Текст книги "Сиамские близнецы"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Лариса Захарова, Владимир Сиренко.
Сиамские близнецы.
Повесть

I

Разноцветные огоньки в витринах и на елках, рядом с ними – степенные Санта-Клаусы с доброжелательными гуттаперчевыми физиономиями. Они же на улице, в толпе: суетливые, в истертых шубах, при ватных бородах, торгуют с лотков новогодней мишурой. Берлин ждет новый, 1936 год.

Вчера Фриц Дост шел по Лондону, тоже видел и светящиеся гирлянды, и торговцев в обличье святого Николаса – та же ватная борода… «И все же там все было иное», – думал Дост. Ибо в гостях хорошо, а дома лучше. И уличная толпа разговаривает! Общается, шумит!… Вот откуда настоящее праздничное настроение! Британцы идут по улице, как одинокие фрегаты, друг друга в упор не видят, а если процедят что-то сквозь зубы, так надо иметь слух Карузо, чтобы расслышать! Да и Рождество у них скучное на этот раз – со дня на день ждут кончины Его Величества короля Георга. Веселиться вроде не совсем прилично. А уж до приличий британцы охочи.

Дост свернул к Принцальбертштрассе, в глаза бросилась витрина с празднично накрытым столом. Муляж, разумеется, но завлекательный – ишь какой розовый поросеночек! Свечки горят, пирог маслом так и сочится. Хорошо бы, конечно, встретить Новый год в Берлине, но с кем? Не с Максом же Боу! Да и где бывшего штурмовика теперь искать? А больше из старых друзей на этом свете уж никого и нет. Только Роберт Дорн, а он остался в Лондоне.

Фриц Дост еще раз взглянул на витрину и решил зайти в магазинчик. Времени у него было достаточно, штандартенфюрер Лей назначил встречу на шесть вечера, но ранние зимние сумерки обманчиво выманили на улицу. От полок с товаром к посетителю обернулась продавщица. Ее глаза расширились, выщипанные по моде бровки поднялись, и она ахнула:

– Фриц! Какими судьбами?!

Дост оторопело смотрел на девушку – это же Ева Тиссен!

– Ты что тут делаешь? – удивленно спросил он.

– Работаю, – пожала плечиками, разве не ясно, что можно делать, стоя за прилавком?

– А… – покачал Фриц рыжей головой. Он никак не мог освоиться с мыслью, что Ева – работает, Ева – продавщица. – Это как же у тебя получилось?

Она опять пожала плечиками – на сей раз выразив возмущение:

– Трудовая повинность. Будто это новость!

– Я давно не был в Берлине, – поспешно ответил Фриц.

– Ну а мне деваться некуда. Добрые люди помогли устроиться хотя бы сюда. Иначе – конвейер. Ты представляешь меня у конвейера? Моя подруга Роза, помнишь, она была танцовщицей в «Тюльпане», так она на военном заводе. Ничего не захочешь! Грохот, вонь… Мне повезло.

– Как ты живешь? – Фрица это мало интересовало, но надо же поддерживать разговор, а на английский манер спрашивать первым делом о погоде уже так надоело…

– Одна, – в синевато-серых, с ржавчинкой глазах Евы появилась откровенная тоска. – Ну а ты, сразу видно, процветаешь. Ишь какой франт! И не узнать… Видно, где-то разбогател…

Ева спохватилась – коль разбогател, так это же не просто рыжий Фриц, это выгодный клиент!

– Что ты хотел бы купить?

– Что предложишь? – Фриц рассеянно окинул взглядом полки. – Еда меня пока не интересует. Перекусил не так давно.

– Сейчас все что-то покупают, подарки, сувениры… – Ева предлагала товары подороже. – Если для женщины, вот, отличная французская косметика. Для мужчины – например, бумажник, новогодние игральные карты, в футляре ручной работы, для семейной пары – статуэтки, саксонский фарфор или… Вот посмотри. Богемское стекло, комплект рюмок. А к ним – бутылочка венгерского вина. Цена тебе наверняка доступна.

– Ишь ты, кто бы мог подумать… Какая ты была, – неожиданно бросил Фриц. – Теперь-то как заправская.

Ева вдруг сникла:

– С виду не скажешь, что ты все такой же.

Дост неожиданно почувствовал себя виноватым перед ней. Действительно, времена меняются. Бойкая проститутка, некогда приписанная к району Восточного вокзала, превратилась в маленькую продавщицу.

– Пожалуй, и взял бы флакон хороших духов. Лучше французских.

Ева отчего-то тяжко вздохнула, быстро выложила на прилавок нарядную коробочку. Вопросительно глянула. Дост кивнул:

– Надеюсь, они стоят этих денег? – Фриц достал бумажник, протянул Еве новенькие хрустящие купюры.

Ева опять удивилась – Фриц платит, не торгуясь. Нет, что-то происходит в этом мире… необычное… Она ловко обвила коробочку шелковой лентой, завязала красивый бант:

– Прошу!

Дост не спеша положил покупку в широкий накладной карман пальто, глянул на часы – времени в запасе было еще достаточно, а главное, он понял, что, кажется, не придется одному куковать в новогоднюю ночь.

– Когда закрывается твое заведение?

– В десять. У нас предпраздничная торговля.

– Ну и отлично, – Фриц перевел дыхание. – Меня это время вполне устроит. Я буду в половине одиннадцатого у Бранденбургских ворот. Там есть отличный ресторан, – он вдруг вспомнил давние дни, когда они все еще были вместе и он впервые попал с Робертом, Карлом, Максом и каким-то родственником Дорна в «Хижину охотника» – шикарный дорогой ресторан. – Если у тебя, Ева, нет других вариантов встретить праздник…

Ева усмехнулась.

– Нам есть что вспомнить, – он подмигнул ей и, не прощаясь, толкнул входную дверь.

Уличные часы показывали без четверти шесть. Дост прибавил шагу.

II

Дост разглядывал своего патрона – заместителя начальника отдела зарубежной агентуры СД штандартенфюрера СС Генриха Лея. Не только маленькой и одинокой Еве прошедшие годы не пошли на пользу, благополучный Лей тоже сдал. Морщины, седина… «Когда сам смотришь в зеркало, видишь только собственную физиономию, и никаких следов времени на ней, от привычки к самому себе, – подумал Дост, – но стоит повнимательнее вглядеться в другого, и ясно, что и ты постарел. Жаль».

– Хайль Гитлер! – вскинул руку Дост.

– Хайль Гитлер! – вскинул руку Лей.

«Будто две собаки, которые обнюхиваются при встрече», – вдруг подумал Фриц и тут же одернул себя. Сказываются и длительная отлучка, и новая привычка к английскому индивидуализму. Лондонские джентльмены никогда не приветствуют друг друга одной и той же фразой. Один скажет: «Добрый вечер, мистер такой-то». Второй отзовется: «Чудесный вечер сегодня, не правда ли, сэр?»

Фриц сел, переждав, когда Лей устроится за своим рабочим столом.

– Что ж, – начал Лей, – рад вас видеть, Фриц… Простите, – Лей фиглярски улыбнулся. – Рад видеть вас, барон… Ну, как вы там поживаете с Дорном, не застоялись в яслях «Лиги»? Пора вам и на простор.

Лей тоже разглядывал Доста. Полтора года за границей изрядно преобразили его. Хорошо сшитый костюм сидел прекрасно и шел ему больше, чем коричневая рубашка штурмовика. Рыжие волосы ухоженно блестят и лежат вполне элегантно. Зеркального блеска ботинки. Легкий запах дорогого одеколона. Лей подумал, что он сам пользуется более дешевой парфюмерией. И почему это считается непартийным пользоваться французским кремом для бритья, французским одеколоном, французским мылом? Ответа на этот вопрос у Лея не было. Был только осадок легкого сожаления. Дост тоже член партии, но ему – можно… И все потому, что не сидит в центральном аппарате.

Лей посмотрел на идеальную стрелку брюк Доста и спросил:

– Фриц, вы умеете лазить по мокрым крышам?

Дост пожал плечами:

– Это умеет каждый темпельгофский мальчишка. Я ведь рос в пригородах Берлина. Надеюсь, квалификацию за двадцать лет не растерял. Я должен одолеть крышу Тауэра, парламента, Вестминстера, Букингемского дворца?

– Крышу Форин офис. Но это шутка, как вы понимаете, Фриц. Впрочем, в ней может оказаться доля правды. – Лей задумался. – Сегодня я был у Лаллингера. Он очень интересуется, чем дышит английский министр иностранных дел Антони Иден.

Дост крякнул:

– Я этому джентльмену не представлен. Дорн, кажется, тоже.

Лей внимательно посмотрел на Доста и продолжил:

– Тем не менее вам с Дорном следует выяснить, что думает Иден об отношениях Германии и Франции, Германии и Австрии, Германии и Великобритании. По нашим данным, Иден готовит некий секретный документ… – и тут Лей вспомнил свой недавний разговор с Риббентропом, тот сказал о фон Хеше, что он, наверное, австрияк, но тщательно это скрывает. «Конечно, – подумал Лей, – иначе откуда эта чрезмерная светскость, откуда этот образ жизни, эта расточительность? Они не должны быть свойственны послу растоптанной страны. Посол растоптанной страны должен быть скромнее. Посол страны, входящей в новую эру, тоже должен быть скромным и щепетильным в личной жизни, должен все отдавать идее, а фон Хеш отдается удовольствиям плоти. Если на его месте окажется Риббентроп… А может быть, не думая много, указания Риббентропа передать Досту?»

– Так вот, – продолжил Лей тем же скучным тоном, каким обычно разговаривал с Лаллингером – начальником отдела зарубежной агентуры СД и своим непосредственным руководителем, – чтобы узнать все это, как решили наши патроны, вам с Дорном необходимо заполучить оригинал этого документа Идена. Завтра вас подробно проинструктирует Лаллингер. Очевидно, он предложит несколько вариантов осуществления операции, которую закодировали как «Сиамские близнецы». Я сам ничего путного пока не придумал – если только подкупить уголовников и попросить их ограбить министра. Так что, возможно, вам, Фриц, и пригодится умение балансировать на краю мокрой крыши.

– Почему именно мокрой? – недоуменно спросил Дост.

– Лондон же… Туман, сырость…

– Лето у них хорошее, – вяло отреагировал Дост. – Если бы я был сотрудником посольства, то, вероятно, мог бы найти способы поинтересоваться секретным досье.

Лей спросил с легкой усмешкой:

– А вы уверены, что посол фон Хеш захочет взять вас на службу? – и подумал: «Конечно, вслух о таких вещах не распространяются, но можно не сомневаться, с этим заданием Фриц справится. Не зря же он ходил в подручных у Хорста Весселя. А если посулить, что Риббентроп потом одарит его дипломатическим рангом…»

– Если фон Хешу прикажет СД, он никуда не денется, – твердо проговорил Дост.

– Пока фон Хеш подчиняется не СД, а Нейрату, а я влияния на министра иностранных дел не имею. Но у вас, дорогой Фриц, тем не менее есть возможность стать дипломатом. Но об этом потом. А сейчас о деле. «Сиамские близнецы» предполагают крайне четкую координацию действий между вами и Дорном, осуществление взаимного прикрытия, точность в распределении ролей в зависимости от реальных возможностей каждого из вас. Как Дорн работает?

– Нормально, – ответил Дост, силясь вникнуть в сущность задания. – Не манкирует. Он же работает с бывшими врангелевцами, особенно с теми, кто в эмиграции ползал по самому дну, был в Галлиполийском лагере, служил в иностранных легионах, а с ними трудно. У них ностальгический патриотизм.

– С кем Дорн проводит свободное время?

– Со мной, – засмеялся Дост. – В свете ваших указаний я не даю ему отдыхать от своей персоны.

– Есть такой журналист, англичанин, О'Брайн. Дорн в контакте с ним?

– У Дорна голова идет кругом от деловых контактов и отдел по «Лиге». По-моему, с О'Брайном он не встречается, – сказал Дост и задумался.

Фриц вспомнил то летнее утро 1934 года, когда самолет, на котором он и Роберт Дорн летели из Берлина, приземлился в лондонском аэропорту. Они устали, изрядно проголодались. Получив у таможенника свои документы и вещи, сразу направились в паб. Уселись за столик, подозвали официанта, и в тот момент, когда перед ними уже . стоял темный шотландский эль, к их столику подошли О'Брайн и этот американец Пойнт – будто явились, чтобы встретить.

– Хэлло, Дорн! – разыграл удивление англичанин. – А мы с Джеком уже решили, что ты лижешь адские сковородки. Каким континентальным ветром занесло тебя к нам?

– Он хочет извиниться перед Его Величеством за хамство доктора Геббельса, – пошутил американец, видно вспомнив ту речь рейхсминистра пропаганды, когда он послал к черту глав великих европейских держав после «ночи длинных ножей», как теперь называют события, покончившие с Рэмом и штурмовиками.

Дост при этом бросил на Пойнта такой взгляд, что Дорн поспешил представить их друг другу.

Весь тот день О'Брайн не отходил от Дорна. Он и квартиру им обоим помог найти, потом еще немного помогал с устройством. И вдруг исчез с горизонта.

Фриц Дост исподлобья взглянул на Лея: никак успокоиться не может, сыщик, он и есть сыщик. Дост, конечно, принимал Лея как шефа, куда деваться, но брезгливость к нему, бывшей полицейской ищейке, инспектору криминальной полиции, преодолеть в себе не мог. «Ни на кого Дорн не работает, ни на англичан, ни на шведов, я бы давно это заметил», – подумал Дост и сказал:

– Дорн такой, каким я его знал всегда, то есть с двадцать девятого года.

«Сколько же можно копаться в этой истории! – сетовал Дост. – Если бы был жив Хорст Вессель! Он не позволил бы этой веймарской собаке помыкать мной. – И вдруг пронзила горькая мысль: не случись того несчастья, не убей Весселя в пьяной драке сутенер Али Хонер, выжил бы нынешний нацгерой в "ночь длинных ножей"? Да и сам Фриц выжил бы? Нет, вряд ли, слишком хорошо их обоих знали в СА. – Но вдруг Хорст уцелел бы? Был бы он сейчас генералом? И что тогда мог получить я? – спрашивал себя Дост. – Наверняка не ниже полковника. А эти черви держат меня в роли пятнадцатого шпиона при вонючей "Лиге" по борьбе с большевизмом, которая давно никому не нужна, на которую давно никто не делает серьезной политической ставки. А теперь еще хотят, чтобы я лазил по крышам! Я что, с их точки зрения, не полноценный немец? Почему Лей постоянно позволяет со мной пренебрежительный тон? А ведь я мог бы занять определенный пост в Восточном секторе управления, я же прекрасно знаю русский язык. Почему же, когда мы стали силой, меня отлучили? Какая дикая ирония! Стремиться возвыситься любой ценой, жизнь на это класть, а в итоге…» – Дост тяжело вздохнул, сумрачно глядя на Лея, и тот никак не мог понять, что его тяжкий взгляд означает. Дост сомневается в своих возможностях? Не верит в успех операции? Думает, как от нее избавиться? Ну что ж, тогда придется его предупредить. Лей подумал, что в былые времена Дост, чтобы обратить на себя внимание начальства, пошел бы на все. В том числе и на подделку.

– Кстати, Фриц, вы никогда не были в техническом секторе нашего управления? – спросил Лей.

Дост недоуменно посмотрел на него. Штандартенфюрер разве забыл, что Доста и Дорна отправили в Лондон больше года назад, до того, как образовалась техслужба. Прежде о ней и речи не было, любой мясник из бывших штурмовиков, если хоть как-то отличает телефонный кабель от радиорелейной линии, мог установить аппаратуру подслушивания.

«А в принципе, – прикинул Дост, – это шанс. Выполни я это странное задание, заработаю и орден, и чин, а возможно, и повышение. Прощай тогда, клоповник "Лиги"!»

– Фриц, – сказал Лей, – я сейчас познакомлю вас с одним молодым человеком, очень способным. Он неплохо знает Великобританию, возможно, даст вам пару дельных советов по поводу проникновения в Форин-офис. Его зовут Альфред Науджокс. Он умеет подделать любой почерк и любой документ. Но и сам может отличить самую искусную подделку от оригинала. Имейте это в виду.

Дост пошел знакомиться с герром Науджоксом с некоторой опаской – понял, что предупрежден строжайшим образом. «Фамилия у этого умельца странная, – думал Дост, – не англичанин ли он? Вот сам бы и доставал досье… Зачем мне его советы? Подпись Идена я все равно подделать не смогу. Но с другой стороны, что я вообще должен делать?»

После встречи с Науджоксом Дост понял, что начальство (и, судя по всему, высокое) интересует только оригинал документа. И еще. Если поможет бог и дело пойдет, Дорну надо отвести в нем второстепенную роль, чтобы самому собрать все лавры. В конце концов у Дорна есть лесозавод. И хватит с него.

III

Письмо от Ингрид пришло как раз в день смерти короля Георга, 20 января. Начало отсчет другое время. Для британцев – эпоха Эдуарда. Для Дорна… Как бы ни было, он предчувствовал перемены. Тем более он всегда подозревал о существовании всеобщей связи событий и явлений. Вот, пожалуйста! Стоило Досту уехать в Берлин, как пришло письмо от Ингрид. То самое, которое он уже отчаялся дождаться от нее, хотя она писала регулярно, дважды в месяц. Сообщала о новостях Стурлиена, о делах на фабрике, о ценах на лес, о приобретении нового оборудования, порой передавала поклоны от общих знакомых – и только. А в этом письме Ингрид спросила: «Что вы привезли из Берлина?» Вот он, их старый пароль. Теперь нужно ждать связника. Но Ингрид почему-то не указывала, куда он придет. Значит, одна из трех старых явок. Месяц, день, время известны точно – зашифрованы в дате отправки письма.

«Из трех явок связник, скорее всего, выберет ресторанчик неподалеку от аббатства, – предположил Дорн. – Я бы по крайней мере в такой день, как сегодня, пошел бы туда, куда стремится весь Лондон, все королевство. Тем более в пабе на Баттерси, где обычно собираются украинские эмигранты, мы уже встречались», – Дорн был абсолютно уверен, что Центр снова отправил к нему на связь того седоусого, похожего на украинца крепыша, что приходил полтора года назад, когда Москва наконец откликнулась… Это было странное свидание.

«Центр направил вас в Берлин, но Берлин направил в Лондон, – усмехался связник, будто его это веселило. – Конечно, вы не виноваты. Так распорядилась жизнь, а в нашем деле терпение не последнее дело. Ясно, англичане понимают, два офицера СД явились не на пломпудинг в день святого Эндрю. Англичанам, конечно, любопытно, что вы у них хотите найти. Легенда о спасшихся штурмовиках устраивает их до поры до времени. Будьте бдительны. Будьте осторожны», – и ни задания, ни нового шифра, ни надежной связи – ничего, будто Центр больше не нуждался в Дорне. Правда, шифровку со списком членов Русской фашистской партии, запросивших репатриационную визу, связник тогда взял. Нельзя же допустить, чтобы вместе с честными людьми на Родину попали диверсанты, слушатели школы белогвардейской «Лиги по борьбе с III Интернационалом». А потом тянулись мучительные полтора года, нелепые, пустые восемнадцать месяцев, и порой уже казалось, Родина потеряна навсегда. Тем более события дома настораживали…

В Германии Дорн выполнил все, что было ему поручено в 1929 году Берзиным и его заместителем Павлом Сергеевичем Демидовым. Внедрился. Стал офицером СД, чудом уцелев в «ночь длинных ножей», когда спас старый приятель. Даже был оправдан после провала Кляйна и Лоры. И неужели после всего этого потерял доверие Центра?

Дорн понимал природу этого противоречия. Старался поменьше думать об этом, старался поменьше вспоминать. Сегодня же с замиранием сердца ждал связника. Уже в десять он был на набережной Виктории. Толпа, устремившаяся к Вестминстерскому аббатству, двигалась церемонно, скорбно, неторопливо. Проститься с королем Георгом V шли лондонцы, валлийцы, ирландцы, жители Манчестера, Аскота, Эппинга, всех графств Соединенного Королевства, шли канадцы и австралийцы – король умер! Георг царствовал четверть века, целые поколения привыкли к Георгу V как к олицетворению британской государственности, как привыкают к самому себе, к собственному дому, – и вот король умер! Окаймленные траурным крепом флаги на улицах были приспущены, в парках прекращены новогодние гуляния – умер король! Слезы искренние, слезы неискренние, отсутствие слез, любопытство.

Дорн вместе с толпой вошел под своды Вестминстера, он тоже шел проститься с королем, хотя не скорбел о нем. «Любопытно было бы узнать, – думал он, оглядывая из-под ресниц замкнутые и чопорные от сознания особой значимости события лица тех, кто двигался рядом, – что бы подумали обо мне мои лондонские знакомые, столкнись мы под этими сводами? Удивились бы, что я пришел к их королю? Пожалуй, отметили бы, что этот немец достаточно воспитан, чтобы уважать страну, которая его приютила после той кровавой резни, когда погибло больше тысячи честолюбивых германцев, легкомысленно доверившихся Гитлеру. Разве возможно подобное в Англии, даже безбожник Кромвель себе не позволял, даже Генрих VIII, уж на что был кровопийца! Вот поэтому, объясняли бы они, этот воспитанный иностранец устраивает свою жизнь у нас, даже не в Швеции, где унаследовал капитал. Значит, вообще не верит в стабильность на континенте, нам следует иметь это в виду. А Англия так бедна лесом, что, право же, жаль рубить свои деревья для кораблей и газетной бумаги, если их можно дешево купить хотя бы у этого не то шведа, не то немца, у Дорна. Он же предлагает их нам. И не стоит приписывать этому производящему хорошее впечатление молодому человеку, так неплохо заявившему о себе в бизнесе, непростительного при похоронах любопытства. Он несомненно демонстрирует свою признательность королю и парламенту!» – Дорн решил, что подобное мнение англичан о нем вполне бы его устроило.

Людской поток внес его в Тронный зал, где на постаменте стоял гроб, и он с трудом различил профиль короля среди цветов и траурных лент. Там, за гробом, – целая вереница лиц. Черная вуаль королевы Мэри, морской мундир принца Джорджа, аскетическое лицо архиепископа Кентского, белая траурная чалма магараджи Хайдерабада, черный фрак нидерландского принца-консорта. «А вот и наши», – неожиданно для себя подумал Дорн, замедлил шаг. Литвинов и Тухачевский стоят, явно привлекая всеобщее внимание. Тухачевского ему удалось рассмотреть хорошо, а Литвинов стоял в профиль, с кем-то беседовал, прежде чем он повернулся, медленный скорбный поток вынес Дорна из зала, потом из аббатства – задерживаться нельзя, все должны успеть проститься с королем.

Оказавшись на Виктори-стрит, Дорн неторопливо пошел к знакомому ресторанчику – но он оказался закрыт по случаю траура.

«Куда же пойдет мой связник? – раздумывал Дорн, стоя перед уличной тумбой со старыми афишами. – В Баттерси? Он решит, что и тот паб наверняка закрыт. Значит, в три он придет в ресторан штаба "Лиги". Наша забегаловка не закроется даже по случаю смерти местоблюстителя российского престола, наоборот, еще и продлят часы работы, чтоб помянуть так помянуть…» – и Дорн зашагал к остановке автобуса.

Дорн «Лигу по борьбе с III Интернационалом» презирал. Худосочная белоэмигрантская контора. Можно не обращать внимания, если бы ее кураторы, генералы фон Лампе и Шатилов, не открыли диверсионной школы. Если бы они не обращались за помощью в рейх и рейх – точнее, СД, а еще точнее – Гейдрих – не оделил бы «Офицерскую школу новейшей стратегии» аппаратурой, пособиями, инструкторами. Дорн и Дост порой сами вели там занятия по указанию Берлина. И всякий раз, пересказывая бывшим русским офицерам, людям русским, военную доктрину НСДАП, Дорн надеялся увидеть на их лицах гнев, протест в их глазах. Не могут же они не понимать конечной цели территориальных претензий Гитлера! Не могут не разглядеть за националистической фразой призыва старого, как ржавые доспехи ливонского рыцаря, – «Дранг нах Остен!».

В ближайшем к штабу киоске Дорн купил вечернюю газету. «Король умер – да здравствует король!» Пресса уже заговорила о престолонаследнике. Эдуарду VIII сорок один год, холостяк. А вот и портрет Уэллис Симпсон, бывшей кинозвезды, дважды разведенной американки. Никаких комментариев к снимку, ведь каждый лондонец знает, что молодой король влюблен в миссис Уэллис.

Дорн уютно устроился в холле, решил дождаться связника здесь, тем более ресторан почти пуст, незачем привлекать к себе внимание. Еще раз посмотрел на фотографию миссис Симпсон. Красавица. Но возможен ли брак короля Великобритании и женщины «с прошлым»? «Дохлый номер, – подумал Дорн. – Эдуарду вряд ли позволят жениться на ней. Не королевское это дело – большая чистая любовь. И я в полной мере могу посочувствовать королю. Нам обоим заказано личное счастье…» – Дорн прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана. Из всех запретов, которые Дорн наложил на себя, самым тяжелым оказался запрет вспоминать мать, сестру, а теперь и Лору Гейден. Долго он не верил в ее гибель, пока Фриц однажды… – нет, нет, он забыл тот слишком откровенный разговор, иначе был бы обречен каждое утро просыпаться с мыслью, что рядом – убийца твоей возлюбленной и ты вынужден ему улыбаться. «Вот каким ты стал, – подумал о себе Дорн, как о постороннем человеке. – Ты научился и в горе трезво оценивать, что тебе на пользу, тебе и – главное – делу. Оттого и миришься с Фрицем. А тебе давно следовало его убить, задушить ночью… Сухой и расчетливый, ты не сделаешь глупости. Ты даже уже не бунтуешь, как прежде, когда хотелось на весь мир кричать: "Я другой!" – тот, другой, теперь существует только на фотокарточке в доме на Зверинской улице, есть такая в Ленинграде. Господи, за что это все мне? За что это Сергею Морозову? Только за то, что он – Роберт Дорн?… Почему связник запаздывает?» – Дорн чувствовал, надо немедленно подавить раздражение. Отчего это ему, преуспевающему дельцу, беззаботному холостяку, раздражаться и унывать?

Дорн решительно встал и вошел в обеденный зал ресторана. На часах было пять минут четвертого. Если через пятнадцать минут связной не появится, значит, завтра снова – к аббатству.

Дорн неприязненно посмотрел на обедающего князя Багратиони, прошел в дальний угол зала и занял столик на двоих.

«Этот князь, видно, большой проныра. Зачем-то сидит на моих лекциях. Уж не из тех ли он, кто никак не уймется? Да вроде возраст не тот, чтобы диверсиями заниматься. Или он из РФП [1]1
  Русская фашистская партия. (Здесь и далее прим. авт.).


[Закрыть]? Кажется, он бывает в штаб-квартире Родзаевского. Родзаевский – выродок, и России не знает, и любить ее не может, даже «по-своему», как любят здесь. Он любит деньги… Марки, лучше – доллары. Князь Багратиони богат, может быть, Родзаевский интересуется деньгами князя? Неужели Багратиони субсидирует РФП? А вообще его трудно понять. Он обычно или молчит, или шутит. Шутит… Говорят, радиолюбитель. Тут, конечно, все на свой манер с ума сходят, однако радио – не коллекция марок».

Дорн поймал на себе пристальный взгляд Багратиони, отвернулся, досадуя на опаздывающего связного.