Текст книги "Машина ужаса (Фантастические произведения)"

Автор книги: Владимир Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава XIII
Мой приятель нападает на след

– С этого же дня начались и мои розыски мисс Дорсей. И сразу я наткнулся на такие удивительные вещи, которые нередко отвлекали меня от поставленной цели.

Странное впечатление произвел на меня самый остров, на который я попал. Представьте себе песчаный гребень километров десяти в длину и трех – четырех в ширину, выдвинутый из океана медленным нарастанием дна. Голый песок и ни клочка зелени, если не считать недавних чахлых посадок, имевших, видимо, целью укрепление берега; вокруг немолчный рокот моря, набегающего неустанными рядами волн, разбивающихся о камни на юге и рассыпающихся мелкой зыбью на отмелях на севере. Наверху пламенеющее глубокое небо, кажущееся здесь такой же негостеприимной пустыней, как океан и земля.

В этой рамке суровой природы развернулась кипучая деятельность человека, разметившего прямыми линиями и твердыми углами этот дикий край, опутавшего его сетью проводов, утыкавшего его мачтами и трубами и сковавшего зыбучий песок железом и камнем. Об эстетике здесь, видимо, не заботились: это была первозданная природа и вылившаяся в материю, поработившая ее, воля человека.

Южная часть острова, к которой мы причалили на катере, была занята небольшим рабочим поселком. Это было удручающее зрелище. Несколько сотен домиков, похожих друг на друга, как монеты одной чеканки, выравненные по линейке, как на шахматной доске, напомнили мне читанное когда-то описание аракчеевских военных поселений, – конечно, приспособленных к духу времени, с электрическим освещением, прекрасной мостовой, своей газетой, клубом, театром, больницей и церковью.

На всем лежала такая печать унылого однообразия, гнетущей придавленности, такими жутко одинаковыми бесцветными, как стертые монеты, и угрюмыми показались мне обитатели этих домиков, что мне стало страшно. Это были мои товарищи, сотрудники, быть может – надолго.

Рядом с поселком, несколько дальше вглубь острова, высились мрачные корпуса заводских зданий, грохочущие смутным гулом, от которого вздрагивала земля, неустанно скрежещущие лязгом машин и выплевывающие ритмически без перерыва, без устали клубы вонючего беловатого дыма.

Справа от них, на берегу, стояли два больших водоподъемных здания, откуда морская вода сбегала сначала в открытые огромные цистерны, потом в градирни и, наконец, поступала для какой-то переработки при помощи электричества в большие баки и центрифуги правого корпуса завода.

Левые корпуса были заняты переработкой нефти, что было официальным назначением завода. Слева у берега другие цистерны с водоподъемниками питали большие опреснители, служившие источником питьевой воды для всей водопроводной сети острова.

Дальше, на протяжении, вероятно, около десяти квадратных километров расстилалось удивительное сооружение, значение которого сначала я не понял, да и сейчас представляю себе смутно. Вообразите, на протяжении трех километров в ширину и четырех или пяти в длину бесчисленное количество зеркал из какого-то блестящего отполированного металла, поставленных под различными углами, постоянно меняющимися автоматически по мере продвижения солнца по небосводу. Они. были похожи на огромные фантастические цветы, неустанно и неизменно поворачивающиеся своими гигантскими чашечками к потокам лучей, которые они жадно глотали этими сверкающими поверхностями. Уверяю вас, это было поразительное зрелище. Первый раз, когда я увидел это необозримое пространство, усеянное бесчисленными зеркалами, перебрасывающимися каскадами света, я простоял около часу, не двигаясь с места, пораженный этой картиной, не в силах отвести от нее глаза. Я не представляю себе в точности механизма этого сооружения, но думаю, что его назначение было – поглощение солнечной энергии и превращение ее в тепло, в электричество, в энергию каких-либо химических процессов, с тем, чтобы в результате получить двигательную силу для колоссальных машин, работающих на острове. Это, конечно, мое предположение, так как я не знаю, возможно ли это вообще и много ли энергии может дать такая батарея…

– Приблизительно это нетрудно подсчитать, – перебил Юрия Сергей Павлович, – если только твоему патрону посчастливилось разрешить этот вопрос, над которым давно уже работает техника, и если ему удалось использовать всего только десятую часть всей энергии, падающей на его приемники, он является хозяином огромнейшей силовой станции в мире. Можно считать, что в средних широтах на один квадратный метр поверхности, перпендикулярной к солнечным лучам, принимая уже во внимание поглощение лучей земной атмосферой, падает в минуту солнечной энергии в количестве, равноценном десяти большим калориям, то-есть достаточном для нагревания на один градус десяти килограммов воды. Если площадь приемника ты определил в двенадцать квадратных километров, то это в сумме дает в минуту до ста двадцати миллионов калорий или два миллиона калорий в секунду. Так как одна калория равноценна 426 килограммометрам, а 75 килограммометров в секунду составляют одну лошадиную силу, то простая арифметика дает тебе цифру около 11 миллионов лошадиных сил. Если, повторяю, считать, что Эликотт сумел использовать только десять процентов этой энергии, то получается цифра свыше одного миллиона лошадиных сил, то-есть почти вдвое больше мощности всех установок Ниагарского водопада.

Мы с Юрием сидели молча, подавленные этими красноречивыми цифрами.

– Попытки утилизировать солнечную энергию, как источник двигательной силы для машин, производились неоднократно. Делались они, главным образом, именно в Америке, например в Лос-Анжелесе, позже в Пенсильвании – известные установки Шумана. Наконец, приемники с автоиспарителями системы Берланда, – все это примеры подобных попыток. Однако, практического значения все эти конструкции не получили, во-первых, благодаря дороговизне и трудности устройства, во-вторых, благодаря слишком незначительному коэффициенту полезного действия, то-есть эксплуатируемой доли энергии. Но Эликотту, очевидно, удалось решить эту задачу и получить таким образом в колоссальном количестве даровую энергию.

– Но ведь это что-то подавляющее, – сказал Юрий. – Я никогда не предполагал чего-либо подобного. Теперь мне многое стало ясным, чего до сих пор я не понимал. В этом огромном зеркальном поле и заключается, значит, главный источник силы этого человека. И мне кажется, что, когда машины, потребляющие эту энергию, бездействовали, – приемник все-таки работал, собирая, так сказать, ее впрок, аккумулируя ее каким-то образом, если только это возможно.

– Наверное так оно и есть, – ответил Морев, – например, он заряжает ею, быть-может при помощи электрического тока, какие-нибудь мощные аккумуляторы.

– Вероятно. Но кроме того, рядом с этим солнечным полем были огромные запасы нефти, при помощи которой работали машины на заводе, а может быть и те таинственные механизмы, которые были доступны только избранным. Потому что дальше за нефтяными цистернами весь остров был перерезан стеной, уходившей у обоих берегов приблизительно сажен на сто в море. Стена эта футов десяти высотой была каменная, увенчанная, кроме того, остроконечной стальной решеткой. Эта ограда и была тем пределом, за который никому из обитателей городка не разрешалось проникать ни под каким видом. Было лишь несколько человек, нужных работников, видимо таких, которых Эликотт крепко держал в руках, и которых от времени до времени вызывали туда для каких-то работ. Но их, очевидно, умели заставить держать языки за зубами: по крайней мере на первых порах для меня все, что делалось по ту сторону стены, было окутано непроницаемой тайной. И между тем я сразу понял, что, конечно, только там можно искать разгадку тайны, только там может быть мисс Дорсей, если она вообще здесь.

Среди этих привилегированных, имевших доступ за «портов забор», как звали в поселке стену, был и мой приятель Маттео Ричи; это давало мне некоторую надежду. Во всяком случае было очевидно, что добиться успеха можно, только попав в число этих избранных.

О проникновении за роковую черту силой нечего было и думать. Два прохода в стене ограждались тремя рядами металлических платформ, соединенных, очевидно, с источником электричества сильного напряжения.

Миновать их было невозможно; прикосновение к ним было смертельно, не говоря уже о том, что оно вызывало трезвон особой сигнализации.

Маттео рассказывал мне о попытке одного любопытного рабочего, попытавшегося переступить запретную грань: он был убит на месте, едва прикоснулся к платформе.

И однако мне надо было проникнуть за эту черту. Там была Margaret; я был уверен в этом так, как будто видел ее собственными глазами.

– Однако упрямый ты человек, – сказал Сергей Павлович, когда Юрий замолчал, охваченный волнением.

– Я поставил на карту свою жизнь. Я решил идти до конца, но в то же время не хотел действовать очертя голову.

Жители поселка далеко не пылали любовью к своему хозяину, но испытывали перед ним суеверный страх. Поэтому вызвать их на откровенность было очень трудно. Но, раз начав говорить, они отводили душу в злобных рассказах по адресу этого человека.

Все эти люди были привязаны к проклятому месту, с одной стороны – щедрой платой, а с другой – своим темным прошлым, благодаря которому Эликотт держал их в руках, так как каждому из них грозило несколько лет одиночного заключения, а то и электрический стул.

Я навел как-то разговор на слабость старика в его отношении к женщинам. Рассказы посыпались, как из мешка, исполненные ненависти, сарказма и боязни. Большинство из них, впрочем, я уже знал, и они касались жизни «старого чёрта» на континенте.

Но однажды я услышал то, чего ждал и боялся.

– Ну, а здесь, на острове, он ведет себя тихо и скромно? – задал я как-то вопрос, слушая эти разглагольствования.

Собеседники мои усмехнулись.

– Спросите тех, кто был за «чёртовым забором». Да они как воды в рот набрали. А верно могли бы порассказать кое-что. Что он делает там, в своей берлоге? Уж верно не в бирюльки играет. Раза два мы видели, как он привозил с собой с берега каких-то леди, закутанных, как кочны капусты… Да вот месяца три или четыре назад, как раз во время выборов, этот белоручка (это было прозвище Хью) привез бабенку. Их сильно потрепало в Памлико-Суанде, и они выбросились на берег в довольно-таки растрепанных чувствах. Нам пришлось им помочь, и мы видели леди – вот так, как сейчас вас. Только глаза у нее были закрыты, она стонала и что-то бормотала себе под нос. «Леди больна и испугалась бури», – сказал белоручка и послал нас ко всем чертям, а бабенку увезли туда, – рассказчик махнул рукой на север.

– Она была хорошенькая? – спросил я по возможности беззаботным тоном, выдерживая роль.

– Да уж не то, что эти клячи в Портсмуте, – захохотал один из собеседников: – у старика губа не дура. Брюнетка этакая славненькая. Худа, пожалуй, ну, да ведь это как на чей вкус, – не правда ли?

Я с трудом удержался, чтобы не раскроить голову этому идиоту.

Теперь я был уверен, что Margaret здесь. Надо было спасти ее из рук этого изверга. Но как?

Я чувствовал свое полное бессилие, словно стоял перед глухой стеной, которую должен был пробить голыми руками.

Помог мне опять Маттео Ричи.

– Послушайте-ка, Мэтью, – сказал он мне как-то вечером, когда мы с ним усталые и угрюмые брели по направлению к клубу, где можно было выпить пива и почитать газеты (крепких напитков на острове не было).

– Скажите, вы не робкого десятка?

– Думаю, что трусом не был, – ответил я, удивленный этим странным вступлением.

– И чертовщины не боитесь?

– Еще меньше, чем людей. А разве у вас тут водятся черти?

– Не смейтесь, Мэтью. Поживете здесь подольше, – другое запоете. Уверяю вас, что старик не простой человек, если это не сам дьявол в человеческом образе, то во всяком случае что-то очень к этому близкое.

Маттео заговорил шепотом, замедляя шаги и тревожно оглядываясь. Его беспокойство невольно передалось и мне при взгляде на эту физиономию, исковерканную гримасой неподдельного страха.

– Послушайте, как вам не стыдно, однако, говорить о каких– то бабьих сказках, словно вы малых ребят пугаете. Ведь на вас сейчас лица нет…

– А я вам говорю, что здесь неладно. Ну, да вот вы сами скоро увидите. Вероятно, вам придется скоро работать там, – итальянец ткнул пальцем в темнеющую даль не севере. – Этот олух Джексон оказался не в меру любопытным и теперь кормит собой червей. Кроме вас, заменить его некем, а у них там сейчас спешная работа.

У меня сердце забилось так, что я минуту думал, что задохнусь. Наконец-то мне открывался вход за таинственную черту. Я постарался скрыть свое волнение и спросил безразличным тоном.

– А что это за история с Джексоном, Маттео? У нас болтали какой-то вздор, но я ничего не понял.

– Да и я понимаю не больше вашего. Он работал там, на северной половине, и, несмотря на запрещение, чёрт его дернул, пользуясь тем, что из администрации никого не было, залезть смотреть какую-то машину! Откуда ни возьмись, словно из-под земли, – белоручка. «Эй, приятель, – говорит, – вы забыли наши условия?» – да так его легонько ткнул по затылку, – он и покатился. Ему бы промолчать, конечно. А он, видно, обозлился страшно: встал, погрозил кулаком и давай ругаться. «Живодеры, палачи, мерзавцы! – вас давно надо на свежую воду вывести!..» А Хью стоит и слушает. Потом вынул сигару изо рта и говорит сквозь зубы: – «Ну, голубчик, пеняй на себя, мы условия соблюдаем строго». И ушел. А Джексон сразу увял. Хоть и храбрился еще долго, и ворчал что-то сквозь зубы, но видно было, что ему не по себе. Под вечер, перед уходом с работы, когда мы все должны проходить поодиночке мимо контролера для проверки, Джексон вдруг, не доходя шагов десяти до будки сторожа, зашатался, вытаращил глаза, замахал руками и грохнулся наземь. Подбежали к нему, а уж он готов.

– Что же это было? – спросил я итальянца.

– Что было? Чёрт его знает, что. Стащили беднягу в больницу, показали доктору. Он его мял, щупал, слушал, а потом говорит: «Капут. Разрыв сердца. Моментальная смерть».

– Ну что же, – говорю я, – вероятно, у него слабое сердце было. А тут взволновался, испугался, – ну и хватил удар.

– Брось, дружище! Это был здоровенный детина, который, вероятно, и не знал, что у него было сердце.

Глава XIV
Что оказалось за стеной

– На следующее утро меня пригласили в контору. Там сидел уже Хью со своим обычным бесстрастным видом и жевал гум, тонкими пальцами перебирая бумаги.

– Нужен нивелировщик на постройки в северном отделе. Работа требуется точная и тщательная. Вы справитесь с этим?

– Надеюсь, сэр.

– Хорошо. Вы помните твердо условия?

– Да, сэр.

– Предупреждаю вас. Вы должны видеть только то, что вам будет показано. И во всяком случае, что бы вы ни увидели, – это вас не касается. Никто об этом знать не должен. Ясно?

– Да, сэр.

– Идите. Начальник партии – Хенриксен, от него получите подробные указания.

Автомобиль, доставлявший рабочих к месту работ в отдаленные пункты, через четверть часа высадил нас перед одним из проходов в «чёртовом заборе».

Мы гуськом прошли сквозь узкий проход вроде калитки и очутились по ту сторону стены. Вначале то, что я здесь увидел, не произвело на меня особенного впечатления. Это был сравнительно небольшой клочок земли километра по три в длину и ширину. По четырем углам его, вблизи берега, виднелось несколько строений. Из них левое, у самой стены, было огромной коробкой из бетона и железа в несколько этажей мрачного вида – очевидно, главное машинное отделение. Оттуда несся непрерывный монотонный грохот и лязг, от которого вокруг вздрагивала земля, словно она дышала в соответствии с ритмом машин. Целая сеть проводов тянулась к середине этой площади, огороженной со всех сторон волнами океана и глухой стеной. Здесь в центре высилась сравнительно небольшая легкая постройка, представлявшая металлический каркас с какими-то чешуйчатыми стенками, подвижными, как жалюзи окон. Рядом с ней и вокруг, то выше, то ниже, по колоссальной спирали, сходившейся к центру, высились легкие и воздушные силуэты железных мачт, вроде тех, какие я видел на радиостанциях; все они были опутаны кружевной сетью проводов, почти невидных в прозрачном воздухе, похожих на гигантскую и вместе прозрачную нежную паутину. Это было удивительно красиво, – красиво своей четкостью, ясностью, очевидной, хотя мне и непонятной, целесообразностью, причудливой сложностью и угадываемой внутренней простотой.

С правой стороны, также ближе к стене и к морю, стояло массивное здание в несколько этажей, не отличающееся ничем особенным в своих частях, обращенных к морю и вглубь острова. (Что касается стены со стороны центра, то она вся состояла из таких же подвижных жалюзи, как и странная постройка в средине. Отсюда вдоль берега на всем протяжении тянулась на север аллея буков, представлявшая удивительный контраст со всем окружающим, в котором глаз не различал ничего, кроме песка, камня, бетона и железа. Это был единственный уголок зелени, оставленный здесь человеком. Аллея упиралась на северной окраине острова в небольшой особняк с претензией на архитектурность и эстетику, но это было что-то нелепое, тяжеловесное и вместе фантастическое, какое-то дикое сочетание железа, гранита, стекла и мрамора.

Наконец левый дальний угол, вблизи берега, был занят амбарами, складами, сараями, двумя ангарами для воздушных машин и маленькой пристанью для катеров.

Вблизи центрального здания находилось и то сооружение, в работе над которым мне предстояло принять участие.

Представьте себе полую внутри восьмигранную пирамиду, положенную на бок вершиной своей к одной из створок главного строения, а раструбом к морю.

Сделана она была, по-видимому, из алюминия и поддерживалась снаружи рядом металлических решетчатых ферм и балок, установленных на горизонтальной раме, двигающейся на массивных колесах по трем железным рельсам, концентрически огибающим со всех сторон центральное здание. Таким образом это странное сооружение могло передвигаться вокруг него, оставаясь неизменно обращенным узкой частью к середине, а широким основанием наружу к морю или стене. Длиною эта постройка была сажен сто и шириной в раструбе около тридцати; она сразу напомнила мне не то раскрытый зев гигантского зверя, не то колоссальный рупор какого-то сказочного великана, готового потрясти мир раскатами своего громового голоса. Несколько подальше, на севере, стояла вторая такая же опрокинутая пирамида и левее против здания со створчатой стеной – третья, значительно меньших размеров.

Задача наша состояла в исправлении расстроенного рельсового пути под этими движущимися коробками и в проведении еще одной пары рельсов в промежутках между существующими, оказавшимися, очевидно, недостаточными для передвижения этих странных механизмов. На западной стороне рельсовый путь заметно осел, и нарушена была первоначальная горизонтальность.

В этом месте рельсы были уже сняты, железные шпалы, на которых они лежали, тоже частью сдвинуты. Партия, в которой я работал, имела целью точную нивелировку всей этой площади под строго горизонтальный путь.

Когда во время работы я подошел близко к одной из этих движущихся пирамид, я обратил внимание на то, что вся внутренность ее отсвечивала зеленовато-синим цветом, напоминавшим мне твои комнаты-изоляторы, и мне показалось, что я улавливаю тот же чуть слышный, но характерный запах, который я чувствовал всегда в этих стенах и оболочках.

Однако я сначала не придал этому особого значения.

Работа шла обычным порядком.

Товарищи по партии были угрюмые неразговорчивые люди, с которыми за все время я не перекинулся почти ни одним словом.

Вечером по окончании работ я сошелся на обратном пути с Маттео Ричи, возившимся вместе с другой партией над каким-то ремонтом этих движущихся воронок.

– Ну что? – спросил меня итальянец, понизив голос, – есть что посмотреть, товарищ?

– Интересного много, – ответил я, – по чертовщины я никакой не вижу, хотя, откровенно говоря, во всем виденном ничего не понимаю.

– Ну, погодите. Я вам говорю, что тут дело нечисто.

Уже на следующий день это предсказание отчасти оправдалось. Меня пригласили в контору северного отдела, помещавшуюся в здании, против которого стояла малая пирамида. Здесь меня оставили одного в комнате второго этажа, из окон которой я мог видеть обращенный ко мне раскрытый металлический зев, в то время как остальные жалюзи были задвинуты. Я сидел, с любопытством оглядывая помещение, в котором не заметил ничего особенного, кроме, впрочем, опять– таки этого зеленовато-синего налета на стенах и потолке этой комнаты, в остальном похожей, как две капли воды, на обычную деловую приемную предприятия средней руки. И вдруг меня пронизало такое чувство острой душевной боли, такого страдания и смутной тоски, что мне стало невыносимо страшно.

Не понимая причины этого странного приступа, я вскочил с места и бросился к двери, совершенно не владея собой, охваченный нервной дрожью. В дверях я столкнулся с мистером Хью, смотревшим на меня своими неподвижными серыми глазами.

– Какая вас муха укусила? – спросил он иронически, глядя на мою взбудораженную фигуру. И в ту же секунду я почувствовал, что припадок кончился так же внезапно, как и начался, нервы пришли в порядок, и я стоял с глупым видом перед управляющим, бормоча что-то невнятное, не зная, как объяснить случившееся. Тут я впервые вспомнил слова Маттео. Я постарался взять себя в руки и спросил, зачем меня пригласили. Оказалось, надо было подписать дополнительное условие для работ в северном районе. В нем говорилось о добавочном вознаграждении, но вместе с тем было обязательство полного молчания о всем виденном здесь на том основании, что это составляет специальную научно-техническую профессиональную тайну фирмы, охраняемую законом. Я, разумеется, подписал безоговорочно. При этом Хью еще раз напомнил мне обязательство до истечения срока условия не являться на континент.

Вечером я не удержался, чтобы не поделиться впечатлениями дня с итальянцем. Он сам был сильно возбужден чем-то, и мои слова вызвали настоящий взрыв.

– Я вам говорил, – зашептал он срывающимся голосом, – что это проклятое место, и было бы очень хорошо, если б море поглотило его в один прекрасный день вместе со всем, что на нем находится. Вы испытали сегодня только тысячную часть того, что тут творится. В этом чёртовом доме, который они называют конторой, они могут заставить человека делать все, что им угодно. На вас они сегодня нагнали тоску и боль, а могли заставить вас смеяться, как юродивого, или молиться и каяться в грехах, хотя бы до сих пор вы двадцать лет не перекрестили лба, могли бы повергнуть в такой ужас, что вы бы выбросились из окна… могли бы… – он на минуту остановился, колеблясь, но потом снова зашептал горячо, словно покатился под гору… – Вы знаете, что они со мной сделали раз? Они напустили на меня такую похоть, какую я не испытывал никогда, даже после своего шестимесячного сидения в этой чёртовой дыре, где не видишь женщин, перед поездкой в Портсмут. Они меня до того взбудоражили, что… – он вдруг густо покраснел, не договоривши фразы, и отвернулся.

Раньше я не поверил бы этим россказням, но после испытанного мною самим я чувствовал, что меня действительно охватывает какая-то дикая атмосфера невероятного и фантастического.

– Но почему же вы позволяете производить над собой эти опыты? – спросил я. – Сегодня я не знал, для чего меня зовут в контору. Но больше я, конечно, туда не пойду.

– Нет, дружище, это уже дело конченое. Раз вы сюда попали, то будете до конца танцевать под их дудку. Мне интересно, как бы вы попробовали им не подчиниться. Джексон ведь был не первым и, вероятно, не последним. Бороться с ними невозможно. Главное, что они не только могут сделать из вашей души что им угодно, но они знают наши мысли, наши желания… От них не спрячешься…

– Послушайте, Маттео, ну это уж вы просто дичь несете. Вы напуганы, положим, этими действительно странными вещами, но воображать, что…

– А я вам говорю, что это чистейшая правда, – перебил Маттео. – Я уверен, что завтра старый чёрт, наш мастер из ихней шайки, скажет мне, что у меня вечером нервы были не в порядке, чтоб я держал язык за зубами… Да и в самом деле я разболтался, как старая баба…

Он подозрительно поглядел на меня, угрюмо замолчал, и больше я не добился от него ни одного слова.

Так прошло еще три или четыре дня.

Работа наша близилась к концу, а я ни на шаг не подвинулся к цели.

Мы были все время под неусыпным наблюдением администрации, состоящей из пяти-шести человек, очевидно посвященных в дела этой странной «фирмы» и составлявших шайку Джозефа Эликотта. Надо было что-нибудь предпринять, что-то сделать, а между тем я был совершенно бессилен по эту сторону стены так же, как и за стеной. Это положение мучило меня ужасно. Я рисовал себе всякие ужасы и, кажется, встреть я тогда этого мерзавца, я бросился бы на него и задушил бы голыми руками, не считаясь с последствиями.

Будто по предсказанию итальянца, однажды утром начальник нашей партии швед Хенриксен, тоже из «шайки», сказал мне.

– Вы слишком волнуетесь и нервничаете, Мэтью, особенно вечерами. Это не годится. Это мешает работе.

– Откуда вам это известно? – невольно вырвалось у меня.

– Это вас не касается, – был ответ, – советую вам взять себя в руки.

Это было первое предупреждение.

В эти дни новое обстоятельство обратило на себя мое внимание. Пирамида, стоявшая против конторы, передвинута была к северу, при чем катилась она удивительно легко, словно живая, постукивая на стыках рельсов и издавая легкий металлический лязг. Движение происходило, очевидно, при помощи электрической тяги, управляемой из центрального здания. Здесь же я впервые увидел, как этот непонятный механизм вдруг стал менять свою форму. Видно было, как автоматически раздвинулись стенки, и вся машина, несколько поднятая кверху по направлению к окнам конторы, наклонилась медленно вниз и в таком положении застыла. Через некоторое время в этом направлении послышались глухие удары, похожие на выстрелы из орудий. Когда я спросил об этом Маттео Ричи, он сказал:

– Не знаю, приятель. Я вам говорил, что тут кругом чертовщина. Помню только одно, что месяца за два до вас был тут один англичанин, упрямый и настойчивый малый. Он был нанят сюда для работ в конторе; несмотря на предупреждение о запрещении иметь при себе огнестрельное оружие, он носил револьвер, который ухитрялся как-то прятать от этих соглядатаев. Мы сами ничего об этом не знали. И вот однажды он подвернулся под эту разинутую пасть на колесах, когда там шла эта трескотня, и – можете себе представить, – револьвер сам собою разрядился у него в кармане – все семь пуль сразу. Разумеется, ему исковеркало ногу вдребезги. А потом он в больнице умер, как заявили нам, от заражения крови. Мыто знали, что дело было не в этом. Они умеют заставить себе подчиниться.

У меня голова отказывалась вместить всю эту фантастическую путаницу, эти сказки, которые, однако, как-то связывались с окружающей нас действительностью.

Я совершенно терялся в этом хаосе, не будучи в состоянии объяснить себе виденное, до тех пор, пока, наконец, мне не попал в руки конец нитки этого фантастического клубка.