355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Проскуряков » Парацельс » Текст книги (страница 9)
Парацельс
  • Текст добавлен: 1 мая 2017, 02:34

Текст книги "Парацельс"


Автор книги: Владимир Проскуряков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Самое важное заключается в том, что при таком направлении магия начинает общение с самой природой, делает опыты, вводит эксперимент, как того требует действительное исследование природы.

На этих своих путях магия способствует развитию истинного естествознания и духа свободного исследования. Но одновременно она таит опасность ухода в область мистики – учения о непосредственном общении человека со сверхъестественными силами – богами, духами и т. п., учения, являющегося испытанным оружием реакционеров, используемого для ослабления активности трудящихся масс, ибо мистика отвлекает их в область религиозной фантазии и способствует закреплению владычества эксплоататорских классов.

Но эти мистические стороны магии не являются главным для Агриппы. Позднее в своих письмах он говорил, что не верит в силы оперативной магии, считает веру в возможность вызывать демонов и овладевать их силами – предрассудком, а магические церемонии – шарлатанством. В трактате «О тщете наук» он подверг язвительной критике современные ему знания и подготовил почву для будущего критицизма.

Агриппу и Парацельса в позднейшие времена именовали двумя знаменитейшими магами. Можно отбросить в сторону приписываемые им чудеса и «тайные» знания-плоды досужей фантазии; в качестве связующего звена между ними останутся: несомненное сходство философских воззрений и совпадающие контуры личной жизни, богатой приключениями и борьбой.

За время своих скитаний и опытов практического врачевания Теофраст собрал богатый фактический материал, как бы груду каменьев, из которых при углубленной экспериментальной работе можно было постепенно выкладывать здание новой медицины. В его руках были рецепты многочисленных лекарств, им были произведены наблюдения над всевозможными болезнями, собраны и изучены тайные народные средства. Но этого было мало; пытливый ум молодого ученого искал философской системы, которая связала бы в единое стройное целое все его понимание мира и природы, частью которого явились бы накопленный им опытный материал и добытые с таким трудом естественно-научные сведения.

Жизнь столкнула молодого Гогенгейма с приверженцами магической науки еще в дни его молодости. В своей книге «Большая хирургия» он упоминает в числе своих учителей «аббата из Спонгейма». Под этим именем был известен Иоганн Тритгейм – друг и единомышленник Агриппы фон-Неттесгейма.

Тритгейм прославился своей ученостью, был знатоком древних языков и оставил после себя оргинальные и необычайно запутанные магические произведения. Он придал Спонгеймскому монастырю столь высокую славу, что его посещали крупнейшие ученые и высокопоставленные лица, которые считали за честь побеседовать с ученым аббатом. Но это не спасло Тритгейма от травли и обвинений в колдовстве, после чего он вынужден был оставить Спонгейм. Теофраст встретился с Тритгеймом несомненно уже после его изгнания из монастыря и от него услышал об учении Агриппы, которое пленило молодого ученого медика и оказало сильное влияние на его собственные воззрения.

Парацельс был врачом, во врачебной деятельности видел свое истинное призвание и высоко ставил медицину над всеми другими науками. Он создал своеобразную медицинскую систему, которая в то же время и философское миросозерцание. Для Агриппы «наука всех наук»– магия, для Парацельса такой же всеобъемлющей наукой, является медицина. Ей он подчиняет теологию, философию, астрономию и алхимию как четыре опоры истинной медицины.

Но если таким ореолом окружено искусство врачевания, то, следовательно, человек как объект этой науки должен быть центром мироздания, ибо иначе нельзя обосновать первенствующее значение медицины как «науки всех наук». И вот Парацельс рисует новую картину мироздания.

Вселенную он уподобляет яйцу, которое развивается под действием внутренних своих сил. Ее объемлет, подобно скорлупе, воздухообразный хаос – первая материя. Белок – это сфера воздуха и огня с наполняющими их существами. Земля и рода составляют желток. И, наконец, в средине птенец – человек, подлинный центр мироздания.

Среди необъятно большого мира (который Парацельс именует макрокосмом) человек является средоточием всех действующих его сил, как бы малым миром (микрокосмом), отображающим все многообразие вселенной.

Это одностороннее преувеличение значения человека толкает Парацельса в объятия религиозных воззрений, вводит его в порочный круг религиозных и мистических представлений. Так, в его системе укрепляется бог, сотворивший человека по образу своему и подобию, мир населяется духовными существами, а человек должен иметь бессмертную душу, ибо представление о смерти как об уничтожении несовместимо с высоким назначением человека, который есть цель творения и для которого создано все. Но если быть последовательным, то в таком случае между медициной и магией должен быть поставлен знак равенства, и лечение надо в первую очередь строить на магических основах, на привлечении потусторонних сил. Этот вывод неприемлем для Парацельса-естествоиспытателя, ибо для него только изучение природы создает истинную медицинскую науку, он не хочет бросить грешную землю для поисков лечебных средств в духовном мире, так как знает, что лучшие лекарства заключены в минералах и растениях, в многообразных элементах земли. Возникает противоречие между его медицинской наукой и заимствованной философией.

Тогда на помощь ему приходит учение Агриппы о всеобщем взаимодействии вещей и влиянии низших сил на высшие. Ему не надо вызывать демонов и духов, он может получить необходимые для его целей силы в окружающей его природе и, в первую очередь, с помощью химии.

Но и химия Парацельса крайне примитивна, неизмеримо далека от научной химии. По его учению, человек состоит из серы, ртути и соли. Гармоническое сочетание этих элементов обеспечивает здоровье, а нарушение равновесия вызывает болезни: так, преобладание серы порождает лихорадку, соли – водянку и т. д. Сходство «микрокосма» с «макрокосмом», т. е. человеческого орпапизма с миром, часто толкает Парацельса на поиски странных лекарств. Так, например, он решает, что водянка является не чем иным, как «микрокосмическим наводнением» и поэтому ее следует лечить веществами, высушивающими организм (ртуть, сера, железо). Ему представляется, что природа отмечает лекарства известными знаками, которые могут служить путеводной нитью для врача: так, чистотел помогает против желтухи потому, что у него желтый сок, а растением Anacardium можно лечить болезни сердца, так как плоды его имеют форму сердца.

Истинного величия Парацельс достигает только тогда, когда его опыты, его методы лечения, его высказывания по поводу алхимии и астрологии вступают в непримиримые противоречия с мистическими основами его философии, когда он таким образом сам разрушает воздвигнутое им философское здание.

Парацельс был прежде всего выдающимся врачом своего времени. К философии он пришел через медицину. Но философские его заблуждения не могли не оказывать отрицательного влияния на его медицинское учение.

Спустя двести лет француз Ламметри, также начав с врачебной науки, обратился к занятиям философией. Но экономическое развитие к тому времени шагнуло далеко вперед, неизмеримо далеко вперед ушло развитие естественных наук. Поэтому Ламмерти выпала честь стать воинствующим материалистом, одним из предтечей Французской революции. Не вина Парацельса, а его несчастье в том, что он родился слишком рано.

Доктор Фауст

В начале 1541 года Гогенгейм предпринял свое последнее путешествие – из Вепы в Зальцбург. Говорили, что в Зальцбург призвал прославленного врача архиепископ Эрнст – пфальцграф рейнский и герцог Баварии.

Была весна – последняя весна в жизни Парацельса. Зеленели луга и деревья, реки катили полые воды. Он ехал знакомой дорогой – не раз уже ему приходилось пересекать австрийские владения. На юге за Альпами лежала Италия, где он провел свою юность, правее за горизонтом – Аппенцель, где он проповедывал новую веру швейцарским крестьянам; дальше Базель – любимый город, который так обманул его большие ожидания, а тут вот, совсем недалеко, в нескольких днях пути, его вторая родина – Виллах, где покоится прах его отца Вильгельма.

На полпути между Шилем и Зальцбургом Гогенгейм сделал длительную остановку в местечке Шабер. Отсюда 15 апреля им было послано врачебное заключение его другу Якову Толмингеру.

В Зальцбурге Парацельс поселился в скромном домике, расположенном в Платцле – заречной части города; мост через Зальцах вел прямо к его жилищу.

Трудовая жизнь ученого шла своим чередом: врачебная практика, занятия в лаборатории, писание ученых трудов.

В начале августа прибыли к Парацельсу посланцы благородного Франца Бонера из Кракова с богатыми подарками, чтобы получить врачебный совет и лекарства для больного. Это последнее писание Теофраста датировано 5 августа 1541 года.

А уже 21 сентября застало Парацельса на одре смертельной болезни. Он лежал не в своем жилище, а в маленькой комнате гостиницы «У белого коня» на Кайгассе.

В полдень сюда прибыл королевский нотариус Ганс Кальбсор и собрались семь свидетелей, в присутствии которых Теофраст пожелал составить завещание.

Больной полулежал на постели, силы оставляли его и он не был в состоянии поставить свою подпись на документе, но «разум, чувства и душа его были совершенно бодры».

Надо полагать, что смертельный недуг настиг Теофраста неожиданно, иначе зачем бы собрались эти люди вокруг его постели в день св. Матвея в гостинице – случайном месте нежданного умирания.

Завещание Парацельса начинается обычным поручением жизни, смерти и души господу. Дальше следуют распоряжения о погребении и указание, что похоронить его должны в церкви св. Себастьяна в Зальцбурге.

Любимое искусство не создало Теофрасту прочного благосостояния. Перечень имущества врача невелик, основную часть его завещал он раздать беднякам. Ученые труды свои и имущество, относящееся к медицине, оставил он в наследство мейстеру Андрею Вендлю, зальцбургскому бюргеру и цирюльнику.

Парацельс не готовился к смерти, ибо иначе он попытался бы собрать рассеянные по многим городам рукописи, подвести какой-то итог своей научной работе. Невольно чувство протеста против бессмысленности этого pamiero ухода из жизни должно было возникнуть у Парацельса. Протеста, но не страха.

Религиозная идеология средневековья, несмотря на все свои попытки внушить людям безграничную веру в загробную лучшую жизнь и поселить в их уме презрение к миру и его радостям, все же не могла победить этого исконного страха перед смертью.

Даже Петрарка – поэт и философ, передовой ум своего времени – не в силах скрыть ужаса перед этой страшной гостьей.

В книге «О презрении к миру» им написано:

«Общеизвестно и даже славнейшими из сонма философов засвидетельствовано, что среди вещей, наводящих страх, первенство принадлежит смерти до такой степени, что самый звук слова «смерть» искони кажется человеку жестоким и отталкивающим; однако недостаточно воспринимать этот звук внешним слухом или мимолетно вспомнить о самой вещи: лучше изредка, но дольше вспоминать о ней и пристальным размышлением представлять себе отдельные члены умирающего, – как уже холодеют конечности, а середина тела еще страдает и обливается предсмертным потом, как судорожно поднимается и опускается живот, как жизненная сила слабеет от близости смерти, и эти глубоко запавшие гаснущие глаза, взор, полный слез, наморщенный, свинцово-серый лоб, впалые щеки, бледные зубы, твердый заостренный нос, губы, на которых выступает пена, цепенеющий и покрытый коркой язык, сухое небо, усталую голову, задыхающуюся грудь, хриплое бормотанье и тяжкие вздохи, смрадный запах всего тела, и, в особенности, ужасный вид искаженного лица».

Красноречие этих строк разоблачает философа. Не презрение к миру и смерти правит его речью, а страх. Он упивается ужасающими подробностями, кричит о них, чтобы не погибнуть от тяжести молчаливых видений.

Незнание основных процессов, совершающихся в человеческом организме и определяющих его зарождение, развитие и уничтожение, еще усиливало страх перед смертью.

В одной из книг, по которой монахи готовились к переходу в «новое существование», было сказано: «Если пустое поражение пальца может причинить такую сильную боль, то каким ужасным страданием должна казаться смерть, представляющаяся повреждением и разрушением всего тела». Бэкон Веруламский смеялся над этими словами, указывая, «что перелом или вывих одного члена причиняют большие страдания, чем самая смерть, так как существеннейшие для жизни части не отличаются наибольшей чувствительностью». Бэкон был естествоиспытателем и материалистом, а эти люди не испытывали панического страха перед смертью и не пытались искать утешения в представлениях о лучшем загробном мире.

Парацельс как естествоиспытатель выработал в себе философское отношение к неизбежности конца. Он говорил: «Мы радуемся дню окончания наших трудов и покоя».

Умер Парацельс через три дня после объявления своей последней воли и был предан земле в день святого Руперта, высоко чтимого апостола Баварии, первого епископа Зальцбурга. Могила этого епископа в соборе св. Петра сделалась местом паломничества, а этот день – праздничным днем в городе и всей стране. Архиепископ Эрнст распорядился обставить погребение знаменитого ученого и врача с подобающей пышностью и почетом.

На могильном камне Гогенгейма сделана надпись: «Здесь погребен Филипп-Теофраст, превосходный доктор медицины, который тяжелые раны, проказу, подагру, водянку и другие неизлечимые болезни тела идеальным искусством излечивал и завещал свое имущество разделить и пожертвовать беднякам. В 1541 году на 24-й день сентября сменил он жизнь на смерть».

Внизу под надписью изображен герб Бомбастов фон-Гогенгеймов, окруженный шестью крестами, и стоят слова: «Мир живущим и вечный покой погребенным».

Эти обычные слова христианских надгробий – свидетельство ничтожества человеческой жизни и жалкого ее конца – звучат тускло и фальшиво над могилой Парацельса. Прислужники католической церкви пытались утверждать, что перед смертью этот бунтовщик смирился и, раскаявшись, возвратился в лоно истинного католицизма, но какие доказательства этому могут быть приведены?

Его бунт против римской церкви имел слишком глубокие корни в его социальных воззрениях. Он боролся против нее потому, что она была одной из виновниц плохого общественного устройства и преграждала путь той перестройке жизни, которую он считал правильной и неизбежной. Нет, он не сдавал своих позиций перед смертью и умер таким же смелым бунтарем и искателем новых путей, каким был всю жизнь.

Любимым изречением ученого, которое он неоднократно подписывал по-латыни или на немецком языке под своими портретами, было:

 
Пусть никто не ищет себе господина в другом,
Кто сам себе может быть господином.
 

Гордые слова человека, не только уверенного в своих силах, но и смеющего противостоять «предержащей» власти. Их уместно было начертать на его могильной плите.

Парацельс оставил человечеству необычайно богатое литературное наследство: в течение десятилетий печатный станок выпускал все новые и новые его произведения, наконец, в 1589–1590 годах Иоганном Хузером было издано в Базеле собрание сочинений Парацельса. Но и после этого капитального труда осталось немало неопубликованных рукописей.

Долгое время медицинские сочинения Парацельса оказывали влияние на врачебную науку, а его философские и религиозные писания привлекали к себе внимание передовых умов. Потом пришли новые властители дум, могучее развитие получило новейшее научное естествознание. Оно шло вперед семимильными шагами, считало своими родоначальниками ученых XVII и XVI 1.1 веков, почтительно отзывалось о великих умах древнего мира и просто вычеркнуло средневековье как огромную, но пустую страницу в истории развития человеческого разума. И этот смертный приговор средневековью был распространен и на многих людей, стоявших на рубеже схоластической учености и нового времени.

Буржуазная наука не только постаралась запамятовать многих неугодных ей людей, но даже дискредитировать и фальсифицировать их учения; так было с Джордано Бруно, который в руках современных шарлатанов от капиталистической науки обратился в идеалиста.

Только в начале XX столетия ученый мир вновь начинает проявлять интерес к Парацельсу. Создается обширная литература о нем, появляются новые издания его произведений. Но буржуазные ученые не только сделали слишком мало для настоящего изучения его роли в развитии естествознания, они бессильны решить эту задачу, ибо только диалектический материализм, которому ведомы глубочайшие законы движения и развития общества, техники и науки, сможет ответить на этот вопрос. В нашей Советской стране будет создана новая замечательная история естествознания, в которой труд Парацельса получит свою непререкаемую и справедливую оценку. Тогда и биограф его получит новый богатый материал для того, чтобы полнее осветить жизнь этого замечательного человека.

Все это – дело недалекого будущего.

Но если произведения Парацельса-естествоиспытателя в течение нескольких столетий были забыты и даже осуждены, все же культурный мир не в силах был освободиться от обаяния этой многогранной и своеобразной фигуры.

Теофраст Бомбаст фон-Гогенгейм умер, рукописи его лежали в пыли архивов, на палках библиотек хранились забытые его книги, но в мир вошел доктор Фауст и незримо начал свое победное шествие, привлекая к себе фантазию и сердца.

Возможно, что действительно существовал некий бродячий фокусник и шарлатан Георг Сабелликус Фауст, которому народная молва приписывала союз с дьяволом.

По крайней мере, аббат Тритгейм и ученик Агриппы, Иоганн Вестер, утверждали, что они лично видели этого человека. Но сведения о нем слишком бедны, поле его деятельности слишком ограничено, а фигура не настолько замечательна, чтобы стать истоком необычайно живучей и многообразной легенды о Фаусте.

Если же пристальнее вглядеться в фигуру доктора Фауста, героя многих народных сказаний и легенд, и потом проследить эволюцию этого образа в произведениях многочисленных малых и великих писателей трех последующих столетий, то невольно в воображении возникают знакомые черты Парацельса, и становится ясно, что именно он в первую очередь имеет право называться прототипом легендарного Фауста.

Вначале народное творчество создает простую и грубую копию многочисленных рассказов о необычайном ученом: маге, алхимике, враче, повелителе духов и тайных сил природы. Тысячелетнее раболепное преклонение перед церковью, суеверный ужас вечного осуждения и страх перед неограниченной властью инквизиции привели к тому, что народные сказания приписали этому человеку союз с дьяволом; он продал свою душу врагу человеческого рода, чтобы этой ценой овладеть тайными силами, и поэтому, как того требует церковь, должен погибнуть страшной смертью. Гибель его – простой акт божественной справедливости и свидетельство безграничной власти церкви па земле и на небесах.

Однако уже в этом первоначальном своем виде сказание о докторе Фаусте рисует его бунтарем, врагом застоя и косности, смелым искателем новых дорог, и, несмотря на отпадение от церкви и печальный конец, все же симпатии читателя остаются на стороне героя этого сказания.

Потом в ходе исторического развития, с могучим ростом производительных сил, в грозе и буре классовых боев и социальных потрясений легенда о Фаусте, воскресая вновь и вновь, дает пищу для ряда литературных произведений. В них Фауст раскрывается с новых сторон, выступая выразителем господствующих идей своего времени, но всегда смелым новатором, беспокойный дух которого ищет истины и восстает против косности феодального мировоззрения и быта.

Первое, наиболее крупное произведение – «Трагическая история доктора Фауста» английского драматурга Марло. Она дает, может быть, наиболее далекий от своего прототипа (Парацельса) облик Фауста. В ней отражается стремление молодой английской буржуазии владычествовать над миром. Фауст Марло – дерзкий завоеватель, создающий гигантские планы борьбы за владычество над миром, стремящийся управлять людьми и стихиями: «Если бы у меня было столько душ, сколько звезд на небе, я отдал бы все их Мефистофелю: я сделаюсь, благодаря ему, императором вселенной, я перекину мост через движущийся воздух и перейду океан с толпами людей; я соединю холмы, опоясывающие берег Африки и свяжу эту землю с Испанией, причем сделаю обе их должницами моей короны. Император и все немецкие государи будут существовать лишь с моего позволения».

В XVIII и начале XIX века в эпоху Великой французской революции и решающих боев буржуазии с феодалами за завоевание власти, целый ряд выдающихся писателей разрабатывает тему о Фаусте. Лессинг в своем таинственно исчезнувшем «Фаусте» на фоне средневековой обстановки выткал образ борца за просвещение XVII столетия, идеального искателя высшей мудрости, беспредельно охваченного одной страстью – страстью к истине.

Клингер в книге «Жизнь, действия и путешествие в ад Фауста» нарисовал трагическую гибель Фауста, который не находит в мире истины и справедливости. Эта книга отражает безысходный конфликт лучшей части немецкой буржуазной интеллигенции с окружающей ее социальной действительностью, изменить которую она была не в силах.

Но все произведения не решали проблемы Фауста.

Нужен был писатель, который мог бы гениально отобразить «величайший прогрессивный переворот», начавшийся со второй половины XV столетия, охватить дальнейшее великое революционное движение общества и дать могучую фигуру Фауста, стоящую на уровне этих исторических событий, и, больше того, Фауста, уже прозревающего в грядущем контуры всемирного освобождения человечества.

Бессмертная поэма Гете создала именно такого Фауста.

Гетевский «Фауст» – гимн творческому, активному началу в человеке, гимн в честь воли к строительству новой жизни.

Гетевский «Фауст» – не только сокрушительный удар по отходящему в прошлое феодализму, по консервативному жизненному укладу, по христианскому спиритуализму с его отказом от жизни, ее благ и красоты; не только провозглашение права на безбоязненную кри тику сущего, на сомнения, поиски, на свободную мысль, не только возвеличение вечного движения вперед человека и общества, радостного творческого бытия, но в то же время и гениальное провидение грядущих социальных перемен.

В «Фаусте» Гете развернул идею общественного перерождения через всеобщий труд, идею бесконечного совершенствования жизни.

Свободный народ, переставший искать бога в небе, крепко стоящий на земле, отвоевывающий трудом каждый все лучший и лучший день своего существования, т. е. свободный трудовой коллектив в борьбе за власть над природой, – вот что признает Фауст прекраснейшим, конечным звеном в цепи исканий своего беспокойного ума.

Гете, работая над «Фаустом», знакомился с биографией и произведениями Парацельса, и отдельные детали гениальной поэмы свидетельствуют о том, что великий поэт частично использовал этот материал. Однако важны другие, более глубокие общие черты, которые роднят Парацельса с Фаустом.

В естествоиспытателе и философе Парацельсе фаустовской чертой было обостренное внимание ученого к социальным вопросам и стремление к коренному переустройству мира, построенного на эксплоатации и угнетении.

Фаустовскими чертами его были: величайшая творческая активность, безбоязненная критика сущего и непреклонная борьба за новые правильные пути.

Капитализм, утвердивший свою власть и перестроивший мир по образу своему и подобию, пытался убить в людях науки это фаустовское начало. Он обратил ученых в своих наемников, заставил их работать на приумножение барышей буржуазии и требовал слепого преклонения перед капиталистическим строем, который «вечен, справедлив и незыблем».

Лучшие фаустовские черты в человеке получают полный простор для своего развития только в стране победившего пролетариата.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю