Текст книги "Следы на воде"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

5

Несмотря на ночную неприятность, на скандал, который учинил ему Андрей, – если бы не вмешалась мать, кто знает, чем бы все это кончилось, – все равно с самого утра Юрася не покидало чувство ожидаемой радости. Тешился мыслью о встрече с Лизой. Так выразительно, как бывает только во сне, рисовалась эта сцена: вот он переступает порог Лизиной комнатки, не замечая, какое это убогое помещение – с низким потолком, неровными и темными стенами. На душе у него озарение. Лиза улыбаясь спешит навстречу и говорит: «Извини, Юрась, я невежливо разговаривала с тобой в прошлый раз». И он извиняет ее, радостно протягивает подарок… Но здесь его мечты обрываются. Где он, тот подарок? Впрочем, есть еще «военная находчивость», которой он не лишен.

Дождавшись вечера, Юрась долго кружил возле Дома культуры, где на цветочной клумбе росли розы, и, наконец улучив минуту, срезал три пышноголовых цветка. Потом, рискуя свернуть себе шею, сбежал вниз по крутой дорожке к хате Даниловны.

В Лизиной комнатке светилось окно. Теплая волна обдала сердце: хоть и гнала от себя, но день рождения назвала и теперь ожидает его. Кого же еще!

Дальше все было почти так, как думал. Постучал, услышал: «Да, пожалуйста!» – и несмело переступил порог. Лиза, правда, не бросилась навстречу, но и не прогнала. Однако на ее лице появилось удивление, которое сразу же сменилось настороженностью.

– Это ты, Юрась!.. – произнесла она. – Ну, проходи. – Обращалась к нему на «ты», хотя он говорил ей «вы», словно старшей по возрасту. Смелый, крепкий, как и все Комышаны, Юрась терялся при ней.

Смущаясь, положил на край стола розы.

– С днем рождения вас, Лиза. Желаю здоровья и счастья. Личного, имею в виду…

Она пожала плечами. Выражение настороженности не покидало ее лицо.

– Конечно, не коллективного… – Казалось, еще не знала, как отнестись к нежданному гостю. Наконец улыбнулась и подставила щеку для поцелуя. – Какие прекрасные розы! Спасибо!

Юрась нежно коснулся губами ее щеки.

Охваченная внезапным замешательством, Лиза прошептала:

– Садись… Если уж пришел, будем праздновать.

Юрась обозлился на себя за свой несмелый поцелуй. «Как ребенок: в щечку!» Словно никогда в жизни не целовал девушку. Ему хотелось схватить Лизу в объятья и прильнуть к ее красивым губам. Вместо этого лишь перевел дыхание и осторожно опустился на краешек стула.

– Как ты узнал, что сегодня мой день рождения?

– Да вы же сами…

– Сказала? Разве?

– Позавчера, возле гостиницы… Уже и забыли? Отмечаете в одиночестве?

– Вот так и отмечаю. Когда стареет женщина…

– Лиза! – восхищенно воскликнул Юрась. – Вы такая молодая.

– Хочется верить, – громко засмеялась она.

Юрась почувствовал в ее голосе грустные нотки и снова подумал, что он, сильный, очень нужен ей – слабой и одинокой…

Лиза поставила цветы в воду, выкатила из-под кровати арбуз, обтерла его полотенцем, положила на стол.

– Режь, – и подала нож и тарелку.

Она уже смирилась с неожиданным визитом. Этот стеснительный чернявый парень, от которого так и струились нерастраченная сила и искренность, не мог не нравиться. После того как познакомилась с ним, она вдруг почувствовала себя такой же, как раньше, когда еще была девушкой. Жизнь ее сложилась неудачно: как-то быстро, не насладившись девичеством, неожиданно стала женщиной, неся на душе горький осадок. Не суждено было ей в белой фате переступить порог загса, и сейчас Юрась пробуждал в ней чувства, которые уже гасли. Она громко засмеялась, чтобы скрыть боль, которая внезапно охватила ее. Потом овладела собой: не имела права на любовь этого парня.

– Да режь! – приказала нетерпеливо. – Ну чего ты, в самом деле!..

Юрась продолжал сидеть на краешке стула, он словно завороженный неотрывно смотрел на Лизу. Все при ней становилось красивее, и его влекла к этой молодой женщине впервые ощущенная непреодолимая сила.

Лиза взяла с полки одну тарелочку, вторую… Какие у нее женственные руки, какие плавные движения, как ловко хозяйничает в тесной комнатушке, несмотря на больную ногу!

Смотря влюбленными глазами на Лизу, охваченный удивительным порывом, который вдруг поднял его со стула, Юрась, не отдавая себе отчета, схватил ее в объятия. Ловил неподатливый рот, вдыхал запах волос и кожи, без памяти целовал щеки, глаза.

Когда Лиза вырвалась, Юрась еще какое-то время стоял одурманенный посреди комнаты, широко расставив ноги. Голова шла кругом.

– Не надо, Юрась, – тяжело переводя дух, проговорила Лиза, лихорадочно пытаясь отыскать непослушными пальцами на блузке оторванную пуговичку; заметив, что он снова готов обнять ее, крикнула: – Иди, милый, домой, иди!

В Лизином голосе, сердитом и каком-то печальном, послышались такие нотки, которые сразу протрезвили Юрася. Он постоял несколько секунд и, буркнув «Извините!» – выбежал из хаты…

Лиза обессиленно опустилась на кровать.

«Пришел с цветами», – подумала она, взглянув на розы. Было приятно, что не бутылку принес. Чувствовала, как льстит женскому самолюбию то, что ее полюбил такой чистый паренек. И как хорошо, что решительно выпроводила его! Это следовало сделать. Ради него же…

Угодив из светлой комнаты в непроглядную ночь, Юрась на миг зажмурился. Открыв глаза, заметил под низенькими сливами, которые росли во дворе, скамейку. Подошел и сел. Он весь еще оставался возле Лизы. Губы горели, в пальцах, казалось, струилось ее тепло.

Жалел, что не сказал о своих чувствах, обо всем, что переполняло его.

Юрасю не хотелось уходить. Хата скрывала его Лизу. Раскрытое окно в ее комнатке ослепительно улыбалось в темноте, и в воздухе сладко пахло Лизиными локонами.

После пережитого волнения он глубоко вдыхал запахи лимана, прислушивался к мягкому плеску воды у берега. Невдалеке угадывались очертания причала, кладовой и здания правления рыбколхоза. Сейчас там было тихо. Сверху, от села, доносились голоса, и Юрась понял, что это выходят из Дома культуры после кино люди.

Он видел звезды. Они были большие и золотые, как Лизины глаза. Он не чувствовал темноты, кругом все светилось. И все было достижимо. Думал о том времени, когда сможет видеть Лизу каждый день, встречать с работы и спешить домой, где его ждут; будет ходить с ней в кино, в гости, а главное – будет касаться ее рук, ее губ, дышать запахом ее кос, ежеминутно, всегда, до самой смерти…

Настоящая любовь – это не только озарение души, это и самопожертвование, – и хотя не такими словами, но именно так думал Юрась и был готов на подвиги…

Долго сидел неподвижно. Потом услышал, как в шепот лимана вплелись посторонние звуки. Наверное, какой-то пьянчужка заблудился на берегу и не может попасть в свою хату. Но нет. Это был не ночной гуляка. Шаги приближались и становились четче, хотя человек старался ступать мягко, как бы крадучись.

Юрасю вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь напал на Лизу, а он бы защитил ее и доказал свою преданность!

Но тут Юрась понял, что неизвестный и в самом деле направляется к Лизиной хате. Он весь напрягся, словно приготовился к бою, отодвинулся на край лавочки, глубже в темноту, чтобы его не заметили сразу.

Человек нес довольно большой сверток, и мысль, что это злодей, была отброшена: вор несет вещи из хаты, а не в хату!

Неожиданно Юрась увидел что-то знакомое в фигуре этого человека, в его походке, заметил характерный жест правой руки, которая словно бы рубила воздух.

Андрей?!

Юрася будто приковало к лавке. Съежившись, он растерянно следил за тем, как брат на цыпочках приподнялся к приоткрытому освещенному окошку и тихо позвал:

– Лиза!..

Десятки горьких вопросов зароились в голове бедолашного парня.

До него долетел неразборчивый шепот, потом окошко закрылось, и Андрей двинулся к двери. Едва слышно брякнула щеколда, и брат исчез в сенях.

Юрась продолжал неподвижно сидеть на краю лавки, ошалело всматриваясь в закрытую дверь, не веря своим глазам и надеясь на чудо: сейчас все возвратится в начальное положение, словно бы прокрутят пленку назад, – дверь откроется, в проеме снова покажется Андрей со свертком под мышкой и, пятясь, уйдет к лиману.

Но дверь оставалась закрытой.

В душе боролись противоречивые чувства: и удивление, и подозрение, и сомнения, и надежда. Но так продолжалось недолго, логика становилась все более упрямой, и когда в маленькой Лизиной комнатке, где еще недавно сидел он, вдруг погас свет, страшная, черная ревность и горькая обида, которую не в силах снести, подступили к горлу, заполнили все существо Юрася.

Мир зашатался. Небо обрушилось, золотые звезды пригвоздили его к лавке, и не было сил подняться, земля раскрутилась, начала убегать из-под ног…

Позже Юрась уже не мог вспомнить, как он выполз из-под камней, в которые превратился разрушенный мир, как поднялся с лавки и нетвердым шагом побрел из садика, как очутился у воды, не понимая, куда и зачем идет.

Он не сердился на Лизу, не возненавидел Андрея – боль, сильнее гнева и ненависти, боль, заслонившая все другие чувства, словно бы повергла его в черную бездну…

6

Коваль проснулся рано, сделал зарядку, и все равно никак не мог прийти в себя.

Спал плохо. Снова мучили кошмары. Незаконченное дело, последнее, которым он занимался, не давало покоя, и в снах часто являлся убийца рыбака на Днестре, судя по фотографии, молодой парень, который исчез еще до того, как оперативники вышли на него. Водолазы нашли только ружье. Объявленный всесоюзный розыск тоже не дал результатов. Единственное, что выяснилось на основании показаний односельчан, – подозреваемый давно собирался выехать на восток и, наверное, затерялся в неоглядных сибирских просторах. Фамилию его – Чемодуров – Коваль запомнил, казалось, на всю жизнь, а этой ночью даже разговаривал с ним во сне. Уговаривая его добровольно отдать себя в руки правосудия, Дмитрий Иванович внезапно проснулся, словно от толчка. Казалось, что разговаривает с Чемодуровым наяву… И Коваль со страхом подумал, что хваленая интуиция, выручавшая его раньше, уже изменяет ему, заводит в тупик. Да, стоило бы вернуться на службу, хотя бы затем, чтобы закончить дело об убийстве на Днестре. Кто знает, что еще может натворить этот Чемодуров, если его вовремя не поймать. Он изучал предыдущую жизнь подозреваемого и пришел к выводу, что это человек жестокий, с неожиданными вспышками неуправляемых эмоций.

Коваль собирался уже было позвонить Келеберде о билете в Киев, когда в дверь постучали. В комнату буквально влетела Даниловна, словно ей было не за сорок, а всего двадцать. Полтора десятка лет проработала она в поле, и хотя годы состарили когда-то красивое лицо, но не лишили молодого задора и веселости. Теперь как в награду директор назначил ее хозяйничать в совхозной гостинице, и Даниловна служила старательно, пытаясь всем угодить.

– Извините, задержалась, – сказала она, ставя на стол тарелки с завтраком. – Бегала вниз, домой, покормить поросят. А там на берегу такая беда! – Даниловна всплеснула руками. – Ночью волнами выбросило мертвого дядьку. Людей собралось, милиция!

– Да? – удивился Коваль. – И милиция… А что за человек?

– Никто не знает, может, браконьер какой или инспектор. Их тоже убивают… Вроде чужой, не лиманский… Завтракайте, пожалуйста…

– Интересно глянуть, что же там такое, – вслух подумал Коваль.

– Успеется… Раньше поесть надо. Еда остынет… Да и зачем оно вам!

Если бы Даниловна знала, с кем разговаривает! Она усадила Дмитрия Ивановича за стол и побежала на кухню за чаем.

Коваль с удовольствием подчинился этой энергичной женщине. И в самом деле, куда спешить. Трупы, убийства – это уже не его заботы. Хотя, впрочем, ему «везет» на преступников, он словно притягивает их своей особой. Даже теперь, когда на пенсии! Дмитрий Иванович вздохнул. Он не был суеверен, но вдруг вспомнил историю, случившуюся когда-то с его земляком, молодым писателем. Приехал тот в гости к родителям в родное село, проведал школу, где когда-то учился. Писателю приятно было встретиться со своими учителями, тем более что и сам после института должен был работать в школе. Он задумал написать пьесу про советского учителя. Сюжет выбрал несложный. Главная героиня – учительница, у которой утонул на рыбалке сын. Тяжело переживая его смерть, происшедшую, как считала мать, и по вине товарища, который, струсив, не оказал помощи, она находит в себе силы и продолжает учить этого парня.

Однажды молодой писатель целый вечер расспрашивал соседку-учительницу, как бы она поступила в такой ситуации, не возненавидела бы ученика, который по той или другой причине не помог ее сыну, и смогла бы она и дальше быть его учительницей. Он просил сказать о чувствах, которые могли бы родиться в ее душе…

А через два дня услышал страшную весть: сын этой учительницы пошел на Ворсклу с товарищем и не вернулся.

Земляк Дмитрия Ивановича, не попрощавшись ни с кем, тихонько выбрался из отцовской хаты и пешком махнул за четырнадцать километров на железнодорожную станцию. Хотя он не был виновен в трагедии и не накликивал беду учительнице, но в ее материнские глаза он уже не мог смотреть…

Позавтракав, Коваль вышел на площадку перед гостиницей.

Внизу на голубом просторе залива, как всегда, нарисованными игрушками застыли щеголеватые фелюги. Ветер под утро поутих и теперь ласково трепал белые паруса спортивных яхт. На берегу, левее причала, сновали люди, и Коваль понял, что они толпятся возле утопленника.

Коваля так и подмывало пойти туда.

Но нет! Через несколько дней он возвратится в Киев. А сейчас – отдых, отдых и отдых! За долгие годы службы он и без того устал от розысков, всевозможных подозрений и даже так называемых творческих открытий, когда благодаря его разоблачению оказывалось, что порядочный с виду человек на самом деле является преступником. Это всегда стоило ему нервов, и он не понимал тех коллег, которые, выполняя свою, порой неприятную, но нужную работу своеобразных ассенизаторов, получали при этом некое удовольствие, хватая за ворот преступников.

Итак – отдыхать, отдыхать! В конце концов, это убийство его совсем не касается. Да и официального права вмешиваться он уже не имеет.

Коваль отвел взгляд от берега и подошел к длинным бревнам возле гостиницы, где всегда вечерами любовался звездным небом.

И невольно снова оказался лицом к толпе, черневшей внизу. Смотрел безразлично. Он не любил бездельников, разных уличных гуляк, обывателей, которые мгновенно слетаются на происшествие, словно вороны, и судят о событии так и сяк, давая пищу сплетням.

Опытный детектив, понятно, иногда может уловить в таких пересудах зернышко истины, получить толчок мысли, который окажется полезным. Но Дмитрий Иванович считал, что ориентироваться на подслушанные разговоры следует осторожно, чтобы не завести розыск в непроходимые дебри.

Вот с лимана примчался какой-то катер и пристал к небольшому причалу рыбинспекции. Отошла от берега фелюга. Солнце поднялось уже высоко, и лиман все ярче голубел под его лучами.

Коваль следил за тем, как причаливал катер. Люди из него тоже поспешили к толпе на берегу.

«Впрочем, посмотреть – еще не значит вмешаться. Гляну и пойду… И своих соображений никому не стану навязывать, – подумал Дмитрий Иванович. – Впервые посмотрю как посторонний человек…»

Коваль решительно поднялся – приобретенная профессиональная привычка победила – и двинулся вниз по крутой тропинке. Вскоре он подошел к толпе. Он не любил рассматривать то, что его интересовало, из-за чужих спин и протиснулся вперед.

Труп неизвестного человека, вынесенный на берег, особенно простреленную голову и побитое дробью лицо, обсели мухи. Сержант милиции, молодой парень в форме и фуражке набекрень, поставленный здесь участковым для охраны до приезда оперативно-следственной группы, отгонял любопытных.

– Да ты его, идол, хоть прикрой чем-нибудь! – крикнула из толпы какая-то бабуся и перекрестилась. – Смотреть страшно.

– Нет такого приказа, – отвечает сержант и отворачивается.

– А чем он его накроет? – становится на защиту сержанта сочувствующий рыбак. – Принеси рядно, он и накроет.

– Нельзя накрывать. Может, кто опознает.

– Узнаешь! Все лицо разбито. Не лиманский он, ясно. Из Кизимыса или Белозерки, а может, из Херсона.

– Вчера нашли в плавнях перевернутую «южанку» без хозяина, – рассуждал мужчина, только что приехавший на моторке. – Утонул. Видать, прибило волной…

– Не просто же он утонул. Не видишь – голова прострелена! – сердито оборачивается к мужчине рыбак в резиновых сапогах, который привез улов на фелюге и тоже подошел к толпе. – Лицо разнесено. Стреляли сблизи.

– Граждане, никто не знает этого человека? – снова обращается к присутствующим сержант. Поскольку все молчат, он добавляет: – Тогда расходитесь. Ничего интересного здесь нет.

Он расставляет руки и немного отодвигает людей подальше. Ему помогает парень в спортивных брюках и майке, с повязкой дружинника на черной от загара руке.

– Не волнуйся, сержант, – бросает кто-то из толпы. – Припечет солнце – сами разбегутся…

Милиционер ничего не отвечает, только сдвигает фуражку назад и нетерпеливо посматривает на дорогу, вьющуюся на гору мимо кладовой рыбколхоза, где должна появиться машина из райотдела.

Коваль обошел вокруг покойника и присел на корточки возле головы, в которой зияла рана.

– Гражданин! – прикрикнул сержант. – Отойдите!

– Я только посмотреть, – поднялся Дмитрий Иванович.

– Все смотрят, подходить близко нельзя. Мертвый – он и есть мертвый, что тут разглядывать?..

– Не просто мертвый, товарищ сержант, – мягко возразил Коваль. – А убитый.

– Вот-вот, – подхватывает сержант. – Затопчете следы, попробуй тогда найти убийцу.

– Какие следы? – не сдается Коваль. – Труп выбросил шторм. А убийство произошло не здесь и не сейчас. Это на месте преступления важно сохранить следы…

– Какие там следы на воде! – усмехается милиционер. – Вода все смывает.

– Остаются, – пробурчал Коваль. – Даже на воде! – И подумал: «Так же, как доброе дело!»

Даже в мыслях Дмитрий Иванович не обходился без того, чтобы сразу не противопоставить злу добро. Если зло всегда оставляет свои следы, то и добро не проходит бесследно. Каждое действие, каждый поступок человека, вызывая ответную реакцию, тянет за собой другие, обусловленные им поступки и события и тоже оставляет свой не всегда видимый сразу след в потоке жизни.

Этих соображений он, конечно, не высказал, только повторил:

– Даже на воде, сержант… Все в жизни оставляет свои следы.

– На воде еще никто ничего не находил.

Люди прислушивались к их разговору.

– Откуда вы такой умник? – не выдержал милиционер. – Сказано – не лезьте, если не знаете убитого! Вы кто такой? Что-то я вас раньше в Лиманском не видел…

– Отдыхаю…

– Ну и отдыхайте на здоровье! Документы есть?

– В гостинице.

– А то я вас быстро отсюда спроважу!

– Куда?

– Найду куда!

– По какому праву?

– И право будет. Отойдите, говорю!

Как тяжело было чувствовать себя посторонним в такой ситуации! После стольких лет работы, когда подчиненные ловили каждое его слово! Ковалю захотелось назвать себя и отчитать сержанта, но он сдержался и, вздохнув, отошел. Конечно, нервы у парня тоже не железные, и стоять здесь не мед, но сколько еще нужно сил, чтобы научить культуре поведения таких молодых сотрудников.

В конце концов, все правильно, смирился Коваль, он всего лишь дачник из совхозной гостиницы.

Тем временем из-за холма выскочил желто-синий газик. Заметив его, Дмитрий Иванович отошел от толпы и побрел к гостинице. Не хотелось, чтобы кто-то из знакомых узнал его здесь. Они бы, конечно, обрадовались ему. Сработает инерция, ведь привыкли к тому, что он начальство, может, и совета попросят. Но что он может посоветовать? Местные работники намного лучше знают здешних жителей, их привычки, страсти. А ему пришлось бы начинать с нуля – изучать людей, условия жизни и тому подобное… Хуже того, вдруг начнут проявлять сочувствие пенсионеру. Коваль никогда еще не оказывался в таком сомнительном, неопределенном положении, и это его очень раздражало.

«Зачем это мне?! – ругал он себя. – Помочь еще одного преступника поставить перед лицом правосудия? Но я имею право на заслуженный отдых, как любой рабочий или служащий! Ведь завидовал раньше, когда шел зимой по мосту через Днепр и видел на льду рыболовов, которые целыми днями дышат свежим воздухом и которых лишь одно волнует: клюнет или нет! А теперь меня не касаются дела других людей, живу спокойно в своем домике на тихой Лукьяновке, а когда дом снесут, то получу комфортабельную квартиру. И ничто не должно волновать меня. Единственная забота – следить за программами телепередач…»

Так рассуждал Коваль, торопливо направляясь к гостинице, в глубине души чувствуя, что размышляет примитивно, что никогда не удовлетворится амебным существованием мещанина, не перестанет интересоваться судьбой людей и волноваться за них.

Сам не заметил, как сработала привычка и в мыслях уже вырисовывались какие-то контуры трагического события и возникали версии загадочного убийства.