355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Чунихин » Тайна 21 июня 1941 » Текст книги (страница 5)
Тайна 21 июня 1941
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:05

Текст книги "Тайна 21 июня 1941"


Автор книги: Владимир Чунихин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Что же говорить о лётчиках неопытных, но самоуверенных и дерзких (что для военного человека, кстати, очень даже неплохо), пытающимся доказать окружающим что и они ничем не хуже…

Так что, самолёты – самолётами, но и люди к этому делу руку приложили, это точно. Это факт, от которого никуда не денешься. Но факт этот генерал Рычагов, судя по его реплике, признать не захотел.

Одновременно ясно было всем окружающим, что и несогласия своего с вышеприведёнными приказами начальник ВВС РККА Рычагов прежде не высказывал. Иными словами, держал за пазухой. Видно было по построению фразы, что сказанное на совещании Рычаговым проговаривалось уже ранее во время какого-нибудь кухонного разговора. Под стопочку. И под привычное одобрение подчинённого окружения.

На службе же генерал Рычагов по этому поводу обычно согласно поддакивал начальственному мнению. А мы с вами только что видели, из воспоминаний авиаконструктора А.С.Яковлева, что Сталин считал таких людей «опасными людьми».

Почему генерал сорвался в этом случае? Объяснение простое. И банальное.

Зазнайство. Любимец Сталина, предмет обожания советского народа, героический лётчик. И здесь, на совещании ему вдруг предъявили – «почему промолчал о том случае?», «почему скрыл это происшествие?» Непривычно после всегдашнего обожания. Тут всеобщий любимец и выпалил в запале свою кухонную фразу.

Что означала эта фраза?

Она означала, что Сталин, «заставляя» лётчиков «летать на гробах», заинтересован в том, чтобы самолёты в СССР были как можно более худшего качества. Это, во-первых.

Во-вторых, она означала, что Сталин был заинтересован убить этими самыми плохими самолётами как можно больше лётчиков.

Сказано было предельно ясно.

Потрясение Сталина видно из корявости его дважды произнесённой фразы «Вы не должны были так сказать». При том, что самые разные источники упоминают об обычной точности его выражений.

Вполне естественно, что сцена эта обычно с огромным воодушевлением используется борцами с режимом. В смысле одобрения поступка Рычагова. Очень это для них благодарный материал.

Одновременно это их отношение очень хорошо показывает одновременно и тот идеал, который они защищают. Потому что только у Сталина за свою работу должен был отвечать каждый чиновник, что гражданский, что военный, что хозяйственный, что партийный.

Невзирая на чины и звания.

Это после него настала эпоха, когда никто ни за что не отвечал. Нет, понятно, что каких-то стрелочников обычно находили в случае нужды, но это и были всего лишь стрелочники. А не те, кто должен был на самом деле отвечать. Но не отвечал в силу высокого положения.

Поэтому понятно, что демарш Рычагова и вызывает у них такое сочувствие. Поскольку вызван он был любезным им образом жизни – жить, ни за что не отвечая. Но пользуясь при этом максимальными благами.

Ведь одна же всего короткая фраза – а как много она в себя вместила.

Что означает – «вы заставляете»?

Но простите, Сталин не принимал лично поступившие в строй бракованные самолёты. Это делал… сам генерал Рычагов. Потому что именно в подчинении главкома ВВС находился (и находится сейчас) институт военной приёмки.

Представители главкомата ВВС имелись на каждом авиационном заводе. Ни один самолёт не мог встать в строй военно-воздушных сил без их разрешения. Только военпред на любом авиационном заводе мог принять или не принять готовый самолёт для его поставки в армию. Военпредами были военные лётчики и инженеры.

И подчинялись они начальнику Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенанту Рычагову.

Поэтому, если на вооружение советских ВВС и поступали «гробы», то ставил их в строй не Сталин. В строй их ставил генерал-лейтенант Рычагов. У Сталина просто не было рабочего органа по оценке поставляемых промышленностью самолётов. А у Рычагова такой орган был. И отвечал за его работу он же, генерал Рычагов.

Вернёмся снова к воспоминаниям Грабина. Вспомним описанное им заседание по поводу военной приёмки пушек. Ведь какие там гремели баталии. Схлёстывались наркомы и маршалы. А из-за чего? Военные приёмщики-артиллеристы (кто они там по званию? капитаны? майоры?) не принимали слишком большой процент готовой продукции. И не принимали часто по вполне формальным поводам, не влияющим на качество пушек.

Пушка, заметим, в случае отказа просто перестанет стрелять. Она не упадёт с неба на землю.

Допустим, что это именно Сталин заставил Рычагова дать приказ своим военпредам принимать в строй заведомые гробы. Тогда возникает вопрос. Недоступный борцам за свободу в силу его неимоверной сложности.

А зачем?

Зачем Сталину нужно было это делать? Он что, действительно был заинтересован в ослаблении советских военно-воздушных сил? В уничтожении таким путём советских лётчиков? Вот пушки негодные он принимать военных у промышленности не заставлял. Танки бракованные принимать не заставлял. Корабли дефектные принимать не заставлял. А самолёты почему-то принимать заставлял.

В общем, ясно, что допущение это детское. Ясно, что Сталин занимался своим делом. Рычагов занимался своим. И ничего, очевидно, Рычагов ранее не докладывал Сталину о качестве поставляемой в армию авиационной техники. Принимал решения по своему усмотрению. Это ведь в его власти было – поддержать своего военпреда в случае его неуступчивости. Или, наоборот, приказать ему принять партию заведомо неисправных самолётов.

За что, кстати, и судили в 1946 году маршала Новикова.

Но, если прославленного маршала заставили поступать так родственные и дружеские отношения, то с Рычаговым, видимо, было иначе. Дело в том, что наркомат авиационной промышленности возглавлял Шахурин, сталинский любимец. По линии ЦК авиапром курировал Маленков, стремительно набиравший тогда силу и влияние.

Рычагов просто не хотел портить отношения с такими влиятельными людьми.

Поэтому возглас Рычагова на том памятном заседании был возгласом действительно борца с режимом. Это надо действительно признать. А именно. «За мою работу отвечаешь ты, товарищ Сталин. Я за неё НЕ ОТВЕЧАЮ.»

Иначе обозначенная, иначе сформулированная, и в иной ситуации, но позиция, родственная позиции генерала Козлова.

Свои звёзды в петлицах я люблю, от положенных к ним привилегий и почитания тоже не отказываюсь, но от ответственности, налагаемых ими, отказываюсь напрочь.

И что? Сталину нужен был такой командующий авиацией?

Вот Жуков ему был нужен. Тот, при всех своих недостатках, заявил ему однажды в лицо – «Войсками фронта командую я!»

Вот он Сталину оказался нужен. Причём настолько, что сделал его вскоре Сталин своим заместителем.

* * *

Заканчивая изложение, хочу снова вернуться туда, откуда начинал – июнь 1941 года.

Ведь, кажется, что почти всё, сказанное выше, происходило в относительно спокойной мирной обстановке. Или военной, но уже буднично военной, так сказать, обстановке.

А в условиях военной трагедии лета 1941 года Сталин, вёл себя иногда иначе.

Я вовсе не хочу рассказывать о каком-то идеальном «облике вождя».

Сталин, как это ни странно для кого-то звучит, был человеком. Со своими слабостями. Со своими заблуждениями. Со своими преступлениями, чёрт бы их побрал.

Поэтому, та гроза, тот тайфун, в эпицентр которого он тогда попал, не мог не сказаться и на его поведении.

Обстановка начала войны была не в пример страшнее всего того, что переживал он в своей прежней жизни. И сталинский гнев тогда прорывался иногда вполне отчётливо.

Но как это происходило?

Давайте послушаем одного из самых ярых сталинских ненавистников.

А.И.Микоян:

…На седьмой день войны, 28 июня, фашистские войска заняли Минск. Связь с Белорусским военным округом прервалась.

29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет.

Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог.

Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.

В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь.

Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли.

Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д.

Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.

Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить.

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него еще были мокрые…

Обратите внимание, взрыв состоялся лишь после того, как Сталин полчаса терпеливо выслушивал жуковские «не знаем… не имеем сведений… данные отсутствуют…».

Взорвался… Речь идёт о темпераменте кавказского человека, между прочим.

Однако в обычной обстановке этот кавказский человек постоянно демонстрирует абсолютное владение собой.

Даже в тяжелейших обстоятельствах.

Вот каким видел Сталина в иные тяжелые моменты А.С. Яковлев.

…Во время войны я заметил в Сталине такую особенность: если дела на фронте хороши – он сердит, требователен и суров; когда неприятности – он шутит, смеется, становится покладистым. В первые месяцы войны мы находились под впечатлением неудач, наши войска отступали, всем было очень тяжело. Сталин никогда не показывал вида, что и ему тяжело. Я никогда не замечал у него растерянности, наоборот, казалось, что настроение у него бодрое, отношение к людям терпимое. Он понимал, видимо, что в такие моменты людей нужно поддержать, подбодрить…

Однако в июне-июле 1941 года обстановка была настолько накалена, что острые сцены в общении с военными и специалистами не могли не возникать.

Но обратите внимание на эти самые полчаса…

Или ещё один характерный эпизод.

Снова из воспоминаний Грабина.

Но сначала – несколько слов предыстории.

Завод, где главным конструктором работал Грабин, судя по всему, был не из самых мощных. Во всяком случае, намного слабее, чем тот же Кировский, с которым он то и дело конкурировал в разработке новых артиллерийских конструкций.

Поэтому, когда с началом войны была получена задача резко увеличить производство пушек, особенно дивизионных, сделать это казалось невозможно без получения дополнительного оборудования, станков (чаще всего импортных) и рабочей силы. Ничего этого никто им, естественно, дать тогда не мог. Но пушки этот самый «никто» потребовал, и сразу в большом количестве.

Впрочем, и без такого рода требований, необходимость этого шага понимал, конечно же, любой человек, желавший помочь стране и армии.

Грабин нашёл тогда фантастический выход из положения. К тому моменту у его КБ была готова к производству новая дивизионная пушка ЗИС-3, по всем параметрам лучшая прежней, его же конструкции, Ф-22 УСВ. Но самое главное, стоимость и трудозатраты на её изготовление были в три раза меньше, чем УСВ. Плюс к этому, в новой конструкции использовалось большое количество деталей УСВ, поэтому выпуск ЗИС-3 не требовал ломки технологии.

Единственный недостаток – пушка не была официально принята на вооружение РККА. Более того, она не проходила государственных испытаний – только заводские. И ещё более того – о ней вообще мало кто тогда знал, поскольку разработка эта была инициативой грабинского КБ. Военные эту пушку не заказывали.

Возник своего рода парадокс.

Выполнить приказ на увеличении продукции на старой артсистеме было невозможно. Выполнить его можно было только, наладив выпуск ЗИС-3. На приём которой не было ни времени, ни желания военных чиновников.

Подробности передавать не буду – читайте воспоминания и всё узнаете там.

Скажу одно. Авантюра это была галимая. Поскольку ясно, чем это грозило лично Грабину и Еляну, директору завода. Но одновременно это был несомненный государственный подход.

Пушка, нигде и никем не принятая на вооружение, пошла в войска.

Военная приёмка сначала, естественно, не хотела принимать, потом смирилась. Тогда ведь пушки из музеев в войска забирали, а здесь сразу столько первоклассных орудий.

В войсках ЗИС-3 сразу зарекомендовала себя с наилучшей стороны. Но до поры так и воевала контрабандой. Официально в любом справочнике вы прочтёте, что ЗИС-3 – это орудие образца 1942 года. Только это дата официального её приёма на вооружение. На самом же деле ещё в 1941 году в войска было поставлено свыше тысячи таких пушек.

Далее, в процессе выпуска велись одновременно постоянные работы по улучшению орудия как по качеству, так и по трудоёмкости изготовления, что позволяло всё время увеличивать количество выпускаемой продукции.

Одновременно на заводе велись масштабные работы по коренной реорганизации технологии и производства, что тоже сразу же дало свои плоды и должно было дать плоды ещё большие в самой ближайшей перспективе. Собственно, эта реорганизация технологии и производства и заключает в себе самое главное из того, что совершил тогда Грабин.

Он не только создал исключительно удачную пушку, не только сделал её предельно простой в производстве (относительно, конечно). Но он пошёл ещё и намного дальше. Он спроектировал и воплотил в жизнь наиболее рациональную организацию производства не только её, но и других своих артистем, производимых заводом.

Итак, слушаем.

…Работа спорилась. Ничто не предвещало грозы, которая уже собиралась над нами.

В декабре 1941 года на завод приезжал Ворошилов. Целый день мы с ним ходили по цехам, не успели даже пообедать. Клименту Ефремовичу очень нравилось все, что он видел.

– Это вы здорово сделали, молодцы! – похваливал он. А 4 января меня вызвали на заседание ГКО. Вот и представился долгожданный случай, когда можно будет доложить И. В. Сталину о пушке ЗИС-3, а возможно, и показать ее, подумал я. Нужно разрешение наркома Д.Ф.Устинова. Дмитрий Федорович незадолго до того был на заводе и ознакомился с состоянием производства. Он видел, что завод не только выполнит обещанное на декабрь пятикратное увеличение выпуска пушек, но и перевыполнит. К тому же в сборочном цехе он наблюдал за сборкой ЗИС-3. Завод попросил наркома разрешить доставить пушки в Москву, и он незамедлительно разрешил. Ворошилов на заседании ГКО не присутствовал. Заседание Государственного Комитета Обороны сразу превратилось в резкий диалог между Сталиным и мною. Вся наша работа подверглась очень острой и несправедливой критике, а меня Сталин обвинил в том, что я оставлю страну без пушек. Я отстаивал позиции нашего коллектива до последнего.

Атмосферу этого заседания может вполне характеризовать лишь один эпизод. В очередной раз, когда я пытался возразить Сталину и защитить правильность выбранной нами позиции, обычная выдержка и хладнокровие изменили ему. Он схватил за спинку стул и грохнул ножками об пол. В его голосе были раздражение и гнев.

– У вас конструкторский зуд, вы все хотите менять и менять! – резко бросил он мне. – Работайте, как работали раньше!

Таким Сталина я никогда не видел – ни прежде, ни позже.

ГКО постановил: нашему заводу изготавливать пушки по-старому.

В тяжелом и совершенно безнадежном настроении покинул я Кремль. Меня страшила не собственная моя судьба, которая могла обернуться трагически. Возвращение к старым чертежам и к старой технологии неизбежно грозило не только резким снижением выпуска пушек, но и временным прекращением их производства вообще. Вот теперь-то страна действительно останется без пушек!

Ночь я провел без сна в бомбоубежище Наркомата вооружения.

Выполнить приказ Сталина – беда. Но как не выполнить приказ самого Сталина?!

Выхода не было.

Рано утром 5 января, совсем еще затемно, ко мне подошел офицер и предложил подняться наверх, к телефону. Я не пошел: если хотят арестовать, пусть арестовывают здесь. Тяжелая апатия охватила меня, мне уже было все равно. А в том, что меня ждет, я почти не сомневался: мой спор со Сталиным носил – если не вникать в его суть – характер вызова, а квалифицировать это как саботаж или вредительство – за этим дело не станет.

Через некоторое время офицер появился снова.

– Вас просят к телефону, – повторил он и добавил: – С вами будет говорить товарищ Сталин.

Действительно, звонил Сталин. Он сказал:

– Вы правы…

Меня как жаром обдало.

– То, что вы сделали, сразу не понять и по достоинству не оценить. Больше того, поймут ли вас в ближайшее время? Ведь то, что вы сделали, это революция в технике. ЦК, ГКО и я высоко ценим ваши достижения, – продолжал Сталин. – Спокойно заканчивайте начатое дело.

Что же произошло? Ночью, после грозового заседания ГКО, Сталин, по-видимому, созвонился или встретился с Ворошиловым, и тот рассказал ему о наших делах, обо всем, что видел собственными глазами. Но к этой мысли я пришел лишь впоследствии, сопоставив события…

«Поймут ли вас в ближайшее время?..»

Обязательно прочтите эти мемуары полностью. И неизбежно придёте к выводу, что не то что в ближайшее, но и в нынешнее время то, как работал Грабин, не по плечу абсолютному большинству наших хозяев производства или их, как сейчас модно говорить, топ-менеджеров.

Что же говорить о том времени?

Сталин тогда, пусть с опозданием, но это понял, назвав деятельность конструктора «революцией в технике».

Почему же не понял сразу?

Здесь, кроме необычности и непривычности грабинской системы производства, были ещё и два субъективных фактора.

Первый.

Обстановка. Январь 1942 года – это то самое время, когда советское производство могло ещё давать фронту только крохи от потребного им. Пока ещё не раскрутилась работа тех полутора тысяч предприятий, что были эвакуированы в 1941 году на восток.

Плюс потерянные тогда же трудовые ресурсы и сырьё.

А продукция эта была нужна остро. Просто-таки отчаянно остро. Как писал тогда Сталин в телеграмме одному из директоров авиационных заводов: «Ил-2 сейчас нужны армии как воздух, как хлеб…»

А что тогда было не нужно «как воздух, как хлеб»?

Тогда, в той обстановке, по мнению сугубых практиков, было не до конструкторских изысков, не до жиру попросту говоря. И занятия такие, в большинстве своём, отвлекая какие-то ресурсы от самого главного – производства, были в той убийственной ситуации действительно вредны для интересов государства.

Но у Грабина как раз была совершенно обратная картина. У него эти «изыски» и стимулировали как раз не только улучшение качества оружия, но и увеличение в разы его производства. Причём, не когда-то там, в туманном будущем, а именно сейчас, в самый необходимый для этого момент.

Второй.

Быть специалистом во всём нельзя. Человеческая деятельность настолько многогранна, что охватить её всю, тем более, во всех тонкостях, попросту невозможно.

Для человека, руководящего всем, выход из положения в интересах дела может быть только один. Надо довериться мнению специалистов. Что Сталин, как мы с вами это видели, хорошо понимал. И чего неукоснительно придерживался.

Но здесь возникает неизбежная ситуация.

Кто и как доложит.

Грабину в конце-концов повезло. Сталину, пусть и задним числом, помог разобраться в происшедшем Ворошилов, судя по догадке Грабина, впрочем, вполне правдоподобной.

Но вот вопрос.

Кто и как доложил Сталину о работе Грабина накануне заседания ГКО? И доложил, судя по необычной разъярённости Сталина, весьма «квалифицированно».

Кто этот человек?

Это, конечно, навсегда останется тайной.

Но вот для меня лично никакого сомнения не вызывает то, что в пятидесятые годы он обязательно был среди активных обличителей «культа». И рассказывал, в числе многих других бывших «докладчиков», что именно Сталин виновен в четырёх годах войны и миллионах её жертв.

Чему многие охотно поверили.

Возвращаясь же к настоящей теме, хочу обратить ваше внимание на то, до какой степени накалённости могли доходить иногда (не часто, конечно же) споры со Сталиным.

И обратите внимание на слова Грабина – «обычная выдержка и хладнокровие изменили ему».

Обычная выдержка и хладнокровие.

То есть и он ладит о том же самом, о чём в один голос твердят люди, имевшие возможность общаться со Сталиным в процессе выработки решений.

Снова и ещё раз хочу обратить внимание на черту, подмеченную, как было сказано выше, адмиралом Исаковым.

Напомню ещё раз. Это, по-моему, необыкновенно важное для нас наблюдение.

…Трудно сказать, был ли он сдержан вообще, очевидно, нет. Но личину эту он давно одел на себя. Как шкуру, к которой привык до такой степени, что она стала его второй натурой. Это была не просто сдержанность, это была манера. Повадка, настолько тщательно разработанная, что она уже не воспринималась как манера. Ни одного лишнего жеста. Ни одного лишнего слова. Манера, выработанная настолько, что она воспринималась как естественная…

Конечно же, не был этот грузин сдержан по природе. И это иногда прорывалось, редко, правда, в самые тяжёлые моменты его жизни.

Всё же остальное время, ОБЫЧНО он был ровен, спокоен и немногословен. Думаю, что приведённые здесь примеры это убедительно подтверждают.

Объяснение этому адмирала Исакова выглядит безупречным. Виден в его оценке хороший психолог, наблюдательный человек, прекрасно разбирающийся в людях. Да, действительно, обычная манера поведения Сталина вовсе не была ему присуща от природы.

Он её создал сам.

Или, точнее, его привычное поведение, предъявляемое им окружающим, явилось следствием его постоянной работы над собой, его постоянного самоконтроля, в том числе, над собственным темпераментом.

Теперь зададимся вопросом о цене.

Ведь ясно же совершенно, что подобная неустанная работа над собой требует колоссальной силы воли и огромных постоянных усилий. Особенно на начальной стадии, пока не сложилась ещё привычка, совершенно тебе ранее не свойственная.

Однако, это самое «особенно» – вовсе не значит, что потом «личина» эта и «шкура» эта будут сидеть на тебе автоматически и безо всяких усилий. Поскольку темперамент – это такая штука, которую одной привычкой не победишь и не изменишь. Нужен для его обуздания постоянный и жёсткий самоконтроль.

Поэтому, задам я снова всего один вопрос.

А зачем?

Ведь следовать своему природному темпераменту обычно считается естественным.

Всеми считается. Ну, или – почти всеми.

И можно ещё понять такую внутреннюю работу, когда человек не достиг ещё вершин власти.

Но вот, после того, когда человек власти этой достиг? Причём, власти абсолютной, почти ничем не ограниченной?

Хочешь – оркестрами дирижируй. Хочешь – «с документами работай».

Или показывай «педерастам» «кузькину мать». Стуча ботинком по трибуне.

Поскольку темперамент. Поскольку таков ты от природы.

Зачем же насиловать себя?

Ведь высшую власть так удобно использовать для насилия над другими…

Я думаю, что предельно отчётливо во всём этом ясно одно.

Если уж ты живёшь именно таким образом, значит, должна у тебя быть важная на то причина.

Потому что постоянный самоконтроль требует неизбежно постоянного нравственного усилия. А для того, чтобы ежеминутно казнить себя подобным усилием, необходимо отчётливое понимание смысла этого усилия. Смысла этой постоянной ломки и обуздания своей собственной, изначально в тебя заложенной, природы.

Для этого нужна цель.

Нужно отчётливое понимание смысла твоего существования.

И жёсткое подчинение всего, что у тебя есть, этому самому смыслу.

Поэтому, как мне кажется, если мы с вами ответим на вопрос, зачем Сталину нужно было делать это усилие, мы сможем ответить и на другой вопрос.

А именно.

Зачем Сталину была нужна власть?

Только отвечать на этот вопрос я не буду. Уж не обессудьте.

Потому что не хочу никого и ни в чём убеждать. Не хочу предъявлять никому никаких готовых рецептов.

Я просто хотел дать пищу для ваших собственных размышлений.

А вы думайте. Сами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю