Текст книги "Степень доверия (Повесть о Вере Фигнер)"

Автор книги: Владимир Войнович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава одиннадцатая

Пропал железнодорожный сторож Семен Александров, служивший на четырнадцатой версте близ Одессы. Пропал, не взяв ни расчета, ни паспорта. Пропал вместе с женою, страдавшей туберкулезом. Как прикажете понять такой казус?

Жандармский офицер Георгий Порфирьевич Судейкин сидел за служебным столом, разноцветными карандашами чертил на плотной бумаге какие-то геометрические фигуры и пытался сопоставить события последних дней.

Итак, 14 ноября в Елисаветграде задержан неизвестный человек иудейского вида с грузом в полтора пуда динамита и билетом из Одессы в Москву.

19 ноября на третьей версте Московско-Курской железной дороги от взрыва мины взлетает на воздух поезд со свитой императора, возвращающегося после летнего отдыха из Крыма в Москву.

Разумеется те, кто подкладывал динамит, рассчитывали взорвать не этот поезд. Тот поезд, который им был нужен, прошел раньше. Тот вез священную особу его императорского величества.

При обследовании места взрыва под развороченным полотном железной дороги был обнаружен подкоп. Обшитая досками минная галерея привела к дому, стоящему на значительном удалении от дороги. Дом был недавно куплен неким Сухоруковым, проживавшим здесь вместе со своею женой. В доме были найдены груды сырой земли, бутылка с нитроглицерином, лопаты и кирки. Хозяева дома исчезли и больше не появлялись. Оставленная в доме засада не дала никаких результатов.

24 ноября в Петербурге арестованы Чернышев и Побережская. В их квартире обнаружена динамитная мастерская. Госпожа Лихарева, ранее проживавшая по тому же адресу, скрылась в неизвестном направлении еще в сентябре.

Но какое отношение ко всему этому имеет сторож, курский мещанин Семен Александров? На первый взгляд никакого. Но если учесть, что:

а) задержанный под Елисаветградом неизвестный вез динамит именно из Одессы;

б) по первоначальным слухам, в Одессу на пути из Крыма в Петербург должен был заехать государь;

в) пропавший мещанин Александров очень упорно добивался места сторожа на железной дороге вблизи Одессы, а затем покинул его поспешно невидимо, без всякого сожаления…

Если учесть и сопоставить все эти соображения, то вполне можно предположить, что не только забота о здоровье туберкулезной жены влекла к чистому воздуху железной дороги пропавшего, но и некоторые другие надежды, которые очень хотелось бы разгадать Судейкину.

– Так-так, господин Семен Александров, – вслух обратился Судейкин к воображаемому собеседнику. – Прошу садиться. – Доброжелательным жестом он указал на пустой стул перед своим столом. – Вы, Семен Александров, воробей безусловно стреляный и, я думаю, не первый раз оставляете в конторах фальшивые документы. Но и мы ведь, – несколько подбоченился Судейкин, – тоже не лыком шиты. Вот, прошу вас, обратите внимание на эту картину. – Он выдвинул разрисованный лист бумаги на середину стола. – Вот этот синий кружочек означает город Одессу. Этот – Елисаветград, где 14 ноября задержан неизвестный. А этот черный паровозик и под ним красное пламя означают взрыв под Москвой 19 ноября. Эта – черная решеточка, за ней черные же фигуры – Чернышев и Побережская, будем их пока что так называть. Тут в стороне маячит еще неизвестная под вуалью – госпожа Лихарева, она исчезла еще раньше. Попробуем подсчитать. В руках у нас неизвестный с динамитом, господин Чернышев и госпожа Побережская. Исчезли вы, господин Александров, ваша супруга, госпожа Лихарева, купец Черемисов из Александровска, супруги Сухоруковы из Москвы. И во всем этом клубке, господин Александров, надо разобраться. А я ведь не гений! Я просто скромный жандармский офицер. – Судейкин задумался, покачал головой и продолжал не очень уверенно: – А может, и гений. Это мы потом увидим. Вы, господин Александров, на мой скромный мундир не смотрите. Ведь Наполеон тоже начинал не с генерала. Да, господин Александров, трудную вы задали мне задачу, но интересную. И я не жалуюсь.

В дверь просунулась голова с усами.

– Ваше благородие, пришел по повестке господин Щигельский. Просить?

– Просить, – согласился Георгий Порфирьевич.

Вошел франтоватый господин средних лет. В руках трость с костяным набалдашником. «Сластолюбец и пьяница», – определил Георгий Порфирьевич, поднимаясь навстречу.

– Господин Щигельский! – воскликнул он с отчаянным дружелюбием и даже всплеснул руками. – Очень рад! Очень рад! – говорил он, подводя гостя к стулу, на котором только что сидел воображаемый Семен Александров. – Прошу, прошу! Располагайтесь и чувствуйте себя как дома. Если, конечно, вы можете себя так чувствовать в жандармском управлении.

Затем он вернулся на свое место и, подперев подбородок ладонями, умильно посмотрел на гостя. «Пытается держаться самоуверенно, однако ужасно трусит, – отметил он про себя. – Коленка дрожит, и в глазах настороженность».

– Так, господин Щигельский, стало быть, вы состоите на службе в должности начальника дистанции. Я правильно осведомлен?

– Вполне, – напряженно улыбнулся Щигельский.

– И вам нравится ваша служба?

Щигельский пожал плечами:

– Служба как служба.

– Я вас понимаю. Есть свои и хорошие, и дурные стороны. Так же, собственно, как и во всякой службе, например в моей. Но я не об этом, я о другом…

Не договорив, Судейкин придвинул к себе стопку чистых листов бумаги и стал что-то быстро писать, часто макая перо в бронзовую чернильницу. О своем посетителе он, казалось, забыл. Щигельский сидел неподвижно, не решаясь напоминать о своем присутствии. Потом он заерзал. Потом кашлянул. Вдруг Судейкин неожиданно бросил на стол перо, отодвинул от себя бумагу, посмотрел на своего посетителя, подмигнул ему и сказал вопросительно:

– Ну-с?

– Что-с? – вздрогнул Щигельский.

– Рассказывайте-с, – обаятельно улыбнулся Судейкин.

– Что-с рассказывать-с-с-с-с? – застряв на этом последнем «с», он сипел, как чайник, и никак не мог остановиться;

– А вы не сысыкайте, – еще обаятельнее улыбнулся Судейкин. – Бы просто расскажите, когда, при каких обстоятельствах вы вступили в так называемую русскую социально-революционную партию, что вас к тому побудило, кто ваши сообщники, под какими фамилиями и где проживают?

Со светлой улыбкой Судейкин наблюдал за переменами в лице собеседника.

– Милостивый государь! – поднимаясь, медленно багровел начальник дистанции. – Я, милостивый государь… Вы милостивый госуда-да-да-да… – не договорив, он подогнул колени и во всем своем великолепии рухнул на пол вместе со стулом, за который в последний миг ухватился.

– Черт побери, однако, – пробормотал Судейкин, с любопытством глядя на распростертое тело, – как одно слово может действовать на нервного человека! Эй, кто там есть! – крикнул он в сторону двери.

Просунулся тот же усатый жандарм.

– Поднять и привести в чувство! – приказал Судейкин, кивая на Щигельского.

Жандарм одной рукой поднял стул, другой похвалил за ворот господина Щигельского, без особых усилий водрузил на прежнее место, пошлепал ладонью по щекам и отошел.

Щигельский открыл глаза и недоуменно огляделся, как бы не понимая, где он находится. Потом взгляд его остановился на Судейкине, он кое-что вспомнил и виновато улыбнулся:

– Я, кажется, немного того…

– Да, немного вздремнули, – охотно поддержал Судейкин. – Вы уж, господин Щигельский, ежели что, так на нас не серчайте. Полицейская служба предполагает и всяческие полицейские уловки.

А что поделаешь? Положение в нашем царстве-государстве, как бы это сказать помягче… сложное. Рыскают повсюду разные лохматые нигилисты, пуляют из револьверов, взрывают мины. Небось кое-что в газетках читали. В меня самого, господин Щигельский, стреляли; не знаю, как жив остался. Вот и этот ваш Семен Александров.

– Неужто нигилист? – недоверчиво покосился Щигельский.

– А то кто же? Нигилист чистой воды.

– А на вид такой скромный, тихий.

– Волк в овечьей шкуре. Ведь у некоторых людей, господин Щигельский, есть представление, что нигилисты какие-то особенные люди. А они никакие не особенные, обыкновенные, вроде нас с вами. Согласитесь, человеком часто движут обстоятельства.

И при некоторых обстоятельствах самый благонамеренный индивид может вполне схватиться за револьвер или бомбу. При иных обстоятельствах и вы могли бы стать таким же. Только вы, господин Щигельский, прошу вас, больше в обморок не падайте, это же я говорю только в порядке предположения. Да что вы, я сам, если бы судьба повернулась иначе, тоже мог бы стать на эту дорожку. Да, да, вы не удивляйтесь.

Ведь я вам скажу, каждому хочется как-то проявиться, заявить возможно большему количеству публики: «вот он я». А как заявить? Не у каждого есть талант достичь успеха на военном поприще, либо в литературе, либо на сцене. На государственной службе подняться по служебной лестнице и вовсе трудно. Надо являться в присутствие, делать черную работу да еще лебезить перед начальством.

А тут бомбу кинул или из пистолета пальнул – и вот ты весь на виду. И даже как будто и жизнь оправдана. Именно такое честолюбие, господин Щигельский, и движет многими нашими молодыми людьми. А поскольку все люди честолюбивы, то и нигилиста можно подозревать в каждом. Почему, господин Щигельский, я и подумал, уж не заодно ли вы с ними. Тем более и улики, извините, говорят против вас. Вы только, пожалуйста, не волнуйтесь, но сами рассудите: как я должен понимать такой факт, что вы взяли на работу отъявленного революционера?

– Стало быть, вы меня и сейчас подозреваете?

– Что вы, господь с вами! – запротестовал Судейкин. – Я только говорю, что обстоятельства складываются таким образом, что можно на вас подумать… Где вы взяли этого самого Александрова и кто вам его рекомендовал?

– Одна дама.

– Дама? – удивился Судейкин. – Шерше ля фам. И кто же была эта дама.

– Брюнетка.

– Гм… Ценное сведение, – иронически заметил Судейкин. – А еще что вы о ней можете сказать?

– Одета была в бархатное платье, черное с белым воротничком и манжетами, в черной шляпе с пером.

– Так. Прекрасно. Теперь я был бы вполне вам признателен, если бы вы мне еще сообщили фамилию этой дамы, где она живет и чем занимается.

– Где она живет я не знаю и чем занимается тоже. А фамилия ее то ли Войницкая, то ли Новицкая, точно не помню.

– И напрасно, господин Щигельский, напрасно, – сладко промурлыкал капитан. – Ведь, прямо вам скажу, лучше вам сразу вспомнить, самому. Вспоминать с нашей помощью не все любят.

– Вы, господин офицер, забываетесь! – вспылил Щигельский. – Я двадцать пять лет служу верой и правдой царю и отечеству, имею многие благодарности от вышестоящего начальства, и я не позволю…

– Простите, господин Щигельский, виноват. Но посудите сами, что я могу о вас подумать? Приняли на службу государственного преступника по рекомендации дамы, о которой сказать ничего не можете. Скажите, откуда взялась эта дама, и я вас оставлю в покое.

Щигельский помолчал, поковырял пальцем обивку стула, посмотрел в окно.

– Ко мне ее прислал барон Унгерн-Штернберг, – сказал он неохотно.

– Барон Унгерн-Штернберг? – равнодушно переспросил Судейкин.

– Да, он.

– Почему же вы сразу не сказали?

– А потому, господин офицер, что ежели вы его притянете к этому делу, ему ничего не будет, а меня он уволит со службы. А я двадцать пять лет верой и правдой…

– Слышал, – оборвал Судейкин. – А по какому случаю барон прислал к вам эту таинственную незнакомку?

– Откуда мне знать? Пришла, принесла от барона записку.

– Она у вас сохранилась?

– Нет.

– Допустим. И что же было в этой записке?

– В этой записке барон просил, если есть вакансия, устроить дворника этой дамы, поскольку жена дворника больна туберкулезом и нуждается в свежем воздухе.

– В свежем воздухе, – усмехнулся Георгий Порфирьевич. – В динамите нуждалась она. господин Щигельский.

Судейкин снова уткнулся в свои бумаги, что-то там писал, поправлял, подчеркивал. Потом поднял голову, удивился:

– Вы все еще здесь?

– Разве я могу быть свободным?

– Пока можете.

Щигельский вскочил на ноги и с несолидной поспешностью кинулся к дверям. – «Эк, какой прыткий!» – усмехнулся Судейкин.

– Господин Щигельский, минуточку, – остановил он. – Так как же все-таки фамилия этой дамы, Войницкая или Новицкая?

– Иваницкая, – счастливо вспомнил Щигельский, – Поверите, совсем было запамятовал, а тут вы неожиданно спросили, и сразу вспомнил.

– Вот видите, – улыбнулся Судейкин. – Значит, действительно с нашей помощью можно кое-что вспомнить. До свидания, господин Щигельский. Желаю удачи.

Барона Унгерн-Штернберга Судейкин не стал к себе вызывать, сам явился к нему с визитом. Отослав швейцара со своей карточкой, Георгий Порфирьевич расхаживал по тесной приемной. Барон принадлежал к известной дворянской фамилии, был одним из влиятельных лиц на Юго-Западной железной дороге, зятем генерал-губернатора Тотлебена. Готовясь к предстоящему разговору, Судейкин даже несколько волновался. Собственно, в данном случае трудно было не волноваться. В этом занятном деле с пропавшим Семеном Александровым некоторые нити вели к барону Унгерн-Штернбергу. Георгий Порфирьевич не то чтобы сразу всерьез заподозрил барона в связях с террористами, более того, он в это даже вовсе не верил, но надежда, слабая надежда все же была. Расхаживая по приемной, Судейкин сопоставлял известные ему факты и все ближе подходил к мысли, что было бы совсем недурно уличить зятя одесского генерал-губернатора в терроризме. Чем крупнее фигуры, участвующие в заговоре, тем крупнее сам заговор. А чем крупнее заговор, тем крупнее заслуга, тем крупнее вознаграждение. Впрочем, его интересовало не только вознаграждение в буквальном смысле. Разумеется, он желал и прибавления жалования, и повышения в чине. Но не только ради этих мелких благ старался наш Георгий Порфирьевич, его поступками двигало и другое. Дело в том, что он имел прирожденную страсть к полицейскому сыску. Георгий Порфирьевич трудился на избранном поприще, в первую очередь, по велению своего сердца. В данном случае и то и другое счастливо совпадало.

– Их превосходительство заняты, просили обождать, – сказал вернувшись швейцар.

– Ах вот как! – удивился Судейкин. Отодвинув его в сторону, он распахнул дверь, обитую желтой кожей, и застал барона врасплох – тот чистил ногти.

Барон вскинул удивленные глаза на слишком смелого посетителя.

– Прошу прощения, барон, – расшаркался Судейкин, – но вынужден вас потревожить.

– Разве вам не передали мою просьбу обождать?

– Передали, – кивнул головой Судейкин. – Однако ожидать окончания вашего важного дела, – сказал он, бросая красноречивый взгляд на набор маникюрных инструментов, – не имею возможности.

– Однако ж не кажется ли вам, что вы слишком бесцеремонны, – пробормотал барон. – Вы забываете, с кем имеете дело.

– Не забываю. О ваших родственных связях вполне осведомлен. Однако, имея особые полномочия, нахожу нужным настаивать на немедленной аудиенции.

– Садитесь, – кивнул барон на кресло перед столом.

У барона Судейкин пробыл недолго. Во время разговора он выяснил следующее. Как-то осенью к барону явилась неизвестная ему молодая дама просить за своего дворника, жена которого якобы страдает туберкулезом и так далее. Барон, по его словам, принял просительницу хмуро, сказал, что устройством каждого сторожа он не ведает и что ей надо обратиться к кому-либо непосредственно нанимающему сторожей, а именно к кому-нибудь из начальников дистанций. Однако дама оказалась очень настойчива и упросила барона черкнуть записку к Щигельскому, что, собственно говоря, он, барон, и сделал, без особого, впрочем, энтузиазма. Он действительно написал такую записку, но в очень осторожных выражениях, давая Щигельскому понять, что записка эта его ни к чему не обязывает.

Покуда Судейкин наводил в Одессе справки насчет Семена Александрова, из Петербурга пришло сообщение, что под фамилиями Чернышева и Побережской скрывались члены недавно организованной партии «Народная воля» Александр Квятковский и Евгения Фигнер. Задержанный под Елисаветградом неизвестный иудей тоже открыл свое имя – Григорий Гольденберг, убийца харьковского генерал-губернатора князя Кропоткина. Истинных фамилий участников подкопа и взрыва царского поезда под Москвой покуда открыть не удалось, однако по некоторым сведениям есть основания подозревать, что роль хозяйки дома Сухоруковой играла Софья Перовская, дочь бывшего петербургского губернатора. Все эти сообщения косвенно подтверждали догадку Судейкина насчет дамы, которая так настойчиво хлопотала об устройстве Семена Александрова с его больною женой. Уж не та ли это самая Лихарева, которая скрылась из Петербурга?

В сейфе Судейкина была особая полочка. На ней лежали одинаковые синие папки, содержащие сведения о лицах, которые особенно разжигали любопытство Судейкина. Порывшись на этой полке, он извлек и положил перед собой на стол папку с надписью: «Вера Николаевна Филиппова-Фигнер». В папке хранилось несколько листочков, к первому из которых была аккуратно пришпилена желтая фотографическая карточка.

– Недурна, – самому себе сказал Судейкин. – Очень недурна.

– Ну что ж, Вера Николаевна, – продолжал он, обращаясь к пустому стулу, – рад, чрезвычайно рад знакомству. Наслышан, начитан, однако, – капитан развел руками, – в вашей, так сказать, биографии есть несколько неясных моментов. Что нам известно? Дворянка, родилась в Казанской губернии, окончила Родионовский институт, вышла замуж за судебного следователя господина Филиппова. Типичная судьба дворянской девицы. Затем начинается нетипичное. Поехала в Швейцарию, училась в Цюрихе, затем в Берне, недоучилась, вернулась, развелась с мужем, работала фельдшерицей в Самарской и Саратовской губерниях; после покушения Соловьева отбыла в неизвестном направлении и теперь нигде не значится. Как же так, милейшая? – Судейкин поднял брови и изобразил на своем лице выражение крайнего удивления. – Как же это может быть, чтобы в нашем государстве человек нигде не значился? Теперь далее. Есть несколько вопросов, на которые хотелось бы получить ответ. По имеющимся у нас сведениям, вышеупомянутый Соловьев посетил вас там же, в Саратовской губернии, в Петровском уезде. Для чего? Ну и, наконец, ваша сестра Евгения Николаевна, к которой я лично отношусь с великим почтением и которая проживала вместе с вами в Петровском уезде, ныне арестована с подложным паспортом на имя Побережской в Петербурге. В квартире обнаружены нелегальная литература и запасы динамита. Интересно? Очень. Вместе с Побережской арестован господин Чернышев, он же Квятковский, а вот госпожа Лихарева, ранее проживавшая с ним в одной квартире, испарилась. И это еще не все, уважаемая Вера Николаевна. – В голосе Георгия Порфирьевича зазвучала торжествующая нотка, – Словесное описание внешности госпожи Лихаревой, полученное от дворника и пристава, вполне совпадает с вашим портретом. Таким образом, я, почти не боясь ошибиться, пишу на вашей папочке: «Вера Николаевна Филиппова-Фигнер, она же Лихарева, она же…» Насчет того, кто «она же» еще, у меня тоже есть некоторые соображения, о которых я, однако, пока, – Судейкин хитро подмигнул стулу, – умолчу-с. Да-с. А за сим, Вера Николаевна, позвольте пожелать вам доброго здоровья и пожалуйте на свое место, надеюсь, до скорой встречи. – Он завязал на папке шелковые тесемочки и положил ее в сейф поверх других папок.

Вечерам того же дня к хозяйке меблированных комнат в доме 66 по Екатерининской улице явился весьма приличный человек в пальто с енотовым воротником и спросил, не может ли он снять здесь комнату или две с отдельным входом и кухней. Видя в пришедшем солидного клиента, хозяйка провела его во второй этаж, где у нее как раз недавно освободилась квартира из двух комнат. Клиент оказался довольно капризным, он придирчиво оглядел обе комнаты, заглядывал под кровати, в платяной шкаф, заявляя, что терпеть не может клопов и мышей. При осмотре кухни клиента заинтересовало большое жирное пятно на столе. Это пятно посетитель долго разглядывал, потом, наклонившись, понюхал и, уловив запах нитроглицерина, поморщился.

– Чем пахнет? – строго спросил посетитель.

Хозяйка наклонилась, понюхала и улыбнулась посетителю:

– Ничем не пахнет.

– Смертью пахнет, – сказал посетитель и, стукнув кулаком по столу, закричал:

– Говори, старая вобла, где прячешь нигилистов?

По тону хозяйка сразу определила служебную принадлежность посетителя и заныла плаксивым голосом, прикладывая батистовый платочек к глазам:

– Не знаю я никаких гилистов. Тут дви людыны жилы, чоловик с жинкой, и обое дворяне.

На вопрос, куда делись, хозяйка отвечала, что две недели назад неожиданно выехали, заплатив за месяц вперед, потому что зимой постояльцев найти очень трудно. Куда уехали, она не знает. Посетитель продолжал стучать кулаком по столу и кричать. Вконец перепуганная хозяйка отвечала сбивчиво и невпопад, но в предъявленной ей фотокарточке опознала свою жилицу. Что касается мужа жилицы, то хозяйка сказала, что он «на личность такий чернявый» и любит апельсины.

– С бородой? – спросил Судейкин (а это, конечно, был он).

– Та воны уси с бородами.

– Кто «уси»?

Хозяйка сказала, что приходили еще несколько человек, но надолго не задерживались, в поведении их ничего подозрительного не замечалось.

– Був ще одын жидочек, – сказала хозяйка. – Приихав з малым чемойданом, а уезжав з велыким. Чижолый був чемойдан.

– Откуда ж ты знаешь, что он был тяжелый? – насторожился Судейкин.

– Та це ж кажному выдно! Он нес його, на бик перехилявся. А потим у другу руку визьме, на другий бик перехиляется. Я у викно дывылась и ще подумала: чи золото вин несе, чи шо?

Впоследствии Георгий Порфирьевич Судейкин выяснит, что под именем Семена Александрова скрывался член Исполнительного комитета «Народной воли» Михаил Фроленко, тот самый Фроленко, который, устроившись надзирателем в Киевскую тюрьму, вывел из нее среди бела дня сразу трех опаснейших государственных преступников: Стефановича, Дейча и Бохановского, тот самый Фроленко, который принимал участие в дерзкой попытке освобождения революционера Войнаральского, тот самый, который впоследствии… Впрочем, впоследствии выяснится многое. Выяснится, что роль жены Александрова исполняла Татьяна Лебедева, тоже член Исполнительного комитета, что жильцом меблированных комнат на Екатерининской улице, который любил апельсины, был не кто иной, как Николай Кибальчич. А пока Георгий Порфирьевич был доволен и малым и, возвратясь к себе в кабинет, достал опять синюю папку и дописал к совсем еще небольшому списку фамилий Фигнер: «она же Иваницкая».