Текст книги "Тайна 21 июня 1941"

Автор книги: Владимир Чунихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Всё это никого из них не заинтересовало. И не заставило задуматься.

Почему?

5. Тайна 21 июня 1941 года

Сталина именуют преступником.

Одним из самых кровавых преступлений, вменяемых ему в вину, является неготовность к отражению германского нападения, происшедшего летом 1941 года.

Так и пишут обычно, когда плюсуют ему количества загубленных им жизней – столько-то в 1937 году, столько-то в голодомор, плюс обязательно двадцать шесть миллионов, погибших во время Великой Отечественной войны. Обычное дело по сегодняшним временам. Не Гитлер их убил. Убил их Сталин.

Вот одно из типичных мнений по этому поводу.

«Войну ждали, к войне готовились, как к неизбежности – и оказались не готовы, когда война началась. Это признак гениальности и безошибочности – не суметь распознать явные признаки близкой беды?»

При этом обязательно патетически восклицается вдогонку.

«И это, по-вашему, клевета? Назвать преступную ошибку преступлением – клевета?!»

Это, конечно, не клевета. Это преувеличение.

Но преувеличение злонамеренное и агрессивное, в силу эмоций и заданности, вызванной политическими пристрастиями оратора.

И еще, пожалуй, убеждением, что «в истории орудовала компания двоечников».(с)

Поскольку вопрошающий об этом обычно считает, что сам он в такой ситуации поступил бы безошибочно.

Преступлением, вообще-то, является умышленное преступное деяние.

По уголовному праву, «преступление – это виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное Уголовным Кодексом под угрозой наказания».

Ошибка, не имеющая злого умысла или не явившаяся следствием нарушения нормативно-законодательных норм, не является преступлением.

Это, что касается буквы закона.

Теперь о том, что касается его духа.

В любом бою всегда есть победитель и всегда есть побежденный.

22 июня Гитлер победил Сталина. Сталин проиграл.

Это так.

Однако, давайте задумаемся. А выиграл бы кто-то другой, окажись он на его месте?

В человеческой истории было множество войн. Никто их, по-моему, так до конца и не подсчитал. Ясно только, что человечество занималось убийством себе подобных непрерывно и с всё возрастающей интенсивностью.

И каждая война, каждое сражение имели одну и ту же особенность. Почти всегда одна сторона в них побеждала, а другая терпела поражение.

Но из всех тысяч полководцев всех времён и народов, чьи армии перестали существовать, для одного только Сталина было персонально возглашено, что он является преступником потому, что потерпел поражение.

Между тем, понятно, в общем-то, если смотреть непредвзято, что говорить о поражении, даже такого катастрофического масштаба, как о преступлении, является намеренным преувеличением чисто пропагандистского характера. Заданным под определенные политические выводы.

А значит, неверные.

Потому что даже школьник знает: если хочешь решить задачу правильно, нельзя подгонять решение под ответ.

«Слишком часто детектив на месте преступления делает вывод, а затем лишь ищет улики в подтверждение этого вывода, предавая забвению действительно значительные элементы ценной улики».

Эрл Стенли Гарднер.

* * *

Давайте, наконец, попробуем разобраться в том, кто же именно повлиял решающим образом на принятие решений, которые не смогли спасти страну от тяжелейших поражений и потерь.

И где в том, что мы знаем о той эпохе, правда, а где вымысел?

Я не буду останавливаться на обсуждении вопроса о действительных причинах разгрома РККА летом 1941 года. Единственно, хочу отметить в наиболее общем виде, что причины эти носят объективный характер, вызванный явлениями системными. Поэтому, причины поражения лежат не в последствиях чьих-то правильных или ошибочных решений. Об этом я писал уже в одной из своих прежних статей.

Поражение, повторю, было неизбежным. И винить в нём кого-то можно, конечно. Но не для поиска истины, а для удовлетворения каких-то своих идеологических пристрастий. При беспристрастном же взгляде на проблему ясно, конечно, что виновных в такой ситуации искать бессмысленно. По определению.

Катастрофа не могла не произойти.

Катастрофа произошла.

Но, задумавшись об этом, приходится всё же признать, что, как ни соглашайся с неизбежностью первоначальных поражений этой страшной войны, никуда нельзя уйти и от уже стократно повторённого – от вины за принятие решений, усугубивших поражение. Нельзя забывать о том, что и субъективные обстоятельства влияли, конечно, на степень тяжести этих самых поражений и побед.

Поражение поражению рознь.

Поэтому сказанное не означает вовсе, что любые действия советского руководства того времени не подлежат оценке. Подлежат, конечно. Но именно в плане взвешенного рассмотрения.

Поэтому, в задачу настоящей работы не входит поиск чьей-то вины или, тем более, преступлений. Тот, кто озабочен по жизни поисками виновных, может далее не терять своего времени на прочтение этого текста.

Здесь этого не будет.

Меня, в связи с этой темой, интересует несколько иное.

В чём действительно состоит просчет Сталина и почему он его допустил?

Ведь сам факт тяжелейшего поражения налицо. Значит, была допущена ошибка. Кем? Конечно, в первую очередь, Сталиным. Потому что именно он принимал окончательные решения. Именно он и несет за них главную ответственность.

Но в чем причина этой ошибки? И можно ли было ее избежать?

Я некоторое время пробовал разобраться в этом вопросе. Сразу скажу, что в итоге пришел к твердому убеждению, что это – один из наиболее мифологизированных вопросов в нашей истории.

* * *

Долгое время наше мнение формировалось под воздействием советской пропаганды. Мы это, вроде бы, знаем. Но многие из нас, критикуя созданные ею представления, не замечают, что воспринятые ими новые, «демократические» взгляды растут своими ногами оттуда же.

Присмотритесь. Главный тезис коммунистической пропаганды о войне: тяжелые поражения начала войны явились следствием исключительно ошибок сталинского руководства. Культ личности Сталина создал такие условия, при которых множество правильных предложений и предостережений умных людей разбились о сталинские самоуверенность и глупость, приведшие страну на грань катастрофы.

В наиболее популярных объяснениях причин ошибочных решений Сталина, приведших к цепи поражений, начатых 22 июня, являются те, что Сталин возомнил себя гением и оторвался от реальности. Поэтому навязывал свое некомпетентное мнение военно-политическому руководству страны. Которое все понимало правильно, но было вынуждено подчиняться, связанное страхом перед тираном.

Сталин грубо обрывал любые попытки отстаивать какие-то мнения, отличные от его собственных.

Короче, никого не хотел слушать, кроме себя, любимого. И тех, кто ему поддакивал.

Не буду развивать эту мысль дальше. Хочу только вычленить из нее главное: бездарный Сталин с кучкой подхалимов принял преступно ошибочные решения вопреки мнению многих одаренных государственных и военных деятелей вокруг него.

А если уж совсем коротко: дурак Сталин и гении вокруг него. Ну и, конечно, роль Коммунистической Партии Советского Союза, сумевшей исправить… направить… обеспечить…

В общем, один к одному с мнением тех, кто в более поздние времена, уже с «демократической», так сказать, платформы отстаивал идею, что войну страна выиграла вопреки Сталину, под руководством кого-то безымянного.

Постеснялись, все же под кем-то безымянным озвучить, что это была ВКП(б).

А так всё – оттуда. Из тех самых утверждений.

Между тем.

Ни один человек не может избежать в своей жизни ошибок. Это противоестественно. Дэйл Карнеги – тот вообще считал, что большая часть решений даже весьма одаренных людей являются ошибочными.

Ошибки руководителей не очень умных объяснить просто.

А в чем причина ошибок умных руководителей? Они ведь тоже ошибаются. Откуда чаще всего проистекают их ошибки?

Давайте посмотрим, как вообще принимаются любые решения.

Обычно механизм принятия решений выглядит так. Сбор информации. Ее систематизация. Обобщение. Анализ. Выводы. Поиск решения.

Ошибка может явиться следствием сбоя на любом из этих этапов. Однако, наиболее уязвимым в этом смысле выглядит, конечно же, самый начальный.

Вот пример одного из ошибочных решений, принятых Сталиным.

Вернёмся снова к источникам, которые были использованы в очерке «Зачем Сталину была нужна власть».

Рассказывает Адмирал Флота Советского Союза Исаков:

…Я вернулся из поездки на Север. Там строили один военный объект, крупное предприятие. А дорога к этому объекту никуда не годилась. Сначала там через болото провели шоссе, которое было как подушка, и все шевелилось, когда проезжали машины, а потом, чтобы ускорить дело, не закончив строительство железной дороги, просто положили на это шоссе сверху железнодорожное полотно. Часть пути приходилось ехать на машинах, часть на дрезинах или на железнодорожном составе, который состоял всего из двух грузовых вагонов. В общем, ерунда, так дело не делается.

Я был в состав комиссии, в которую входили представители разных ведомств.

Руководитель комиссии не имел касательства к Наркомату путей сообщения, поэтому не был заинтересован в дороге. Несмотря на мои возражения, докладывая Сталину, он сказал, что все хорошо, все в порядке, и формально был прав, потому что по линии объекта, находившегося непосредственно в его подчинении, все действительно было в порядке, а о дороге он даже не заикнулся.

Тогда я попросил слова и, горячась, сказал об этой железнодорожной ветке, о том, что это не лезет ни в какие ворота, что так мы предприятия не построим и что вообще эта накладка железнодорожных путей на шоссе, причем единственное, – не что иное, как вредительство. Тогда «вредительство» относилось к терминологии, можно сказать, модной, бывшей в ходу, и я употребил именно это выражение.

Сталин дослушал до конца, потом сказал спокойно: «Вы довольно убедительно, товарищ (он назвал мою фамилию), проанализировали состояние дела. Действительно, объективно говоря, эта дорога в таком виде, в каком она сейчас есть, не что иное, как вредительство.

Но прежде всего тут надо выяснить, кто вредитель? Я – вредитель. Я дал указание построить эту дорогу. Доложили мне, что другого выхода нет, что это ускорит темпы, подробности не доложили, доложили в общих чертах. Я согласился для ускорения темпов. Так что вредитель в данном случае я. Восстановим истину. А теперь давайте принимать решение, как быть в дальнейшем…»

Причина ошибки, в данном случае, лежит в искажении поступившей исходной информации.

Что, повторю, наиболее характерно для принятия большинства ошибочных решений.

Заметим еще вот что.

Первое. Сталин здесь говорит о своей личной ответственности за допущенную ошибку. То есть не перекладывает вину за нее на кого-то другого. А мог бы. Тем более, что повод для этого был весомый: недостоверность доложенных ему сведений.

Второе. Признавшись в ошибке, он сразу же, не откладывая, в нескольких словах объяснил ее причину.

Заметили? По тону, он вроде бы оправдывается. Конечно, это не так. Перед кем ему оправдываться? Диктатору?

Он проводит привычный для него анализ ситуации. Для ее выправления.

Третье. Заметили еще одну вещь?

Полное отсутствие начальственного гонора.

Я имею в виду малосимпатичную черту многих руководителей самого разного уровня, ревниво и грубо отвергающих любую критику принятых ими решений.

Думая об этом, я не вижу точек соприкосновения с популярной версией, что Сталин возомнил себя… никого не хотел слушать…

Об этом мог спокойно писать какой-нибудь подполковник Новобранец. Ни разу в жизни Сталина не видевший и имеющий в силу этого самые правдивые о нём сведения. Но вот, по воспоминаниям людей, Сталина не только видевшим, но и работавшим с ним бок о бок, картина получается несколько иная. Мягко говоря.

Ну, посудите сами.

Вы можете себе представить руководителя (я уже не говорю о властителе, наделенном неограниченной властью), который будет ТЕРПЕЛИВО выслушивать чужое мнение? Не совпадающее с его собственным? Выслушивать долго и внимательно?

В статье «Зачем Сталину была нужна власть» я попытался уже нащупать некие закономерности, присутствовавшие в механизме выработки и принятия Сталиным решений. Правда, на примерах решения иных вопросов, не связанных с вопросами жизни и смерти государства. Однако соотнести их с нашей темой, думаю, можно и нужно, поскольку начало войны у нас предельно заидеологизировано, и в теме этой трудно найти сейчас непредвзятое мнение.

По-моему, очевидно, что в вопросе принятия решений касательно обороны страны поведение Сталина не могло быть каким-то иным. Человеку свойственно, вообще говоря, оставаться одним и тем же, решая задачи, как простые, так и более сложные.

Вполне логично допустить, что способ нахождения решений по вопросу вероятности нападения Германии и другим вопросам руководства страной, был для Сталина одним и тем же.

Не вижу причин, по которым он в разных ситуациях одного и того же времени должен был быть разным человеком.

Попутно хочу обратить внимание на одно важное обстоятельство.

Свойства личности Сталина не были неизменными на протяжении его жизни. Естественно, помимо обычной человеческой эволюции, связанной с обретением опыта того или иного характера, мощнейшим фактором воздействия на нее была власть. Власть неограниченная. И потому развращающая личность.

Естественно, что какие-то базовые качества его личности оставались на протяжении его жизни неизменными.

Вместе с тем, люди, знавшие его достаточно долго, отмечали, что в разное время Сталин менялся.

Сталин двадцатых годов, совсем не тот, что в тридцатые. В войну он снова менялся. Во второй половине сороковых, начале пятидесятых – это снова если и не другой Сталин, то во многом, с иными качествами личности.

Поэтому, сейчас важно помнить, что речь идет о кануне войны. Что здесь – это Сталин 1941 года. А не 1951-го, скажем.

Так вот. Если говорить именно об этом времени, то знаменитые и привычные утверждения о сталинской нетерпимости к чужому мнению (опять же, не касаясь вопросов политики) – это миф.

Думаю ясно, что приведенные в упомянутой статье примеры несколько иначе освещают утверждения в том, что Сталин, принимая решения, игнорировал чужое мнение.

Что он считал свое мнение непогрешимым. Что он не знал сомнений.

Выводы, следующие из предложенного в статье материала, опровергают, насколько я понимаю, представления о Сталине, как о человеке невменяемом в процессе принятия решений. Более того, на мой взгляд, его манера в этой важнейшей области искусства управления, является вполне адекватной, если не сказать более того.

При этом я хотел бы еще обратить внимание на одну характерную черту личности Сталина, о которой речь ещё не шла.

Его осторожность.

Давайте вспомним. Поддержав Исакова в вопросе зенитной защиты линкора, он сделал это не полностью.

Поддержав Ветрова и Кошкина в вопросе преимуществ чисто гусеничной схемы, он не поставил все безоглядно на гусеничный А-32, но предложил разрабатывать его параллельно с колесно-гусеничным А-20.

Это только на этих примерах. А сколько их еще, подтверждающих постоянную сталинскую осмотрительность.

Кстати, те же постоянные настороженность, бдительность, подозрительность – они оттуда же, из его осторожности и осмотрительности, только в гипертрофированном виде.

Всю свою жизнь он был не просто расчётлив. Он был трижды расчётлив.

Нас же силятся убедить в том, что в вопросе, судьбоносном для страны, Сталин проявил просто картежный какой-то, безоглядный авантюризм. Что ему просто-напросто ПОНРАВИЛСЯ некий «югославский вариант».

Это Сталин-то. Да, жёсткий и зачастую жестокий. Да, безжалостный.

Но одновременно расчётливый. Все время расчётливый. Осторожный. Подозрительный. Ко всем и КО ВСЕМУ подозрительный.

Не стыкуется это с подлинным Сталиным. Не срастается.

Вот и давайте попробуем разобраться в том, что же случилось в советском руководстве накануне войны.

На самом деле.

* * *

Частенько задаётся вопрос: чем занимался Сталин накануне войны? Задаётся часто в том смысле, что ничего полезного не предпринимал.

И почва для таких вопросов имеется.

Дело в том, что мы и в самом деле почти ничего не знаем, чем занималось руководство СССР накануне войны. А не знаем, потому что об этом почти ничего не публиковалось в послесталинское время. В то самое время, замечу, когда живы ещё были многочисленные свидетели. Те самые, кому было что сказать по этому вопросу.

Сегодня их, к сожалению, нет. Поэтому и приходится реконструировать события по небольшому количеству отрывочных сведений, случайно сохранившихся к сегодняшнему дню.

И задам я один вопрос.

А почему, собственно?

Нет, то, что при Сталине об этом ничего не было известно, это как раз понятно. При его сдвиге на тотальной секретности это было как раз вполне объяснимо.

У него все было – тайна. Все было – секретно.

А вот дальше непонятно. При Хрущёве, потом Брежневе и далее.

Ведь известен весь набор обвинений Сталину (я имею в виду за начало войны).

Звучал этот набор когда-то громче, когда-то тише. Но звучал всегда.

Только при всем при этом неизменным оставалось одно обстоятельство. Полное молчание о конкретных действиях Сталина накануне войны. Я имею в виду самый канун. Скажем, последнюю неделю перед войной.

Они-то, послесталинские, почему молчали по этому поводу? Начиная с Хрущева?

Хорошо. Сталин ничего не делал перед войной для обороны страны. Ну, так покажите его усилия по прополке буряка (как считают некоторые). Или еще какой там ерундой Сталин занимался, вместо того, чтобы…

Тогда ведь живы были современники и очевидцы тех событий. И можно догадаться, что нашлось бы немало свидетелей, припомнивших все глупости, что Сталин сделал или умности, что Сталин не сделал в самый канун войны.

Скажем, примерно так: «20 июня Сталин меня вызвал и приказал заняться дурацкими вопросами. Я предлагал ему совсем другое (перечисляет: первое, второе, третье), но этот тупой мясник со мной не согласился». Пусть так, пусть даже без ссылки на документы. Как любил вспоминать маршал Жуков.

Вместо этого – молчание. Полное и абсолютное.

Полувековое.

Не странно?

Возьмем того же Жукова.

Его воспоминания легли в основу (или строго придерживались) официальной советской истории Великой Отечественной войны.

Канонической, можно сказать, её версии.

И хотя сейчас видно, после опубликованных сравнительно недавно документов, что немало в этой книге, мягко говоря, неточностей, не будем спешить от нее отмахиваться.

Дело в том, что этой книге придавалось особое значение в системе советской пропаганды.

С которой она, естественно, совпадала на 100 процентов.

Завиральный обычно Резун, в этом случае, кстати, совершенно справедливо подметил, как правились и изменялись эти воспоминания в изданиях, вышедших уже после смерти Жукова. Понятное дело, кем правились.

Так что в конечном итоге получилось это детище как самого Жукова, так и ЦК КПСС. Совместное.

То есть, всё, что Жуков о войне в своей книге сказал, было высочайше утверждено и одобрено. Или высочайше за него дописано после его смерти.

Но тогда уж, если о чем-то важном и интересном о войне в ней НЕ СКАЗАНО, то будьте уверены, это не забывчивость. Это интерес.

Общий.

Как Жукова. Так и ЦК КПСС.

Давайте тогда посмотрим, как же проявил себя этот интерес на практике. Перед читателями. На поверхности, так сказать.

И вот что мы видим.

Начальник Генерального Штаба многое мог рассказать интересного о последних днях перед войной.

Что же рассказал Жуков?

Он рассказал о том, как вместе с Тимошенко был у Сталина на другой день после знаменитого Заявления ТАСС. То есть, 15 июня. Ровно за неделю до начала войны.

В красках рассказал о том, как они уговаривали Сталина перебросить к границе войска. Потому что мало их было в западных округах (резуновцы, ау…). И как глупый Сталин с этим не согласился.

Потом примерно на страницу он растекается про то, что нависла беда.

Про то, что и как он по этому поводу переживал.

Привычно сетует на Сталина за то, что тот не слушал гениальных военных (их, то есть, с Тимошенко).

Даже про Берию умудрился (зачем-то) написать, что тот запретил выдвигаться пограничникам ближе к границе – такой Г.К.Жуков был великий знаток пограничной службы.

Про все про это наш военный гений (и соответствующий отдел ЦК КПСС) написать не поленились.

Но вот дальнейшее свое повествование о конкретных событиях после 15 июня 1941 года Жуков возобновил… сразу с вечера (примерно 20 часов) 21 июня. Со звонка из Киевского округа по поводу немецкого перебежчика.

Я согласен с тем, что то, как чудил в своем ведомстве накануне войны Берия – это, конечно, интересно. Допускаю даже, что это достойно увековечивания в мемуарах Начальника Генерального Штаба.

Но вот интересно, а что происходило 21 июня 1941 года ДО 20 часов?

В том же самом Генштабе? Наркомате Обороны? Военных округах?

В 17, скажем, часов. Или в 14.

Или что происходило днем – другим раньше?

20 июня, 19, 18-го – это что? Это менее интересно?

Ведь канун же самой страшной войны в нашей истории.

Или начальнику Генерального Штаба нечего об этом сказать?

Или ничего существенного, на его взгляд, в это время не происходило?

Ой, что-то здесь нечисто.

* * *

Между тем.

То, что ничего в эти дни не происходило, опровергается самим дальнейшим повествованием Жукова.

Что я имею в виду?

Напомню.

Жуков пишет о том, что вечером 21 июня ему позвонил Пуркаев о немецком перебежчике. Жуков звонит Сталину. Тот приказывает ехать к нему. По дороге, в машине они трое (Тимошенко, Жуков, Ватутин) договорились заставить Сталина дать согласие на директиву.

Приехали. Вошли. Доложили о перебежчике. Первая реакция Сталина – покажите проект директивы. Жуков показывает. Сталин отвечает: такую давать ПРЕЖДЕВРЕМЕННО (дословно). Нужно другую – короче. Жуков садится и пишет.

И вот скажите мне, пожалуйста, где во всем этом описании эти трое уговаривают Сталина, что директива необходима? По-моему, здесь уже сам Сталин потребовал от военных готовый проект директивы. Безо всяких уговоров с их стороны.

Перечитайте эту сцену у самого Жукова – мне ничего не показалось?

Но простите. Если с 15 июня (когда, по словам Жукова, Сталин всячески противился военным) ничего не произошло, а вечером 21-го Сталин вдруг с ними согласился. То получается, что радужный идиотизм Сталина по поводу миролюбия немцев рухнул сразу, полностью и окончательно под влиянием всего ОДНОГО факта. Мгновенно рухнул, подчеркну.

Показания одного перебежчика. В чине фельдфебеля. Который совершенно точно знает о германском наступлении на протяжении всей германо-советской границы. От моря и до моря, так сказать.

При этом учтем одну деталь.

Про показания эти Сталин узнал от Жукова по телефону всего около часа назад. И еще не знает, кто этого немца допрашивает за тысячу километров отсюда. Но точно, что не кто-то ему лично известный, кому он может доверять.

А может, того допрашивает полупьяный особист? Такого же полупьяного фельдфебеля?

Он этого не знает. Но мгновенно верит. Да так верит, что сразу рухнула твердокаменная вера в Гитлера. Лелеемая ДВА года.

Кого-то убеждает?

(Примечание. Риторика, конечно. В том-то и дело, что убеждает. Как раз очень многих убеждает).

Этот факт (я имею в виду перебежчика) очень ко времени сопоставить со знаменитой сталинской подозрительностью.

Или многократно воспетым безграничным доверием к Гитлеру.

Очень он будет органично смотреться на их фоне.

Тут даже не очень подозрительному человеку могла бы прийти в голову простая мысль.

А вдруг этот перебежчик, действительно, провокатор? Или британский штирлиц? Сумасшедший, наконец?

Это если этот факт всего один (как получается у Жукова).

А Сталин, не доверявший собственной тени, но безгранично доверявший (как нам говорят) Гитлеру, услышав об одном-единственном фельдфебеле, вдруг сразу и безоговорочно поверил в возможность нападения?

Конечно, это глупость.

Не мог один изолированный от других факт так круто переубедить Сталина.

Конечно, фельдфебель должен был быть последним мазком, легшим на почти сложившуюся картину.

Конечно, было еще что-то, что должно было убедить (или почти убедить) Сталина в возможности немецкого нападения.

А вот здесь и получается интереснейшая картина.

Получается, что это «что-то» и должно было находиться в той самой временнОй лакуне, что образовалась в описании происходившего накануне войны.

В этой же самой лакуне (а это самое интересное) содержится и ответ на вопрос, как же именно Сталин реагировал на это самое «что-то».

Не здесь ли лежит объяснение этому странному кусочку тишины?

Тогда это молчание (высочайше утвержденное, повторю, молчание) имеет вполне определенный смысл. И свою логику.

За этим молчанием мы не можем увидеть того, как НА САМОМ ДЕЛЕ реагировал на немецкую угрозу в эти дни Сталин. И как на него реагировало военное руководство.

Тоже НА САМОМ ДЕЛЕ.

Мы можем только верить на слово тому же Жукову (это Жукову– то!), что сам он 15 июня был за приведение войск в полную боевую готовность. А Сталин был категорически против этого.

Только странно получается. Сталин не верит в нападение немцев, но ВСЮ армию именно в эти самые дни придвигает ближе к западной границе страны.

* * *

Есть в советской военной мемуаристике один любопытный штришок.

Из тех, кто писал мемуары, Жуков, конечно же, занимал самый верхний эшелон военной иерархии. Соответственно, знал больше других мемуаристов. Что, естественно, привлекает к его писаниям особенно пристальное внимание.

Но был военный, занимавший положение еще выше. Прямой начальник Жукова в июне 1941 года – Маршал Советского Союза С.К.Тимошенко. Народный Комиссар Обороны Союза ССР.

Прожил он после войны достаточно долго.

Однако, вот что интересно. Тимошенко, в отличие от Жукова, мемуаров не оставил.

Тогда ведь «предлагалось» писать всем. Давали литературных «помощников». Со всеми удобствами. Расскажи своими словами, а потом, когда готовый труд принесут, скажи, где и как поправить.

И все написали. От сержантов до маршалов. Кто-то успел больше, кто-то (в силу здоровья и срока жизни) меньше.

И только Тимошенко отказался писать наотрез.

Юрий Мухин, кажется, высказал догадку – что-де «не захотел маршал оправдываться». Не очень это убедительно, по-моему. Потому что не понятно, почему не захотел.

Все (и наши, и немцы) в мемуарах оправдывались, а Тимошенко один такой гордый оказался. Не захотел. Ну и не оправдывался бы. Написал бы просто все, как было с его точки зрения, и пошли вы все туда-то и туда-то.

Я вот читал другое объяснение. Будто бы Тимошенко, отказавшись писать, сказал так: «Правду мне все равно сказать не дадут».

* * *

Общеизвестно, что Военно-Морской флот СССР встретил германское нападение организованно и эффективно.

Этот факт, кстати, был вынужден признать в своих мемуарах и сам Жуков.

Признал он это одной фразой. И почему-то не стал развивать эту мысль дальше. Углубляться, так сказать, в причины эффективности флотской готовности к отражению немецкого нападения.

А ведь интересно было бы послушать именно его по этому вопросу. Особенно в свете контраста между готовностью армии и готовностью флота.

Но не стал товарищ маршал углубляться.

Из этого молчания можно понять (или додумать), что как-то оно само собой так у моряков получилось – удачно встретить немцев.

Можно было бы мне возразить, что не стал Жуков говорить о флоте по той причине, что не его это было хозяйство и не хотел он поэтому туда лезть. Только не проходит это возражение.

Не проходит по двум причинам.

Первая.

Но ведь в другое же не свое хозяйство Жуков в своих писаниях как раз полез. И именно здесь же, в описании самого кануна войны.

Ведь упомянул же он (в качестве примера снижения боеготовности), что Берия «запретил выдвигаться пограничникам ближе к границе».

Хотя и непонятно, как эта мера могла оказать влияние на готовность к отражению немецкого нападения.

Но ведь ляпнул же?

Упомянул же он (в качестве другого примера благодушия) о том, что посол в Германии Деканозов разрешил приехать в Берлин накануне войны членам семей работников дипкорпуса.

И те потом «оказались в гестапо» – скорбно склонил голову Жуков. Не стал, правда, уточнять при этом, что ни с дипломатов, ни с членов их семей не упал ни один волос. Что все они вскоре были интернированы в СССР. В обмен на немецких дипломатов и членов их семей.

И опять же непонятно, каким образом благодушие Деканозова в вопросе приезда в Германию членов семей советских дипломатов повлияло на ослабление боеготовности СССР?

Но ведь ляпнул же он и по этому поводу?

Так почему бы тогда рядом с мерой по «снижению» боеготовности в НКВД и Наркомате Иностранных Дел не привести другой пример. Показать меры к повышению боеготовности в Наркомате Военно-Морского Флота? Тем более, если сам он последнее признал?

Вместо этого Г.К.Жуков привёл… «неправильные» выводы Кузнецова из его доклада Сталину о донесениях военно-морской разведки.

Понятно, что желание, вслед за тем, как он попинал Сталина, пнуть (как увидим, на пустом месте) еще и Берию вместе с Деканозовым стало для номенклатуры хрущевских времен просто условным рефлексом.

Но меру-то, меру – надо же знать?

Вторая.

О более серьезном.

Углубляться в специфику чуждой и незнакомой службы было ему вовсе не обязательно. А вот обязательно надо было бы задаться простым вопросом.

Почему там, где его самого постигло жесточайшее поражение из-за неготовности, у его соседа все оказалось как раз готово? Несмотря на то, что делал морской нарком в докладах Сталину «неправильные» выводы…

Анализировать (вспоминать и размышлять, если угодно) надо в первую очередь не победы. А как раз поражения. Это – азбука.

И первым фактом, напрашивающимся (да что там – вопиющем) к анализу, должен был стать именно этот.

Почему армия оказалась не готова, а флот оказался готов?

Ведь нельзя же всерьез верить постоянному и единственному жуковскому оправданию – в неготовности виноват Сталин. Сталин не давал, Сталин держал за руки и пр.

Нет, это проходит. Это как раз для очень многих проходит.

Но я-то говорю не о многих. Я говорю о других. О тех, кому может прийти в голову задать совсем простой вопрос.

Почему это Сталин Жукова держал за руки, а Кузнецова не держал?

Они что, армия и флот, в разных государствах существовали?

Ещё раз заглянем в мемуары Кузнецова.

Посмотрим на то, как сам он объяснил готовность флота 22 июня. И видим, что объяснил он это логично и убедительно. И просто.

В отличие от жуковского мычания в сторону Сталина.

Кузнецов, оказывается, просто-напросто РАБОТАЛ в этом направлении. Долго и целенаправленно.

Считая это в порядке вещей.

Почему же тогда сухопутное командование не занималось тем, что в порядке вещей?