Текст книги "По дорогам прошлого"

Автор книги: Владимир Грусланов

Соавторы: Михаил Лободин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– На этом и можно бы кончить мою историю, – сказал Борисов. – Разве добавить несколько слов, что все мы, солдаты-радисты, хоть и не были тогда большевиками, но с гордостью понесли присвоенную нам фельдфебелем в насмешку кличку: «Обитатели дворца Кшесинской».

Мы и на деле доказали, что кое-что поняли в происходящих событиях. Спустя месяца четыре после того, как фельдфебель сфотографировал нас, по всей вероятности не без задней мысли передать фотоснимок «по начальству», мы случайно оказались героями одного серьезного события.

Незадолго перед тем меня выбрали в полковой комитет. Председателем комитета был старший унтер-офицер из связистов, человек умный, напористый, решительный.

Штаб корпуса стоял тогда в селе Костино, в Буковине.

Перед тем, как мне пойти на дежурство, председатель комитета предупредил:

– Обстановка тревожная, Борисов. Будь начеку. В случае чего, дай знать.

Во время дежурства пришла шифрованная радиограмма. Не могу сказать почему, но шифровка не понравилась мне. Сердцем почуял – серьезное что-то таится в ней.

Вспомнил, как днем несколько раз подходил к аппарату начальник станции, спрашивал:

– Шифровка не поступала?

Тогда еще Васька Попов обратил внимание.

– Что это корежит его шифровкой? От милой, что ли? Никогда так не скучали господа офицеры по шифровкам!

Вспомнил я слова председателя комитета, окликнул Попова:

– Вася! Что-то неспокойно мне! Сбегай за председателем!

В другое время Васька ни за что не пошел бы. А тут поглядел на меня и, ни слова не говоря, исчез.

Не прошло пяти минут, как они оба стояли возле меня.

– Вот! – протянул я шифровку.

– Бери ребята, револьверы – и за мной. К поручику Гуляницкому. Только без шума! – приказал председатель.

Поручик работал при штабе на расшифровках радиограмм. У него хранились шифры. Мы знали, в эти часы он отдыхал у себя в отдельном домике, в таком точно, как тот, в котором располагалась наша шестерка радистов.

Мы вошли к поручику. Он спал. Никого в доме не было. Поручика разбудили.

Увидев вооруженных людей, он опешил.

– Не пугайтесь! – сказал председатель комитета. – Мы не тронем вас. Расшифруйте эту радиограмму, и мы оставим вас в покое. Только без фокусов!

Поручик испуганно пробормотал, что он готов.

– А шифры?

– Они при мне! – указал он на металлическую шкатулку на столе возле койки.

Достав из кителя ключи, он открыл шкатулку и вынул оттуда аккуратную тетрадочку.

Заглядывая в нее, поручик быстро набрасывал что-то на листе бумаги, потом прочитал нам приказ генерала Корнилова всем офицерам Юго-Западного фронта.

Корнилов призывал господ офицеров сорокового корпуса поддержать его, выступить против революции Совдепов.

Пока мы находились у поручика, прибежал оставленный у аппарата Семен Ищенко. Семен волновался. Только что он принял радиограмму от радистов соседнего корпуса. Радисты сообщали, что у них в корпусе офицеры подняли мятеж. Действовали по приказу генерала Корнилова.

Предупредив поручика, что он находится под домашним арестом, не должен выходить из дому и принимать кого-либо у себя, мы ушли.

Председатель выставил у двери дома Гуляницкого надежный караул.

Радиограмму уничтожили.

Получилось так, что радисты нашего корпуса в самое горячее для Корнилова время сорвали контрреволюционное выступление офицеров сорокового армейского корпуса. Те ничего не узнали о радиограмме генерала и не могли поддержать его.

– Теперь вам понятно, почему я с такой гордостью храню этот фотоснимок с надписью: «Обитатели дворца Кшесинской», – сказал Измайлов, убирая в папку реликвию Великой Октябрьской революции.

СТРУГИ КРАСНЫЕ

Командир бронелетучки читал бойцам обращение Ленина к питерским рабочим:

«Товарищи! Решается судьба Петрограда! Враг старается взять нас врасплох».

Командир поднял над головой листок бумаги со словами обращения. Он хотел, чтобы все увидели его.

«Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца, победа недалека! – читал он. – Победа будет за нами!»

Командир умолк.

По перелеску долго неслось перекатами «ура», то усиливаясь, то затихая, пока окончательно не затерялось где-то за густой стеной леса, обрызганного осенним золотом.

– А за кем быть победе, ежели не за нами? – крикнул из строя рябой солдат в добротном ватнике и шапке-ушанке.

Человек пятьдесят команды бронелетучки собрались у открытой платформы с рельсами и шпалами. Они стояли в два ряда с приставленными к ногам винтовками, кто в ватнике, кто в кожушке, кто в солдатской шинели, а кто и в стареньком пальтишке, подпоясанном кожаным ремнем.

Командир собрал их здесь, у выходной стрелки за станцией города Луга, чтобы по первому сигналу бросить бронелетучку на врага.

Войска генерала Юденича рвались к Петрограду. Казалось, еще одно напряжение – и белогвардейцы войдут в город.

– Значит, снова в бой! – переговаривались бойцы, как только командир начинал, чуть заикаясь, читать уже знакомые, но такие волнующие слова обращения.

– По кко-оням! – крикнул командир.

Бойцы поняли его шутливую команду и, покинув строй, заняли места в вагонах бронелетучки – кто у пушек, кто у пулеметов, кто с винтовками в руках у смотровых щелей.

Впереди, на станции Струги Белые, засели солдаты Булак-Балаховича. Командующий Петроградским фронтом приказал отбить у них станцию.

Бронелетучка имела на вооружении две большие угольные платформы, попросту – углянки. Питерские рабочие Варшавской железной дороги соорудили из них подвижные крепости сразу, как только узнали, что над Петроградом нависла смертельная опасность.

В боковых стенках углянок слесари вырубили гнезда для пулеметов и небольшие щели для стрельбы из винтовок. На каждую углянку железнодорожники поставили по пушке.

– Трехдюймовочки! – говорили они, нежно поглаживая орудийные стволы.

Бронепоезд получился на славу, хоть и неказистый на вид. В голове шли две открытые платформы. На них лежали рельсы, шпалы, костыли, гайки, болты, все, чтобы в любую минуту восстановить разрушенный или поврежденный путь.

Летучка страшила врагов не стальной броней, не метким огнем пушек, а верой ее солдат в правоту дела, за которое они боролись, яростью, с которой они бросались на белых.

Командир бронелетучки Григорий Томчук еще года полтора назад работал дежурным по станции Псков. Революция преобразила его. Решительный, резковатый, быстро шагающий перед шеренгами бойцов, он ничем не напоминал тихого, скромного дежурного по станции.

Солдаты у Томчука подобрались один к одному, особой породы бойцы – машинисты, кочегары, рабочие по ремонту путей, сцепщики, телеграфисты, слесари и стрелочники, словом – железнодорожники. Работали вместе с Томчуком и воевать с ним пошли.

Свой поезд они называли совсем по-мирному – не бронепоездом, а бронелетучкой. Так было им понятней, ближе, а суть та же: не пустить белых в Петроград.

Комиссаром на бронелетучку назначили Гаврилова, старого железнодорожника, члена партии с девятьсот пятого года. Серьезный, несколько медлительный, Михаил Иванович Гаврилов своим спокойствием и рассудительностью сдерживал в отряде горячие головы, которым казалось, что нажми они еще немножко – и завтра во всем мире наступит коммунизм.

Комиссара любили послушать. Он хорошо говорил о светлом будущем трудящегося человечества, о мировой революции.

Железнодорожники постарше годами звали его Миша или Миша Гаврилов. Молодежь называла дядей Мишей, вкладывая в эти простые слова большое уважение к старому революционеру.

Каждый из бойцов бронелетучки знал несколько специальностей. Он мог чинить и разбирать железнодорожные пути и мосты, исправлять телеграфные линии, выполнять подрывную работу. Мог водить паровоз, обслуживать орудия, стрелять из пулеметов – и «максима», и «люиса», и «шоша».

На наружных стенках вагонов бойцы начертали священные слова: «За власть Советов!» – на одном, «Смерть врагам революции!» – на другом. Принимая нового бойца, командир ставил его лицом к вагонам и говорил:

– Выбирай любой! Но, прежде чем переступишь порог, клянись выполнять написанные на них заповеди солдата революции.

Бронелетучка славилась отличными пулеметчиками. Вместе со взрослыми у пулеметов стояли совсем юные ребята, недавние школьники. Они пришли с отцами. Матери умерли или остались с малолетками в захваченных белыми поселках. Отцы решили: все-таки при нас ребята, под присмотром, а уж если смерть, так что поделаешь, одна судьба.

Томчук с Гавриловым не возражали: пусть ребята с отцами вместе за советскую власть сражаются.

Особенно полюбили бойцы шустрого белявого мальчонку Павла Васильева, отличного пулеметчика. Они шутливо называли его: Павел Ефимович.

– Боец Васильев! Как вас зовут? – с суровой усмешкой спрашивали мальчугана красногвардейцы.

– Павел Ефимович! – отвечал тот с самым серьезным видом.

– Год рождения?

– Девятьсот шестой!

– У, как тебе много лет! Тринадцать?..

– Четырнадцать скоро! – говорил важно Павел Ефимович.

Однажды тихой ночью, на отдыхе, разговорился Томчук с бойцами о первых боевых днях бронелетучки. В отряд пришло много новых людей. Не все знали, как их товарищи начали воевать. Вот и захотелось Григорию Антоновичу рассказать об этом.

– Последняя ночь мая, – вспоминал он, – теплая, светлая, словом, белая ночь…

В полночь где-то неподалеку ударила пушка, застрекотали пулеметы, посыпалась винтовочная дробь. Началось наступление белогвардейцев Булак-Балаховича на станцию Струги Белые. Навстречу двинулись небольшие части красных. Редкие цепи пехотинцев продвигались вдоль линии железной дороги. По рельсам от Луги на Псков, поддерживая огнем своих пушек пехоту, катила наша бронелетучка.

Она шла в свой первый бой.

Часа за два до отправления комиссар привел к бронелетучке оборванных, изможденных людей. Он встретил их в лесу. Они спешили в Лугу. Одежда на них висела клочьями, башмаки подвязаны веревками и ремнями.

Измученные, тяжело дышавшие от долгого пути пешком напрямик через лесную чащобу, люди принесли страшные вести. Булак-Балахович захватил станцию и поселок Струги Белые. Налетели глубокой ночью. Примчались из лесу, от Черного озера, на сытых конях. На шапках белые полосы, на рукавах такие же, белые, повязки. На плечах погоны. Впереди офицеры.

Дальше, по словам командира, дело обстояло так.

Главный остановил коня посреди площади у самой станции, приказал согнать всех.

– Кто не придет, к стенке! – распорядился.

Сидит на коне, позади свита из офицеров. А на площади все гуще и гуще от народа. Заспанные, перепуганные женщины, дети, старики и старухи толпятся у сельсовета. Опустив понуро головы, подходят железнодорожники, – сгоняют их на площадь белые солдаты.

Троих привели отдельно: молоденького пехотинца, дядьку в трофейных башмаках и Виктора Гасюна. Не успели уйти. Схватили их, руки загнули за спины, ремнями скрутили. Гасюн и пехотинец были босые. Обувку стащила белая гвардия.

Всю русско-германскую войну, с тысяча девятьсот четырнадцатого по тысяча девятьсот семнадцатый год, Гасюн провел на передовой, сначала стрелком в окопах, потом шофером на подвозке снарядов.

Виктор Гасюн родом из Струг Белых. В тысяча девятьсот семнадцатом году он устанавливал у себя в поселке советскую власть. Рабочие-железнодорожники избрали его первым председателем поселкового Совета. И вот теперь…

– Слушай мою команду! – гаркнул главный. – Шапки долой! Канальи! Предатели царя и отечества! Запомните, с вами говорит атаман Булак-Балахович!

Люди нехотя взялись за шапки и картузы.

– Живо! Живо! Некогда нам с вами!.. – подталкивали солдаты медлительных.

Булак-Балахович истошно кричал:

– Мы пришли установить твердую власть и порядок. Большевистской заразы не потерпим! Уничтожим под корень! За нами сила! Франция! Англия! Америка! Вся цивилизация! Весь мир!

Выкрикнув слова «весь мир», Булак-Балахович поперхнулся и закашлялся. Придя в себя, он с силой махнул два раза крест-накрест нагайкой.

– А этих… – указал атаман на красных бойцов, – сейчас! Немедленно! По-нашему! Исполнять приказ! – Два последних слова он выкрикнул нараспев, как команду.

Три кавалериста с обнаженными саблями в руках приблизились к пленным. Сабли взлетели кверху и опустились на связанных ремнями людей.

Ничего не успели сказать герои и упали на землю, прижались к ней, будто от нее ждали помощи. Из рассеченных саблями тел струилась кровь. Скоро земля под ними заалела, а затем стала ярко-красной, кровавой.

– Так будет со всеми, кто пойдет против нас! – пригрозил Булак-Балахович и, пришпорив коня, поскакал прочь.

– Более свирепого, обезумевшего от ненависти к советскому народу пса я не знаю! – сказал в заключение командир бронелетучки.

…Красноармейцы приближались к Стругам Белым. За станцию шел упорный бой. Выполняя задание штаба, бронелетучка Томчука ходила в атаки против белых.

Комиссара бронелетучки Гаврилова знали все железнодорожники от Петрограда до Пскова. Где бы Гаврилов ни показывался, всюду он получал нужные сведения о противнике. Любая путевая сторожка открывала перед ним дверь. Путевые обходчики, стрелочники и другие железнодорожники оказывали бронелетучке красных ценные услуги. Порой они спасали ее от неизбежной гибели.

Бронелетучка ворвалась на станцию Струги Белые. Вслед за нею подошла пехота. Красные заняли поселок, но не надолго. Булак-Балахович получил подкрепление, оттеснил красных и вновь расположил там свой штаб.

Поддерживая пехоту, бронелетучка еще и еще раз врывалась на станцию Струги Белые и снова отходила. Вражеские солдаты были лучше вооружены. Их было больше на этом участке. Полки Юденича действовали напором, валили напролом, думая подавить красных численностью и быстротой действий. Только так они могли рассчитывать захватить Петроград.

Мрачный, угрюмый сидел Томчук на ящике из-под патронов в закрытом вагоне бронелетучки.

– Подумать только, – говорил он с досадой, – опять польется кровь в Стругах Белых. Мы отходим, а эта выжига расстреливает наших товарищей…

– Не по своей воле ушли, приказ! – пытался успокоить командира Гаврилов.

– Знаю, что не по своей! А все не легче! Крови-то людской сколько пролито там. Вся земля пропитана кровью в Стругах Белых. Красным-красна стала там земля.

Бронелетучка путала все расчеты Булак-Балаховича. У него был крепкий кавалерийский отряд. С красной пехотой он, казалось ему, мог справиться, если бы не эта проклятая бронелетучка с пушками. Но никакие ухищрения не помогали. Он не в силах был захватить бронелетучку.

Видя это, Булак-Балахович приказал повесить на станции, в поселке, на сторожках путевых обходчиков объявления. Он обещал уплатить десять тысяч рублей николаевскими деньгами тому, кто принесет голову командира бронелетучки или комиссара.

Предателя не нашлось.

Атаман мечтал пойти со своей «армией» на Петроград, войти в него, победителем, а тут – на тебе: станция Струги Белые. Шесть раз пришлось брать ее и столько же оставлять.

– И название дурацкое у нее, у этой станции, будь она трижды проклята! – брюзжал как-то сырым, холодным утром Булак-Балахович. – Теперь, когда на дворе развезло, земля превратилась в слякоть, дожди льют, будто само небо прорвалось, этот прохвост Юденич снова отступает. Он приказал отойти от Струг. Отступать в седьмой раз! И перед кем? Перед каким-то телеграфистом, бывшим дежурным по станции Томчуком, перед стрелочниками и сцепщиками вагонов! – возмущался незадачливый «завоеватель» Петрограда.

– Ничего не поделаешь! Победа – дама капризная. Сегодня – ты, а завтра – я! – успокаивал Булак-Балаховича начальник штаба. На его кителе справа горделиво красовался значок академии генерального штаба. – Надо отступать в седьмой!

…Приближалась вторая годовщина Октябрьской революции. Войска генерала Юденича терпели под Петроградом поражение за поражением. Накануне праздника бронелетучка Томчука в седьмой раз двигалась к Стругам Белым.

Солдаты Булак-Балаховича, отстреливаясь и уничтожая на своем пути склады с боеприпасами и снаряжением, спешно отходили. По пятам шли красные.

Бронелетучка остановилась у домика путевого обходчика, посеребренного первым ранним снежком. До Струг Белых оставалось два километра пути. На порог домика вышла жена обходчика. Гаврилов знал ее. Она помахала рукой.

– Все в порядке, – сказал комиссар. – Можно выходить.

В переднем вагоне открылась с грохотом тяжелая дверь. На землю спрыгнули Томчук и комиссар. Вошли в дом. Томчук узнал: селекторная связь со станцией Струги Белые не прервана.

– Эх, занятно как! Стариной тряхнуть, что ли? – сказал Томчук и вызвал по селектору Струги.

– Кто говорит? – спросили оттуда.

– Командир бронепоезда Красной Армии Григорий Томчук!

Струги молчали. В трубке селектора слышался гул голосов.

Томчук терпеливо ждал. Кто-то невидимый откашливался.

И вдруг явственно раздалось:

– У аппарата Булак-Балахович.

Дальше шла забористая брань.

– В-вот ч-черт бурой бабы! – сказал, заикаясь от волнения, командир бронелетучки. – Я ему с-сейчас п-подсыплю перца под хвост!

Томчук хитро подмигнул комиссару и крикнул в трубку:

– К-какой ты к ч-черту атаман! П-присылай двадцать тысяч николаевскими, как обещал. Мы с Гавриловым ждем в путевой будке. Если будешь удирать, запомни: сегодня, шестого ноября, в канун пролетарского праздника, Струги Белые станут Стругами Красными? Красными! Навсегда! Адью, атаман, Дурак-Дуракович!

– Струги были Белые и навсегда останутся Белыми! И не тебе, телеграфисту, недоучке, воевать со мною. Я о тебя спущу шкуру, красная шельма! Спущу! – услышал Томчук хвастливые слова разбушевавшегося вояки.

– Кукиш! – только и успел крикнуть в трубку Томчук.

В ответ понеслись такие ругательства, что он плюнул и, бросив на ходу Гаврилову: «Пойдем!» – вышел из будки.

Заполнив до отказа вагоны и открытые платформы бронелетучки красноармейцами, Томчук отдал приказ:

– На всех парах на станцию!

Артиллеристы развернули орудия в сторону приближающейся станции и открыли по ней огонь. Пулеметчики не отставали от своих товарищей и били из пулеметов по кустам и перелескам с такой яростью, что вряд ли кто мог уйти невредимым от их огня, если бы вздумал прятаться в лесу. Но белогвардейцы молчали.

Бронелетучка с грохотом и шумом ворвалась на станцию. Далеко впереди на лысом безлесном бугре в сторону Черного озера клубилась мутным облаком пыль. То удирал со своими приближенными атаман Булак-Балахович.

Еще на ходу Томчук спрыгнул с головной платформы. За ним посыпались на землю красноармейцы.

Вместе с ними бежал с винтовкой в руках высокий, ладный парень в серой солдатской шинели. Это был Виктор Гасюн, солдат-фронтовик, первый председатель поселкового Совета Струг Белых. Сильно израненного, но живого, вынесли его железнодорожники весной памятного года с места казни. Отходили, поставили на ноги. Он снова в строю, сражается с белыми за свое рабоче-крестьянское государство.

Бронелетучка остановилась. На станции – тишина. Белые ушли. Двое бойцов-железнодорожников подняли на платформе кусок доски и углем вывели на нем корявыми буквами какую-то надпись.

Старое название станции сорвали. На его место повесили новое. На белом поле чернели два слова:

СТРУГИ КРАСНЫЕ

– Ишь, как играет! – любовался Томчук новым названием. – Приколачивайте крепче. Навсегда!

У станционного здания собрались люди. Они выходили отовсюду: из лесу, из хибарок и сараев, где прятались от белых. Подошли стрелки-пехотинцы наступавшего за бронепоездом полка. Открыли митинг. Комиссар бронелетучки читал обращение Ленина к питерским рабочим и красноармейцам:

«Войска Юденича разбиты и отступают.

Товарищи рабочие, товарищи красноармейцы! Напрягите все силы! Во что бы то ни стало преследуйте отступающие войска, бейте их, не давайте им ни часа, ни минуты отдыха».

Школьники принесли Томчуку изодранное, в желтых разводах объявление о том, что за его голову и за голову комиссара Гаврилова атаман Булак-Балахович обещает уплатить по десять тысяч рублей царскими деньгами.

– Возьмем, Гаврилов, на память! – сказал командир, принимая от ребят подарок. – Хорошую цену давал атаман, да никто не позарился на деньги…

…Еще через неделю генерала Юденича изгнали за пределы Псковщины. Питерцы вздохнули свободно.

Так и не удалось Булак-Балаховичу войти в красный Петроград.

Не удалось!

ЗАПОВЕДИ СОЛДАТА РЕВОЛЮЦИИ

Красногвардейцы-железнодорожники Петрограда воевали с белогвардейцами генерала Юденича на бронелетучке.

На железных стенках вагонов их бронелетучки стояли четкие надписи-названия. На одном: «За власть Советов!», на другом: «Смерть врагам революции!»

Командир бронелетучки Григорий Томчук называл эти надписи заповедями солдата революции.

Такие точно надписи он увидел как-то после одного необычного сражения у деревни Антилово поблизости от Петрограда.

Белые наступали…

Широким потоком шла им из-за границы помощь.

Юденич бросил на красную пехоту новое, грозное оружие – танки. Он получил несколько танков «Рикардо» от англичан.

За три года до этого танки появились на Западном фронте. Впервые в истории. Шла великая битва на реке Сомме. Решалась судьба Франции, союзника Соединенного королевства Великобритании, а проще говоря Англии.

Англичане направили танки против лучших дивизий германской армии. Страшные стальные подвижные крепости навели ужас на германских солдат.

Спустя три года белогвардейцы генерала Юденича захотели повторить английский фокус – запугать танками большевиков, навести ужас на солдат молодой Красной Армии.

Ранним осенним утром на пехоту красных поползли стальные коробки. Пехота стреляла. Коробки ползли. Пули сплющивались об их броню.

– Черт-те что ползет! Комод не комод, вроде утюга портновского! Придумают люди! – философствовал курносый солдат, в легкой мерлушковой шапчонке с красной пятиконечной звездой.

Время от времени он слегка высовывался из окопа, пытаясь получше разглядеть изрыгающие пламя и свинец чудовища.

На бронелетучке получили сигнал: не выходя из-за лесочка, ударить из пушек по врагу. Сигналил Томчук. Он устроил на опушке леса наблюдательный пункт.

Трехдюймовки заговорили.

Бронелетучка переменила позицию. Снова несколько орудийных залпов по утюгам.

Утюги ползли по-прежнему – медленно, но безостановочно. Артиллерийские снаряды не причиняли им вреда. До окопов с пехотинцами оставалось недалеко. Из лесу ударили пушки полевой артиллерии.

– С двух сторон бьют, братцы! – крикнул скатившийся на дно окопа курносый солдат.

Рискуя жизнью, он с жадностью наблюдал за танками, за тем, как они на ходу стреляли из орудий и пулеметов и, несмотря на разрывавшиеся вокруг снаряды, упорно ползли вперед.

– Ишь ты, барыня-сударыня! – удивленно закричал курносый. – И пушка не берет! Готовь, братва, русский гостинец – бутылки да лимонки! – потряс он в руке гранату, напоминавшую своим видом небольшую бутылку. – Лимонка в одиночном бою – самое разлюбезное дело! И бутылка не подведет!

– Куда ты, чудило. На такую с лимонкой! Видишь, прет! – испуганно моргал глазами, прислушиваясь к грохоту машин, молоденький пехотинец с марлевой повязкой на лбу. – Тикать надо, пока не поздно! – посмотрел он умоляюще на старшего товарища.

– Я тебе… Сдохнуть раньше времени захотел! От коня да от броневика бежать в бою нельзя, собьют. Сиди на месте, стреляй, покуда патроны имеются.

Он пристроил винтовку поладнее и выпустил по танку несколько пуль.

– И то верно, броневик! Броневик и есть! – крикнул молодой пехотинец.

– Чему обрадовался? Никак знакомого встретил? – усмехнулся курносый солдат. – Стреляй прицельно, а не абы как.

Он снова прильнул к винтовке и не спеша, прицеливаясь, выпускал пулю за пулей. Молодой поглядел на курносого и, подражая ему, стал стрелять по танкам с прицела.

Бронелетучка и полевая артиллерия яростно били по танкам. Снаряды разрывались между бронированными машинами и впереди них.

– Эх ты, мать честная, ловко берет! – кричал молодой пехотинец. – В вилку их! В вилку!

– Ложись, дуреха! Без головы останешься! – сдернул его с края окопа курносый. – На тот свет захотел?

В это время почти у самого окопа взорвалось сразу несколько снарядов. Пехотинцы прижались к сырому дну окопа.

– Знатно лупят! Того гляди, нас накроют! От своих погибнем! – проворчал молодой красноармеец.

Орудийный обстрел прекратился. Над краем окопа клубился густой дым. Сквозь облака дыма и пыли вырисовывался силуэт вращающегося на одной гусенице танка. Его подбили артиллеристы красных. Шагах в десяти беспомощно громыхал, не в силах двинуться ни вперед ни назад, еще один. Он подрагивал корпусом, будто стонал от боли и собственного бессилия. Танки кружились на месте. Издали казалось – большие мухи запутались в стальной паутине невидимого гигантского паука.

Пока два подбитых танка отстреливались из пулеметов от подползавших к ним красноармейцев, два других поспешно удалялись от окопов красных. Вскоре они скрылись в овраге за высоким холмом. Артиллеристы пустили им вдогонку несколько снарядов. Пользуясь короткими перерывами между пулеметными очередями, пехотинцы подобрались к подбитым танкам ближе.

Несколько смельчаков вскочили уже на броню танков. Они воткнули стволы винтовок со штыками в смотровые щели и в отверстия для пулеметов. Моторы заглохли. Танки остановились. Возле уткнувшихся в земляное прикрытие стальных машин копошились пехотинцы. Колотили прикладами винтовок в стенки танков, сбивали на колпаках крышки, кричали:

– Эй, контра, выходи!

В танках молчали.

– Выходи, дура, не тронем!

Ни звука.

– Может, англичан там засел? – высказал догадку паренек с перевязанным марлей лбом.

– Козел серый, козел белый, а дух один! – зло сплюнул другой солдат.

– Нам все едино, что англичанская, что наша гидра! Уголь сажи не белей! – рассеял сомнения паренька дядька лет за сорок в старенькой, измызганной шинельке и большущих на толстых кожаных подошвах ботинках-кораблях явно иностранного происхождения, трофеях.

Сказав это, он с такой силой ударил прикладом по танковой башенке-колпаку, что паренек с марлей на лбу только и успел вымолвить с явным испугом:

– Выдержал?

– Приклад-то?

– Ага!

– Русской работы приклад. Все выдержит. Я вот его, – солдат кивнул на танк, – еще раз по кумполу трахну, не выдержит!.. – сказал он, мрачно усмехаясь, и размахнулся винтовкой для нового удара.

В этот миг на колпаке танка приоткрылась крышка, выпорхнул на воздух аккуратный белый флажок на стальном прутике.

– Пардону просят! – ухмыльнулся дядька и опустил винтовку. – Лежачего не бьют, – сказал он и плюнул с досады.

– Флажки-то фабричной работы. Чтобы, значит, в случае чего, сразу: «Сдаюсь!» Ну и народ. Ироды. Выходи, что ли! – крикнул он недовольно.

Вмиг над открытой крышкой показались трясущиеся кисти рук, потом две поднятых кверху руки по локоть, военная шапчонка вареником и голова молодого парня с испуганной рожей. Из колпака выполз сначала один, вслед за ним второй. Оба в иностранной форме с узкими погончиками на плечах.

Они стояли, подняв руки кверху, и робко поглядывали то на красноармейцев, то на танк, будто забыли там что-то.

– Неполный комплект! – догадался курносый солдат и, взобравшись на танк, крикнул: – Эй, вылазь! Вылазь, милый человек. По-хорошему, честью просим!

Из танка нехотя выполз третий. Он стал рядом с двумя и так же, как они, покорно поднял руки.

На третьем была форма русского офицера с капитанскими погонами. На рукаве – белая повязка.

– Ваше высокоблагородие!.. – начал было молодой пехотинец.

– Отставить! – грозно прикрикнул на него подошедший в это время к танку командир.

– Мы не хотим воевать. Отправьте нас в Москву. В Москву, – упорно повторяли иностранные солдаты по-английски.

– Что они говорят? – спросил командир белогвардейца.

– Не хотят воевать… Просят отправить в Москву. – перевел офицер.

– Расхотели, как кляп в глотку воткнули! – зло выругался дядька в старой шинельке. – В штаб их товарищ командир. Там разберут – в Москву или к Духонину [4]4
  Отправить «к Духонину» или «в штаб к Духонину» в годы гражданской войны означало расстрелять. Генерал Духонин – последний начальник штаба ставки верховного главнокомандующего. В связи с бегством главковерха Временного правительства – Керенского – Духонин принял на себя обязанности верховного главнокомандующего. В ноябре 1917 года убит возмущенными солдатами и матросами.


[Закрыть].

– Веди в штаб! – приказал командир. – Только чтобы никаких неожиданностей… Головой отвечаешь!

Англичан и белогвардейского офицера увели.

Захваченные в бою танки отправили в тыл на ремонт.

Прошло несколько дней. Томчука с Гавриловым пригласили к пехотинцам в гости. С ними пошли бойцы-железнодорожники Баскаков, Павлов и еще человека три.

– Делегация! – подмигнул с ухмылкой Гаврилов.

День выдался спокойный. Противник молчал, бездействовал.

Командир стрелковой дивизии красных, захватившей у белогвардейцев английские танки, принимал от рабочих Петрограда отремонтированные машины.

Пехотинцы нарисовали на стальной броне трофейных крепостей большие красные звезды. Под звездами крупными буквами вывели названия танков.

При взгляде на поблескивающие отличной киноварью надписи Томчук понял: писала их неумелая рука воина, и кисть, наверно, была самодельная, наспех связанная из подручного материала. Но зато какие имена дали пехотинцы своим приемным деткам, какие имена! Дух захватывало!

Томчук толкал локтем комиссара и с восхищением читал вслух:

– «За власть Советов!» До чего здорово! «Смерть врагам революции!» Не придумать лучше, комиссар. Три дня и три ночи думай, лучше не придумаешь!

Эти священные слова Томчук назвал заповедями революционного бойца и приказал написать их на наружных стенках вагонов бронелетучки.