Текст книги "Парацельс"

Автор книги: Владимир Проскуряков

Бегство

Правда влечет за собой ненависть, – говорил Гогенгейм и признавался: «Возможно, что мои выступления против магистрата и других были слишком свободны, но что же из того, если я все мною сказанное могу доказать сообразно с фактами».

Но сознание собственной правоты было слишком слабым оружием против скрепленного властью приказа об аресте. |

Bo-время предупрежденный своими друзьями, Гогенгейм бежал из Базеля, чтобы снова на долгие годы стать бесприютным странником.

Горькая обида и разочарование звучат в его словах: «Мне суждено стать порочным членом высшей школы, еретиком факультета и нарушителем благочиния».

В панике он бросил в оставленном им городе свое имущество, лабораторию и рукописи и снова в дорожном платье с мечом у пояса и мешком за спиной двинулся по градам и весям Германии.

Путь его вел в Кольмар, но Теофраст не спешил. Страсть к наблюдению, к беспрестанному собиранию фактического материала в каждом новом месте, куда заносила его судьба, задерживала его в дороге и, может быть, эти занятия отвлекали беглеца от горьких размышлений о его роковой неудаче.

Этому маленькому городку счастье буквально сошло с неба. Седьмого ноября 1492 года «из огненного облака с сильным ударом грома» вблизи Энзисгейма упал метеорит, один из наиболее крупных среди известных в то время. Предприимчивое духовенство поместило его на хорах в энзисгеймской церкви., Ученые и любопытные стекались сюда, чтобы обозреть это чудо.

Теофраст прочел посвященное этому необычайному явлению природы стихотворение городского пиита:

 
В тысяча четыреста девяносто втором году
Услышан был величайший шум
От города нашего недалеко.
В зимний месяц седьмого числа
Камень большой среди белого дня
Упал с громовым ударом звеня.
Два с половиной центнера вес,
Железа цвет
С торжественным шествием доставлен сюда…
 

Не чудесное интересовало Гогенгейма в этом «подарке неба», а его химический состав.

Дальше – Руфах, последняя остановка перед конечной целью путешествия – Кольмаром, в нескольких часах езды от последнего.

Возможно, что именно тогда в Руфахе он познакомился с доктором Валентином Больтц – ученым гуманистом, выступившим с немецким переводом комедий Теренция. Позднее этому Больтцу посвятил Гогенгейм некоторые свои теологические произведения.

Кольмар встретил изгнанника гостеприимно и приветливо, здесь он нашел то, что искал после базельской бури: «безопасность и относительно спокойную жизнь». Приютил Гогенгейма ученый врач Лоренц Фрис.

Фрис был приверженцем старой медицинской школы, но достаточно образованным и передовым человеком, чтобы стать другом новатора. Их роднила общая мысль о необходимости демократизации медицинской науки путем преподавания медицины на немецком языке и общая ненависть, которую этим они возбуждали против себя в ученом мире. Фрис вполне мог применить к себе слова Гогенгейма: «Ученые врачи его сильно ненавидели и преследовали, так как он публиковал содержание своего искусства на немецком языке».

Из Кольмара, вскоре после приезда (28 февраля и 4 марта 1528 года). Гогенгейм послал два письма своему другу Бонифацию Амербаху в Базель, до сих пор сохранившиеся в подлиннике. Из этих писем известны подробности последних дней его пребывания в Базеле и жизнь его у Фриса.

С помощью своего ученика Иоганна Опоринуса Гогенгейм ликвидировал и частью вывез оставленное в Базеле имущество. Опоринус после этого переселился к своему учителю в Кольмар.

Парацельс прожил в Кольмаре около полугода, занимаясь врачебной практикой не только в этом городе, но и в окрестных местностях Эльзаса. Известность его росла и «его почитали за нового Эскулапа».

Некогда в Риме профессия врача была признанной и почетной. Государственная власть освобождала (указ императора Адриана) врачей от уплаты городских налогов, от обременительных должностей, от военной службы и создавала им ряд других преимуществ. Особый закон карал за всякое оскорбление, нанесенное врачу. Был установлен даже определенный минимум гонорара, получение которого с недобросовестных клиентов гарантировалось в судебном порядке. Нередко доходы врачей были весьма значительны. Все это было действительностью, а теперь представлялось каким-то радостным, но невероятным сном. Даже профессора медицины крупных университетов в XV–XVI столетиях получали столь скромное содержание, что его едва хватало на пропитание их семей. Медицина не была в особом почете и, например, Венский университет выплачивал профессорам этой специальности вдвое меньше, чем руководителям кафедр арабского и греческого языков. Корреспонденции ученых того времени переполнены сетованиями на бедность, голод и долги. Должности городских врачей оплачивались еще более скудно.

Единственным источником, который мог обеспечить врачу благосостояние, а часто просто спасал его от голода, являлась частная врачебная практика. Но князья, высшее «духовенство, богатые бюргеры, о которых только и можно говорить как о платежеспособных пациентах, были ненадежными и часто неблагодарными клиентами. Каноник Лихтенфельс и маркграф Баденский еще не были самыми плохими из них, от иных можно было ожидать издевательств и получения побоев вместо денег.

Понятно, что в этих условиях рождался многочисленный слой врачей-шарлатанов. Они внушали почтение к себе роскошной одеждой, самонадеянностью И наглостью. Обман и вероломство были их оружием, а свое невежество они прикрывали непонятной речью, пересыпанной латинскими врачебными терминами.

Агриппа фон-Неттесгейм так рисует тип крупного или по крайней мере модного врача этих дней: «Это, по большей части, иностранец – еврей или мавр – роскошно одетый, на пальцах его яхонтовые перстни, он с пафосом произносит звучные фразы на полуварварской латыни или по-гречески», – все это должно приводить в восторг невежественных пациентов.

И такие врачи, не гнушавшиеся никаких способов одурачивания клиентов, делали себе карьеру. Примером тому может служить Леонгард Турнейсер, именовавшийся последователем Парацельса, который сумел стать лейб-медиком курфюрста Иоганна-Георга Бранденбургского. С помощью астрологических фокусов и проектов о делании золота он сумел себе составить такое состояние, что ходил всегда в великолепнейшем одеянии, имел к своим услугам пажей, ездил четверкой и жил в Берлине богатым домом. Но таких врачей было немного; в большинстве своем врачебное сословие жило в нужде.

Эразм в «Похвале глупости» писал: «Среди врачей кто невежественнее, нахальнее, самонадеяннее остальных, тому и цена выше даже у венчанных государей».

Но эти люди не только подрывали доверие к врачебному сословию, они порочили и высокое искусство медицины. Недаром в «Похвале глупости» говорилось: «Да и сама медицина в том виде, в каком многие ею теперь занимаются, не что иное, как искусство морочить людей, совершенно так же, как риторика».

Парацельс глубоко ненавидел этих модных врачей, этих пышно одетых тунеядцев и обманщиков. Он хотел видеть врачей, которые были бы мастерами своего искусства. Только изучение природы, врачебная практика, занятия в алхимической лаборатории, словом – напряженный и черный труд могут создать истинного врача. Но этого мало. Необходимо и духовно переделать врачей. Места этих бессовестных обманщиков должны занять беззаветно преданные своему делу энтузиасты. Одним, из краеугольных камней медицины он считал этику. '

«Врач не смеет быть лицемером, старой бабой, мучителем, лжецом, легкомысленным, но должен быть праведным человеком».

«Знайте, что врач должен денно и нощно думать о своем больном и ежедневно наблюдать его; все свои думы и помыслы он должен направлять на хорошо обдуманное лечение больного».

Революция в области медицины, к которой стремился Парацельс, таким образом в его представлении слагалась из перестройки самой науки, полного изменения ее преподавания и глубокой переделки сознания и нравственных качеств врачебного сословия. И то, что мы знаем об этом человеке, подтверждает, что в своей врачебной деятельности он проводил в жизнь те этические принципы, которые он стремился привить всему врачебному миру.

Надо думать, что энтузиазм, горевший в нем, его простые манеры, любовное отношение к больным не мало способствовали его популярности в Кольмаре и его окрестностях.

Кольмар был на стороне старой веры, реформация не завоевала его. Как раз в этом году правители его заключили договор с базельским епископом, по которому город обещал предоставлять римскому духовенству охрану и защиту. Эти взгляды кольмарских правителей не помешали Гогенгейму сблизиться с ними; позднее двум наиболее видным из них – Иерониму Бонеру и Конраду Викраму – посвятил он свои сочинения.

Но Гогенгейму не сиделось на одном месте. Во второй половине 1528 года он переселился в Эслннген, где жили его родственники. Рассказывали, что в их доме он создал лабораторию, в которой предавался неизвестным работам.

Легковерные эслингенские бюргеры решили, что знаменитый доктор занят изготовлением золота, и ожидали от этого большой удачи для себя и своего города. На Парацельса взирали с уважением, расспрашивали близких к нему людей о его работе, о его богатстве. Шли дни, в печи докторской лаборатории пылал огонь, но сведения были неутешительны – оказалось, Парацельс пришел в город бедняком и не получению золота были посвящены его работы. Граждане и даже родственники отвернулись от него. Тогда Парацельс покинул Эслинген и двинулся дальше по Швабии и Франконии.

Преподавание с базельской университетской кафедры недавно привело его к неудаче и позорному бегству. Но почему странствующий врач не мог быть и странствующим вольным профессором? Недостатка в учениках, желавших учиться у «нового Эскулапа», не было. Они сопровождали его в скитаньях, и он обучал их медицинской науке. Это был разнообразный люд: хирурги, банщики, цирюльники, школьные учителя и беглые монахи. Встречались среди них и люди, пришедшие в столкновение с законом.

Когда позднее враги упрекали Парцельса в том, что никто из его слуг и учеников не мог преодолеть его премудрой науки, он отвечал: «Что им сделала моя странная премудрость? Как мог кто-либо у меня остаться, если палач не хотел его мне сохранить?»

Но и лучшие из этих учеников приносили ему много горестей и разочарования. Они приходили к нему не с тем, чтобы долгими трудами овладеть его искусством; все их помыслы были направлены на то, чтобы заполучить «чудесные» рецепты, выведать тайны, которые немедленно позволили бы им самим стать врачами и получать богатые дарения от благодарных больных. Они бросали его задолго до того, как чему-либо выучивались. Они гордо называли себя его учениками, но только срамили его честное имя и обманывали доверчивых людей.

Едва ли не самым близким и доверенным учеником Парацельса был Опорипус. По крайней мере сам ученый называл его «своим верным Опоринусом, коего он наипаче для доверенных дел употреблял». Но и он изменил своему учителю и впоследствии распространял не мало клеветнических измышлений о нем.

Иоганн Хербст, наименовавший себя Опоринусом, – фигура в своем роде замечательная. Этот человек был рожден дельцом, и неудивительно, что Парацельс именно ему доверил спасение своего базельского имущества. Едва достигнув двадцатилетнего возраста, практический юноша Иоганн вступил в брак с пожилой женщиной, вдовой своего умершего друга. Ее средства позволили ему поступить в университет и потом состоять учеником Парацельса, ибо вряд ли ученый, особенно после бегства из Базеля, мог на свои средства содержать ученика. Позднее, вероятно также на деньги жены, он основал типографию.

Опоринус не был бездарным человеком. Его издательство в Базеле получило широкую известность, а он был не только его владельцем, но и фактическим руководителем. В историю издательского дела и науки он вошел благодаря своему великолепному изданию анатомии великого Андрея Везалия – «De humani corporis fabrica».

Но Парацельс был слишком сложен для такого обыденного человека, как Опоринус, и последний однажды признался: «Не понимал-де он, что Теофраст такой ученый муж, как он лишь впоследствии узнал».

Все в Парацельсе казалось его ученику непонятным и странным: его упорные научные искания (когда, казалось, все было известно и давно установлено), непочтение к авторитетам, нетерпимость к противникам, нарушение всех установленных правил поведения члена врачебного сословия. Оригинальные суждения ученого по вопросам религиозным и социальным, его беспорядочная и эксцентричная личная жизнь приводили в ужас простоватого и суеверного Опоринуса. Вспоминая эту пору своей жизни, он признавался своему другу Токситу в том, что «счастья с Теофрастом ему не было».

Теофраст, очевидно, хорошо знал цену своему ученику и позволял по отношению к нему не всегда безобидные шутки. Однажды Парацельс сказал, что о темпераменте человека вернее всего можно судить по осадку в его моче в том случае, если исследуемый будет предварительно три дня поститься. Легковерный Опоринус голодал трое суток и, наконец, с торжественным видом принес учителю склянку с мочой, чтобы услышать суждение о своем темпераменте. Смеясь, Парацельс бросил ее об стену и, надо полагать, поиздевался над учеником.

Иногда Парацельс возвращался с пирушек в большом возбуждении, и ученик, подсматривавший за ним в замочную скважину, видел, как тот ходил по комнате, разговаривая сам с собой и размахивая своим длинным мечом. Испуганному Опоринусу казалось, что учитель его сражается с духами. Так родилось в душе его подозрение, что Парацельс знается с нечистой силой. Но когда неверный ученик написал об этом письмо по просьбе врагов Парацельса, то это было доносом, бессовестным и опасным.

В свободное от врачебной практики и преподавания время Парацельс писал. Он работал нечеловечески много. Когда на него находило рабочее настроение, он даже не раздевался в течение целых недель. В верхнем платье и дорожных сапогах бросался он в постель и, измученный, моментально засыпал. После 3–4 часов сна был он снова бодр и трудоспособен. Любимым временем его литературной работы была ночь. Он говорил, что ночью, когда все телесные вещи отдыхают, таинственны и спокойны, тогда лучше и необходимее всего предаваться размышлению и творчеству.

Так настойчиво и упорно писал он сам или диктовал ученикам свои творения.

Парацельс был уверен в правоте своего дела и победе своего учения, и если базельские враги выбили из его рук оружие свободного слова, распространяемого с профессорской кафедры, то недаром за сто лет до этого его соотечественник Гутенберг создал книгопечатание, которое можно и должно было использовать, чтобы продолжать с успехом начатое в Базеле дело.

Хлопоты об издании медицинских произведений привели Парацельса в конце 1529 года в Нюренберг. Это был богатый и независимый город, в нем работал ряд типографских предприятий, с которыми можно было договориться о печатании его трудов.

В эту приблизительно пору, в 1524 году, сходные обстоятельства привлекли в Нюренберг Томаса Мюнцера. Здесь этот вождь восставших крестьян сумел напечатать знаменитую «Защитительную речь», самое страстное и революционное свое произведение, острый памфлет с резкими нападками и обвинениями против Лютера и князей.

Кончилось это для типографии плохо: «Один книгоиздатель осмелился напечатать брошюру Томаса Мюнцера. Совет взял у него все экземпляры и посадил в тюрьму его подмастерье, который напечатал без ведома мастера».

Но ведь это было совсем другое дело. Мюнцер – опасный бунтовщик, человек, потрясавший священные основы государства и общества. Парацельс, очевидно, еще не понимал глубоких политических основ своего базельского конфликта с официальным врачебным миром и рассчитывал, что в другом городе возможна беспрепятственная пропаганда его медицинского учения.

Недостаточно найти издателя, надо еще преодолеть тяжелый барьер предварительной цензуры. Распоряжение об обязательной предварительной цензуре было издано имперским правительством еще в 1523 году и подтверждено решением рейхстага в следующем году.

Причиной возраставших цензурных строгостей являлась обострявшаяся борьба папства с реформацией.

Парацельс представил свои рукописи на одобрение цензорской коллегии и добился разрешения магистрата на их издание. Вскоре вышла первая книга – небольшое полемическое сочинение против лечения гваяковой смолой, а также три книги о неправильном лечении сифилиса и улучшении его лечения.

Пребывание Парацельса в Нюренберге не оставалось незамеченным.

Себастьян Франк – известный писатель и историк, проживавший в этом городе, делает о нем следующую запись:

«Доктор Теофраст фон-Гогенгейм, физикус и астроном. В 1529 году названный доктор прибыл в Нюренберг, редкостно удивительный человек, который насмехается почти над всеми докторами и авторами медицинских сочинений. В Базельском университете сжег публично труды Авиценны…»

Франк был клириком (духовное лицо) и теологом. Но в 1528 году сложил свой духовный сан и жил трудом своих рук, занимался книгопечатанием, мыловарением и писательской деятельностью.

Трудно сказать, были ли лично знакомы Гогенгейм и Франк, но сходство их религиозных и социальных воззрений заставляет предполагать возможность дружеского общения между ними.

В это же время в Нюренберге находился гуманист и деятель реформации – Андрей Озиандер. Это был человек чуждых и даже враждебных Парацельсу взглядов. Озиандер опубликовал комментарии к найденным в картезианском монастыре Нюренберга тридцати папским картинам (они относились к эпохе Фридриха II). Лютеранская односторонность этой публикации вызвала ответ Парацельса, который написал свой собственный комментарий. Он направлен против иерархических извращений обеих религиозных партий (папской и лютеранской) и вообще против попов. Напечатано это произведение было только в 1569 году, через много лет после смерти ученого.

Таким образом, время пребывания в Нюренберге не было потерящ-даром. Около этого же времени он принимается за два своих фундаментальных произведения: «Paragranum», посвященное общим естественно-научным основам врачебного искусства (физике, астрономии, химии и этике), и «Paramirum». в котором Парацельсом изложена общая этиология (учение о причинах болезней).

Уверенный в том, что ему теперь обеспечено беспрепятственное печатание его трудов, Парацельс двигается в дальнейший путь. Разочарование наступает чрезвычайно быстро. На пути между Нюренбергом и Регенсбургом он получает от магистрата извещение о прекращении печатания его сочинений.

Что же случилось? Встревоженный появлением его первой книги, медицинский факультет Лейпцигского университета обратился к нюренбергскому магистрату с требованием прекратить выпуск произведений Теофраста, и магистрат уступил требованию могущественных докторов старой школы.

Исчезала последняя возможность борьбы, преследователи замыкали круг, который означал изоляцию и замалчивание. В отчаянии Парацельс берется за перо и пишет черновик дерзкого послания нюренбергскому магистрату. «Не надлежит вам осуждать и запрещать печатание», – говорит он и требует свободного диспута со своими противниками, ибо иначе запрещение это-нанесение удара самой истине. «Для того и существует печать, для того и печатают, чтобы истина увидела свет». Благоразумие и осторожность берут верх, слишком большая ставка поставлена на карту, и он смягчает свое письмо, униженно просит об отмене несправедливого решения. Магистрат остается непоколебимым. Вспоминаются замечательные слова Парацельса: «Искусство не имеет иных врагов, кроме тех, которые в нем ничего не смыслят».

Итак, осталось единственное: врачебная практика как средство пропаганды его взглядов и источник пропитания.

Слава знающего и удачного врача сопутствовала ему, и богатые и знатные люди призывали его к себе. Но заработок этот был неверен, случаен, и нередко врач подвергался оскорблениям и обману.

Когда из Регенсбурга судьба привела его в Амберг, он был в этом городе призван в дом к богатому бюргеру Себастьяну Кастнеру и лечил его. Этот богач не только не заплатил Парацельсу, но похитил его лекарства и велел выгнать врача вон из дома. «Поэтому я советую всем врачам остерегаться больных, которые предлагают пристанище и пищу».

Аналогичное происшествие произошло с ним в Эслингене, куда он снова прибыл, решив вернуться в родную Швейцарию.

Начало 1531 года застает его в Сан-Галлене, и здесь начинается новая глава в его жизни, когда он меняет родное врачебное искусство на религиозное проповедничество.