Текст книги "Сиамские близнецы"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

XXV

Лаллингер уехал так спешно, что Гейдрих не успел даже подумать о его преемнике. Временно обязанности Лаллингера поручили штандартенфюреру Лею. Вот почему именно Лею и выпало информировать Дорна о неожиданном указании, спущенном в отдел зарубежной агентуры с таких заоблачных вершин, что у штандартенфюрера просто душа перевернулась.

«Если рассуждать здраво, исходя из служебной субординации, – пытался разобраться Лей, – в Нойсбабельсберг должны пригласить меня, а уже моя забота найти сотрудника, который выполнит руководящее поручение. Однако меня не посвятили даже в суть дела. Что же такое сотворил Дорн в Лондоне? Как ему удалось превратиться в столь заметную для рейха фигуру? Кто помог ему? Только ли деньги шведского дядюшки? В чем секрет? Протекция, связи – это все, конечно, товар, это тоже продается и покупается, но ведь Дорн умудрился еще и выслужиться, и награду получить – по существу, ни за что. А тут… – Лей тяжело вздохнул. – Работаешь, работаешь, и все впустую! Гейдрих довольно ясно дал понять, что утвердиться на месте Лаллингера мне не удастся. Так пойдет дело, не успеешь оглянуться – и новоиспеченный гауптштурмфюрер уже твой патрон. А если поговорить с Дорном прямо, да еще слегка пошантажировать? Может, что и прояснится?…»

Продумав все это, штандартенфюрер Генрих Лей весьма радушно встретил гауптштурмфюрера Роберта Дорна. Поздравил с наградой и заметил как бы вскользь:

– Дост тоже получил за «Сиамских близнецов» крест. Конечно, успеха добились вы, Роберт, а Дост, по выражению Гейдриха, проявил «блестящие оперативные возможности», но… Надеюсь, вы не в претензии. Тем более повышены в чине.

Внимательно проследил за реакцией Дорна. Нет, не уязвлен, умеет держать себя в руках.

– Я рад за Фрица, – ответил Дорн, – надеюсь, итальянцы не подорвали его здоровья? Что с ним сейчас?

– Обмывает успехи, – усмехнулся Лей. – Кстати, вы держите старину Фрица в поле зрения, учитывая его способности на этот счет. Боюсь, как бы он не опоздал сегодня на поезд. Вы оба ночью покинете Берлин. Знаете?

Дорн кивнул.

– Почему вы не спрашиваете, в каком направлении?

– Думаю, я вернусь в Севилью.

– Нет. Вы вернетесь в Лондон. Но прежде… – Лей примолк. Даже не оттого, что пересиливал себя, готовясь сообщить Дорну главную новость. Он увидел, как холодные глаза Дорна просияли. Конечно, Лондон – не Севилья, и общаться с благовоспитанными джентльменами куда приятнее, чем с оголтелыми фалангистами.

А Дорн подумал о Нине Багратиони. Наконец-то они поговорят, глядя друг другу в глаза.

– Я вижу, вы рады, – сказал Лей, поняв, что наступила та минута, когда он может перевести разговор на волнующую его тему. – Все же предприниматель одержал в вас верх над офицером СД… Ну да и это на пользу рейху. А Дост поедет в Вену. Как блестящий оперативник, он направляется в распоряжение Зейсс-Инкварта. Я вообще-то с трудом поверил, что вы, Дорн, не «двойной» агент. Но все же… – он затаил дыхание, – скажите, Роберт, за какую услугу англичане отдали вам досье? Мы оба профессионалы и, полагаю, оба не верим в счастливую звезду, случай или удачный прыжок в окно. Ваши ссылки на близость к Мосли тоже не кажутся мне убедительными. Мосли не из тех кругов, откуда вы выудили свою ошеломившую руководство информацию. К тому же вы не можете не понимать, что ваш взлет… Состоялся бы он, если бы речь не пошла о престиже разведки? Об амбициях ее патронов? Все это удивительно напоминает ситуацию тридцать четвертого года. Тогда тоже кому-то было выгодно назвать черное белым, грубо сломать всю мою систему доказательств против вас. Если бы это было не так, вы не пришли бы ко мне, едва освободившись из-под стражи, не стали бы шантажировать меня моими старыми грехами времен Веймарской республики.

От откровенности Лея Дорну стало не по себе. Но он разыграл недоумение:

– Я не совсем понимаю, штандартенфюрер, о чем вы говорите. Наша вчерашняя встреча началась с ваших слов о необходимости забыть старое и сплотиться. Что снова настраивает вас против меня? Моя удача? В ней секретов нет. Моя скромная фирма позволяет англичанам несколько снизить процент безработных.

Лей посмотрел на Дорна с издевкой:

– Что, Дорн, не подготовили ответ? Без продуманных заготовок вы оказываетесь такой посредственностью! Да ладно, начальству виднее.

Лей встал. Дорн подумал, что штандартенфюрер излил желчь и этот странный, неприятный разговор закончен. Но Лей, глядя мимо Дорна в окно, проговорил подчеркнуто равнодушно:

– Некоторая неожиданность, Дорн. Вас ждет к себе рейхсминистр Гесс. Идите. За вами уже пришла машина…

Дорн не то чтоб испугался, скорее насторожился. «Зачем я понадобился Гессу? Гесс и я… Более чем странно. Даже смешно. Оказаться в окружении второго лица рейха – это ли не чудо для разведчика? Но это неестественно, как сказал бы Багратиони, а значит, рискованно», – подумал он.

Дорна привезли в Нойсбабельсберг к небольшому особняку с розарием. Розы уже отцвели. Некоторые кусты укрыты мешковиной. «А ведь и у нас так делают», – Дорн вспомнил, как однажды осенью пришел в Летний сад и увидел пирамидки из лапника над розовыми кустами.

Следуя за своим провожатым, Дорн быстро прошел оранжерею, пропитанную сладким ванильным запахом орхидей, и оказался в гостиной. Стены были увешаны витринами с коллекцией экзотических бабочек. Крупные, сине-черные, они напоминали засушенные цветы. Или колибри, тех птичек, что, как утверждается, должны обязательно порхать над орхидеями.

«Он что, любит природу? – спросил себя Дорн, оставшись наконец один в необычной гостиной. – Как-то не вяжется с представлением об этом человеке. Как же с ним держаться? Конечно, почтительно. В холопы не лезть, услуг не предлагать, но и беспомощного агентишку не строить из себя. Да, повезло, смог послужить рейху. Есть некоторые возможности, но не безграничные, исключительно в системе деловых интересов, ибо любая слишком активная попытка продвинуться дальше способна лишить того немногого, чего мне удалось добиться, работая в Англии, – может быть, так?»

– Эту коллекцию собрала моя мать… – услышал Дорн за спиной глуховатый голос.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, Дорн. Что вы пьете? Наверное, уже привыкли к коктейлю и элю?

– Благодарю вас, я не пью днем.

– О… – по лицу Гесса скользнула сдержанная гримаса удивления, и брови еще плотнее прикрыли взгляд. И так, из-под бровей, он изучающе смотрел на Дорна.

Дорн тоже рассматривал Гесса. Совсем такой, как на фотографиях, где он всегда рядом с фюрером, – не снимается один. Не хочет отделяться от светила или не хочет обнаруживать излишней самостоятельности? «Ему не откажешь в странном обаянии, – отметил Дорн. – Удивительно, он начал со мной говорить, словно мы давно знакомы и часто встречаемся. Задает тон всей беседе?»

– Поздравляю вас с наградой, – интонации чуть ли не дружеские. – Не каждому разведчику дано исполнить подобное.

– Хайль Гитлер! – щелкнул каблуками Дорн.

Гесс устало опустился в старинное кресло-качалку. Черты лица его смягчились.

– У нас частная встреча. Присаживайтесь… – тихо проговорил он, указав на кресло за журнальным ониксовым столиком у окна. – Если верить Гейдриху, а он из немногих, кому я верю, вы не только сумели обжиться в Англии, но и завели там приличный круг знакомств. Британская контрразведка вами не интересуется, во всяком случае, у нас таких данных нет. И это прекрасно… Хотя наводит на размышления. Почему так? Как к вам относятся англичане? Что вы сами думаете на этот счет? – Гесс позвонил в серебряный колокольчик. – Чай, кофе? Наверное, кофе, вы и так каждый день ровно в пять глотаете в Лондоне чай с молоком, хоть и не кормите грудью, – Гесс посмеялся добродушно.

– Пожалуй, действительно кофе, – слегка смещался Дорн, не зная, как реагировать на своеобразный юмор.

– С вами высокомерны?

– Нет. Но постоянно дают почувствовать дистанцию. Как я заметил, господин рейхсминистр, англичане равнодушны к иностранцам. А иностранцы, имеющие на островах дело или же получившие там работу, вызывают у них едва ли не сострадание – он работает здесь, поскольку на родине работать не может.

– Тонко подмечено. Уж не знаю, анекдот ли это… Но рассказывают так: английские туристы приехали, скажем, в Италию. И услышали, как кто-то назвал их иностранцами. Искренне возмутились. «Это вы иностранцы, а мы – англичане…».

Дорн вежливо улыбнулся и собрался было объяснить, что к нему относятся лучше, чем просто к иностранцу, потому что он жил в доминионе и говорит без акцента, который называют «европейским», но вошла горничная – молодая, красивая, со вкусом одетая, сделала легкий книксен. Дорн примолк, глядя, как она быстро, без суеты сервирует кофейный стол.

Кофе был очень горячим и чересчур сладким.

– Такой предпочитают в Египте, – сказал Гесс, пересаживаясь к ониксовому столику. – Вы родились в Германии, но воспитывались в Южной Африке, а я родился в Александрии, жил в Южной Америке, воспитывался в Германии… Однако детские вкусы определяют вкусы всей жизни.

«А я сломал свои детские вкусы, – вдруг отстраненно подумал Дорн, – и пью черное пиво, ем сладкую селедку, картошку с творогом, рыбу с молоком и мясо с фруктами…»

– Скажите, Дорн, как в Англии относятся к рейху?

– По-разному. Это зависит и от общественного положения, и от политических убеждений того или иного человека.

– Коммунистов исключаем сразу. Консерваторы?

– Они выжидают, я бы сказал.

– Чего?

– Они склонны к стабильности, господин рейхсминистр, поэтому события этого года их настораживают.

– Вы хотите сказать, – отреагировал Гесс, – они не поспешат протянуть нам руку?

– Но если протянут, это будет верная рука.

– Дальше… – нетерпеливо перебил Гесс, – Либералы?

– От них можно порой услышать, что Германия – это единственное место в Европе, где наведен порядок. Об этом они заговорили еще активнее после поездки в рейх Ллойд-Джорджа.

– Наверное, – почему-то усомнился Гесс, хотя Дорн говорил ему правду, которую сам воспринимал крайне болезненно, но сейчас кривить душой не мог, так или иначе, а нужно завоевать доверие этого человека.

– А что промышленники? – снова спросил Гесс.

– Думаю, эти круги вообще ближе всех стоят к воплощению Иден тесных контактов с рейхом. Но они только за экономические и торговые контакты, не больше.

Дорн начинал понимать, что дело не в украденных документах, не в «дезах», не в провокациях. Гесс хочет найти в Англии политических союзников. И ждет от него правды, которую ему не услышать ни от Нейрата, ни от Риббентропа, ни от Канариса, ни от Гейдриха.

– Почему вы думаете, что только промышленные круги заинтересованы пока в контактах с нами?

– Это видно, – неуверенно начал он, чтобы Гесс не подумал, что он заранее готов к этому разговору. А он был готов, поскольку понял, что с ним – весьма средним сотрудником СД – такой фигуре, как Гесс, больше не о чем разговаривать, кроме как о настроениях тех кругов, в которых Дорн вращается, – по массе деталей. После восстановления суверенитета Рейнской зоны многие поняли, что мы готовы и с оружием в руках вернуть себе свое. – Он осторожно глянул на Гесса, но тот был спокоен, значит, граница «лишнего» не перейдена. – Воюющей стране всегда нужны поставки – от боеприпасов до фуража. Это обещает экономический взрыв. Выгодно, вот и все. Так лучше уже сейчас твердо знать, что купит возможный торговый партнер. Но, как мне кажется, коммерческие круги хотят сближения в страхе перед войной. Любые уступки – только бы войны не было. А легче всего уступки делаются в торговле.

Гесс слушал Дорна и думал:

«Все-таки в Англии понимают, что Адольф хочет воевать в Европе. А я хочу, чтобы Англия помогла рейху решить свои проблемы без единого выстрела – до тех пор, пока это будет возможно. Без войны с Россией нам все равно не обойтись. Но к этой войне мы должны подойти, не разменявшись на пустяки. Чтобы было так, нужна политическая поддержка Британии. Во всем… От аншлюса Австрии до колонизации Польши. Иначе любые действия, планируемые на ближайшие годы, равны самоубийству. Нам нельзя повторять ошибок тупых вояк кайзера. Нельзя – никогда! Адольф уповает на свое провидение… Провидение, конечно, хорошо, особенно когда оно подкреплено делом. Успех на Рейне пока ничего не доказывает. Хотя безусловно сыграл на подъем патриотического духа нации и укрепил веру немцев в фюрера. А представить, что пришлось бы убираться с Рейна? Крах! И внутренний и внешнеполитический. Я об этом говорил. Я этого боялся. Я не могу позволить себе быть таким же лихим авантюристом, как Адольф, потому что все ему смотрят в рот и слепо подражают, но кто-то же должен думать…»

– Я читал вашу докладную, Дорн. Вы не вполне доверяете Венсу? Отчего вы молчите о его предложении? Он помог вам в деле с документами Идена. Стало быть, показал свои возможности.

– Я отдаю себе отчет, господин рейхсминистр, что подобные дела вершатся не на уровне Венс – Дорн. Мы можем стать лишь посредниками. Но в своей докладной я упомянул людей, которые могут уполномочить Венса. Это люди высокого круга. Пока я не вхож в него.

«Мне нельзя пережать, – думал Дорн. – Нужно, чтобы он сам подтолкнул меня к тем кругам, которые пойдут на взаимосближение. Это произойдет вне зависимости от того, стану ли я активным посредником или нет, но я должен знать о сближении как можно больше. Этим процессом, конечно, я не смогу управлять ни при каких условиях, в лучшем случае мы с Багратиони попытаемся его притормозить».

– Я дам вам рекомендации, – помолчав, сказал Гесс. – У меня в Британии есть добрые знакомые, которые помогут вам оказаться в хорошем обществе. Но это дело будущего. А пока скажите Венсу, что с ним хотел бы встретиться герр Вольтат, уполномоченный… Впрочем, не нужно говорить пока, кем и на что уполномочен Вольтат. Достаточно сказать, что он человек из Министерства экономики.

– Если Венс пойдет нам навстречу, я должен просить ввести и меня в круг более влиятельных лиц, не так ли, господин рейхсминистр?

Гесс одобрительно кивнул:

– Разумеется. Но не будьте слишком настойчивы. Англичане не должны думать, что в подобных контактах мы нуждаемся больше, чем они.

«Удивительно, – подумал Дорн, – мнения рейхсминистра и пиллавского гауляйтера Банге совпадают. Или оно настолько давно выработано, что уже стало партийной установкой?»

– Но существуют, – продолжал Гесс, – и противники нашего сближения. Они непременно найдут и своих посредников, чтобы сорвать наши планы. Кто станет ими? Монархисты? Клерикалы? Откуда они придут, можно предположить. Из Польши, из Чехии, из Австрии – оттуда, где нас сегодня боятся. И они будут бояться еще больше, если их традиционный защитник, Великобритания, возьмет нашу сторону.

– Я понимаю вас, господин рейхсминистр…

– Значит, Дорн, вы поняли, что входит в вашу задачу. Да, нейтрализация этих людей и их действий. Как вы станете выполнять задание, дело ваше. Метод убеждения, перевербовки? Пожалуйста… Компрометация? Ради бога… Я могу вас кое в чем сориентировать. Но прежде ответьте, кто у вас есть в Польше, в Австрии, в Чехии?

– В Вену назначен Фриц Дост, мы давно работаем вместе, я могу на него положиться. В свое время в Лондоне я познакомился с советником нашего посольства в Варшаве фон Шелией, оказывал ему некоторые услуги, надеюсь, он о них не забыл. – Дорн назвал имя фон Шелии не случайно, теперь можно будет объяснить, почему он, Дорн, выходит на аккредитованного в Польше дипломата из баронского рода: с санкции рейхсминистра Гесса, а потом, когда связь между ним и фон Шелией отладится, можно будет говорить – по заданию рейхсминистра Гесса. Но назвать по тем же соображениям имя доктора Гофмана Дорн счел нецелесообразным. Гесс наверняка будет проверять, и если ему будут понятны контакты Дорна с бароном-дипломатом, то сохранившиеся отношения Дорна – офицера СД с бежавшим из-под стражи антифашистом вызовут вопросы. – К сожалению, в Чехословакии мне опереться не на кого.

– Плохо, – ответил Гесс – Ищите людей в Праге. Потому что одним из вероятных провокаторов станет друг президента Бенеша профессор Карлова университета Дворник – он теолог или теософ, но суть не в том. Мало того, что ему доверяет Бенеш… У Дворника учился Шушниг, да-да, Курт Шушниг, австрийский канцлер. Дворник будет представлять интересы обоих пигмеев… За Австрию и Чехию может хлопотать и принц Гогенлоэ – нам пока неясна его позиция. Но мы знаем о его отношениях с Ванситартом. Вы получите черновой материал – записи бесед Ванситарта и Гогенлоэ, но уже вам делать выводы, чью сторону держит принц. Учтите, он крайне хитер и увертлив. Он нужен нам как совершенно наш человек, поэтому важно определиться с ним. Если же он отшатнется… – Гесс гневно свел густые брови. – А для фон Шелии у вас тоже найдется дело. Запомните такое имя – генерал Бургхарт. Начав разрабатывать контакты поляков и англичан, направленные против нас, вы безусловно придете к генералу. Он не подчинен даже Лиге наций, он вне влияний. Влияет на Бургхарта только сам Бургхарт. Кстати, – продолжил Гесс с язвительным смешком, – он бывший муж нынешней жены полковника Бека. И как то ни парадоксально, бывает у Беков в доме, там его дочь, что не мешает пребывать Бекам и Бургхарту в отличных отношениях. У поляков даже появился анекдот: «Один офицер спрашивает другого: "Где ты будешь встречать рождество?" Тот отвечает: "У себя дома". – "И много у вас ожидается гостей?" – "Да нет, только свои: будет моя жена, жених моей жены, моя невеста, муж моей невесты и жена жениха моей жены"», – Гесс заливисто расхохотался.

XXVI

С Принцальбертштрассе Дорн направился на международный почтамт. Писем ему не было. И вдруг он почувствовал, что выбит из колеи. Встреча с Гессом ошеломила, задание, пока не до конца ясное, вселило в него беспокойство. И он почувствовал, как ему не хватает сейчас милой эпистолярной болтовни мисс Нины. Неужели ее письма заняли такое большое место в его жизни? Какой интересный человечек проглядывает сквозь ее письма! Тонкий, живой, наблюдательный! Умный и деликатный. «Видимо, не может душа долго терпеть холодную пустоту, – думал он с грустью и нежностью. – Я избегал женщин… Но появилась она. И помимо собственной воли… Слаб я, однако, слаб. Эгоистичен. Не хочу оставаться сильным. Не хочу лишать себя радости. И время сейчас другое, мое положение стало прочнее, а Нина далеко от всевидящих глаз гестапо, чтобы бояться за последствия наших встреч», – Дорну очень хотелось быть спокойным и за себя, и за Нину, очень хотелось предполагать, что еще не один год он будет посылать ей письма и наслаждаться ее обществом – она так молода, к чему ей торопиться замуж, а сам он уж не так молод, чтобы годиться в женихи.

Дорн купил конверт и несколько листков почтовой бумаги. Прежде всего составил шифровку для Багратиони. «Красный князь Гиви» и Центр узнают, что Дорн был принят Гессом и получил «добро» на посредничество между Венсом и имперской промышленной группой, с немецкой стороны ее будет представлять видный чиновник Министерства экономики Вольтат, что Дорну поручено выявить контакты представителей Польши, Чехословакии и Австрии с противниками англо-германского сближения в Великобритании, предложено при этом обратить особое внимание на деятельность профессора Дворника, принца Гогенлоэ и генерала Бургхарта.

Письмо Нине он писал долго, подыскивал слова, боясь сбиться со светского на сердечный тон.

Как в былые дни, к себе, на свою берлинскую квартиру, шел через парк. Когда позади остались городок аттракционов, танцзал и пруд с лодочной станцией, когда нашел привычную тропинку к старой боковой калитке, накатила тоска. Хотя, как прежде, не возник приносящий боль образ Лоры, с которой он так часто здесь бродил. Неужели он забыл ее? Нет… Осталось благоговение перед ее памятью, осталась благодарность, ведь это Лора согрела самые одинокие годы его жизни, помогла обрести себя. «Печаль моя светла…» – вспомнился Пушкин.

На улице Дорна ждал Дост – изрядно навеселе. День выдался прохладный, но Дост был без шинели. На черном кителе висел крест – новенький и блестящий.

– Наконец-то… – с ноткой облегчения проговорил Дост, подойдя к Роберту почти вплотную. – А я боялся, ты не придешь. Сразу… ту-ту… Значит, ты летишь тем самолетом, что мы летели на Хитроу… Сколько лет прошло! И приходится расставаться… Жаль. Да! Я дал твой адрес, уж ты не сердись. К нам придут гости. Макс Боу… Он теперь не просто Макс, а гауптштурмфюрер Боу – всем стоять смирно!

«Только этого не хватало», – расстроился Дорн. Впрочем, с Боу не грех повидаться, если брать по крупному счету. Этому человеку Дорн обязан жизнью. Каков он теперь, этот крестьянский сын? Гауптштурмфюрер…

– Я прошелся по старым местам… В «Тюльпане» – тьфу… Не ходи туда. Это не кабаре, а… – Дост выругался. – Превратился в паршивую забегаловку…

– «Тюльпан» таким и был, – усмехнулся Дорн. – Это ты слегка пообтесался…

– И все благодаря тебе, только благодаря тебе, дорогой ты мой Роберт…

Дост споткнулся, с трудом удерживая равновесие, и Дорну пришлось взять его под руку.

– Я сегодня был в том ресторане… Помнишь? У Бранденбургских ворот? Там мы еще с твоим дядькой из Пиллау… И Карлом… И с Максом… Слушай, давай туда сейчас сходим, а к вечеру, к приходу Макса, вернемся… Там так хорошо… А какая кухня!

– Тебя туда не пустят, ты слишком пьян, – Дорну опять пришлось поддержать Фрица.

– Ну и что? Я там Новый год встречал, меня там запомнили… Я тебе говорил, с кем я встречал Новый год? С Евой Тиссен… Но она – все… Порядочная фрау… Я нашел тот магазинчик, но она там больше не работает. – Дорн прибавил шагу, чтобы не позориться на улице с этим непотребным пьяницей при мундире и кресте. Дост едва поспевал за ним. – Все. Получила брачную премию, и теперь ей можно три года не работать, только детей рожать для нации. Говорят, уехала в Заксенхаузен. Там ее супруг… шарфюрер, надзирателем. А за ней, интересно, он тоже надзирает? Как ты думаешь, она рассказала ему, чем занималась прежде?

Дорн достал ключ, открыл подъезд и торопливо затолкал туда Доста – лишь бы хозяйка не увидела, какого гостя он ведет к себе. Хозяйка крайне дорожит респектабельностью своего дома.

Дост как был в пыльном кителе с новеньким крестом, так и завалился на тахту. Дорн посмотрел на него и подумал, что нет, не пообтесался рыжий Фриц, налет лондонского лоска мгновенно сошел с него, стоило лишь оказаться в привычной берлинской обстановке, тут же всплыли старые замашки, когда вечер без изрядной дозы шнапса им с Хорстом Весселем казался пропавшим.

Дорн оставил спящего Фрица, пошел на кухню вскипятить воду для кофе и принялся просматривать купленные в парковом киоске газеты и журналы. Первое, что бросилось в глаза, – немецкие газеты либо обходили молчанием важные международные вопросы, либо подавали их как события незначительные для жизни германской нации. «Что же тогда значительно? – спросил себя Дорн, открывая очередную газету. – Так… Трудовой фронт кичится ликвидацией безработицы. Конечно, массам не объясняют, что пик мирового экономического кризиса уже миновал, и только поэтому безработица достигла обычного в условиях буржуазного государства уровня. К тому же молодежь распределена по трудовым лагерям, не пополняет списка безработных. "Выравнивание" заработной платы… Неужели не понятно, что "выравнивание", по существу, обернулось повсеместным снижением заработков? "Евреи – национальное несчастье Германии! Они захватили капитал, принадлежащий немцам!" – вот так и отвлекается неискушенный в политике средний трудяга от мысли, что за его счет богатеют юнкеры, банкиры и промышленники. А еврейские погромы – прекрасная тренировка для будущего физического уничтожения других народов, для захвата их собственности по "праву расы господ". "Кто-то считает социализм самым прогрессивным строем? Действительно… Но разве у нас не социализм? У нас самый действенный, самый продуманный немецкий социализм – национал-социализм. Если пока некоторым слоям нашего общества плохо живется, так ведь причина лежит на поверхности: велика плотность населения, не хватает территории и природных богатств, необходимо получить для каждого немца много воздуха и много земли – просто так никто не отдаст, придется забирать силой" – вот какова доктрина, вот каковы пропагандистские приемы… Кто разобьет это людоедское словоблудие? Кому удастся это? В страшных условиях тоталитаризма, когда любое возражение карается смертью?» – спрашивал себя Дорн и не находил ответа.

Раздался звонок в дверь. Вполне корректный звонок. Дорн решил, что это заглянула домовладелица. Макс Боу, помнится, звонки игнорировал, по деревенской привычке стучал в дверь сапогом. Но это был именно Макс Боу. Дорн с трудом узнал в толстом, крепком гауптштурмфюрере прежнего добродушного сельского парня. В руках Макса красовалась увитая стеклянной лозой фирменная бутылка шампанского «Иоахим Риббентроп».

Боу держался степенно, солидно, ел аккуратно, мало, разборчиво, шампанское пригубливал из приличия. От коньяка, выставленного Дорном, отказался вообще.

Дост с удивлением смотрел на него:

– Макс, печень? – спросил озабоченно.

Боу усмехнулся:

– Пока здоров. Но… Перегрузки по службе огромные. Если еще и закладывать… Берегу силы. И Анна, жена, не в претензии, – ответил Боу, размышляя над тем, за что это Дорну присвоен чин, который он сам, при его-то нагрузках, носит уже второй год, и перспектива повышения пока не просматривается.

– Значит, ты женат, – с улыбкой сказал Дорн. – Мы же ничего о тебе не знаем, с тех пор как…

Боу кивнул и посмотрел многозначительно, он явно не хотел вспоминать ту их последнюю встречу в 1934 году, когда Макс Боу, тогда шарфюрер СС, тайно оставил в автобусе, помог бежать привезенному на расстрел Роберту Дорну исключительно из старых товарищеских чувств, ведь служили же вместе в отряде Хорста Весселя. Сейчас преуспевающий гауптштурмфюрер СС Макс Боу не только не хотел ничего вспоминать, но явно опасался, как бы об этом не узнал Фриц.

– Да, женился, – поспешно ответил Боу. – Тесть человек самостоятельный. Хозяин наследственного двора, двенадцать с половиной гектаров у него. Анна – старшая дочь, получит весь двор в наследство. Фюрер же запретил делить крупные крестьянские хозяйства между детьми. Все пойдет Анне. А я к тому времени, – Макс выразительно подмигнул, – в отставку выйду, где-нибудь в Крыму или на Украине куплю поместье, летом – там, зимой – здесь… Такие вот перспективы. Ради того и живу, – Дорн похолодел: об Украине как о Бремене? Уже? Не рано ли? Не слишком ли смело?

– А мать Анны знахарка, – пояснил Боу дальше. – Недавно диплом получила.

Фриц рассмеялся:

– Не поздновато ли учиться твоей тещеньке?

Боу ответил невозмутимо:

– Она всю жизнь лечит. Просто теперь для врачей-самоучек введены специальные дипломы. Коль человек чувствует в себе призвание к лечению природой, его надо поощрять. И фюрер поощряет. А зачем таким людям высшее образование? Наукой с толку сбиваться?

Фриц все смеялся:

– А вот наш Роберт так не считает. В Лондоне в экономическую школу пристроился. Платит за учебу. И правильно, случись чего… Один я… Плакали мои три года на юридическом факультете. Все забыл. И что я буду делать, если напортачу, Лей со службы прогонит?

– Напрасно волнуешься, – покровительственно отозвался Боу, – в вермахт пойдешь. Звания-то не лишат. Так в армии сразу майора получишь. Тем более ты награжден крестом. – Боу всегда отличала практическая сметка. – А что юридический ты бросил, ну и ладно. Законы теперь все новые, ты их не учил, а потом… – он выразительно махнул рукой, – от интеллигенции весь вред. Ей богу! Когда я слышу слово «интеллигент», у меня палец сам к спусковому крючку тянется… Сейчас с попами мучаюсь, – Боу сокрушенно вздохнул.

– С попами? – Дост с трудом оторвался от бокала. – Они-то чего тебе?…

– Вот тоже! – Макс заговорил о более его волнующем. – Уехал в Дюссельдорф, ну, по делу попов, и на тебе – жена на Трудовом фронте. Стоило отлучиться – и пожалуйста… Она же молодая, двадцати нет, а всех, кому нет двадцати, кто не получал брачную премию, гребут. Но ведь какая ей могла быть брачная премия, я ж ее не от станка взял – от мамы с папой… Пошел, разобрался, даже не извинились, свиньи… Работаешь, работаешь, а тебе такой кукиш…

– Зачем ты ездил в Дюссельдорф, Макс? – спросил Дорн. – Давно не был дома, все интересно. Расскажи.

– А ты давай возвращайся, нечего служить шведскому империализму. Закрывай лесопилку, будем тут дело ставить. А что? Та же лесопилка… Ты, я, тесть…

– Да видишь ли, Макс, ведь мы с Фрицем в командировке. Только в Лондоне, а не в Дюссельдорфе, – ответил Дорн.

Боу покосился на Доста. Вот тоска! Дост – разгильдяй, выпивоха, а крест получил. За что? За легкую жизнь за границей. Посмотрел бы он, как с людей кожу сдирают, как их кипятком обваривают, как бабам и подросткам головы рубят, тоже бы пить бросил, чтобы по пьянке лишнего не брякнуть или не рассопливиться. Ведь страшно это, особенно без привычки, на первых порах. В том же Дюссельдорфе…

– В Дюссельдорфе бастуют, – нехотя ответил Боу. – Вот и приходится нам не по Лондону гулять, а по… Гм… Двести тысяч одних листовок… Мои солдаты их прямо в огонь! Вместе с распространителями.

– Ты полегче… – брезгливо дернулся Дост. – От таких застольных бесед и стошнить может…

– А ты не пей. Спрашивали – слушайте. Бастуют, конечно, не только в Дюссельдорфе. И в Руре, и в Эссене, и в Тюрингии… В Баварии поспокойнее, там заводов меньше, – тон у Боу был самый заурядный. – Честно говоря, у нас людей не хватает. Поэтому я так и продвигаюсь, – он горделиво приподнял плечо с погоном. – Уж и полиция, и мы… Сотнями отправляем… И не евреев уже, а арийцев, немцев, нормальных вроде людей! Но ничего, ничего… Как ребенка учат? Раз сказал отец, два сказал. Не понял, паршивец? – отец выпорол. Выпорол раз, выпорол два. Потом – шелковый. Так и тут… Говорим. Доктор Геббельс работает. Не понимают? Значит, пороть приходится. На то и мы. Когда-нибудь станут шелковые. Вот тогда, да если еще пространством разживемся, все поймут, почувствуют, как прав фюрер. Тогда все будут довольны. Сейчас вот молодых католиков вместе с капелланом Россе пороть приходилось – в прямом смысле. Вместе с коммунистами трудовые лагеря гитлерюгенда разлагали… сволочи. Сейчас их чуть подлатают в больницах – мы ж как работаем – и открытым процессом – к гильотине…

– Просил, полегче, – повторил Дост. – Давайте поговорим о погоде. Не кажется ли вам, сэр, что скоро пойдет дождь? – зафиглярничал. – Нет, сэр, кажется, будет солнце…

А Дорн думал, что, несмотря ни на что, вопреки всему, германский народ не сломить, не может он слепо и молча покориться грязной кровавой силе… Значит, есть надежда, есть в этой ночи проблеск будущей зари…