Текст книги "Следы на воде"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

20

Со странным чувством заходил сегодня Дмитрий Иванович в светло-серое здание Управления внутренних дел, стоявшее на узенькой улице, напротив сквера. Раньше, когда приезжал для проверок и помощи уголовному розыску, он не обращал особенного внимания на здание, а теперь присматривался, словно впервые переступал его порог: скользнул взглядом по фасаду и уточнил для себя, что дом довольно модерный, не так давно построенный, что такой формы и размера окна вошли в моду лишь в последние годы.

Он прошел мимо дежурного старшины, предварительно показав новую красную книжечку внештатного инспектора министерства, которая давала право свободного входа в помещение управления. И это было тоже новое в его жизни, раньше он заходил сюда в сопровождении офицера, который встречал его на вокзале или аэродроме, и никаких удостоверений не требовалось; дежурный вытягивался, а он лишь отвечал на приветствие, поднося руку к фуражке, и, занятый своими мыслями, почти не замечал его.

Сейчас Коваль остро почувствовал, что бурная жизнь, которая кипит в этом доме, уже не касается его, потому что он гость, а не участник событий. И это было непривычно и больно.

Он быстро поднялся на третий этаж в знакомый кабинет Келеберды – спешил, потому что не хотел встречаться с другими сотрудниками управления. Запыхавшись и вытирая платочком шею, опустился в предложенное ему кресло.

– Ну и духотища! – пожаловался сразу, едва взглянув на озабоченное лицо майора.

Тот грустно кивнул в ответ, подумав при этом об атмосфере служебных страстей вокруг незавершенных уголовных дел.

Ковалю ни к чему было задавать банальные вопросы вроде «как дела, коллега?». Он хорошо знал, что такое рабочее напряжение. Келеберда тут же открыл сейф и положил на стол перед Ковалем серую папку дела. Чемодурова с наклеенной бумажкой:

«Начато…

Закончено…»

От этой папки с порыжевшей от времени наклейкой повеяло чем-то очень близким и даже родным. Графа «Закончено» была не заполнена.

– Сегодня пришла, – кивнул на папку Келеберда. – Едва вырвали в Киеве. Все «почему» да «зачем».

– Говорил же вам, что я телепат, – пошутил Коваль. – Знал, когда приехать. А то, что не хотели присылать, понимаю. Дело повисло у них на шее.

Келеберда горько усмехнулся. Он уже не верил, что Дмитрий Иванович сможет помочь в розыске убийцы Чайкуна. А начальство тем временем торопило, напоминая о закончившихся сроках. То, что Коваль заинтересовался незавершенным делом об убийстве на Днестре и другими схожими историями из архива управления, свидетельствовало, по мнению Келеберды, что он отходит от розысков убийцы Чайкуна.

– Читайте, Дмитрий Иванович, – без всякого энтузиазма сказал майор, – а я к начальству. На ковер зовет. – Он вздохнул и, взяв со стола бумаги, вышел из кабинета.

Коваль принялся листать знакомые странички с наклеенными фотографиями места убийства, трупа застреленного мужчины, протоколы допроса свидетелей. Часть их была написана его рукой. Эти записи он знал почти на память. Но тянуло еще раз вчитаться в происшествие на Днестре, в чем-то схожее с историей убийства Чайкуна в днепровских плавнях. Вдруг что-то упустил. Может, взглянув по-новому на прошлое трагическое событие, найдет ключ и к сегодняшней трагедии. Есть много общего: ружье – как орудие преступления, глухие плавни – как место событий, отсутствие видимых мотивов преступления. И главное то, что убийца и там, и тут словно сквозь землю проваливается. Как говорится, прячет концы в воду. На Днестре, правда, нашли на дне пролива ружье Чемодурова, а тут оружие, из которого убили человека, спокойненько стояло в помещении рыбинспекции. А ружье Чайкуна в воде найдено.

Коваль листал дело. Дошел до страничек, озаглавленных «Обстоятельства события».

«17 октября около 14.00 в камышах в районе отделения совхоза «Днестровский» в лодке типа «южанка» обнаружен труп гражданина Гуцу Михайла – водолаза спасательной станции – с огнестрельной раной в голове и обезображенным картечью лицом…»

«…Обстоятельства преступления и осмотр трупа дают основание выдвинуть по делу следующие версии о мотивах убийства и личностях, совершивших правонарушение:

а) убийство произошло с целью мести, во время ссоры;

б) с целью ограбления;

в) в момент неправомочных действий потерпевшего (выбирание рыбы из чужих сетей, кражи ондатры из ловушек и т. п.).

Убить могли:

а) браконьеры;

б) рыбаки и охотники;

в) рыболовные и охотничьи инспектора.

С целью проверки выдвинутых версий необходимо осуществить такие оперативно-розыскные меры…»

Дмитрия Ивановича интересовало прежде всего то, куда делся после преступления предполагаемый убийца Чемодуров? На это он обращал внимание, когда работал над делом. И теперь, раздумывая в Лиманском об убийстве Петра Чайкуна, почувствовал необходимость еще раз перечитать протокол допроса свидетеля Адаменко, который последним видел преступника. Нашел нужную страницу и углубился в чтение. Не услышал, как вернулся Келеберда. Только когда майор заговорил по телефону, поднял на миг на него задумчивый взгляд и снова уставился в пожелтевшие странички. Адаменко свидетельствовал: «…Пятнадцатого октября в три часа дня, по дороге в магазин за хлебом, я встретил Марусяка. Он предложил мне поехать ловить ондатру. Я сначала не хотел, но он сказал, что я ничего делать не буду, только за компанию побуду.

Мы возвратились домой. Я оделся и пришел к Марусяку. Он взял мотор, и мы спустились к лодке. Дорогой я спросил: «А чем будем ловить?» Он ответил коротко: «Не беспокойся, все уже готово».

Потом установил мотор, мы сели в лодку и поехали вниз по направлению залива. Когда пересекли рукав Днестра, то шли вдоль берега. Скоро подъехали к камышам, но ловить ничего не стали, а двинулись дальше, в глухие плавни. Навстречу нам попалась какая-то рыбацкая лодка. На речке было еще несколько лодок: рыбаки там, может, сети ставили, может, выбирали, не знаю, было далековато, не очень видно. Но и тут мы с Марусяком ничего не делали. Он сказал, что рыбаки могут подумать, будто мы хотим потрясти их сети, и мы снова поехали дальше. Возле островка нам встретилась еще одна лодка, она кружила в протоках между камышами. Видать, хозяин не желал при нас показывать свое уловное место. На хозяина лодки я не обратил внимания, он сидел к нам боком. Был он в новой черной телогрейке, и на голове у него торчала меховая шапка.

Мы пристали к камышам. Пробрались на сухой холм, перенесли сети и ловушки на более глухую сторону, и Марусяк установил их там. Потом он двинулся к лодке, я за ним. В это время на берег пролива вышли два милиционера. Марусяк крикнул: «Милиция!» – и бросился наутек. Побежал и я, но в другую сторону, через поросший ивняком холм, и спрятался в камышах.

Прошел, может, час. Было тихо, но очень сыро и холодно, я скоро замерз, не выдержал и снова выбрался на сушу. Ни Марусяка, ни милиции нигде не было видно. Я слышал, как он заводил мотор, – наверное, и милиционеры поехали с ним.

По осени солнце садится быстро. Больше в зарослях сидеть было невмоготу. И тут снова увидел ту же лодку, которая раньше кружила в протоках. Теперь она стояла на месте, и хозяин ее вытряхивал из верши рыбу. К нему приближалась еще одна моторка.

Я вышел на открытое место и помахал рукой, чтобы меня заметили и забрали из камышей. Браконьерам, видать, было не до меня. Еще издали человек, который приближался, кричал другому, чтобы тот не двигался с места. Но мужик в телогрейке быстро завел мотор и стал удаляться. Преследователь выстрелил вверх. Тогда убегавший тоже схватил ружье и выстрелил в воздух. И тут лодку его повернуло и кинуло в камыши. Преследователь подплыл ближе. Это был высокий белокурый парень лет двадцати пяти, в спортивной шапочке и кожушке. Он приблизился к лодке на пять – семь метров и, наставив ружье на человека в телогрейке, стал что-то кричать ему. Слов я не слышал, но хорошо видел этих людей, потому что они находились напротив того места, где я прятался. И в страхе наблюдал, что будет дальше.

Человек в телогрейке и с двустволкой в руках внезапно выстрелил в белокурого. Но то ли торопился, то ли лодка качнулась – промахнулся. Я даже слышал, как дробь зашипела в воде прямо возле меня. Он стал лихорадочно перезаряжать ружье. В это время белокурый спокойно прицелился и разрядил оба ствола ему в лицо. Тот зашатался и свалился в лодку.

Я весь дрожал от страха. Если белокурый видел, как я махал рукой, то убьет, чтобы избавиться от свидетеля. С испугу я упал на землю и пополз в обход холма. Потом услышал, как убийца завел мотор и отъехал. Шел он тихо, – наверно, боялся привлечь к себе внимание, – а потом рванул во всю мочь и скрылся где-то на Днестре.

Меня он, конечно, не заметил, но я все равно еще целый час прятался в камышах, боялся нос высунуть. Блуждал по пойме, среди бесчисленных рукавов, которые здесь создает река, то выходил на сушу, то снова брел по колено в тине. Не представлял, куда идти, как выбраться на дорогу. Сколько бродил, не знаю; в часы попала вода, и они остановились. Уже стемнело, я выбился из сил и решил дожидаться рассвета.

Это была страшная ночь. Как я выжил, сам не знаю. С первым рассветом снова потащился от островка к островку. Когда поднялось солнце, я увидел вдалеке за проливом хаты и дорогу, по которой пробежала похожая на «скорую помощь» машина. Из последних сил стал выбираться из камышей.

…Водитель самосвала, который затормозил возле меня, потому что я свалился у дороги, сначала подумал, что я пьяный. Но когда пригляделся, в каком я состоянии, только ахнул и помог залезть в кабину…

Марусяка я встретил дня через два, он сказал, что его вызывали в милицию…»

Коваль оторвался от протокола. Ничего нового он для себя не нашел. Подробности того, как Адаменко пролежал два дня в больнице, его не интересовали. Это сотрудники Беляевского уголовного розыска, допросив Марусяка, вышли на Адаменко. Но больше про убийцу Михайла Гуцу тот ничего не знал. Видел этого белокурого парня впервые и с перепугу как следует не запомнил его. Еле-еле помог составить словесный портрет подозреваемого.

То обстоятельство, что из Беляевки бесследно исчез Чемодуров, по некоторым данным похожий на убийцу, дало основание подозревать его в совершении преступления и объявить всесоюзный розыск…

Коваль вдруг поймал себя на мысли, что думает о каком-то Лапореле, который тоже представлялся ему высоким и белокурым парнем.

«Лапорела, Лапорела, Лапорела… – как лейтмотив какой-то песенки закрутилось в голове. – Чего он прилип, этот Лапорела!.. И откуда у человека такое странное прозвище?..»

Вспомнил пушкинского «Каменного гостя», шельму и проныру Лепорелло. Что-то похожее было у Стефана Цвейга (теперь у Дмитрия Ивановича появилось время на книжки). Кажется, даже название рассказа – «Лепорелла». Но у Цвейга там была женщина. Почему же такое прозвище приклеилось к мужчине, да еще в глухих херсонских песках? И кто это сделал?

Коваль перелистал еще несколько страниц. А вот и фото подозреваемого, на которого объявлен розыск, – Валентина Ивановича Чемодурова. Полковник смотрел на приобщенную к розыскному делу маленькую паспортную фотографию из милицейского архива, всматривался в изображенного на ней парня с обычным, без особых примет, невыразительным лицом и снова подумал о Лапореле. Пожалел, что, когда был на Красной хате, не попросил инспекторов переправить его на левый берег лимана, где в своей сторожке на бахче пребывал этот странный человек… Но тогда он еще не интересовался Лапорелой и не мог предвидеть, что тот когда-нибудь понадобится ему.

Коваль еще какое-то время листал дело, будто что-то забыл там, и не мог вспомнить, что именно, и поэтому перебрасывал страницы то в одну, то в другую сторону.

Он еще раз прочел выводы баллистической экспертизы, которая свидетельствовала, что Гуцу был убит выстрелом из ружья двенадцатого калибра, и подумал, что это ничего не дает. Петро Чайкун погиб от картечи другого ружья такого же калибра.

Дмитрий Иванович продолжал задумчиво листать страницы. Лапорела не давал ему покоя. Хотя знал, что в деле нет дактилограммы Чемодурова, он все же словно бы надеялся обнаружить ее. Но чудес на свете не бывает, и снова Коваль, к своему огорчению, в этом убедился. Да и откуда было взяться отпечаткам пальцев Чемодурова!

Он закрыл папку, связал тесемки. Келеберды, который то заходил в кабинет, то выходил, звонил и тоже копался в каких-то бумагах, на месте не было. Посмотрел на часы. Без десяти час. Сейчас начнется обеденный перерыв. Коваль вспомнил, что даже не завтракал, хотя за время своего вынужденного безделья уже привык к определенному режиму.

Дверь в кабинет мягко открылась. Вошел Келеберда и вопросительно посмотрел на Дмитрия Ивановича.

– Все, – Коваль пододвинул папку ближе к краю стола. – Спасибо, Леонид Семенович, больше не понадобится.

В глазах майора появилось удивление.

– Новое прочтение, – улыбнулся Дмитрий Иванович, поднялся, размял занемевшие ноги. – Новые мысли, новые думы. Как говорят в юриспруденции, «по новым обстоятельствам, которые открылись…». Хочу, Леонид Семенович, поехать в Гопри, а оттуда на бахчу к Лапореле, взглянуть на него… Допускаю, что это не Чемодуров, но чего на свете не бывает… Проверить нелишне.

– Дмитрий Иванович, – неторопливо начал майор, – это не так сложно, съездим завтра или послезавтра. Хотя, думаю, этот Лапорела к делу Чайкуна отношения не имеет. Как у него могло оказаться ружье Комышана? Абсолютно исключено…

Коваль подумал: «Можно бы и сегодня поехать. Но, видно, у майора в городе что-то неотложное».

– И дался вам этот Чемодуров, – негромко продолжал Келеберда. – Я понимаю, – снисходительно добавил он, – что, пока не поймали, сердце не успокоится… Но, знаете, Дмитрий Иванович, всех преступников вы не переловите, – пошутил майор. – Нужно и преемникам нашим работы оставить.

Коваль ничего не ответил и, пока Келеберда клал папку в сейф, только барабанил слегка пальцами по столу. Сейчас майор уже мог шутить с грозным некогда Ковалем, раньше он бы на такое не отважился…

21

В дверь осторожно постучали. Конечно, Даниловна. На подносе, который она несла, стояли тарелки с яичницей и жареной рыбой – неизменные блюда, которые, честно говоря, уже поднадоели Дмитрию Ивановичу.

– Пожалуйста… Может, конечно, и приелось что, – будто угадав мысли Коваля, вздохнула Даниловна, ставя поднос на стол. – С кладовщицей нашей просто беда. Говорю, и мясо выписано, и овощи, а она все свое: нет и нет. А я вижу, что есть… – Даниловна следила за реакцией Коваля: может, согласится поговорить с директором совхоза. Не найдя поддержки, замолчала.

– Зачем беспокоитесь? – заметил Коваль. – Я бы и сам зашел на кухню. Там и поужинал бы.

– Ну, нет, – возразила Даниловна. – Принести нетрудно. Было бы что нести.

Расставив тарелки, она быстро побежала за чаем.

Есть не хотелось. Коваль поднялся и вышел на балкон. Небо над лиманом уже потемнело, наступал тот тихий час, когда последние отблески солнца еще не давали опуститься темной вечерней дымке. Вот-вот должны были высыпать звезды. Дмитрий Иванович, подняв голову, высматривал их.

Даниловна принесла чайник и, заглянув через балконную дверь на улицу, вдруг засмеялась.

– Ваша любовь уже пришла.

– Какая любовь?

– Да Валька же, – ответила Даниловна. – Ишь ты, свиданькаться идет, а все равно в платки свои кутается…

Медсестра действительно сидела на бревнах – с той стороны, где она постоянно занимала место, подальше от Дмитрия Ивановича. Раньше сюда приходила, прихрамывая и опираясь на костыли, и Лиза. Иногда ее сопровождал Юрась. Теперь Лиза больше не приходит, и на бревнах посиживали только двое: он, полковник в отставке, и медсестра Валентина.

Дмитрия Ивановича давно интересовало, чего, собственно, медсестра бегает сюда. Могла бы отдохнуть, подышать свежим воздухом и возле своей хаты, на берегу. Ходила бы лучше в кино или в клуб, где собирается молодежь на танцы. Впрочем, похожая на длинноногую птицу, с резкими неуклюжими движениями и развалистой походкой, свойственной местным рыбакам, всегда закутанная, только нос торчит, Валентина вряд ли нашла бы себе – и Коваль это понимал – подходящего кавалера. Ее одиночество вынужденное. Но почему она выбрала именно эти бревна?

А почему он сам ходит сюда? Ему близко, бревна возле гостиницы. Где бы он мог посидеть еще на свежем воздухе? Разве что на балконе. Но что ее тянет сюда? Это было загадочно. А поскольку Коваль любил разгадывать загадки, то тайком следил за своей соседкой. Она ничем себя не проявляла: сидела тихо, и даже когда Коваль однажды спросил ее, который час, ничего не ответила. Словно немая или глухая. Иногда, посидев полчаса или того меньше, вдруг срывалась с места и быстро шла вниз. Другой раз сидела дольше.

– Странный она человек! – вызывая на откровенность Даниловну, сказал Коваль. – Сидит целый вечер словно сыч.

– А вы попробуйте разговорить ее, – молодо блеснула глазами Даниловна. – Учить вас нужно! – Ковалю послышались в ее голосе нотки обиды.

«С чего бы это?» – подумал он.

– Да нет, учить не нужно! Но разве с ней поговоришь? Всегда сердитая или грустная. Может, больная? И чего бегает сюда, на бревна?

– Звезды считать, – ответила Даниловна. – Все же гостиница, смотришь, кто-нибудь и подсядет… А может, она вас поджидает.

– Ну, нет, – покачал он головой. – Она девушка молодая, зачем ей такой дед, как я. К вам сюда всякие люди приезжают. Больше молодые.

– Приезжают, а как же. Вот недавно механики были, ремонтировали машины… А вы разве старый?! Грех такое на себя наговаривать. – Даниловна игриво улыбнулась, и Коваль вдруг подумал, что и она еще не старуха.

– Долго жили тут механики?

– Недели две. Позавчера уехали.

«А не могли механики быть причастными к трагедии в Лиманском?»

– Валентина раньше тоже на бревна бегала? – вернулся к своему Коваль.

– Она всегда сюда бегает. Придет вечерком, посидит, посидит, потом вдруг сорвется – и нет ее… Кто знает, чего хочет, кого ищет.

– Молодые механики не заигрывали с ней?

– Один попробовал было подкатиться, но она так гаркнула на него! Крестился и открещивался после.

– А может, она стихи сочиняет, – пошутил Коваль, – о привольном лимане, где луна выстилает золотую дорожку… А когда строки сложатся, то бежит домой, чтобы записать. Такое бывает…

– Стихи… – прыснула Даниловна. – Какие там, к черту, стихи! Даже своей работы толком не знает. Перевязать палец не умеет… Да вы ешьте, остынет! – забеспокоилась Даниловна. – И чай пейте. Не торопитесь, она еще посидит.

– Да, да, – закивал Коваль, оторвавшись от какой-то захватившей его мысли. – Ужинать так ужинать!.. Кстати, хлопцы те, механики, ночью на лиман не ходили?

Мысль эта еще не имела точных очертаний, она будто расплывалась, таяла.

– Куда им! Возвращались с поля такие уставшие, с трудом ужинали… Может, вам еще чего-нибудь принести? Картошки хотите?

– Нет, нет. Вы лучше посидите… Поужинаем вместе.

– Спасибо, я уже сытая.

– Тогда просто так посидите… Поговорим.

– Это можно. Только сбегаю на кухню, у меня там плита…

Минут через десять, когда Дмитрий Иванович поужинал, Даниловна снова постучалась в дверь. Коваль заметил происшедшую перемену: припудрилась, подкрасила губы. «И вправду, когда-то красивая была», – подумал он.

Даниловна быстро и как-то весело собрала посуду, унесла ее.

Коваль включил в комнате верхний свет – темнота на дворе от этого еще больше погустела. Уселся в кресло. Даниловна пришла и послушно опустилась на диван. В гостинице, кроме них, сейчас никого не было, и такими вечерами каждый из них был одинок и нуждался в человеческом общении.

– У меня дочь живет в Киеве. В политехническом учится, – просто сказала Даниловна.

– О! – похвально откликнулся Коваль. – На каком курсе?

– Уже на пятом…

– А живет где?

– В общежитии… Скоро закончит, – мечтательно добавила она. – Может, в Киеве останется, учится на одни пятерки.

Коваль еще раз одобрительно кивнул.

– Глядишь, когда-нибудь и меня к себе заберет…

Мелькнула мысль: уж не потому ли Даниловна в свободное время прихорашивалась «под городскую», одевалась по моде, которую высматривала на экране телевизора или в кино, и делала себе причудливые прически.

– Я вас не задерживаю? – вдруг спросила Даниловна. – Вы собирались погулять, – намекая на вечерние посиделки Коваля, кивнула она в сторону балкона.

– Да нет, – улыбнулся Коваль. – Мне интереснее с вами. Расскажите лучше о себе…

Из своей практики Дмитрий Иванович знал, что работники гостиниц, ресторанов, базаров, соприкасаясь со множеством людей, являются хорошими психологами, замечают незначительные для другого глаза детали и могут рассказать много интересного. Кто знает, вдруг Даниловна случайно даст ему зацепку.

Ободренная вниманием этого симпатичного, совсем еще не старого жильца, о котором приказал заботиться сам директор совхоза, Даниловна разговорилась.

Попала в Лиманское – привлекло ее сюда море, тепло и, не в последнюю очередь, красивое название, – устроилась в «Сельхозтехнику». Специальности не имела. Закончила курсы дезинфекторов. Опрыскивала виноградники, работала в поле. Была молодая, сильная, хотелось приобрести хорошие вещи, трудилась за двоих, хоть работа и была вредной для здоровья. Потом вышла замуж за местного парня. Построили хату, родилась дочка; казалось, жизнь улыбнулась ей. Но вскоре муж начал пить, и они разошлись. Ей с дочкой присудили полхаты. Но жить в ней уже не смогла, продала свою половину и купила старенькую мазанку на берегу, под самым обрывом. Немного подремонтировала и поселилась там.

Работать с химикатами становилось все трудней, и по совету врачей пришлось уйти из «Сельхозтехники». Совхоз в это время построил гостиницу, вот она и устроилась здесь. Дочка закончила школу, поехала учиться в Киев…

– Почему замуж не выходите? – спросил Коваль.

Даниловна вздохнула:

– За пьянчужку не хочу. Намучилась с одним, сыта по горло. А порядочных, да чтобы свободных, в Лиманском нет. Что и говорить, немолодая уже. Мне бы к паре мужчина, – она бросила быстрый взгляд на Коваля, – ваших приблизительно лет… А таких свободных не бывает, разве что вдовец. А если парубок вечный, то он или алкоголик, или еще какое-нибудь несчастье… Да и такого, сказать по правде, здесь не сыщешь. Жила бы в большом городе, может, кто и встретился бы, а в селе… – Она безнадежно махнула рукой. – Вот пусть Лиля закончит, глядишь, и переберусь отсюда, – сказала Даниловна, и Коваль понял, что это ее самая большая надежда.

Постепенно всей душой прикипела к гостинице, потому что эта работа не только кормила ее, но и давала возможность знакомиться с новыми людьми, заботиться о них, даже позволяла пококетничать с теми, у кого в паспорте не было запрещающего штампа… Работала добросовестно: чистила, мыла, стирала, куховарила, – все здесь и впрямь блестело. Когда директор совхоза принимал гостей, она устраивала прием, как настоящая хозяйка.

В свою хатку под обрывом не особо спешила. Если бы не поросята и кролики, которые содержались на маленьком дворике, – грех не кормить, когда столько отходов на кухне! – неделями бы не заглядывала туда. А сейчас приходилось ежедневно бегать вниз, утром и вечером, с полными ведрами. Хата ее прижималась задней стеной к глинистому обрыву, окнами смотрела на пляж, который был под боком, и это привлекало дачников. Даниловна сдавала свой домик на все лето и осень, сейчас там жила Лиза…

Коваль слушал рассказ, и ему становилось жаль Даниловну. О чем мечтает эта расторопная, игривая, светлоглазая женщина? О друге в жизни, о семейном уюте – для создания его, не пожалела бы сил. Поглядывая на Даниловну, которая под конец своей исповеди и сама растрогалась, он вспомнил жену. Появилась странная мысль: хорошо, что его Ружена не знает такого одиночества; он рад, что создал ей семью, и жена должна быть за это благодарна… Мысль была необычной, и Дмитрий Иванович рассердился на себя: почему это жена должна быть… благодарна, а почему не он? Ружена также может ждать благодарности за то, что обогатила ему жизнь! Какой мужской эгоизм! И как могло такое прийти в голову?! Когда люди любят друг друга, они не подсчитывают чувств.

Ему вдруг захотелось увидеть жену. Но она была далеко, он даже точно не знал, где именно. В Закарпатье… Мукачево, Свалява, Межгорье, озеро Синевир… Где-то на склонах Карпат. Сейчас там тоже вечер. Солнце в горах садится быстро, и на небо уже высыпали те же, что и здесь, над лиманом, звезды.

Вспомнил, как пять лет назад звонил ей из Мукачева: «Моя журавка!..» Дочка Наталка иронизировала: «Влюбился, Дик!» Какие это были счастливые времена, насыщенные работой, новыми чувствами! Дни летели быстро, и нужно было успевать за всем: он падал с ног от усталости, но это была настоящая жизнь…

Перед глазами Дмитрия Ивановича зримо встала небольшая гостиница в Мукачеве, где он останавливался с Наталкой, буфетчица Роза и цыган Маркел Казанок, «Нириапус» – пародия Наталки на детективы, его закарпатские коллеги, капитан Вегер, майоры Романюк и Бублейников, с которыми часто скрещивал копья, а теперь вспоминает с теплотой. А главное, неожиданная встреча с фронтовым побратимом полковником погранвойск Антоновым. Казалось, все еще слышит укоризненный голос его жены, которая, узнав, что Коваль холост, сказала: «Мужчина не должен быть один…» Теперь он не один, но почему-то все складывается не так, как думалось. Вот и он не поехал с Руженой. Как-то все изменилось быстро и неожиданно. Дочка Наталка отдалилась, замкнулась, и он уже толком не знает, чем живет его некогда милая «щучка», о чем мечтает, кто с ней рядом. Прибежит порой, чмокнет в щеку: «Здравствуй, Дик! Как дела? Чувствуешь себя как?» – и, не дослушав ответ, снова исчезает. Ружена дружит с ней, но дружба у них какая-то вымученная: жена опекает Наталку ради него, а дочь поддерживает добрые отношения с мачехой словно в благодарность за ее заботу об отце. Выходит, что обе стараются для него, а он вот такой неблагодарный…

Мысли Коваля снова перекинулись в Закарпатье. Интересно, где сейчас геологическая партия Ружены: в селе или в горах, в палатках? Сейчас и в горах тепло и хорошо. Осень там – наилучшая пора: в долинах собирают хлеб, и золотом играет стерня, краснеют сочные плоды на деревьях, а на виноградных лозах свисают тяжелые гроздья. Тучи не клубятся над вершинами, и солнце беспрепятственно ласкает землю.

Дмитрий Иванович смотрел на Даниловну и не видел ее. Будто сидел на корточках возле костра вместе с Руженой, подбрасывал хворост под казанок на треноге, и отблеск пламени играл на милом родном лице… Впрочем, это не он сидит в этот миг со своей Руженой возле костра и любуется вечерними горами. Кто-то другой, коллеги из геологической партии видят ее, слышат ее голос, советуются с ней. Он тоже мог бы поехать, но в какой роли: муж геолога или муж начальника геологической партии? И это он, Коваль, о котором в Закарпатье легенды ходят, где помнят как он разоблачил на Латорице бывшего жандарма, кровавого Карла Локкера! Дмитрий Иванович вдруг ужаснулся мысли, что, копаясь здесь, в Лиманском, в своих чувствах, он все эти дни вовсе не скучал по жене, и она тоже не прислала, как обещала, своего адреса…

Даниловна, заметив, что Коваль не слушает ее, замолчала.

– Так я пойду. Извините, насказала тут всякого, – жалостно произнесла она. – Только и облегчишь душу, когда встретишь хорошего человека…

– Что вы! – возразил Коваль. – Мне очень приятно с вами. Кстати, как ваше имя, а то неудобно – все «Даниловна», «Даниловна»…

– Марина, – тихо произнесла Даниловна и почему-то покраснела так, что заметно стало даже при электрическом свете. – Марина! – твердо повторила она, и Коваль понял, что по паспорту она Мария, а Марина – это от лукавого. – Но я уже привыкла к «Даниловне»… Может, вам еще чего-нибудь? Забыла арбуз принести…

– На ночь опасно, – пошутил Коваль, – на завтрак разве… – Он повернулся к балкону и взглянул сквозь открытую дверь на небо, которое уже усеялось звездами, на светлячки сигнальных огней на далеких фелюгах в лимане, на бревна перед гостиницей, на которых до сих пор сидела медсестра.

– И что в ней, в этой Вальке, чем приваживает людей? – недоумевала Даниловна, заметив, куда смотрит Дмитрий Иванович. – Взять ту же Нюрку – сторожиху из инспекции. Когда-то мы с ней дружили, а как приехала эта приблуда и поселилась у нее, словно подменили человека. Все обхаживает Вальку, угождает, как болячке… Людей избегают, только вдвоем и ходят… Какая-то подозрительная у них дружба, со скандалами и ревностью. Нюрка сердится, когда Валька берется кому-то лифчик пошить или еще что-то сделать. А иногда чуть ли не целуются… Противно смотреть. Я же по соседству, вижу, как они окна завешивают…

– Ого! – удивился Коваль. – В жизни, правда, всякое бывает. – Ему вспомнилось, как Нюрка окрысилась на деда Махтея за свою квартирантку, когда тот пошутил, что, мол, ездила к хахалю, подралась с ним и весло обломала.

Весло это почему-то запомнилось Ковалю. Когда прогуливался по берегу, он не раз заглядывал в причаленные лодки. Примечал, что деревянные правилки встречаются редко, больше легонькие металлические. Но что ему эти весла? Не понимал своего любопытства и все же не мог отделаться от него.

– Пойду подышу воздухом…

– Вижу, что и вы без Вальки не можете. – Даниловна старалась улыбнуться, но улыбка получилась кислая.

– Ах ты, Валя, Валя, Валентина, – в тон хозяйке гостиницы пошутил Коваль. – Приворожила нашего брата.

И вдруг, уже без всяких шуток, почувствовал, что его и в самом деле чем-то заинтересовала медсестра, хотя была ему крайне неприятной: при встрече с ней Дмитрий Иванович чувствовал какое-то странное беспокойство. И в то же время казалось, что она ему нужна. Словно должна была рассказать что-то очень важное.

– Может, мы вместе с вами посидим на бревнах? – неожиданно предложил Дмитрий Иванович. – Не то и в самом деле прилепят Валю, скажут, только с ней и гуляю по вечерам… А так…

Даниловна поняла, что это было сказано для видимости.

– А так, – подхватила она, – и про нас пойдет сплетня. – Глаза ее заискрились, надеялась, что он попросит настойчивее.

– Да мы и сплетню выдержим, – засмеялся Коваль, но приглашения не повторил.

Даниловна поднялась.

– Некогда мне рассиживаться! – буркнула она уже в дверях. – Работы полные руки.

Коваль надел спортивную куртку и вышел во двор.

Сидя на бревнах, наслаждаясь чистым, наплывавшим с лимана воздухом, Коваль однако все время пребывал в напряжении. Уходили дни, а он ни на шаг не приближался к разгадке убийства Чайкуна. Вот и сегодня просидел целый вечер с Даниловной, выслушал ее жизнь, которая вовсе не касалась того, что интересовало его. Успокаивал себя тем, что в работе настоящего детектива куда меньше сногсшибательных приключений, чем в фильмах и романах. Приключении меньше, но больше ожидания, наблюдений и аналитических выводов.