Текст книги "Машина ужаса (Фантастические произведения)"

Автор книги: Владимир Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Сергей Павлович со своими помощниками поднялся наверх к виденным мною накануне клеткам. Они открыли подъемные дверцы некоторых из них.

Некоторое время в движениях животных ничего особенного заметить было нельзя. Но вдруг необычное возбуждение охватило четвероногих пленников. Я видел ясно собаку небольшого роста, вроде овчарки, мирно дремавшую в углу своей клетки, свернувшись в клубок. Животное вдруг вскочило, как под ударом электрического тока; закружилось на месте, словно в припадке какой-то странной болезни, оскалило зубы и залилось отчаянным воем. Потом бросилось к решетке клетки, как бы в намерении перегрызть ее, и, скорчившись в судорогах, упало на пол.

С другими животными делалось в большей или меньшей мере то же. Правда, не все из них околели, остались в живых кролики; но всеми овладело сильное возбуждение.

Я тронул за руку Морева.

– В чем дело? – закричал я, чтобы быть услышанным через двойную перегородку наших шлемов.

– Клетки покрыты изнутри изолятором, – смутно донеслось до моего слуха: – Эликотт пустил в ход свои машины. Если бы не это, – Морев коснулся моего костюма, – с нами было бы то же.

Впрочем, я это чувствовал уже и без демонстрации на живых показателях действия оружия нашего противника.

Очевидно, благодаря неплотности наших костюмов или несовершенству препарата изолятора вообще, он не мог задержать полностью смертоносные колебания, и они, просачиваясь, так сказать, сквозь нашу оболочку, оказывали свое, хотя, конечно, сильно ослабленное, действие. Я по крайней мере испытывал это очень отчетливо. Опять было знакомое чувство физической боли в сердце, затруднявшей дыхание, ощущение беспричинной тревоги и страха.

Кое-кто из моих спутников, видимо, чувствовал то же. С одним из матросов случился настоящий сердечный припадок.

Он упал навзничь и лихорадочными жестами стал ловить воздух, – у него, видимо, не хватало дыхания. Бессознательными движениями он начал рвать на груди свой костюм, и мы не успели схватить его за руки, как он сильным движением разорвал его от плеча до пояса.

Это было делом одной секунды. Матроса встряхнуло страшной судорогой, как от удара тока, и он остался недвижим, уткнувшись лицом вниз. Повредив свою защитную оболочку, он дал доступ к себе смертоносным лучам и теперь лежал бездыханным трупом перед пораженными ужасом спутниками.

Громкий голос Пэджета вернул всех к действительности. Он и сквозь заглушающую его звуки оболочку гремел, как труба архангельская. Теперь он дал ему волю.

– Артиллеристы, по местам! Готовься к бою!

Конечно, для наших допотопных пушек для точной стрельбы расстояние – километров пять – было еще слишком далеким, но Пэджет, очевидно, решил показать противнику, что его оружие против нас бессильно, а главное – ободрить своих подчиненных.

Миноносцы повернулись левым бортом, вытянувшись снова в кильватерную колонну, и глухо загудели выстрелы. Корабли затянуло облаками дыма, сквозь которые ничего не было видно. Минут десять длилась эта канонада, вероятно, совершенно безрезультатная, – по крайней мере, нам ее последствий не было видно. Затем орудия затихли, и миноносцы, снова повернувшись на запад, устремились к острову. Впрочем, вплотную подойти сюда было невозможно. Уже невдалеке белела полоса отмели, дальше которой суда двинуться не могли.

Раздалась новая команда, зашевелились темные фигуры у гидропланов, и немного погодя три воздушных машины с шумом отделились от кораблей.

В ту же минуту на острове вспыхнуло облачко, и немного погодя донесся глухой, чуть слышный удар. Там была тоже батарея. Но это было детское оружие. Снаряды не долетали, ложились то справа, то слева, далеко от нас и подымали целые фонтаны воды, обдавая пеной и брызгами.

Правда, две гранаты разорвались-таки на борту соседнего судна. Несколько человек было задето осколками и, пораженные лучами ужасных машин, – умерли мгновенно.

На острове начиналась новая борьба при помощи бомб, бросаемых с гидропланов, и скоро вся линия берега была закрыта облаками черно-сизого дыма, над которыми реяли наши три воздушных машины.

Морев стоял вместе с полковником Пэджет у радиоаппарата и, не отрывая глаз, следил за его работой.

Странный вид представляли эти две фигуры, склонившиеся своими круглыми подобиями голов так близко, что касались ими друг друга, мутно поблескивая стеклами очков над лентой, сбегающей с прибора.

Между тем над островом по-прежнему вились машины– птицы, миноносцы снова гремели с борта своими архивными орудиями, а два круглых шара, не отрываясь, следили за бумажной полоской, свивавшейся, как змея, у их ног.

Это было поразительное зрелище. Впереди, у борта, стоял Юрий и, не отрываясь, смотрел туда, где облака дыма скрывали ту, к которой он так жадно стремился. О чем думал он в эту минуту и что испытывал, видя, как снаряды засыпают знакомые ему места и закрывают их непроницаемой завесой?

Не знаю, сколько времени продолжался этот странный бой. Стрельба с острова прекратилась, но действие машин, видимо, усилилось. Я все больше чувствовал биение сердца, в висках стучало, дыхание становилось все труднее, сопровождаясь сильными болями. Я облокотился о борт и чувствовал, что готов потерять сознание.

И вдруг… все изменилось.

Боль от сердца сразу отхлынула, исчезло чувство тревоги и беспокойства, грудь ровно задышала. Я взглянул на две фигуры у радиоаппарата.

Они обе выпрямились, и Морев торжествующим жестом поднял руку.

– Друзья, – долетел до нас его голос: – противник телеграфирует: он сдается и просит прекратить стрельбу.

Сэр Пэджет своим громовым голосом сообщил то же экипажу. На мачте был поднят сигнал, передававший радостное известие на другие суда.

Восторженное «ура», правда, почти неслышное сквозь глухие оболочки, вырвалось из трехсот грудей.

Юрий стоял все в той же позе, лихорадочно впившись пальцами в поручни.

Морев подошел к клеткам и открыл жалюзи. Животные, обеспокоенные шумом, а может быть, и дошедшими, как и до нас, колебаниями, были возбуждены, но, получив корм из рук, успокоились и глядели молча своими круглыми глазами.

Противник сложил оружие.

Глава XXII
Эликотт кончает игру

Когда рассеялся дым, окутавший остров, мы увидели чуть видное в бинокль белое полотнище на высоком здании вблизи берега.

Гидропланам было передано по радио приказание вернуться на борт. На остров сообщили, что отправляется депутация для передачи условий капитуляции. Мы сошлись в группу, не решаясь все же освободиться от своих одеяний.

– Я отправляюсь на гидроплане, – объявил сэр Пэджет, – как уполномоченный правительства Соединенных Штатов, – кто из джентльменов желает меня сопровождать?

Юрий умоляющим жестом протянул руку. Я также изъявил желание. Что касается Сергея Павловича, мы все стали уговаривать его отказаться от этой попытки. Он не имел права собой рисковать. В конце концов мы отправлялись на неизвестное и легко могли попасть в ловушку. Но если бы с нами что-нибудь и случилось, от этого ничто не менялось по существу. С гибелью же Сергея Павловича осуждено было на поражение и все дело.

С этим спорить было трудно. С нами вызвался отправиться старший ассистент Морева, милейший человек, долговязый и несколько неуклюжий, косивший одним глазом, так что казалось, будто он все время подмигивает своему собеседнику.

Воображаю, как кривил в усмешку свои тонкие губы под маской наш военный начальник.

Через четверть часа аппарат отделился от борта судна, и нам навстречу начали падать очертания пологого берега и знакомых мне уже по рассказам Юрия построек.

Мы опустились почти у самой буковой аллеи, тянувшейся вдоль берега между двумя зданиями.

Оставив механика у аппарата, мы вышли на дорогу и некоторое время стояли в нерешительности, не зная, куда направиться.

Но тут мы увидели справа группу из нескольких человек, направлявшуюся к нам по аллее. Мы пошли навстречу.

Впереди шел грузный, среднего роста человек, в котором я сразу узнал знакомую фигуру нефтяного короля, моего собеседника в Питтсбурге. Он, правда, изменился сильно за эти несколько месяцев. Непокрытая голова была совершенно седа, глаза сидели глубоко, и сквозь их обычную непроницаемую завесу сквозил какой-то живой огонек не то злобы, не то сарказма. Лицо носило печать необычайного утомления. Он нетерпеливым жестом отбрасывал назад развеваемые ветром пряди седых волос, ниспадавших на высокий лоб, изборожденный глубокими складками.

Несколько позади этой характерной фигуры следовала группа человек пять или шесть, на которых, впрочем, я не обратил внимания.

Только одно лицо бросилось мне в глаза: рядом с Эликоттом шел высокий белокурый человек с голубыми глазами и матовобледным цветом лица. Это должен был быть Хенриксен.

Шагах в пяти от нас Эликотт остановился, в недоумении глядя на наши странные фигуры. Он что-то сказал, но тихий звук его голоса отдался смутным гулом в наших ушах. Наше положение становилось почти смешным рядом с этими людьми, стоявшими перед нами совершенно безоружными. Пэджет первый решительным жестом откинул назад шлем, и его сухая голова поднялась из складок его широкого костюма.

– Кого имею удовольствие видеть перед собой? – очевидно повторил свой вопрос Джозеф Эликотт с иронической усмешкой.

– Я – начальник экспедиции и уполномоченный представитель правительства Соединенных Штатов, – торжественно возгласил сэр Пэджет, делая шаг вперед.

– Надеюсь, что мне нет необходимости называть себя, – ответил нефтяной король. Я – хозяин этого острова и – неудавшийся хозяин вашей страны, – старик криво усмехнулся. На этот раз мое оружие оказалось бессильным, хотя я и не знаю, что оградило вас от него. Неужели эти удивительные облачения?

– Это к делу не относится, – сухо возразил полковник: – я имею определенные полномочия и буду говорить только об их исполнении.

– И эти полномочия?

– Именем президента республики я объявляю вас арестованным.

Джозеф Эликотт засмеялся.

– Я полагаю, что вы слишком торопитесь. Игра моя, правда, проиграна. Но согласитесь, что в данный момент вы здесь в моей власти.

– Это дела не меняет, – возразил Пэджет: – там, – и он указал рукой в том направлении, где виднелись дымки наших миноносцев, – все остается по-прежнему, и тот, кто является душою и мозгом этого дела, остался под защитой, неодолимой для ваших машин.

– Вы предусмотрительны, – процедил сквозь зубы старик: – но во всяком случае сейчас я тут еще хозяин и могу в любой момент направить мое оружие на Вашингтон, Бостон, Филадельфию. Не думаю, чтобы это входило в ваши расчеты.

Пэджет закусил губы. Наступило молчание.

– Извините, – раздался вдруг дрожащий голос Юрия…

Все невольно обернулись в его сторону.

– Я не вовремя вмешиваюсь в разговор, быть может, но… это очень важно для меня. И… одним словом, я хочу знать, где находится мисс Margaret Дорсей и что с ней?

Полковник Пэджет сделал протестующий жест рукой. Джозеф Эликотт с любопытством взглянул на говорившего. Тот, кого я принимал за Хенриксена, наклонился к уху старика и что– то сказал ему шепотом. В глазах Эликотта вспыхнул огонь, который он сейчас же погасил.

– Мы с вами, кажется, встречаемся не впервые, – сказал он, пристально глядя на моего приятеля.

– Да, да. Но это к делу не относится, – нервно оборвал Юрий: – я вас спрашиваю…

– Вы полагаете? – как бы задумчиво произнес нефтяной король: – впрочем, если вам угодно, вы можете увидеть молодую леди, если ее судьба так вас интересует. Она, правда, сейчас… не совсем здорова, но…

Однако я полагаю, что нам не совсем удобно разговаривать под открытым небом. Там, – он махнул рукой на север вдоль аллеи, – мы сможем договориться об условиях, – а вы удовлетворите ваше любопытство, – зло усмехнулся он в сторону Юрия.

Мы двинулись было вслед за ним, но я внезапно почувствовал себя скверно. В глазах потемнело, и отчаянная боль сжала сердце.

Начинался сердечный припадок: перенесенное недавно от действия машин с острова волнение не прошло даром.

Я остановил своих спутников.

– Простите, – сказал я, – мне очень скверно. Я полагаю, что, несмотря на наши хламиды, ваше оружие оказало свое действие. Мое сердце отказывается работать.

– Приношу свои извинения, – саркастически усмехнулся Джозеф Эликотт.

– Что ж делать, – в тон ему ответил я, – á la guerre, comme á la guerre. С вашего позволения я останусь здесь подышать воздухом. Я думаю, это скоро пройдет, и я присоединюсь к вам.

Милейший ассистент Сергея Павловича объявил, что останется со мною.

Мы присели на каменную скамью, стоявшую под деревьями.

– Я к вашим услугам, джентльмены, – сказал Эликотт.

Они повернулись и стали медленно удаляться.

Я обратился к морю и жадно глотал свежий соленый воздух.

Сердце замирало и билось неровными ударами. Я обернулся вглубь острова. Здесь увидел я знакомые уже по описаниям Юрия строения. Налево тянулась вглубь острова стена с решеткой наверху. Вокруг центрального здания бежали по огромной спирали высокие мачты, переплетенные сетью проводов.

Но их правильность, красота и целесообразность, так поразившие моего приятеля, были теперь нарушены. Наша бомбардировка сделала свое дело. Там и сям виднелись воронки свежевзрыхленной земли от упавших бомб, несколько мачт лежали исковерканной грудой железа, антенны были порваны и сплетались внизу путаницей бесполезной проволоки. Мне пришло в голову, что Эликотт брал на себя слишком много, уверяя, что может грозить по-прежнему опасностью Вашингтону и Филадельфии.

Налево мрачное здание носило на себе следы недавнего пожара. Направо, в конце аллеи, виднелась вилла, по направлению которой удалялась группа людей, среди которых был мой приятель.

Прямо перед нами и центральной постройкой две огромных пирамиды на колесах разевали свои безопасные теперь пасти по направлению к миноносцам.

Все это было так ново и необычайно, что совершенно приковало мое внимание и отвлекло от моих болей.

Так прошло минут двадцать. Понемногу боль затихла, и мне стало гораздо легче.

– Ну, я, кажется, совсем оправился, так что, думаю, мы можем присоединиться к нашим товарищам, – сказал я своему спутнику.

Мы поднялись, но не успели сделать нескольких шагов по направлению к вилле, как мне показалось, будто земля вздрогнула у меня под ногами, и в следующее мгновение раздался оглушительный грохот, как бы раскат тысячи потрясающих одновременных ударов. Море пламени и клубы дыма взметнулись из разверзшейся земли к небу, и вихрь ужасающей силы обрушился на остров. Мгновенно погас свет солнца, и наступила полная тьма. Меня ударило чем-то огромным, горячим и швырнуло, как щепку, в пространство. Я потерял сознание.

Глава XXIII
Химия и история

Когда я пришел в себя, я долго не мог собраться с мыслями и понять, где я и что со мною. Стены узенькой коробки, в которой я лежал, давили меня со всех сторон. Над собою я видел низенький потолок, крашеный белой масляной краской. Я был на мягкой постели, укутанный в теплое одеяло. Я никак не мог вспомнить, когда и где я мог уснуть в этой странной обстановке.

Откуда-то справа лился слабый рассеянный свет, и только когда я попытался повернуть голову, чтобы проследить, откуда он исходит, я ощутил тупую боль во всем теле, особенно сильную в голове около темени; тогда я почувствовал, что она вся забинтована, и что я не могу шевельнуть ни одним членом, не причиняя себе жестокой боли. Тем не менее, понемногу, с трудом, я повернул голову и увидел, что свет падает от круглого маленького окошка, завешанного полосатой шторкой, и между мной и этим тусклым просветом сидела, склонившись над книжкой, женская фигура в белом.

Я хотел заговорить, но сам удивился болезненному стону, вырвавшемуся из моей груди.

Было очевидно, что я болен, болен серьезно, но остальное тонуло в полном хаосе. На звук моего голоса женщина обернулась. Это было совершенно незнакомое лицо с резкими почти мужскими чертами.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она меня по– английски.

Звук чуждой речи окончательно сбил меня с толку.

– Что с мной? – спросил я.

Женщина покачала головой.

– Вы были очень больны, и разговаривать вам сейчас нельзя.

Мягкая улыбка осветила показавшееся таким жестким лицо.

– Но ведь это любопытство вполне законное…

– Конечно. Но несвоевременное. Во всяком случае все хорошо. Вам уже лучше, но не надо волноваться.

Я замолчал и попытался восстановить в памяти оставшиеся в голове обрывки прошлого. Это было не легко. Все путалось в каком-то полубреду, в котором нельзя было отличить действительности от больной фантазии. К тому же эта попытка и короткий разговор меня уже утомили. Я забылся сном.

Открыв глаза вторично, я уже почти без труда мог повернуть голову и оглядеть свое помещение. Это была, очевидно, корабельная каюта. Теперь я мог чувствовать покачивание судна и уловить чуть слышный стук машины.

На этот раз я увидел склонившееся надо мной знакомое лицо. Это был Морев. Его вид и глухой ритмический шум, доносившийся из глубины судна, вдруг дали толчок моим мыслям. Я вспомнил все, что было, вплоть до нашей встречи с Джозефом Эликоттом.

– Сергей Павлович… – позвал я слабым голосом.

– Слушаю вас, дорогой мой. Как вы себя чувствуете? – услышал я знакомый, на этот раз против обыкновения звучащий теплыми нотками голос.

– Спасибо. Кажется, лучше. Но я хотел вас спросить…

– Спрашивать вам еще нельзя, можно только отвечать…

– И вы с тем же, – поморщился я, – но уверяю вас, что я чувствую себя гораздо лучше, а эти бесплодные попытки связать самому в одно целое все случившееся и вспомнить его сильнее утомляют, чем всякий разговор…

– А вы не вспоминайте.

– Ну, бросьте, – сказал я уже с раздражением, – ведь я не ребенок.

– Вы хуже, чем ребенок: вы – больной.

– Послушайте: это же глупо. Уверяю вас, гораздо хуже, если я буду мучиться неизвестностью. Скажите, что случилось?

– Все хорошо, – ответил Морев: – не волнуйтесь и не тревожьтесь. Великий Неведомый больше не угрожает миру.

– Мы победили, – вырвалось у меня, – но почему же я здесь? И где Эликотт?

– Он не существует вместе со всеми своими машинами. Произошел взрыв, уничтоживший северную половину острова со всем на ней находящимся. Удивительно, как вы уцелели, то-есть вернее остались живы, потому что целым вас, пожалуй, назвать нельзя.

– Что же со мной?

– Сильная контузия. Кроме того, удар в голову каким-то твердым предметом, вероятно одним из обломков.

– А Юрий?

Морев молчал. Сердце у меня сжалось, и слезы невольно выступили на глаза.

– Вот видите, вы уже плачете.

Я молча отвернулся к стене. О чем было еще спрашивать? Главное было ясным. А нервы мои, конечно, никуда не годились. В этом была виновата болезнь.

Когда я окончательно пришел в себя, я лежал уже в одной из лечебниц Нью-Йорка, окруженный заботливым уходом и на пути к выздоровлению. Я мог спокойно выслушать рассказ Морева о случившемся.

В тот момент, когда мы с его ассистентом хотели идти к вилле, произошел огромной силы взрыв, уничтоживший северную половину острова. О причине его можно было только догадываться. Все, что было там, превратилось в груду пылающих развалин, среди которых были похоронены все удивительные механизмы, лаборатории, строения, – все, что скрывало в себе тайну Джозефа Эликотта. Сила взрыва была так велика, что разрушение коснулось даже завода с поселком, расположенных на южной стороне. Несколько домов рухнуло, многие были повреждены; северная стена корпуса завода дала трещину и покосилась, угрожая падением; погибло несколько десятков жителей поселка, рабочих завода, невольных участников этой удивительной борьбы.

Единственно, что пострадало сравнительно меньше, – был гигантский коллектор солнечной энергии, расположенный южнее стены. И тут многое было исковеркано взрывом, но остались целые секторы приемников почти нетронутыми, и это дало возможность установить подробности устройства этого механизма. Это было, по словам Морева, остроумнейшее приспособление, давшее теперь человечеству возможность использования новой даровой богатейшей энергии.

Но одновременно с машинами погибла и вилла со всеми, кто в ней находился. Под обгорелыми развалинами, среди хаоса разрушения не удалось разыскать ничего, кроме обугленных и разбросанных остатков человеческих скелетов.

Так погиб мой приятель вместе со своим врагом и обольстительной креолкой… если только она действительно была там.

Когда после взрыва с миноносцев отправлены были два аэроплана и лодки для обследования места катастрофы и подачи помощи, – меня нашли с моим спутником на буковой аллее. Бедняга угодил под большое дерево, рухнувшее на него всею тяжестью, переломившее ему позвоночник и раздробившее череп. Меня же отшвырнуло в сторону, но сильно контузило газовой волной и ударило в голову каким-то обломком. Меня перевезли на миноносец и поручили уходу врача и сестры милосердия, бывших в составе отряда.

Я спрашивал Морева, каким же образом не взорвались эти огромные запасы взрывчатого вещества, разрушившего остров раньше, когда Эликотт своими машинами уничтожил Аннаполис, Эджевуд и заряды в орудиях и бомбах нескольких экспедиций.

Можно было предположить одно из двух: или хранилища этого пороха были покрыты особым изолятором, неизвестным нам и не пропускавшим соответствующих колебаний, или же взрывчатое вещество было такого характера, что волны, излучаемые машинами Эликотта, не действовали на его молекулы.

Все это осталось в области предположений, и единственный след от работ гениального маниака, оставшийся в руках человечества, были остатки солнечной батареи и тетрадки с черновыми набросками, привезенные к нам Юрием. Над ними впоследствии Сергей Павлович много работал, кое-что почерпнув для своего дела.

Не менее потрясающи были те сведения, которые передал мне Сергей Павлович о том, что произошло здесь на материке.

В то время, когда мы выдерживали удивительный бой с машинами Эликотта, здесь продолжали развиваться события.

Известия о намерении правительства капитулировать, поведение кучки банкиров, требовавших примирения с противником, с тем, чтобы немедленно обрушиться всею силой на поднявшиеся народные массы, – все это разнеслось с быстротой молнии по всем углам республики. Растерянность властей, их неуверенность и неподготовленность к событиям довершили дело. Глухое брожение перешло в открытое восстание, имевшее здесь на востоке своим центром промышленные районы Пенсильвании и Огайо. Уже в ночь знаменитого заседания конгресса рабочие кварталы Филадельфии вылились бурным потоком на улицы, и после нерешительного и слабого сопротивления полиции и стоявших тут двух полков армейской дивизии инсургенты захватили все главные пункты города. Было создано к временное революционное правительство, и спешно сформированные дружины, рассеяв небольшие отряды Ку-Клукс-Клана, направились к Вашингтону. Ждали помощи с запада и торопились, чтобы не дать противнику времени опомниться и собрать силы.

Между тем рабочее население Нью-Йорка, освободившись от ужаса, охватившего его под действием машин Памлико-Саунда, возвращалось нескончаемыми потоками по всем дорогам, ведущим к огромному городу.

И здесь на пустом месте, оставленном прежними хозяевами жизни, бежавшими раньше всех из своих дворцов и банков, безо всякого сопротивления возвратившиеся массы начали чинить полуразрушенный пожаром муравейник и строить новую жизнь своими руками.

Сюда же было перенесено и образовавшееся в Филадельфии правительство, и в несколько дней город, постигнутый бедствием, стал неузнаваем. Снова задымились трубы заводов, на рейде зашевелились дремавшие морские гиганты, двинулись поезда, принося в просыпающийся город тысячи своих обитателей, возвращавшихся к родному пепелищу.

Wall-Street и Пятая Авеню переменили своих хозяев.

Когда миноносец, на котором были мы с Моревым, пришел на рейд, жизнь уже входила в свою колею, и начинались будни огромной и упорной работы.

Конечно, дело было еще далеко не кончено.

Остатки правительства спаслись бегством на юг, где в Техасе, у границ Мексики, начали стягивать свои силы.

Но сейчас на улицах было радостное упоение победой и отдыхом от перенесенных потрясений.

Нас приветствовали, лишь только мы сошли на берег, такими восторженными овациями, оказали такой радушный и сердечный прием, что Морев не верил своим глазам: он не представлял себе возможности этого по характеру нации, как он складывался до сих пор в его представлении.

В сопровождении празднично возбужденной толпы двинулись мы к отелю. Автомобиль с трудом подвигался среди запруженных улиц, увитый зеленью и овеянный красными флагами.

Выслушав этот рассказ, я сказал Сергею Павловичу:

– Да, кажется, вы оказались правы в нашем споре, тогда, помните, на пути к Гальвестону. События разыгрались не так, как того ожидали и желали те, кто начал эту чудовищную борьбу.

– Конечно, – ответил Морев. – И знаете, что мне приходит в голову? Вам, вероятно, приходилось читать о так называемых каталитических реакциях в химии. Есть много таких процессов, которые совершаются при определенных условиях сами собой в известном направлении неизбежно и неуклонно по определенным законам, но скорость этих процессов может быть невелика. Если же к реагирующим веществам прибавить небольшое даже количество особых тел, называемых катализаторами, то эта же реакция значительно увеличивает свою скорость. Катализаторы не создают, не вызывают процесса из ничего: они лишь меняют скорость реакции, происходящей и без их присутствия.

– Ну, конечно, знаю. Я еще помню, что это явление приводило меня всегда в недоумение в мои студенческие годы.

– Да, причина его по существу нам еще неизвестна, но, конечно, здесь есть своя еще не раскрытая нами закономерность.

И хотя путь аналогии не может служить доказательством, но часто наводит на очень плодотворные идеи.

Мне кажется, что в историческом процессе роль личностей чрезвычайно напоминает значение катализаторов в химических реакциях.

И быть-может здесь есть нечто более глубокое, нежели простое сопоставление.

Так же, как и там, личность не может создавать или уничтожать исторические процессы, но своей деятельностью! может влиять на ход их ускоряющим или задерживающим образом.

Катализатор ускоряющий – по всей вероятности, каким– то еще не вполне известным нам образом – способствует устранению внутренних пассивных сопротивлений, служит, по выражению одного химика, смазкой в механизме реакции.

Задерживающие, или, как их называют, отрицательные, катализаторы, наоборот, усиливают влияние этих пассивных сопротивлений.

И живой иллюстрацией этого правила служат события, в которых мы только что принимали участие.

Процесс приближения революции был неизбежным и неотвратимым, но он встречал множество различных сопротивлений, не позволявших ему развить значительную скорость.

Выступление Эликотта, расшатав и ослабив одно из главнейших сопротивлений – государственную власть, значительно ускорило этот процесс и послужило для него истинным катализатором. Так, одни и те же или, во всяком случае, очень сходные законы управляют и колебанием и бегом атомов и молекул и, с другой стороны, движут человеческими массами и создают гигантскую химическую реакцию, которую мы называем мировой историей.

– Это удивительно верно, – согласился я: – но знаете ли, в чем я вижу разницу между простой химической реакцией и историческим процессом с вашей точки зрения? В том, что с того момента, как коллектив становится своим собственным хозяином и распорядителем и получает возможность контроля над молекулами – людьми, его составляющими, – он получает возможность сам выбирать для себя те или иные катализаторы, для него желательные, и, наоборот, устранять препятствующие в естественных процессах.

Коллектив таким образом становится сознательным делателем своей истории, а не поддается пассивно влиянию тех социальных катализаторов, которые сами собою вступают в эту реакцию.

– Это очень хорошо, – рассмеялся Морев: – это, как если бы какая-нибудь смесь водорода и кислорода получила возможность сознательно выбирать тот или иной катализатор для ускорения или замедления своего соединения в воду.

– Да, вам остается только гордиться тем, что на вашу долю выпала роль благодетельного катализатора, ускорившего процесс освобождения великого народа.

– Аминь, как говорил бедняга Юрий. Он разделил с нами эту завидную участь, но попал под колесо, – завершил Морев наш разговор.

* * *

Во время недолгого нашего пребывания в Нью-Йорке мы имели возможность наблюдать продолжение действия этого катализа, как назвал его Сергей Павлович. Движение разливалось все дальше и дальше из Нью-Йорка и Сан-Франциско, как из двух центров, захватывая все новые районы.

На юге в то же время собиралось ядро враждебного лагеря, стягивая со всей страны свои силы и готовясь к отчаянной борьбе.

Повествование о дальнейших ее перипетиях не входит в рамки моего рассказа, да и они всем хорошо известны.

Не могу не упомянуть, однако, о том торжестве, которого свидетелями мы были за несколько дней до отъезда в Россию, после первой победы революционной армии у Мемфиса, где южане были отброшены за Миссисипи, в то время как западная революционная армия продвигалась вдоль железной дороги от Эль-Пазо к переправам на Рио-Пекос.

Мы явились даже невольными участниками этого народного торжества, сделавшись снова предметом бурных оваций, как только мы показались на балконе отеля, перед несметной толпой, запрудившей площадь.

Здесь в виду ликующей народной массы Сергей Павлович обменялся торжественным рукопожатием с членом революционного правительства, явившимся приветствовать представителя дружественной республики. Взрыв оваций, буря торжествующих кликов покрыла слова речи, обращенной Моревым к толпе.

Владычество Wall-Streeta было кончено.

Недели через три после событий, когда я мог уже двигаться, Морев кончил работы на месте катастрофы, которые могли пролить некоторый свет на действие чудесных машин, и мы отправились обратно, в Россию.