Текст книги "Следы на воде"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

29

Солнце садилось за волнистой равниной, которая простерлась за Лиманским. Его косые лучи высвечивали воду в заливе. У берега она уже «зацветала», затягивалась мелкой ряской, но солнце делало ее прозрачной, словно изумрудной.

Дмитрий Иванович задумчиво прохаживался возле гостиницы, то и дело бросая взгляд на лиман. Никаких солнечных переливов он не замечал.

Время шло, а ответ из научно-технической лаборатории министерства все не приходил. Вообще после разговора с экспертом-криминалистом Голованем у Дмитрия Ивановича уже не было уверенности, что какие-то следы на шкурках будут выявлены и помогут изобличить Ч е т в е р т о г о.

Вышагивая от гостиницы к бревнам и обрыву, Коваль последовательно вспоминал все связанное с убийством Чайкуна. Вчера, когда вычерчивал свои графики и размышлял о Юрасе Комышане, он неожиданно спросил себя: а в самом ли деле Чайкун был убит в ночь на восемнадцатое? Ведь труп лежал в воде, и эксперты могли ошибиться, устанавливая время смерти. Если трагедия произошла, скажем, вечером семнадцатого или утром восемнадцатого, картина меняется.

Коваль понимал: пока только это довольно сомнительное предположение на пользу Юрасю Комышану. Но, с другой стороны, Келеберда и следователь еще должны доказать вину парня, и они знают о презумпции невиновности…

В последние дни, видимо из-за нестерпимой жары и духоты, у Дмитрия Ивановича к вечеру начинала болеть голова. Остановившись на краю обрыва, он с надеждой глянул на небо. С запада на восток тянулись узенькие розоватые полоски легких облачков, даже не облачков, а какой-то медленно тающей пены небесной, похожей на след, оставляемый реактивным самолетом. Дождя не предвиделось. С утра снова будет жарить солнце, превращая воздух в раскаленный свинец.

Коваль устроился на бревне и начал задумчиво ковырять его ногтем. Шершавая кора легко разрушалась и отдиралась от ствола. Так же рушились и отпадали возникавшие в его сознании версии. Сейчас его интересовал только Ч е т в е р т ы й, который оставил на ружье нераспознанные следы. Он надеялся, что и на шкурках, посланных в научно-техническую лабораторию, окажутся пусть слабые, но те же отпечатки пальцев. Но Киев молчал.

В глубине души Дмитрий Иванович понимал, что находится на правильном пути. Какие бы факты ни попадали в поле его зрения, какие бы версии ни выдвигал Келеберда, он упрямо искал таинственного Ч е т в е р т о г о. Лапорела-Лукьяненко после проведенной в Беляевке, Одессе и Харькове проверки полностью отпал – это был не беглец Чемодуров, как когда-то предполагал Коваль. У Андрея Комышана установлено неопровержимое алиби. В то, что преступление совершили Юрась или Козак-Сирый, Коваль не верил. Отпало подозрение и на дружков Чайкуна. Оставался лишь Ч е т в е р т ы й и в какой-то мере сторожиха Гресь, если, конечно, окажется, что шкурки ей передал убийца Чайкуна. Во всяком случае, он был убежден, что убийца так или иначе связан с рыбинспекторским постом. Но с кем именно и как?

Майор Келеберда проверил, кто заходил в помещение поста в течение тех двух дней, пока там находилось ружье Комышана. Посторонних он не обнаружил. На пост заезжали только инспектора; браконьеры же, которых они приводили, не задерживались в помещении дольше времени, необходимого, чтобы составить протокол. Единственный человек, который иногда забегал к сторожихе, – медсестра, но она не заинтересовала Келеберду.

Дмитрий Иванович чувствовал, как его охватывает состояние творческого вдохновения, которое как бы подгоняет мысль, заостряет зрение и вдруг освещает самые далекие уголки неизвестного. Складывалась достаточно четкая, хотя и фантастическая на первый взгляд, картина событий: следы на ружье, браконьерство медицинской сестры, подслушанная ссора между ней и сторожихой, шкурки ондатры, которые Нюрка продала Даниловне… Составлялась цепочка событий – вероятных и неимоверных.

И вдруг Дмитрий Иванович вскочил, быстро зашагал над обрывом. Странная догадка сначала озарила его, потом показалась крайне бессмысленной, отступила и вновь, словно приливная волна, нахлынула на него.

Теперь Коваль знал, что ему делать. Он поверил в свою догадку. Впереди ждало самое трудное: требовалось доказать справедливость своего интуитивного прозрения. Ведь без доказательств нельзя обвинить подозреваемого. Истина должна опираться на объективные факты, которых у Коваля пока еще не было. Нужно было найти способ изобличить преступника – создать такие условия, чтобы он сам себя обнаружил.

Дмитрий Иванович знал, как это делается: из тупика можно выйти только решительным поступком; самое простое, хотя и не самое легкое, – это вызвать огонь на себя.

В мыслях уже составился план. Хотя Коваль был не так молод и силен, чтобы выдержать поединок с решительным, прижатым к стенке противником, но нетерпение и азарт, которые охватили его, стали сейчас сильней обычной рассудительности. Он не мог больше сидеть сложа руки, ждать, пока прибудут известия из Киева. Правда не должна быть пассивной, она утверждает себя только в борьбе.

Это был тот случай, когда эмоции берут верх над логикой…

* * *

Коваль возвратился в гостиницу и поднялся в свою комнату. Переоделся в легкий спортивный костюм, накинул на плечи теплую куртку, от которой при надобности можно было освободиться в любую минуту, надел простенькие, без задников тапочки, которые тоже легко сбрасывались с ноги. По-мальчишески улыбнулся и, выкатив из-под кровати большой арбуз, который принесла заботливая Даниловна, положил его в сетку. Взял две короткие удочки без поплавков, банку с червями и вышел во двор.

Уже совсем стемнело. Проходя мимо бревен, Дмитрий Иванович посмотрел вниз. Светились окошки нескольких хаток под обрывом. Горели огни на фелюгах, сияя в черной воде длинными, перевернутыми свечами, создавая фантастически красивую картину.

Медсестры Вали на бревнах не было. Уже несколько дней, как она перестала ходить на это насиженное место и не выезжала в лиман. Дмитрий Иванович допускал, что его любопытство не осталось незамеченным сторожихой и самой медсестрой, и они решили на какое-то время притаиться. В конечном итоге и это сейчас было ему на руку.

Дмитрий Иванович спустился вниз и вскоре подошел к рыбинспекторскому посту. Дверь была открыта. Проход завешен марлей, сквозь которую просачивался в темноту ночи свет. Положил у порога арбуз и удочки. Помещение рыбинспекции, если не считать боковушки, имело одну большую комнату. В ней был лишь стол с двумя лавками да поржавевший железный ящик, который когда-то важно назывался сейфом, а теперь даже не запирался. Имелся, правда, еще старый диван, на котором иногда отдыхали инспектора или Нюрка.

Сторожиха сидела за столом, листала какой-то журнал. Она вытаращилась на вошедшего Коваля. Дмитрий Иванович понял, что он тут гость самый нежданный. Но именно это его и устраивало. Он придал своему лицу виноватое выражение, вежливо поздоровался и застыл в почтительной позе.

– Ангелина Ивановна, я возьму лодочку дедову. Может, бычков надергаю…

– Днем некогда было? – спросила нахмурившись Нюрка, внимательно оглядывая его.

– Посижу до зорьки, до утреннего клева. Вот и зеленого червя достал. – Коваль поднял банку и вдруг подумал, что этой ночью он сам будет приманкой.

– А если дед придет на заре? – покачала головой Нюрка. – Я лодке не хозяйка. – Но тон ее был уступчивый, не соответствующий словам, и Коваль понял, что она готова согласиться, лишь бы избавиться от него.

Дмитрий Иванович поставил банку с червями на лавку и уселся напротив Нюрки. Она смотрела искоса, и в глазах ее светилась неприязнь.

– Ангелина Ивановна, а почему Валентина наша перестала в лиман ходить? – добродушно спросил Коваль.

В глазах сторожихи мелькнул страх.

– А вам какое дело? И откуда она ваша?

– А дело такое… – Он решил играть в открытую. – Шкурки, которые у вас купила Даниловна, я у нее выпросил.

– Ну, получит она от меня! – вспыхнула Нюрка.

– Так мне нужно еще одну.

– А где я вам возьму! Я ондатру не бью! Купила случайно на базаре, деньги понадобились, вот и продала. – Сторожиха не спускала глаз с Коваля, который по-настоящему поверг ее в страх. Он видел, как она старается подавить его.

– Вон как? – в свою очередь притворился удивленным Коваль. – А я думал, это Валины шкурки… Хотел попросить, чтобы еще одну поймала или подстрелила… На замену. Она что, всегда их бьет из ружья? Вы меня извините, Ангелина Ивановна, но одна шкурка попорчена дробью. И, кажется, дробинки из ружья Комышана. – Коваль решил немного слукавить, сказав о ружье Комышана. Почему-то ему казалось, что экспертиза подтвердит его догадку. – Наверно, дали ей ружье, когда оно здесь стояло? А Валя не очень умеет стрелять, вот и испортила шкурку…

Сторожиха не выдержала, вскинулась:

– Что вы такое мелете! Идите отсюда! Сказала – купила на базаре. При чем здесь Валя? Я вам не продавала и знать вас не желаю!

Коваль медленно поднялся.

– Вы не гневайтесь, Ангелина Ивановна. Я деньги платил и хочу обменять шкурку, чтобы без дефекта…

Он взял баночку с червями, возле двери обернулся. Нюрка стояла в грозной позе.

– Так как же, Ангелина Ивановна, с лодочкой? – прикидываясь, что не понимает ее волнения, уважительно произнес Коваль. – Мне дед Махтей разрешает брать, когда самому не нужно. Мог бы и не спрашивать, но это было бы нехорошо…

– Если разрешает, тогда берите! – Нюрка метнулась в угол и схватила небольшие весла деда Махтея. – Езжайте! Езжайте! – выкрикнула она, словно гнала его в шею.

– Я тут близко, – беря весла, которые Нюрка в сердцах совала ему в руки, сказал Коваль. – Стану в заливе, над каменной грядой, там бычки хорошо берут…

Через минуту она услышала, как брякнула цепь на причале.

…Дмитрий Иванович уложил удочки и медленно погреб в темноту лимана. Он свое дело сделал, и теперь оставалось ждать результата.

Утлая лодчонка, истинная душегубка для неопытного рыбака, мягко рассекала воду, которая тихо плескалась о низенькие борта. Далеко отъезжать не стал. Когда от рыбинспекции уже нельзя было заметить маленькую лодочку, он положил весла и стал всматриваться в освещенный берег.

Ожидания Коваля оправдались. Вскоре в дверях рыбинспекторского поста показалась фигура Нюрки и исчезла в темноте.

«Ну, все в порядке. Побежала предупредить».

И сразу стал удивительно спокойным. Неприятный холодок в сердце, предчувствие опасности уступили место чуткой настороженности.

Почему-то подумал о письме, которое получил сегодня от Ружены. Будто вновь прочитал милые строки. Она писала, что очень соскучилась, скоро вернется в Киев и будет с нетерпением ждать его. Мелькнула виноватая мысль: а что хорошего она с ним видела?! Ни дня, ни ночи покоя. И даже в последний год, когда уже на пенсии, все еще копается в собственных переживаниях и так мало уделяет ей внимания.

Наталка, та давно не нуждается в отцовской заботе, а вот жена!.. Он дал себе слово: если все сегодня обойдется, искупит вину перед ней… Ну, а если… Значит, выполнит свой долг, которому служил всю жизнь.

Легкими взмахами весел Дмитрий Иванович погнал лодочку к тому месту, где жадные бычки, что называется, ловились без наживки. Дед Махтей, тот даже удочки не брал. Накрутив на палец леску с несколькими крючками, каждую минуту вытаскивал по пять-шесть рыбешек. На том месте, о котором сказал сторожихе, он и будет ожидать противника.

Остановившись под каменной грядой, Коваль положил весла и задумался. Ловить не хотелось, и удочки спокойно лежали у ног. Он даже высыпал в воду червей: все равно не понадобятся.

Вокруг было тихо, слышалось только мягкое равномерное дыхание лимана, который легонько покачивал лодочку.

Но вот от берега долетел треск мотора. Коваль насторожился. Сколько времени он просидел так?

Шум приближался, нарастал, казалось заполняя собой весь черный простор, словно бы рождался из него.

Дмитрий Иванович напрягся. Теперь он уже не сомневался, кто мчится на него. Схватил весло, чтобы сманеврировать и уменьшить силу удара.

Успел увидеть, как над ним из непроглядной тьмы поднялся нос моторки. Потом ощутил резкий удар. Какая-то могучая сила подняла его и бросила. Когда летел, увидел силуэт человека. От удивления чуть не вскрикнул: за рулем моторки была вовсе не медсестра, которую он ждал, а сидел какой-то парень. Один только миг он видел эту фигуру и затем пошел под воду.

Вынырнув, Коваль увидел рядом свою перевернутую долбленку, которая покачивалась на растревоженных волнах. Неподалеку плавал арбуз, похожий в темноте на человеческую голову. Отдалившаяся моторка снова приближалась, как будто подтверждая, что наезд был не случайный. Коваль поднырнул под лодку. Мгновенно перевернутая, она сохранила под собой немного воздуха.

Моторка проутюжила воду вокруг лодочки и, натужно взревев, исчезла.

Дмитрий Иванович выбрался из-под долбленки и огляделся. Арбуза нигде не было. Представил, как разлетелся он под днищем моторки.

Перед глазами Коваля все еще стояла выхваченная на фоне неба и, казалось, запечатленная навеки картина: высокий нос молниеносно надвинувшейся лодки и парень за рулем. Наверное, померещилось в темноте, подумал он, потому что, кроме медсестры Вальки и сторожихи Нюрки, некому было охотиться за ним!

Вокруг была тьма, черная вода и тишина. Моторка уже затихла. Берег, очерченный светлыми пятнами окошек в хатках под обрывом в крайних домиках села на горе, и в гостинице, отсюда выглядел далеким, еще выше, чем на самом деле, и словно бы висел в небе.

До манящих огней фелюг, стоящих в стороне, в лимане, было ближе, нежели до берега. Но Коваль боялся запутаться в рыбацких сетях. Возле рыбинспекторского поста тоже выходить нельзя. Поэтому решил плыть к колхозному причалу и оттуда добраться до ближайшего телефона.

Растревоженная вода тем временем постепенно улеглась, и Коваль стал возиться с лодкой; она была тяжелая и ни за что не хотела переворачиваться.

Только теперь Дмитрий Иванович ощутил, что такое годы. Если он истратит на лодку все силы, то не сможет добраться до берега. Вынужден был бросить долбленку, надеясь, что ее не отнесет до рассвета в море, рыбаки увидят и выловят.

Им еще владел охотничий азарт, он не чувствовал холода и быстро поплыл. В спортивном костюме без куртки, без тапочек, он легко продвигался вперед.

Когда-то Дмитрий Иванович слыл отличным пловцом, даже был перворазрядником. Ему казалось, что и теперь бы не уступил спортсмену. Но скоро понял, что плыть быстро не может. Он стал отдыхать, ложился на спину или плыл на боку, очень медленно, двигаясь вдоль берега.

Через каких-то полчаса, уже различая светлую полоску причала, почувствовал себя совершенно обессиленным.

После пережитого волнения и такого долгого заплыва руки и ноги налились свинцом, дыхание стало коротким, частым, он не успевал набирать в легкие воздух, старался все время держать голову над водой.

Звезды стали расплываться перед глазами, он словно бы опускался с ними в волны. Снова лег на спину и снова бессильно покачивался на воде, не в состоянии перевернуться вниз лицом. К счастью, минутное обморочное состояние прошло, и Дмитрий Иванович, собрав силы, начал медленно продвигаться вперед.

До берега, казалось, рукой подать. Еще немного – и причал окажется рядом. Дмитрий Иванович делал неимоверные усилия, но мостик почему-то не приближался.

Наконец все-таки ухватился за металлическую рейку. Отдышался и попробовал выбраться на доски. Как же тяжело было подтянуться вверх…

Держась за край мосточка, загоняя в пальцы занозы от невыструганных досок, он дотащился до берега и выполз на твердую землю. Свалился и несколько минут лежал на гальке. Отдышавшись, вскочил: так ему показалось, хотя на самом деле еле поднялся. Мокрый и ослабевший, едва переставляя ноги, побрел по ночному берегу, оглянулся – не заметил ли кто его. Вроде бы нет. У подножия склона опустился на землю. Только теперь почувствовал, как болит бедро, – видно, ударило бортом долбленки.

Посидев с минуту, заставил себя подняться. В голове билось только одно: выбраться наверх, добраться до телефона! Через каждые два-три шага Коваль останавливался, с трудом удерживая равновесие, и снова шел дальше. На половине склона, там, где тропинка начала круто уходить вверх, он уже не мог идти и, опустившись на поросшую колючками землю, пополз.

…Открыв дверь и увидев Дмитрия Ивановича, Даниловна испугалась, оцепенела.

– Телефон! – крикнул Коваль. – Вызывайте Херсон… Милицию!

Пока, держась за перила, Коваль поднялся на второй этаж, Даниловна уже успела через Белозерку вызвать область. Он услышал сонный голос Келеберды.

– Леонид Семенович! Это Коваль. Немедленно группу задержания в Лиманское!

– Что случилось?

– Можно будет два дела закрыть. – Коваль ничего больше не сказал, так как рядом стояла Даниловна и не сводила с него растерянного взгляда.

– Не пойму!

– Нападение. Умышленная попытка убийства. Нельзя давать преступнику возможности уйти вторично. – Он надеялся, что это поможет Келеберде догадаться, о ком идет речь.

– О чем вы?

– Приедете – объясню. Только быстрей. Лучше с Белозерки, это ближе. А впрочем, вам видней. Примите во внимание, преступник опасный. Возможно, вооружен. Я жду в гостинице… Марина Даниловна! – положив трубку, обернулся к хозяйке. – Закройте дверь, никого из постояльцев до приезда милиции не выпускайте и сами не выходите… А я пойду переоденусь. – И, тяжело ступая, направился к своей комнате…

30

– Все получилось неожиданно. Вначале я не был до конца убежден в верности своего подозрения, – докладывал Коваль о своем поединке на воде майору Келеберде. – Боялся, что преступник, почувствовав неладное, может скрыться.

– Вы думаете, у этой вашей Валентины есть оружие? – спросил майор, спускаясь с Ковалем вниз, где их ждали лейтенант с сержантом и Даниловна, которую попросили пойти как понятую.

– Допускаю, ружье.

– Вряд ли она воспользуется им.

– Если есть оружие, то будет стрелять, – уверенно сказал Коваль. Он до последней минуты не хотел раскрывать перед майором свою догадку. Келеберда был удивлен, что полковник без явной, как ему казалось, необходимости поднял на ноги среди ночи оперативную группу. В конце концов, можно было и утром задержать хулиганку-медсестру. И это недовольство чувствовалось в его голосе.

При свете уличного фонаря Коваль узнал сержанта, который когда-то охранял на берегу выброшенный штормом труп Петра Чайкуна. У того тоже была хорошая зрительная память, но он безразлично смотрел на этого дачника, который, как он решил, оказался тут в роли понятого.

– Полковник Коваль, – коротко представил его присутствующим майор Келеберда. Сержант, наверное, слышал о знаменитом детективе какую-то легенду или, может, звание «полковник» потрясло его, но когда Дмитрий Иванович теперь снова посмотрел на него, то понял, что, вспоминая перебранку на берегу, сержант готов был сейчас провалиться сквозь землю.

Все оперативники и Коваль вслед за Даниловной двинулись тропинкой вниз.

Ночь была удивительно спокойной. Тихий лиман спал, словно утомленный трудяга. Поднявшийся месяц уже проложил на воде светлую дорожку и, отбрасывая длинные тени, холодно освещал белые мазанки.

Милиционеры подошли к большой хате, на которую показала Даниловна.

– Разрешите мне? – попросил Коваль, когда сержант и лейтенант встали возле окон, а Келеберда двинулся к двери.

Он постучал. Из хаты никто не откликнулся. Коваль постучал сильней.

– Кто там?

– Милиция! Открывайте!

– Какая там милиция ночью! Только попробуйте! – долетел сонный голос Нюрки.

Коваль подозвал Даниловну:

– Назовитесь.

– Нюра, это я! – крикнула Даниловна. – Здесь и правда милиция.

Через несколько минут тяжелая дверь открылась. Коваль быстро вошел. За ним поспешил майор.

В хате был полумрак. Возле единственного разложенного дивана, который служил кроватью, горела небольшая лампа.

– Включите свет! – приказал Келеберда, и Нюрка нехотя подчинилась.

Сонная сторожиха, расхристанная, растрепанная, в ночной сорочке, стояла возле стены. Медсестра Валя, наоборот, словно и не спала, была в юбке и кофте и, как всегда, несмотря на ночное время, повязана платком.

Обе – и хозяйка дома, и квартирантка – уставились на Коваля, словно увидели пришельца с того света. Сержант и лейтенант, приблизившись, на всякий случай опекали их.

– Сейчас увидите кое-что интересное, – вполголоса произнес Коваль и, обратившись к медсестре, приказал: – Снимите платок!

Валентина стояла неподвижно. Казалось, остолбенела.

– Может, вам помочь?

Сторожиха бросилась к ней, заслонила собой:

– Не позволю!

Медсестра, быстро оглянувшись на милиционеров и поняв, что слова Коваля не пустая угроза, отстранила Нюрку, медленно стащила с головы платок. Взору открылись словно бы коростой покрытые щеки и подбородок, с которых постоянно пытались вытравливать щетину.

– Ну вот, гражданин Чемодуров, мы и встретились, – негромко произнес Коваль и, повернувшись к майору Келеберде, добавил: – Чемодуров Валентин Иванович, убийца Михайла Гуцу и Петра Чайкуна.

И сразу почувствовал себя так, будто с плеч свалилась гора. Подумал о том, как обрадуются Лиза и Настя, каждая по-своему, когда домой возвратится Юрась Комышан, как удивится все Лиманское, когда узнает, кто прятался под личиной медсестры, и как придется Нюрке прятать от людей глаза, как прекратят Чайкуны обвинять Комышанов в убийстве Петра и, возможно, помирятся, поверят в торжество справедливости, так же как и потерявшие веру родственники Гуцу в Беляевке, и все, кто знал об этих трагических событиях. А это для него было самым существенным.

Когда нервное напряжение улеглось, Дмитрий Иванович почувствовал страшную усталость. Он взглянул еще раз на Чемодурова, которому майор приказал переодеться, повернулся и, медленно миновав все еще не пришедшую в себя Даниловну, вышел из хаты на свежий воздух.

* * *

– Я вам, товарищ полковник, не успел доложить, – виновато сказал майор Келеберда, когда, отправив Чемодурова в сопровождении лейтенанта и сержанта в Херсон, дошел с Ковалем до гостиницы. – Вчера разговаривал с Киевом, с управлением. Наш начальник уже… как говорят… в связи с переходом на другую работу… А на его место назначен новый. Так вот он интересовался вами. Просил позвонить. Кажется, укрепляет кадры…

– Кто такой? – спросил Коваль.

Келеберда назвал фамилию заместителя начальника одного из областных управлений. Перед глазами Дмитрия Ивановича предстал молодой, ясноглазый, стройный полковник, один из самых талантливых сотрудников уголовного розыска в республике.

– О! – довольный откликнулся он. – Сегодня же позвоню.

От усталости в голове Дмитрия Ивановича гудело, будто где-то далеко били в большие колокола. Они гудели густо, настойчиво, не затихая.

Но он теперь верил: звонят еще не по нем, дела его наладятся и он снова окажется в гуще жизни, – ведь пока человек жив, все у него может повернуться к лучшему…