Текст книги "Сиамские близнецы"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

VIII

2 марта 1936 года в австрийском посольстве в Лондоне устраивался музыкальный вечер. Большой красивый дом в английском стиле, который занимало посольство, вмещал уйму народу, и кого здесь только не было! Английские, австрийские, итальянские певцы, актеры, художники, композиторы, представители дипломатического корпуса, английские аристократы, живущие в Лондоне иностранцы из всех государств Европы. Вечера, выставки, фестивали в австрийском посольстве были весьма популярны, а послу Австрии в Великобритании барону Георгу фон Франкенштейну давали возможность как-то выделяться из вереницы дипломатических представительств «второстепенных европейских стран», в одну из которых после Версальского договора превратилась Австрия. И теперь ее посол старался всеми средствами искусства компенсировать недостаток политического влияния. После прихода к власти в Германии нацистов фон Франкенштейн, потомственный дипломат из древнего немецкого аристократического рода, жил в постоянном страхе за само существование своей родины. На его вечерах бывали лорд Ридесдель, лорд Лондондерри, вдовствующая королева Мэри, и он, принимая влиятельных политиков и крупных финансистов Великобритании, постоянно оказывался в роли просителя: то субсидий и займов для предупреждения финансового банкротства Австрийской Республики, то политических и мирных гарантий для сохранения ее суверенитета. Аристократизм, католицизм и австрийский национализм сделали фон Франкенштейна антинацистом, однако у себя в посольстве он принимал и германских лондонцев из тех, что поднялись к государственным вершинам вместе с Гитлером.

Франкенштейн наблюдал за своими гостями. У рояля германский посол Леопольд фон Хеш развлекал двух актрис из театра «Олд Вик» – Джойс Редман и Вивьен Ли – после нескольких киноролей ей пророчат славу второй Греты Гарбо. К ним с бокалом в руках подошла жена сотрудника американского военного атташата миссис Трайден. Ее в дипкорпусе считают пустышкой, не любят, жалея Трайдена, который, ясно, с такой женой серьезной дипломатической карьеры не сделает. Что ей нужно от германского посла? На актрис миссис Трайден внимания не обратила, бесцеремонно прервала беседу и обратилась к фон Хешу. Всего несколько любезных слов, и миссис Трайден отошла к высокому рыжеволосому мужчине, вместе с ним поднялась на галерею, там сегодня выставка лондонских прерафаэлитов. Стало быть, ничего ей от фон Хеша не нужно, иначе беседа затянулась бы. Просто германский посол – весьма импозантный мужчина, а эта дама, по слухам, привлекательных мужчин старается не пропускать. На угловом диванчике беседуют известный своими просоветскими настроениями адвокат Денис Притт и дуайен дипкорпуса. Им всегда есть что обсудить.

В гостиной появился корреспондент «Дейли мейл» О'Брайн. Что-то не понравилось послу в выражении лица журналиста – пожалуй, нервозная напряженность. А тот, на ходу отвечая на приветствия знакомых, направлялся к хозяину дома.

– Добрый вечер, господин посол, – церемонно начал О'Брайн. – Ваш праздник, как всегда, прекрасен. Я вижу вокруг себя столько оживленных счастливых людей… Но не могли бы мы с вами, сэр, обменяться парой слов наедине?

– Прошу в мой кабинет…

Кабинет Франкенштейна был убран в азиатском стиле: японская графика на шелке, лакированные индийские шкатулки, китайские вазы, статуэтки Будды, Шивы, Шактри. Все было дорогое, со вкусом подобранное.

– Прошу, присаживайтесь… – посол указал на кресло. – Я слышал, вы освещали Олимпийские игры в Гармише.

– Да… Но я хочу рассказать вам о других событиях. Они тоже произошли в Гармише, хотя к спорту отношения не имеют. В Гармише Гитлер заявил военному министру генералу Бломбергу о своем намерении оккупировать Рейнскую зону без предварительных предупреждений и переговоров. И сказал примерно следующее: «Я знаю, Франция ничего не предпримет, и мы сможем действовать в совершенно спокойной обстановке. Нет даже необходимости выдавать нашим солдатам боеприпасы, так как им не придется сделать ни одного выстрела. Если же Франция предпримет ответные действия, в тот вечер, когда мы войдем в Рейнскую зону, я покончу с собой, и вы сможете отдать приказ об отступлении», – рассказывая, О'Брайн любовался шитым бисером бюваром и гадал, какой восточный орнамент его украшает – турецкий, туркестанский? Они же были прежде очень знамениты, туркестанские вышивки…

– Почему вы рассказываете это мне? – сдержанно спросил Франкенштейн.

– Я не верю в самоубийство Гитлера, но я не верю и в то, что Франция молча снесет оскорбление, которое к тому же скомпрометирует ее политическую состоятельность в глазах малых стран, ведь для них она всегда была старшим партнером и покровителем. А что будут вынуждены думать новые союзники Франции?

– Я надеюсь на дипломатическое влияние Кремля.

– Слова, слова, слова… Гитлер помнит эту реплику из «Гамлета».

– Но если к голосу России и Франции присоединится Великобритания? Господин посол, мне известно ваше политическое влияние, ваши возможности, те, которые помимо официальных тоже имеют немалый вес… Может быть, стоит заранее, опережая Гитлера, сделать совместное заявление или, например, заключить тройственный договор на случай попыток нарушить Версальский?

– Двадцать пятого февраля, – задумчиво проговорил фон Франкенштейн, – я был приглашен на завтрак к фон Хешу. Он сказал мне, что английское правительство не будет действовать, если германские войска вступят в Рейнскую зону. Французы, разумеется, вы правы, оглянутся на Лондон. Так что разрыв Локарнских соглашений, как мы видим теперь, уже подготовлен дипломатически. И Кремль уже остался в одиночестве с любыми благими пожеланиями.

– Может быть, вам стоит еще раз переговорить с фон Хешем?

– Фон Хеш не любит Гитлера. А на Вильгельмштрассе недовольны фон Хешем. Для него добровольная отставка была бы благом. Ибо… Ибо ходит немало самых разных толков, – слово «разных» Франкенштейн выделил голосом, и оно прозвучало зловеще. – Но я не могу не предупредить его, не могу ему не сказать… Хотя поставлю его в неприятное положение. Мы оба… старые дипломатические волки, у нас обоих нет семьи, нет друзей и иных интересов. Я не представляю жизнь вне… Фон Хеш, увы, тоже. Но я думаю, фон Хеш еще на что-то надеется. Я служить Гитлеру не стану, – Франкенштейн грустно покачал головой.

Дверь кабинета вдруг приоткрылась, на пороге стояла миссис Трайден. Она, казалось, смутилась, увидев в кабинете посла представителя прессы, – вдруг этот разговор носит официальный характер, а она заглянула случайно.

И О'Брайн подумал, что француженка рассчитывала застать посла одного.

Неловкую ситуацию женщина разрядила по-своему: улыбнувшись, Одиль извинилась и попросила у мужчин дать ей прикурить. «Вот, – она подошла к письменному столу посла и пощелкала большой, блестящей зажигалкой из нержавеющей стали, – какая досада, кончился бензин…»

В холле, прислонившись к колонне, стоял Фриц Дост. По лестнице спустилась сияющая Одиль. Увидев Доста, направилась к нему.

– О, барон! Благодарю за зажигалку, но не забудьте в следующий раз ее заправить, – громко проговорила она.

Обескураженный Дост взял зажигалку, вопросительно глядя на Одиль. Она прикрыла глаза – значит, все в порядке. Под презрительными взглядами англичан – разве порядочные женщины так кричат в обществе? – Одиль надела пальто, поданное супругом, и покинула посольство.

Своей новой любовницей Фриц Дост был весьма доволен. Он давно заметил ее внимание к своей особе. Романчик развивался легко и непринужденно. Как выяснилось, представление Доста о природном легкомыслии француженок оказалось в целом правильным. В то же время Одиль оказалась не только веселой подружкой, но и сообразительным, дельным помощником. Деловая активность Одиль, пожалуй, возросла после ее поездки в Париж, ездила домой навестить тетушку. Невероятно, в Париже Одиль смогла выяснить, что Иден хранит ценные бумаги в бюваре, который держит на рабочем столе. Бювар этот подарил Идену австрийский посол. У Франкенштейна было два таких бювара, так что второй и сейчас находится у него. А самое главное, после поездки в Париж Одиль нашла человека в Форин офис, который имеет доступ в апартаменты Идена. Он готов помочь им за большие деньги. Так постепенно у Доста и Одиль сложился план похищения. Признали целесообразным подменить бювар Идена копией. Потом Дост проникнет в министерство, и тот человек передаст ему бювар со всеми бумагами.

Вчера Одиль сказала: «Я сумею попасть в кабинет Франкенштейна и сфотографирую бювар, так что давай свою зажигалку. Но уже твоя забота, господин барон, сделать копию. В конце концов бювар с меморандумом нужен вам…»

Дост заметил, что с каждым днем инициатива все больше переходит к Одиль. Почему она так старается? – поражался он. Неужели он настолько покорил ее сердце? При первом удобном случае он прямо спросил об этом.

– Это выгодно Франции, – без обиняков, с обезоруживающей откровенностью ответила она. – Если немцы будут знать правду о том, что о них думают англичане, они не сунутся во Францию. Потому что ваш Гитлер… – и тут с хорошеньких, ярко накрашенных губок Одиль полетели такие выражения, которые Дост последний раз слышал на берлинских окраинах от прачек, отстирывающих солдатское белье. У него вытянулась физиономия. Одиль это сразу заметила и вдруг улыбнулась, потрепала Фрица по рыжей голове. – Не дуйся, дорогой! Все будет о'кей! Ты получишь повышение. Видишь, я стараюсь не только для Франции. Ты получишь новый чин, человек из Форин офис – деньги. Одной лишь мне не надо ничего… Кроме твоей любви, дорогой…

Дождавшись, когда концерт окончится, Дост направился в германское посольство. Там в специальной лаборатории обработали микропленку. Отпечатки получились вполне удачными, цвета ясно просматривались. Дост решил, что изготовление копии бювара он поручит Дорну, у Дорна много знакомых среди русских умельцев, которые, как известно, английскую блоху подковали.

IX

Князь Багратиони получил приглашение на музыкальный вечер в австрийское посольство, но был вынужден от него отказаться – он сам устраивал в этот день обед в своем поместье Бивер-хилл для молодых сотрудников штаба РОВС и лондонского отделения «Лиги по борьбе с III Интернационалом». Среди приглашенных был Роберт Дорн.

Дорн приехал в Бивер-хилл на автомобиле вместе с Борисом Лихановым и молодым князем Васильчиковым.

– Здесь Гольфстрим чувствуется сильнее, чем в Лондоне, – говорил Лиханов, выходя из машины. – Снега почти нет, травка пробивается, дышится куда легче. Устал я от дымов Ист-Энда.

– Скажи спасибо, что не живешь в Манчестере, – отозвался Васильчиков. – Я бывал там, – он выразительно покачал головой, снял шоферское кепи и пошел к дому. Дорн двинулся за ним.

– Дорогая княгиня, я приехал проститься, – заявил Васильчиков хозяйке дома. – Все. Еду в Россию.

Три девушки в белых вечерних платьях, стоящие рядом с матерью, переглянулись.

Мария Петровна всплеснула руками:

– Боже мой, Женя… Да как же ваша матушка, как старый князь?!

– Уверяют, что прокляли, – беспечно отозвался Васильчиков. – Но я не в силах переубедить их. Нам следовало бы всем заново родиться. Впрочем, я успел заметить, что немногие понимают мое стремление жить на Родине и приносить ей пользу в строительстве социализма. Образование у меня вполне достойное, я ведь инженер. А здесь у меня практически нет перспектив.

– Кто бы мог подумать! – воскликнула старшая княжна Валентина. – А я считала вас бальным танцором и только… Давайте, мсье Эжен, заключим… как это? Стало крайне модно… Фиктивный брак! Тогда вы увезете меня в Москву. Я так хочу в Москву я ведь там выросла, помню все хорошо, и храм Христа Спасителя, и Большой театр, и Нескучный сад… Да вот папенька… Не отпустит.

Молодежь рассмеялась, но мать строго посмотрела на Валентину:

– Какой стыд! Пожалей мои уши.

– А я Москвы не помню, хотя тоже родилась там, – примирительно сказала младшая, Нина. – Юля, да и ты, наверное, помнишь Петербург и Москву едва-едва… – обратилась она к сестре. – Так что будем считать, господа, наша Родина далеко, а дом здесь… Сейчас и не модно быть патриотом, границы сдвигаются и меняются по воле политиков. Была раньше Австро-Венгрия… А теперь? Я даже не берусь перечислить все возникшие государства! Или… Была Ижорская и Чухонская земля. Теперь – государство Финляндия. И нет форта Гельсингфорс, есть Хельсинки.

– О, молоденькие девушки пытаются рассуждать о политике? – раздался голос Багратиони, он входил на веранду с тремя офицерами. – Пять часов. Пора к столу. Господин Дорн… Наш новый гость уже представлен дамам? – он подошел к Дорну. – Господин Дорн, лесопромышленник. Прошу любить и жаловать. Господин Дорн, вам не скучно среди чисто русских проблем – Родина, патриотизм, сменовеховцы, младоэмигранты?… Наше здешнее общество кипит этими проблемами. Борис, – обратился к Лиханову, – вы уезжаете или нет?

– Не думаю, – сухим резким тоном ответил Лиханов, – что от моей руки погибло больше красноармейцев, чем их было повешено генералом Слащевым. Однако ему разрешили вернуться чуть ли не в двадцатом году.

– Может быть, вас задерживает английская сторона?

Черты лица Лиханова разгладились:

– Вот и я думаю, князь, англичане мудрят. Поэтому решил ехать к брату двоюродному, Андрею, в Вену. У него самого визы тоже пока нет, но есть знакомства. Да и вдвоем всегда легче в тяжелую минуту.

Генерал Шатилов бросил на Лиханова неприязненный взгляд:

– Не думаю, поручик, что вам с кузеном будет легко в ту минуту, когда вас обоих потащат в чрезвычайку. Торопитесь. А вот мы с его сиятельством, – генерал улыбнулся Багратиони, – подождем-с. Окрепнут противоборствующие большевизму силы, и, даст бог, мы вернемся в свои усадьбы. А пока… Недавно я узнал о судьбе отца Флоренского. Он на Соловках. А как инженер отец Павел куда сильнее мсье Эжена. – Шатилов насмешливо потрепал по плечу Васильчикова. – Однако Совдеп пренебрег пользой, которую преподобный Павел мог бы принести строительству социализма.

– Ах, боже мой, какой ужас, – вздохнула Мария Петровна и, чтобы разрядить напряженность, поспешила пригласить гостей к столу – Шатилов явно не учел настроение собравшихся.

Пожалуй, давно уже Роберт не видел столь щедрого угощения. Закуски, пироги, заливные, салаты на все вкусы. У англичан садишься за стол, украшенный только посудой да цветами, и ждешь, пока лакеи не разложат по тарелкам первую смену блюд. Возникло забытое ощущение праздничного изобилия… Когда мальчишкой, бывало, проснешься утром от запаха пекущихся пирогов и с замиранием сердца понимаешь, что сегодня праздник.

– Мистер Дорн, покушайте, – услышал он голос Марии Петровны, – расстегаи, это такие русские пироги, очень вкусно… Или вот грибы, белые маринованные грибы…

Дорн взглянул на Багратиони: удивительный человек, зачем он избрал такой броский способ их публичного сближения? К чему это застолье?

– Мсье Васильчиков собирается работать на советском заводе или в наркомате? – продолжала Юля начатый разговор.

– Я так хочу поехать летом на Олимпийские игры в Германию! Теннис! Обожаю теннис! – говорила свое Валентина.

«Так что же она хочет, – рассеянно думал Дорн, чувствуя скованность, – в Россию, замуж, на теннисные соревнования?»

– Хотите винегрет? – спросил Дорна Лиханов, он сидел рядом и наполнял свою тарелку. – Это такой салат с вареной свеклой и подсолнечным маслом, где его только добывает управляющий князя, не представляю…

– Благодарю, попробую, – отозвался Дорн. О Лиханове Дорн знал, что он из мелкопоместных дворян, бывший врангелевский офицер, прошел все круги ада эмиграции, опускался почти на самое дно, и, наверное, только крепкий нравственный стержень не позволил ему скатиться в клоаку преступного мира, хотя озлоблен на жизнь крайне. Вдобавок ко всем своим несчастьям еще и не получил репатриационную визу. Не Дорн тому виной – по этому человеку он негативных данных в Центр не передавал, поняв, что к фашистам, как русским, так и британским, Лиханов относится с брезгливым презрением порядочного человека, даже с ненавистью. Но основной заботой Бориса Лиханова всегда был прожиточный минимум, весьма скудный. Поэтому он и прижился в лондонском отделении РОВС. Ведь генерал Шатилов помогал русским эмигрантам найти работу. Лиханов на любую соглашался. Однако когда ему предложили стать слушателем школы фон Лампе, он отказался наотрез, несмотря на приличную стипендию, превосходящую многое из того, что могли предложить бывшему врангелевцу в Англии. Не захотел Лиханов стать диверсантом.

– Слышал, вы едете в Вену? – осведомился Дорн у Лиханова как бы между прочим.

– Да, – буркнул тот.

– Наверное, вам понадобится определенная сумма? Это не дешевое путешествие.

– А вы хотите предложить мне эту сумму? – усмехнулся Лиханов, бросив на Дорна недобрый взгляд.

– Да, – серьезно ответил Дорн. – За небольшую услугу. Я знаю, одно время вы работали в златошвейных мастерских при епископате. Не могли бы вы помочь выполнить там один частный заказ? Вышивку.

Лиханов задумался. Съел пирожок.

– Не знаю, – неуверенно ответил. – Не знаю…

Дорн чувствовал, как не хочется ему терять выгодное предложение.

– Я заплачу, – Дорн назвал сумму. Она намного превышала ту, которая требовалась Лиханову на дорогу до Вены и жизнь там, как он рассчитывал, в течение примерно полугода, пока удастся выхлопотать разрешение на выезд через знакомых брата в австрийском МИДе. Значит, сообразил он, Дорну эта вышивка нужна не просто так…

– Зачем нужна вышивка? – спросил с вызовом.

– Для подарка, – другого ответа Лиханов не ждал.

– Вам угодно сохранить тайну вышивки?

– Пожалуй…

– Терпеть не могу чужие тайны, но и в историю попадать не собираюсь. Хотя нужны деньги, не скрою.

– Дело простое, это подарок замужней женщине. Очень респектабельной. Я заплачу… – Дорн назвал еще более крупную сумму.

Лиханов не устоял:

– Я поговорю. Ничего пока не обещаю. В мастерских епископата работают русские златошвейки, – он зло ощерился. – Княжны, графини… Вышивать в институтах благородных девиц учились. Нуждаются очень. Только поэтому.

– Я заплачу вам аванс, сорок процентов…

После чая Багратиони предложил выйти в парк.

Молодежь направилась к площадке для гольфа. Багратиони подошел к Дорну:

– Будем судьями и болельщиками. Когда люди играют в гольф, они ничего не видят и не слышат. Кроме того, здесь у меня отличные садовые кресла, удобно и уютно сидеть в них и болтать.

Дорн ответил Багратиони неуверенным взглядом. Огляделся.

– Не озирайтесь, – тихо сказал Иван Яковлевич. – Здесь нас никто не подслушает, на вольном воздухе. В плетеные кресла аппаратик не вмонтируешь. По моим данным, у меня в доме только один офицер службы безопасности рейха – это вы. Было бы куда удивительнее, если бы мы с вами вдруг уединились. – Багратиони громко рассмеялся. – Мой отец порой говаривал: «Только грешник пьет свою чачу под одеялом».

– Ну и фрукт же этот генерал Шатилов! Зачем вы его приглашаете?

– А что же мне делать? – усмехнулся Багратиони. – Я не могу быть избирательным, не имею права обнажать своих симпатий. Как и вы, кстати.

– А вы настоящий князь? – вдруг спросил Дорн.

Багратиони засмеялся:

– Князья совершенно неподдельный. И когда-нибудь под хорошее настроение расскажу, как стал чекистом. Послушайте, я усердно молился всем англиканским угодникам, но в соборе Святого Павла так и не встретил вас. Вы умышленно не появлялись?

– Да нет. Вернулся Крюндер…

– Дост. Я знаю его подлинное имя.

Дорн опустил глаза:

– Я дважды был в храме, но, видимо, мы с вами разошлись во времени. Дост привез из Берлина указание похитить меморандум Идена «Германская опасность» и со свойственной его баронской светлости беспардонностью нещадно меня эксплуатирует.

Багратиони насторожился:

– Речь, часом, не о том досье, которое Иден разработал после подписания морского соглашения?

– Вероятно. Дост торопится. Он боится, как бы после захвата Рейнской зоны, об этом в Берлине говорят как о деле решенном, и произойти оно может буквально со дня на день, нас с ним не попросили бы отсюда.

– Это было бы печально… – отозвался Багратиони. – Я слышал кое-что, правда, сроки назывались более отдаленные. Ваша ситуация осложняется. Как некстати! Впрочем, британцы вряд ли займут активную позицию. Скорее сделают вид, что это их не касается. Но я не хочу верить, что французы простят Гитлеру наглость.

– А вдруг тот документ прольет свет на намерения англичан в случае агрессии против Франции?

– Может быть. Но как вы рассчитываете получить его?

– Кажется, Дост нашел подход к Форин офис. Я же думаю, кража подобных документов – дело не одного дня, а кроме того, это вне возможностей заранее спланированной операции. Здесь можно только уповать на случай.

– Советую вам держаться подальше и от спланированной Достом операции, и от случая. Вам нельзя подпадать под компрометацию. А вообще я не придавал бы этому документу большого значения. У Идена свой взгляд на проблему, но это не последнее слово в англо-германских отношениях. Именно этим продиктована наша с вами задача. Думаю, скорее события на Рейне, если они все же произойдут, станут реальным показателем состояния отношений королевства и рейха. Германская опасность, конечно, декларируется Иденом, он чувствует ее, я бы сказал, нутром, но в то же время Иден предлагает фон Хешу заняться созданием тройственного англо-франко-германского пакта. Иден не хочет ссориться с соседом, набирающим военную мощь. И если французы, в свою очередь пойдут па этот пакт, значит, договор Франции с СССР – маневр. Я недавно передал в Центр слова Болдуина, что Германию можно разгромить только с помощью России, но это будет иметь свои результаты – большевизацию Германии. И еще Болдуин сказал, что, зная желание Гитлера двинуться на Восток, он хотел бы, если дело дойдет до европейской драки, чтобы то была драка между большевиками и нацистами. Это уже программа. Разумеется, Болдуина пугает возможность большевизации Германии, но зато увлекает мысль, что можно измотать, ослабить Советский Союз в борьбе с Гитлером. Вот так ставится вопрос…

«Он более чем откровенен со мной, – анализировал Дорн. – Так, может быть, никакой подоплеки в наших контактах нет, Багратиони не поручали контролировать меня, просто действительно целесообразно сейчас вести именно совместную работу. Будь я на месте Багратиони и сиди рядом со мной полупровалившийся в глазах Центра – и, естественно, в моих тоже – разведчик, стал бы я выдавать свои разработки? Нет, разумеется».

– А вам, Роберт, – продолжал Иван Яковлевич, – нужно расширять контакты. Поэтому я хочу познакомить вас с одним очень любопытным человеком. Рудольф фон Шелия… дипломат, выходец из аристократической семьи. Работал в Париже с фон Хешем. Сейчас его направляют советником посольства в Варшаву, это явное понижение, в Лондон он приехал просить протекции у своего бывшего патрона. Но тот ничего для него, думаю, уже не может сделать. Фон Хеш – неугодная Берлину фигура. Я знаю отца Рудольфа. И отец, и сын ненавидят Гитлера, считают выскочкой и узурпатором, что правда. И как я понял, Рудольф ищет человека, как бы это точнее сказать… Нет, фон Шелия никогда не предал бы родину. Но Гитлер для него – это не Германия. Как я понимаю, дипломат готов по мере своих возможностей раскрыть перед миром истинные агрессивные планы фюрера. Я думаю, будет целесообразно, если фон Шелия примет вас за агента, скажем, шведской разведки. Я ему намекал, что ему стоит подумать об отделке варшавского особняка и привлечь к этой работе нейтральную фирму, имеющую филиалы в Берлине и Лондоне. Шведскую фирму. Мы поняли друг друга с полуслова. Мне кажется, Рудольф, да и его отец, который знает мои убеждения, могут догадываться о моей роли в Британии. Но это люди благородные, я не боюсь их.

– А под пыткой? Ни вы, ни ваши немецкие аристократы представить себе не можете, каковы методы гестапо!

– Отчего же… Но у каждого своя борьба и своя мера ответственности. Сейчас борьба против Гитлера вступает в ту фазу, когда плата за нее – жизнь и самого борца, и его близких. В старом баронском замке это отлично понимают. Но там любят Германию самой светлой любовью – в этом-то все и дело. Что же до нас с вами, как говорится, к чему слова. Уж постарайтесь с варшавским особняком. Главное, чтобы не было пустот, дабы ваши «коллеги»… Рудольф приедет к вечеру с прощальным визитом. Если вы заговорите о планах агрессии в Центральной и Восточной Европе, ссылаясь на то, что война в столь богатых лесом районах может больно ударить по вашей фирме, я уверен, фон Шелия поддержит разговор. Намекните ему, что собираетесь, скажем, открыть филиал фирмы в Зальцбурге или в одном из городов Моравской Чехии. Незаметно приблизьтесь к польской теме. Посмотрите, как он реагирует. Послушайте его внимательно.

– А может быть, действительно завести своих торговых посредников в этих районах? Чтобы я имел официальную возможность бывать в Чехии и Австрии?

– Что вы у меня спрашиваете? Я не Демидов, не Гейдрих и не Венс… – Багратиони хохотнул. – Действуйте, господин предприниматель, согласно вашим акульим законам конкуренции. Единственное, что я тут могу посоветовать, – не форсируйте события нарочно. Это может насторожить ваших германских патронов. Ага, скажут они, мы его не посылаем ни в Австрию, ни в Чехию, но что там желает пронюхать этот Дорн, мы еще не совсем забыли, что подозревали его в работе на Англию.

Дорн промолчал.

– И еще о ваших подозревающих всех и вся берлинских патронах… Я не хочу себе судьбы несчастного Кляйна. Я не хочу, чтобы кто-то здесь или, что страшнее, кто-то в Германии недвусмысленно спросил: что связывает шведского лесопромышленника, а точнее, офицера СД, с русским аристократом-эмигрантом, спросил и крепко задумался, – закончил Багратиони и вдруг спросил: – Сколько вам лет, Роберт?

– Тридцать два.

– Тогда вам нужна Нина.

Дорн бросил на Багратиони удивленный взгляд. Неужели этот человек настолько циничен, что может открыто предложить поухаживать за своей дочерью? Тот понял и насмешливо бросил:

– А вы потом попробуйте внушить Лею, что вам весьма приятно беседовать с русским князем о международных делах. Или что аристократ-изгнанник увлечен лесоповалом в Швеции. Не поверит ваш Лей, – и окликнул дочь: – Нина! Нина! – девушка обернулась к ним, но не подошла, перекинула в руках клюшку и вопросительно склонила голову.

– Подойдем, – сухо бросил Багратиони, вставая. – Я бы хотел, – наставительно обратился к дочери, – поручить тебе нашего гостя. Не покажешь ли ты ему усадьбу?

Нина растерянно огляделась, будто не решаясь оставить игру, Багратиони забрал у нее клюшку. – Я заменю тебя, иди…

Нина улыбнулась Дорну:

– Буду рада, мсье…

Дорн взглянул в ее лицо – тонкое, хрупкое, с молочно-розовым румянцем. «Как японский фарфор», – подумал он. Но это было русское лицо, хотя повторяло кавказские черты отца.

Нина несмело взяла гостя под руку:

– С чего начнем, мсье? С дома или с парка?

– Пожалуй, с парка. Жаль терять редкий хороший вечер. Но почему «мсье», а не «мистер»?

Нина опять улыбнулась:

– Не знаю. Наверное, французское воспитание сказывается. А потом, «мистер» – слишком официально. А вы. – гость. Это поместье, – Нина принялась выполнять поручение отца, – мы купили не так давно, сами еще здесь как следует не обвыклись. Кто мы? – иногда я думаю. Английские помещики? Русские изгнанники? Завидую Эжену Васильчикову, он знает, что он – русский, и уезжает в Советскую Россию. А отец его проклял. Да-а, – Нина очень серьезно посмотрела на Дорна. – Проклял, потому что Эжен убежденный коммунист. Он читал «Манифест Коммунистической партии». – Дорн не сдержал улыбки. – Нет, я серьезно, – девушка решила, что Дорн не очень поверил ее словам. – А вот вы, наверное, бур.

– Почему вы думаете?

– Я слышала, вы были в Африке.

– Не был, а жил.

– Да, я так и хотела сказать… На тевтона вы мало похожи. Они грубые, тяжелые, и челюсти у них квадратные. А у вас доброе и простое лицо.

– У вас странное представление о немцах. – ошеломленно сказал Дорн. – Я бы не решился так однозначно судить о русских.

Нина смутилась:

– Видите, в какое путаное время мы живом! Или это подходит к концу библейский срок вавилонского смешения, люди вновь сливаются в одно, и если разнятся, то не языком и кровью, а мыслями и душой, как вы думаете?

– Я плохо помню Библию.

Нина остановилась, правильная парковая аллея обрывалась перед крутым холмом.

– Говорят, здесь когда-то стоял большой рыцарский замок самого первого владельца этих мест, старинного лорда. Остались одни камни, хотя больше они похожи на валуны. Видите, – она указала на один у подножия холма. – Не представляете? Латы, ристалища, дамы, вертел с целым бараном? Усадьба, доставшаяся нам, – тон Нины сразу стал скучным, – построена не так давно каким-то нуворишем, вдруг разбогатевшим, потом вдруг разорившимся. Усадьбу пришлось продать. Хорошо, что для него она не была родным гнездом с традициями, легендами, памятью… Просто загородный дом. А где ваш дом? Настоящий, конечно?

– В Пиллау. Это на берегу Балтийского моря. Но сейчас там у меня уже никого не осталось.

– Жаль. А вам в Англии нравится? Мне – да. Здесь немного похоже на русский Север. Здесь тоже, как там, бывают осенью и ранней весной прозрачные-прозрачные и тихие дни. Это же только слава одна, что мы потомки Багратионов, грузинских царей, а на самом деле мы костромские. Я вообще никогда не была на Кавказе, и мама тоже. А папа – только совсем маленьким мальчиком… И еще хорошо, что Англия пахнет домашним уютом. А Франция, по-моему, пахнет рестораном. Голландия… Кстати, у вас не было предков-голландцев? – Нина лукаво улыбнулась – Из голландских пиратов? Разве вы не знаете, что у знаменитого француза Грамона был не менее знаменитый помощник – капитан Ван Дорн. Между прочим, он носил на шее огромное ожерелье из бесценных жемчужин. Помимо прочих достоинств, ценившихся в те времена у флибустьеров Карибского моря, Ван Дорн отличался тем, что был корсаром и французского короля, и испанского, и еще каких-то королей. Так это не ваш родственник, мсье Дорн?

«Она развлекает меня, как только может, – с улыбкой подумал Дорн. – Но девочку приятно слушать, забавные мыслишки бродят в ее голове… Не стандартные, как у благовоспитанных мисс… Сказывается кровь, наверное…»

– Нет… – смеясь, ответил, – нет у меня родственников-корсаров. Не оставлял мне никто в наследство жемчужного ожерелья. И в Голландии я никогда не был. Вообще в Европе я мало где бывал…

– Тогда я вам скажу, продолжая свои наблюдения за европейскими странами, что Италия пахнет картинной галереей, где пыльно, потому что следует поддерживать постоянную температуру. Поэтому там так жарко. Муссолини мне не нравится, какой-то жирный и неопрятный. А Испания пахнет кровью быков.