не приличное и для дефективных!!!

– Я так не говорил.

– Но так получается с ваших слов. Пусть проходит медкомиссию. Пройдёт, значит поступил.

Комиссию сын прошёл, но возник вопрос физподготовки. Берём зачётку, находим начальника кафедры.

– Примите, – прошу его, – экзамен, не могу ждать, служба.

– Какие проблемы, товарищ полковник! Ну–ка, кандидат, к снаряду!

Сын запрыгивает на перекладину и легко подтягивается шестнадцать раз. Спрыгивает. Начальник кафедры спрашивает:

– Почему шестнадцать?

– Отец сказал.

– Вообще–то у нас по нормативу на «отлично» – восемь.

– Пошли, пробежишь «сотку».

Одному бежать сто метров неправильно. Я составил сыну компанию, и мы оба выскочили из тринадцати секунд. По хищному взгляду «главного мускула училища» я понял, что сын для него не просто поступил, а уже зачислен в сборную. Начфиз уже по свойски спросил:

– А как он три километра?

– Во всяком случае, меня «делает».

– А вы, если не секрет…

– Из десяти сегодня не обещаю, но за…

– Понял. Ставлю «отлично», результат одиннадцать минут, только не говорите никому, что не бежал. И после карантина зайди, Дмитрий, на кафедру, подумаем, в какую сборную пойдёшь. Ты ещё, чем занимался?

Всё, блин, отец не нужен. Уже стоят и обсуждают свои дела. А я, полковник, здесь для мебели! Но в душе был рад, что сын не заставил меня унижаться и кого–то просить за него, пусть даже он не пошёл по моим стопам, зато осуществил мою мечту детства.

Перед отъездом зашёл к сыну в роту. Принёс необходимое, забираю ненужное.

– Твой брат? – слышу, спрашивают новые друзья сына, когда я отошёл.

– Отец, – отвечает, а после паузы прибавляет, – десантник…

– А–а, понятно…

Интересно, что это им «понятно»?

День ВДВ

Организаторы традиционного забега быков

по улицам Барселоны были немало озадачены,

когда трое пьяных русских с криком

«За ВДВ!!!» развернули стадо обратно.

Анекдот, наверное

Впервые смотрю на этот праздник как бы со стороны. Раньше всё больше в строю орал «Ура!!!» и участвовал во всевозможных показах и мероприятиях. В последние годы сам выступал организатором. А тут – слушатель Академии Фрунзе, ни начальства, ни подчинённых. Закрыл конспекты в сейф и голова ни о чём не болит. В приподнятом настроении подгребаю к стадиону «Динамо» в Москве. «Десантура», с утра пьяная не только от счастья, в тельниках и беретах из разрозненных ручейков потихоньку сливается в мощный поток.

На выходе из метро наблюдаю картину, как представитель штаба ВДВ полковник Николай Зубов разговаривает с колоритным кацо, торгующим цветами, типа, «вам бы лучше свернуть торговлю».

– Ты кто такой? Зачем указываешь? Иди отсюда!!!

Коля не стал настаивать, прошёл дальше. В это время из метро вырывает группа «десантов» с плакатом 350 воюющего в Афганистане полка. Прямо на тельняшках ордена и медали. Кто–то из бойцов крикнул:

– Гвардия! Нас встречают цветами!

Хватает охапку цветов и начинает вручать всем девушкам, выходящим из метро. Торговец топчется сзади и начинает лопотать что–то про деньги. Это вызвало неподдельное удивление, а потом и неадекватные действия со стороны десантников. Через несколько секунд, размазывая сопли и кровь по лицу, торгаш уже бежал за Зубовым и кричал:

– Товарищ полковник! Товарищ полковник!!

Теперь на «ты» уже перешёл Николай:

– Я тебя, придурка, предупреждал?!

Далее всё по сценарию. «Слава ВДВ!», «Слава Маргелову!!!». Солидные выступающие, приземляющиеся на стадион парашютисты, ансамбль «Голубые береты», стонущая от восторга толпа, бесчисленные встречи и выкрики «Здорово, братан!» Апофеоз праздника – выступления разведчиков. Смотрю придирчиво, со знанием существа явления. Работают слаженно, мощно, солидно – без сучка и задоринки. Правда одна бордюрная плита никак не хотела колоться. Я видел, как два разведчика по очереди приложились к ней, а потом с перекошенными от боли лицами, с разбитыми в кровь и наверняка переломанными кулаками становились в строй. Поклоны, овация, «ура!!!».

Что происходит по завершению показа? Правильно. «Мелюзга» бросается собирать гильзы, а солидная «десантура», наконец, прорывает оцепление и начинает кулаками дробить половинки кирпичей на четвертушки, черепицу на осьмушки, доски в щепки! Я же наблюдаю с трибуны за уцелевшей бордюрной плитой. Уже двое или трое стояли над ней, смотрели, как бараны на новые ворота, и тёрли кто кулак, кто колено, кто локоть.

Над всей толпой на полголовы возвышалась колоритная огненно рыжая шевелюра. Яркий, как подсолнух, парень в берете на затылке метался в поисках ещё чего–нибудь не разбитого. В конце концов, произошло неизбежное, его путь пересёкся с брошенной на землю плитой. Вот он поправил берет, нагнулся, вот плита уже на его вытянутых вверх руках и вот… хрясь! Бордюр со всей пролетарской ненавистью обрушивается на голову рыжей бестии. С любым нормальным человеком случилось бы зверское убийство, в крайнем случае – глубокий нокаут. Наш же закалённый «десант» лишь пошатнулся, побледнел и выронил из рук плиту! Он стоял и некоторое время мучительно «догонял», где он и что это, интересно, с ним произошло. Но уже через несколько секунд, подхваченный толпой, побежал обнимать симпатичных парашютисток и исчез из моего поля зрения. Это картина напомнила мне бородатый анекдот про двух кумовьёв, которые после литра самогону посреди ночи пошли резать быка, а перед этим решили оглушить его кувалдой. Хлев, мрак, один бьёт, другой держит. Один удар, бык стоит, другой – стоит… Перед третьим один кум другому говорит: