Текст книги "Привилегия десанта"

Автор книги: Владимир Осипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Да, Сань, нюх под замену терять начал, но повезло тебе в этой духовской рулетке…

– Мне этот сухой щелчок бойка до сих пор в ушах стоит. Мог запросто и до замены не дожить, это как два пальца об асфальт. Приеду в домой, схожу рублёвую свечку поставлю…

– Лучше лоторею купи, с такой–то прухой… Говорят, тебя за Хост к «Знамени» представили, поздравляю. Знатный иконостас собираешь, – с плохо скрываемой завистью сказал я.

– Знаете, товарищ майор, это будет, если будет, третий орден в разведке за год, но тяжелее всего мне досталась медаль «За БЗ», которую получил в нашем батальоне. Я за неё не меньше ста ночей в засадах провёл, а представили только, когда дал результат.

– В батальоне, ты знаешь, за протирание штанов на заставах к боевым наградам не представляют. Зато ты свежим воздухом надышался, аппетит нагуливал…

– Будь моя воля я бы лучше на заставе сидел и от печки не отходил, хер с ним, потерпел бы запах дымка. Думаю, что и аппетит бы не испортил. А то сидишь как сука на морозе, даже от сигареты не погреешься.

– Ладно, прибедняться. В разведку силком никто не тянул, да и там первым в пещеры никто не заставляет соваться. Мог бы сначала гранатку послать…

– Это точно. Уже было. Как вспомню, смех разбирает. Сидел ещё в батальоне в очередной засаде на горке у нашей шестой заставы. А там такая аккуратная пещерка, даже скорее нора. В ней хоть от дождя, хоть от обстрелов прятаться можно, но вход только по–пластунски. Я туда фонариком посветил, смотрю – лопатка сапёрная лежит. Еле протиснулся, цап её рукой… а под ней гранатка так характерно взрывателем щёкл!!! Торчу, мля, в дыре как Вини Пух после гостей у Кролика, только мордой в противоположную сторону и вспоминаю, что это я сам(!) полгода назад и лопатку для духов оставил, и гранатку под неё засунул и – придурок – не х. ю какую–нибудь, а эфку! Бойцам сто раз повторял, увидите что–то красивое, руками не трогать, а тут сам на каком–то рефлексе сработал. Время идёт, вперёд просунуться могу, а назад вся надетая трехомудия, как у ежика иголки, упирается и не пропускает…

– Представляю картину. Интересно тогда было на твою рожу посмотреть. Чихнуть, как Вини Пуху не пытался?

– Мне тогда другого срочно захотелось. Про рожу не думал. Да не было бы там через секунду никакой рожи, если бы не извернулся и за мгновение до взрыва не откатился от дырки. Чуть из кожи не вылез, ободрался, всю сбрую порвал. Бойцы прибежали, а я грязный и оборванный от хохота давлюсь. Пришли, блин, на мягких лапах в засаду! Собрал всех и ходу вниз, пока шестая не вздумала проверить, кто это у них под носом канонаду устроил. Ещё чего доброго прогреют стволы у своих «Нюрок»,^[41] а мне и так адреналина на неделю вперёд хватило.

– Соловей, да ты просто какой–то пещерный маньяк! А насчёт шестёрки – прав, редкая ночь проходит, чтобы они с духами «гостинцами» не перекинулись, поэтому за ними бы не заржавело.

– Угу… Они с тех пор, как ваш предшественник Женя Дымов под миномётном обстрелом у них погиб, на духов большой зуб имеют. Я даже не стал на связь выходить. Мы только ноги унесли, как прилетело… А про пещеры, глаза бы мои их не видели, сам не пойму, чего меня тянет…

– Товарищ майор, ленточка к выезду готова, – встрял в разговор старшина 9 роты, и я распрощался с разведчиком.

– Я поехал, Саша, а ты бывай. Хотелось бы в Союзе свидеться. И не лазь ты больше никуда, у тебя же приказ на замену есть.

У меня было смешанное чувство к этому невысокому, худому парню в выгоревшем на солнце, застиранном хебчике, с загоревшим, обветренным лицом и усталыми, тоже, кажется, выгоревшими глазами. Я, безусловно, уважал и завидовал ему. Во–первых, у него со дня на день заменщик будет в полку. Во–вторых, воюют парни, а ты сиди, бумажки перекладывай, или вон портянки на заставы вези. Я же тоже разведчик и, говорили, совсем неплохой. Одних часов от командующего три штуки в разведке заработал! С другой стороны, я понимал, что на войне у каждого своя роль и что мой разведывательный поезд уже ушёл. А свою пулю, гранату или мину можно и в штабе, и на продскладе поймать.

Пока сидел на броне и по привычке сканировал дорогу под правым колесом БТРа, мысленно возвращался к рассказу Соловья. Улыбнулся, как представил его рожу в той норе с лопатой. А потом вспомнил себя…

* * *

Дело было с полгода назад. Стал проситься к нам в батальон полковой писарюга из строевой части. Мол, скоро на «дембель», весь Афган за бумажками проведу, свой подвиг не совершу, и будет потом перед соседями стыдно. Причём просился на самую опасную заставу. Пусть не блистающая интеллектом, но нормальная мужская логика присутствовала. Даже уважуха какая–то, не все писаря чмыри и прячутся от войны. Да и я повёлся, грамотный писарь мог оказаться полезен мне в штабе. Определил я его на шестую заставу днём, а на следующее утро его не стало. Пропал с поста вместе с оружием. В три заступил, а в четыре при проверке его уже не было.

Что тут началось! Вы там, в батальоне – бездельники, хорошего парня вам дали, а вы его погубили! Где пропал? В карауле? Кто начальник штаба? Иди сюда!!! Мне вопросы задают, и, я вижу, на полном серьёзе убеждены, что мы сами его убили, а тело спрятали. Полковой особист был вежлив, но настойчив:

– Вы везде проверили?

– Так точно.

– Кишлаки обшмонали?

– В первую очередь. Каждый дувал. Да и нет там рядом жилых.

– Зелёнку?

– Вдоль и поперёк…

– А вы кяризы в вокруг заставы посмотрели?

– Никак нет!

Как будто обрадованный моим ответом в разговор вступает замполит:

– Я же говорю – бездельники! Хотите концы спрятать, уйти от ответственности – не выйдет! Мы вас всех на чистую воду выведем…

Не понравилась мне идея с кяризами, даже очень. И на то были причины. Именно в них мы потеряли трёх толковых мужиков, как говорится на ровном месте, из–за придури одного политбатрака, захотевшего рыбкой разговеться. С тех пор и с остальными его коллегами по политцеху у нашего батальона не очень отношения складываются, всё стремятся нас на какой–то подлости подловить. Будет время, расскажу. Но, главное, заключалось в том, что, опасаясь срытого подхода духов, все кяризы вокруг застав были частично подорваны, частично заминированы. Соваться туда, мягко говоря, было не очень умно. Поэтому никому из бойцов я не мог доверить это счастье. Полез сам. Давно я не терпел столько жути. Кяриз – это не просто глубокий колодец, это, на первый взгляд примитивная, на самом деле сложнейшая ирригационная система. В земле проделаны дырки и никаких бетонных колец! Там и без подрывов может в любой момент всё обрушиться. Входы разные – вертикальные, под углом, узкие, когда можно упереться спиной и ногами и широченные, когда болтаешься на верёвке, как муха на ниточке в бутылке. По дну между колодцами протекают ручейки, иногда полноводные, в них даже рыба, будь она неладна, водится. Вода прозрачная и холодная. Ради неё и роют.

Спускают меня так на верёвке в двадцатый по счёту кяриз. Смотрю, повезло, неглубокий и сухой. Всего метра три. Когда опустился, понял, что это не дно, а огромный валун, в стороне у которого есть проход и дальше прямо под ним новый спуск метров на пять! Верёвка скользит по валуну, сыпется сверху за шиворот и в глаза песок, внизу при дохлом свете фонарика вижу растяжку на гранату, прикрученную к выстрелу от РПГ! Выстрел воткнут в землю как колышек. Всё собрано на живую нитку. Ору благим матом: «Стой!», но меня из–за грёбанного валуна не слышат. Сверху на проволоку–струну сыпется песок. Боюсь, чтобы не прилетело, что–нибудь существенней. Раскорячиваюсь, чтобы ничего не зацепить и думаю только о том, если сейчас грохнет, как они меня доставать будут. Почему–то для меня в тот момент это было очень важно. И особенно смущал огромный валун над головой. Наверное, боялся, что придавит. Вот тогда, думаю, моя рожа не сильно отличалась от соловьёвской.

Как и ожидалось, никого я под землёй не нашёл, о чём особист, не отходивший во время поисков от меня ни на шаг, лично доложил в полк. Но нас с комбатом и замполитом батальона продолжили дрючить за «без вести пропавшего бойца», как худых свиней. Мы какое–то время сомневались, а потому безропотно терпели и сносили, но потом завершили своё расследование и поняли: никуда он не пропадал, сам к духам ушёл. Поэтому почти хором заявили замполиту:

– Вы полтора года в нём ничего не разглядели, а мы за полдня должны были разобрать тайные струны его души! Сука он последняя, предатель и дезертир!

– Вы, товарищи офицеры, слова выбирайте! Да и кто вам это сказал?

– Убедила нас в этом…его мама. Пришло письмо, в котором она униженно просила прощения у сыночка за то, что без его разрешения дала послушать какой–то «пласт» его другу. По письму видно, что она не просто не хочет огорчать сыночка – она его боится. Эта тварь могла повысить голос или даже поднять руку на мать из–за какой–то пластинки. Значит за «Шарп–777» легко Родину продаст…

– Это ваши догадки, где факты?

– Дайте срок, будут и факты, – сказал комбат и как будто в воду глядел.

Факты появились через пару месяцев. Мы как раз собирали данные по вражеской установке, не дававшей нам и командованию дивизии покоя. Пришла ГРУшная сводка, где говорилось о советском солдате, перешедшем к духам и занимающимся в нашем секторе распределением оружия у маджахедов. Хотя фамилию не называли – у него уже было мусульманское имя – мы не сомневались – наш урод! Вот писарюжная душонка, и там устроился в тепле! Ходили мы батальоном в тот район неоднократно, искали встречи с однополчанином, но не довелось. А доведись, за его жизнь не поручился бы и гроша ломанного не дал…

* * *

Встретились мы недавно с Александром Соловьевым на международной десантной конференции в Москве. Кавалер «Боевого Красного Знамени», двух орденов «Красной Звезды» и медали «За боевые заслуги», он прибыл из украинского Болграда, куда его занесла судьба и развал страны. Такой же сухой и подтянутый, только совсем седой. Решали, в том числе, вопрос, как будем дружить с братьями–десантниками, оказавшимися далеко «за бугром». У нас ответ был один: «Легко!», но только не с теми, кто с оружием в руках перешёл на сторону врага! В этом, как, впрочем, практически во всех остальных вопросах, мы с ним были едины. А как иначе, мы же однополчане!

* * *

В качестве справки. За всю десятилетнюю историю афганской войны 357 гвардейский десантный полк потерял убитыми 217 бойцов, прапорщиков и офицеров, только двое (!) числятся пропавшими без вести. За одного ничего не скажу, а ко второму – рядовому Петрову Всеволоду Кирилловичу – имею очень серьёзные вопросы.

Встреча

Хорошее дольше помнится,

зато плохое чаще припоминается.

Владислав Гжегорчик

На втором курсе Академии Фрунзе довелось побывать на занятиях в родном училище. В перерыве с мороза заходим в расположение 1 роты. Дорога в туалет в казарме Рязанского воздушно–десантного училища проходит через умывальник. До боли знакомая картина: в умывальнике курсант поливает себя из шланга с насадкой для душа. Рельефные узлы мышц на загорелом теле. Стандартная фигура для курсанта 3–го курса РКПУ. Только увидев нас, двух «красных»^[42] подполковников и майора, он повёл себя нестандартно: бросил шланг, принял строевую стойку и рявкнул:

– Здравия желаю, товарищ подполковник!

Глазами ест меня. Лицо ни о чём не говорит. На плече наколка 103 вдд,^[43] афганский вариант, годы совпадают…

– Колись, – говорю, – откуда знаешь?

– Баграми,^[44] 7 застава, артиллерийский взвод.

– Почему не помню, я весь батальон в лицо знаю?

– А мы не ваши, мы «приданные».

Далее стандартно:

– Ну, здорово, братан! Как учёба, как жизнь?

Тут он меня опять удивил.

– Помните, вы к нам на 7–ю приезжали порядок наводить и жили у нас целую неделю?

– Конечно, помню.

– Там потом через неделю нас меняли на другой взвод, так наши чуть не плакали, не хотели уходить: мы только начали жить по–человечески…

Мои друзья по академии, оправив естественные надобности, с интересом уставились на мирно беседующих двух мужиков, одного в шинели и шапке, а другого абсолютно голого. Потом стали допытываться, кто да что.

Пришлось рассказать. Был момент, 7–я застава взбунтовалась. Рота, размещённая на ней, недавно охраняла афганское Министерство обороны. Блатная и приближенная, она и так не отличалась дисциплиной. А тут пошли какие–то дурацкие происшествия (подрывы на своих растяжках), жалобы молодых солдат на скудость питания, недостачи во всём, беспомощность командиров. Комбат поставил задачу разобраться и навести порядок.

Добрался на место под вечер. После доклада командир заставы пригласил на ужин. Стандартная «шрапнель» (ячневая каша), «красная рыба» (килька в томатном соусе) и жидкий чай с хлебом. Не абы что, но едим. Открывается дверь, заходит боец, стоит и молчит. Пауза затянулась.

– Тебе что? – спрашиваю.

– Это представитель солдатского комитета, проверяет, что офицеры едят на ужин, – пояснил мне ротный.

У меня кусок хлеба во рту застрял.

– Посмотрел? А ну, пошёл отсюда на…!!!

Наверное, выражение у меня было не самое ласковое, потому что солдат вылетел, чуть не сбив с ног входящего старшину. Тот доложил, что в ходе разгрузки привезенных нами продуктов обнаружилась недостача двух ящиков тушёнки и одного ящика сгущёнки. Это уже был перебор. Я собирался разбираться с утра, но пришлось ускорить.

– Построить заставу!

Темно, светомаскировка. Передо мной серая, безликая масса. Напряжение витает в воздухе. Поздоровался, ответили вяло… Кто–то бубнит. Наступаю на собственное горло и проявляю несвойственную дипломатию:

– Товарищи, солдаты. Я привёз продукты на две недели. Из машины до склада не донесли три ящика. Если через пять минут они не будут на месте, я оставляю продукты для офицеров, остальное свалю в кучу посреди волейбольной площадки и две недели жрите их, как хотите. Разойдись!

Собрал офицеров, слушаю проблемы. Заходит старшина:

– Принесли. Молодой солдат «не знал», где продсклад. Отнёс по ошибке в расположение. Смотрю на часы: прошло три с половиной минуты.

– Ладно, повара ко мне.

Привели чумазого бойчину с воспалёнными глазами.

– Почему грязный?

– Да, товарищ капитан, форсунка барахлит.

– Запоминай, боец, ещё раз сделаешь такую кашу, какой меня сегодня угощали, самолично съешь за всю заставу. Понял? Тушёнку не жалеть! Пока я здесь, лично прослежу за закладкой. А за форсунку не волнуйся. Иди. А теперь позовите ко мне представителя солдатского комитета. Все свободны.

Замполит Ататиныч, прибывший в «пожарной» команде вместе со мной, не выходит. Не хочет допустить моей беседы с солдатом тет–а–тет. Знает, блин, мой характер. Солдат зашёл уже строго по уставу, но немного посерев лицом.

– Это ты ответственный за питание? Молодец! Назначаю «старшей форсункой заставы». Вечной. Будут замечания от повара, закопаю. Иди, родной.

Ночью пять раз проверил посты. «Копать» ничего не надо было. Всё дерьмо плавало на поверхности. Самые тяжёлые смены у молодых. Некоторых «забывали» сменить. Засыпали на ходу. Задачи знают приблизительно. По тревоге кто в лес, кто по дрова! Начкар^[45] к утру начал заикаться. Торжествует вечное русское «авось»!

Утром расставил офицеров на посты и провёл смотр заставы. Вывернул всех наизнанку. Все помещения тоже. Афгани можно было подметать веником. Вот, куда девались продукты, соляра и, не исключено, боеприпасы! С членами солдатского комитета разбирался персонально и без свидетелей, как с предателями. Они же оказались и главными «коммерсантами» заставы.

Уже на следующий день вышеозначенный комитет срочно самораспустился. Офицерам я напомнил про устав и расписание занятий. Закрутилась боевая подготовка с уклоном на физические нагрузки, огонь и медицину. Ни одной минуты для безделья. Отдыхать можно только за чисткой оружия или вися на перекладине. «Дембеля» употели таскать «раненых» молодых на близлежащие горки и обратно. Местные духи с нескрываемым интересом следили за нашими экзерцициями. После занятий бойцы буквально заползали на заставу. Зато по тревоге через 30 секунд последний солдат занимал позицию согласно боевому расчёту, а через 3 минуты резервная группа была готова к выходу на броне.

Через неделю все паразитические наросты на теле роты, образовавшиеся в ходе длительной охраны Министерства обороны Афганистана, были содраны вместе с кожей. «Деды» рвались в самые тяжёлые смены на посты, только чтобы после обеда дали отдохнуть. У молодых стали круглеть лица и появился блеск в глазах. Перекладина постоянно занята и блестит, как полированная. В столовую приятно заходить. Чисто, каша плавает в жиру, на столах у бойцов свежие овощи и зелень, (куда ещё девать афгани!) в любой момент сладкий чай из верблюжьей колючки. Старшина с удивлением констатировал, что продуктов хватает и даже остаются. Сам пришёл просить за «Форсунку», мол, боец всё понял, освободите…

Прощание было коротким.

– Услышу что–нибудь горбатое, приеду на месяц…

Представляю, с какой радостью застава вдыхала пыль, поднятую колёсами моего БТРа. Духи тоже вышли проводить, плотно облепив близлежащие дувалы. Это мне не понравилось. И не зря. За первым же поворотом в промоине, наблюдаю, свежую горку земли, перевожу взгляд на дорогу и одновременно хватаю дорожку следов и нарушенный контур полотна. Дуэтом с «Кротом» ору:

– Стой!!! – и вижу, как правым колесом наезжаем на мину. Инстинктивно группируюсь и отвожу автомат в сторону… Взрыва нет. Мина между первым и вторым колесом прямо подо мной. Не дыша, сползаем на землю, отводим БТР. Крот деловито сметает землю, вывинчивает взрыватель и сдёргивает кошкой мину.

– Во суки! Внизу ещё одна!

Через минуту и вторая мина без взрывателя брошена на броню. Мне жутко захотелось вернуться и дать длинную очередь по сидящим на дувалах духам. Понимаю, что «ничего личного», но всё равно неприятно. Тандем из двух «итальянок» не просто отрывает колесо. Он раскалывает броню, убивает всех, кто внутри и калечит тех, кто снаружи. «Крот» получает по шее, а механик без команды сбрасывает обороты. До асфальта идём, можно сказать, на ощупь.

Так получилось, что больше на той заставе мне бывать не довелось. А гляди–ка, запомнили…

Афганская пыль

Господь даровал нам родных,

но друзей мы, слава богу,

вольны выбирать сами.

Этел Мамфорд

Вы знаете, что такое афганская пыль? Те, кто ездил по их грунтовым дорогам, по которым изредка ходят «гусеницы», знают. Кому не посчастливилось, расскажу подробнее.

Для начала представьте цементный склад, россыпью, без крыши, пять метров на сто километров. Загружают цемент вилами. Получают и выносят в решете уже несколько веков, и никто ни разу не подметал. Сколько там до земли никто не знает. Иногда проваливаешься по щиколотку, иногда по колено… Цемент очень сухой и летучий. Чуть тяжелее воздуха. Висит стеною, пока ветер в сторону не сдует. Но куда бы ветер ни дул, всё равно после поездки на броне становишься равномерно мышиного, чуть с горчинкой, цвета. Въедается во всё на свете, проникает даже сквозь броню. Оседает лучше всего на кожу. Неважно, какой ты был до начала поездки – в конце все абсолютно одинаковые. Возьми негра и высыпь ему на голову мешок цемента, потом попроси его сделать то же с тобой. После этого подойдите к зеркалу и найдите хотя бы одно отличие! Одинаковые пельмени! К чему так подробно? Сейчас поймёте.

Сдаю я должность начальника штаба батальона. Ладно бы кому чужому, а так Серёге Капустину – другу, однокашнику, не раз со мной в училище в одной стенке стоящему и по одному маршруту в самоволки бегающему. Сколько я от него похабных анекдотов про хохлов наслушался! Главное, у самого национальность – не поймёшь, какого роду–племени, что в нём понамешано, а меня достаёт! Вот, думаю, сейчас я ему по–быстрому всё расскажу, покажу, отвальную хлопнем – и полетел я на Кандагарщину в Шахджой! Ага. Так он и разбежался меня отпускать. Такую непонятливую Машу из себя состроил, что вторую неделю по всем заставам носимся. «Какой такой северо–запад, ты мне пальцем покажи, с Малангом по–человечески познакомь, людям представь»… Катаемся на БТР–70. По этой самой пыли.

Слава Богу, сегодня последняя застава. Проскочили на броне километров двадцать, теперь ножками на небольшую горушку, недалеко от Кабульского аэропорта. Мы уже поднялись почти до самого верха, когда «Памир» потребовал прибыть к нему. С горки до брони рысью. Запрыгнули и вперёд – Грачёв ждать не будет. То, что мы оба в кроссовках, вспомнили, когда, спрыгнув с брони, стали стряхивать с ушей эту самую афганскую пылюку. Ну, стряхнули. Было на два пальца, осталось на один. Бодрячком так заваливаем в штабной модуль. Там внутри прохладно, чисто, ковровая дорожка постелена. Правда, местные почему–то на неё не наступают, вдоль стеночек шмыгают. Дежурный по штабу глянул на нас круглыми глазами, что–то вякнул, но время почти вышло, и мы не стали тратить его на какие–то объяснения. Морды лопатой, оставляя за собой пыльный шлейф, почти строевым, мы с Серёгой, как два Гагарина, по центру этой самой дорожки, прямой наводкой в кабинет комдива. Уже почти вломились в приёмную, когда нас засёк первый зам. Мы только успели услышать, как за дверью комдива раздался рык: «Почему, я вас спрашиваю»?!!! Как–то сразу стало легче. Оказывается, тут есть именинники и без нас.

– Вы куда?! – это полковник Бочаров заставил нас развернуться.

Его взгляд скользнул по нашим припорошённым рожам, грязнущим комбезам и упёрся в кроссовки.

– За мной!

Зашли в его кабинет.

– Вы, что совсем сдурели, к комдиву в таком виде?

– Да мы… да нас с горки… времени не было…

– Так, я в курсе. Была для вас задача, но отставили. Дуйте отсюда, чтобы вас никто в таком виде не видел. Я доложу, что вы были…

В коридоре натолкнулись на незнакомого полковника. Он прижался спиной к стенке и вытирал платком взопревшую лысину. Кажется, это он отвечал в кабинете комдива на один из вечных вопросов. Деликатно шмыгнув мимо него, выскочили на раскаленный воздух и вздохнули полной грудью. Дружно решили «допилить завтра», прыгнули на броню и покатили на центральную заставу в Рустамкалай.

* * *

На следующий день было точное повторение вчерашнего – кажется даже, что связист передал тангенту от радиостанции в то же время и у того же камня, что вчера. Сегодня мы бежали к броне гораздо быстрее. Сегодня оправдания нет и быть не может, фиг, кто нас прикроет, потому как на ногах опять кроссовки.

Мимо штабного модуля проскакиваем в расположение отдельной разведроты дивизии, которой ещё неделю назад командовал Серёга.

– Старшина, срочно ботинки!!! Две пары, 43 размера. Бегом, родной!!!

* * *

По причине экстренного переобувания отряхнутся не успели – пыль на нас лежала в нетронутые два пальца. От каждого хлопка ресницами она лёгким облачком опускалась на ковёр. Комдив медленно, как вчера Бочаров, измерил нас сверху вниз. Его взгляд упёрся в блестящие, хромовые солдатские ботинки, на которых не сидела ещё ни одна муха. Ботинки на нас смотрелись не хуже, чем жемчуг на навозной куче. Кажется, глядя на них, Грачёв забыл, зачем нас вызывал.

– Вам, чего?

– Вызывали…

– А–а–а… Вы, сколько с передачей дел и должности возиться будете?

– Так мы уже почти…

– Тогда, Капустин, тебе задача. Уточнит начальник штаба. А тебя, Осипенко, чтоб завтра в Кабуле и духу не было.

Потом, улыбнувшись каким–то своим мыслям, спросил:

– Ну, ты всё ему показал–рассказал?

– Так точно, товарищ полковник.

– Смотри там, в Шахджое. Береги людей. Обстановка непростая. Рассчитывай только на себя. Надеюсь, справишься.

Пожал нам с Сергеем руки и напоследок не удержался:

– Ботинки, смотрю, у вас красивые.

– Мы ж знаем, к кому идём, мы завсегда так…

– Знаю я вас. Идите.

* * *

В том, что новый комдив нас хорошо знает, не было ничего удивительного. Ровно год, весь первый курс училища он был нашим ротным. Вы знаете, что такое ротный в карантине? Это когда сержант – самый главный начальник, старшина – ещё главнее, взводные – небожители, а ротный – это РОТНЫЙ!!! Он появлялся перед строем на своих кавалерийских ногах, закусывал один уголок рта, а другим чётко и громко вводил нас в обстановку:

– Турецкий десант силою до батальона… в районе Шехмино… возможно применение…

И, практически, без перехода:

– Рота! Газы!!! Бегом марш!!!

Нахлобучив противогазы, по сыпучему песку а–ля Сахара бежим на перехват «турецкого десанта». В противогазах много не поговоришь, но уже через пару километров знали, какая зараза сегодня совершила проступок, равный измене Родине, засунула в тумбочку остатки маминой посылки или поставила туда неуставные носки. Ещё через пару километров ротный разрешал снять противогазы и мы, из которых текли сопли и слюни со всех щелей, с удивлением обнаруживали, что ни Грачёв, ни Лебедь даже толком дыхание не сбили. Как бы даже с огорчением до нас доводили, что 2–я рота, наши сокурсники и постоянные конкуренты, «пока мы чесались» уже успешно турецкий десант разгромила, поэтому «Кругом, в расположение бегом марш!». Прибежали. «Разойдись»… И никаких объяснений и душеспасительных бесед, не маленькие, сами должны допереть. Естественно, находили «распространителя инфекций» и, зажав его в проходе между кроватями и тумбочкой, доходчиво объясняли неправоту, аморальное поведение и нравственное разложение.

Между собой мы командира называли «Паша», но это никак не сказывалось на его авторитете. С нами всё ясно, но мы видели и ощущали на собственной шкуре, что наш ротный уважаем командованием и преподавательским составом училища. Он был заражен бациллой соревновательности и как хороший спортсмен не любил проигрывать. Эта бацилла потихоньку овладела всей ротой и осталась в нас на долгие годы. Везде и всюду мы старались быть первыми. Киевское «Динамо» могло проиграть «Арарату» финал кубка СССР, сборная Союза могла не попасть на чемпионат мира, но это всё были мелочи жизни по сравнению с тем, что наша 1–я рота могла что–то проиграть 2–й!!! Это было крушение цивилизации, последний день Помпеи…

В роте Грачёв был гроза–командир. По его вызову в канцелярию некоторые вползали на полусогнутых, а выйти могли иногда только с помощью дневального. За пределами роты – это был отец, отстаивающий интересы своего курсанта, не взирая на лица и ранги. Того самого курсанта, которого полчаса назад он рвал в канцелярии, как попугай газету, на совете училища отстаивал, как родного сына. Однажды, перед самым уходом в войска на должность комбата, он, как бы извиняясь, сказал мне:

– Представлял тебя на Ленинскую стипендию, но не получилось. Добьюсь на следующий год.

И добился бы. Слово он держал. Мы это знали…

Сейчас предстояло узнать и всей нашей 103–й Гвардейской воздушно–десантной… Как–то к Павлу Сергеевичу не липла армейская мудрость, что первый год полк командует командиром, второй – никто никем не командует и только на третий год командир командует полком. Он уже блестяще откомандовал в Афганистане отдельным 345 полком, а сейчас взялся за дивизию. Месяц не прошёл, а вон как по стеночкам ползают!

* * *

С третьего захода мы с Серёгой всё–таки взяли нашу Сапун–гору под названием Паймунар. Очередной раз я рассказал бойцам, как им и всему нашему батальону сказочно повезло, что в него пришёл такой опытный боевой офицер. Перечислил его подвиги и награды. Гвардии капитан Капустин, ни грамма не смущаясь, стоял рядом и кивал головой, да, мол, я такой. Мне кажется, ему просто понравилось, как я его представил на первой заставе, поэтому он заставил меня объехать все остальные и повторить одиннадцать раз. А мне и не жалко, потому что всё было правдой. Но каждый день 50–60 километров по грёбаному цементу – это был явный перебор! Он бы ещё попользовался мной, только командир полка, к которому я переходил командовать батальоном, заподозрил меня в саботаже и пожаловался комдиву.

Через день я полной грудью уже дышал шахджойской пылью. Не скажу, что она сильно отличалась от кабульской, не знаю, в чём именно, но разница была. Серёга напоследок так меня ею накормил, что не спутаю ни с какой другой. Одного не пойму, почему за всё это он, зараза, до сих пор не проставился?!

Облом

Неприятности делятся на крупные,

то есть на наши собственные,

и мелкие, то есть чужие.

Юзеф Булатович

Я шёл на заставу со стороны духов. По минному полю. Не от большого ума или лихости, а из тупого желания внезапно проверить службу. Что я, днём при ясном свете растяжки не рассмотрю! Зато выйду, откуда не ждут! Вот одна, переступаю, а взгляд по проволоке на мину. Торчит, родимая, на колышке под кустом верблюжьей колючки. Куст жёлтый, а мина какая–то неприлично зелёная. Вот ещё одна… Задираю ногу, и внутри что–то оборвалось. Этот грёбаный кабыздох таки увязался за мной с 3 заставы и, демонстрируя собачью преданность, непрерывно виляя хвостом, бежит следом.

– Стояяяять!!!! Назааад!!!

Но в собачьем лексиконе таких слов нет, во всяком случае, без предварительной команды «Лежать!», и я, словно в замедленном кино, наблюдаю, как это тупое животное пробегает под растяжкой и цепляет её жизнерадостно задранным вверх хвостом. Вижу, как прогибается проволока и, срываясь с хвоста, вибрирует словно струна. Про то, что неплохо бы упасть, думалось вяло… Я просто сжался весь, как перед очень неприятной процедурой. Кажется, даже сердце остановилось. Захотелось сделаться маленьким–маленьким или, как в детстве, накрыться ладошкой и сказать: «Я в домике!» Чтобы эта тварь не рванула ещё куда–нибудь, я скорчил самое ласковое, на какое был способен, выражение лица и подозвал цуцика к себе. «Иди сюда, моя хорошая собачка, на–на–на»… Взял его за шкирятник, нежно–нежно, приподнял над землёй и ножками–ножками назад нахрен на дорогу. Там запендюрил этой скотине под хвост ботинком и рявкнул, что–то типа: «Шла бы ты, собачка, домой». Посмотрел на её удаляющуюся фигуру и обиженную морду и подумал: ну и кто из нас тупое животное? Мог – сам себя покусал бы от злости.

Мои упражнения по переноске собаки и хождение с высоко задранными ногами по минному полю не остались без внимания часового 4–й заставы, что означало блестящий провал моей «Барбароссы». Теперь близорукость и душевную простоту в полной мере стал изображать боец:

– Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!!!

– Я тебя, блин, стрельну!

– А, это вы, товарищ майор?

– Нет, это папа Римский…

Судя по тому, как быстро выскочил начальник заставы и не было видно ни одного праздношатающегося тельца, узнал часовой меня давно и предварительная команда уже прозвучала. Я, думаю, что и шмон навели, и автоматы уже все разобрали и только ждали команды на нападение. А вот хрен вам!!!

– Построить заставу! Форма одежды номер два!