Текст книги "Следы на воде"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

24

Дмитрий Иванович позвонил майору Келеберде и попросил встретиться с ним. Не в Лиманском, а за селом, на пятом километре, где ложбинка переходит в берег. Келеберда предложил прислать машину, но Коваль отказался – на это могли обратить внимание. Сказал, что доберется самостоятельно. Потом позвонил директору совхоза и спросил, не даст ли он ему на несколько часов газик.

Самченко предложил «Волгу» и своего водителя.

– Нет, нет, Владимир Павлович, – отказался Коваль. – Шофера не нужно. И не «Волгу», а именно газик.

Под вечер к гостинице подъехал сам директор. Он не расспрашивал, зачем Ковалю машина и скоро ли дознаются про убийство Чайкуна, хотя догадывался, что отставной полковник милиции тоже не остался в стороне от расследования. Поинтересовался лишь, как живется в их маленькой гостинице и нет ли каких-то пожеланий; пожаловался, что совсем замотался, даже ночует не дома, а в поле; что не хватает рабочих рук, чтобы собрать богатый урожай и закончить осенние полевые работы.

Коваль, поблагодарив директора за внимание, обрадовался, когда тот попрощался и ушел. Дмитрий Иванович как был в спортивном костюме, так и сел в газик. Повозившись с рычагами, выехал на асфальтированную центральную улицу Лиманского, которая переходила в ровную и широкую ленту шоссе. Он быстро промчался мимо добротных сельских домов. Спрятавшись за кирпичные ограды, некоторые из них были похожи на настоящие коттеджи. Лиманское – село богатое: хорошие урожаи там, где земля не очень засолилась, Днепр с его дарами, виноделие для собственных нужд, а иногда и на продажу – все это создавало достаток местных жителей.

За селом газик помчался по вечернему шоссе, то опускавшемуся в долину, то выбегавшему на невысокие холмы. Широкие скошенные поля уже не золотились, а отсвечивали мягким светом, наплывавшим от доступного всем ветрам необозримого лимана.

А вот и назначенное место. Свернув с шоссе и резко сбавив скорость, Дмитрий Иванович через несколько минут оказался в долинке. Майор Келеберда уже поджидал его, не выходя из коричневых «Жигулей» с открытыми дверцами.

…Разговаривая, подошли к воде. Стали прохаживаться у еле заметного прибоя, шелест волн им не мешал. То опускаясь над водой, то вдруг взмывая у самого берега, – казалось, над самыми головами Коваля и его спутника, – жалобно вскрикивали две чайки.

– Особых новостей пока нет, Дмитрий Иванович. Дело подвигается медленно. И чем дальше, тем больше загадок… – Келеберда не спешил выкладывать свои соображения, а ожидал новостей от Коваля. Ведь не для прогулки над лиманом он его позвал.

Но и Дмитрий Иванович при желании умел молчать. Он понимал, что розыск далеко не продвинулся, и не стал настаивать на подробностях. Келеберда, подождав, все же пожаловался:

– Рассыпается под руками. Вроде имеешь твердые доказательства, кажется – кремень, а возьмешься покрепче – гниль, туфта, пыль. Как с этими отпечатками на ружье. Теперь известно, что пять человек держали его в руках – четыре мужика и одна женщина. Как установлено – сторожиха рыбинспекции Ангелина Гресь. Теперь пойдем дальше: из четырех мужчин трое известны: братья Комышаны и инспектор Козак-Сирый. Четвертый – пока большой икс… Его следы настолько размыты, что даже наш лейтенант Головань не смог их идентифицировать. На допросах Андрей Комышан засвидетельствовал, что своего ружья никому в руки не давал. Тогда кто? Если не брать во внимание вашего Лапорелу… – Келеберда сделал паузу, остановился и начал зачем-то выгребать носком туфли из серой мокрой гальки какой-то камешек, который, высыхая, тут же терял свой блеск. – А может, он и есть тот, кого мы ищем?..

– Жалею, что я до сих пор не встретился с этим Лапорелой, – заметил Дмитрий Иванович, не напоминая майору прямо, что тот обещал отвезти его в Голопристанский район. Мелькнула мысль, что не нужно было полагаться на Келеберду, взял бы машину у директора Самченко, хотя до бахчи не пять – десять километров, а кругом через Херсон – вся сотня. Можно было бы попросить и Комышана, чтобы подбросил моторкой через лиман. Тем более что сейчас он не занят работой…

Майор не дал Ковалю обдумать эту идею до конца.

– Ваш Лапорела, по паспорту Лукьяненко, – сказал он, – неожиданно выехал в Харьков с последними арбузами. В Беляевке, по его заявлению, никогда не жил. На всякий случай мы поручили проверить это…

– Итак, четвертый, – задумчиво произнес Коваль. – Если сторожиха отпадает… А как с теми тремя, которых подозреваете?

– Еще один отпадает. У инспектора Андрея Комышана есть алиби.

– Установлено?

– Да. Сперва были показания брата Юрася, который уверял, что Андрей в ночь на восемнадцатое ездил в Херсон. Мол, сам видел, как тот пошел на автобусную остановку. Вот и отважился взять без разрешения его ружье и лодку… Потом инспектор Козак-Сирый подтвердил, что Андрей Комышан в ту ночь на дежурство не выезжал, хотя и расписался в журнале. Правда, сторожиха Гресь отказалась говорить что-то определенное, бурчала, что не караулит инспекторов и не знает, кто когда выезжает и как отмечается. Журнал лежит в сейфе, инспектора берут и расписываются как хотят.

– Ну, а сам Андрей Степанович?

– Во время первого допроса, как вы знаете, заявил, что ездил в Херсон и запись в журнале ошибочная. Когда установили, что в Херсоне Комышан не появлялся, то ничем этот факт объяснить не мог. Позавчера все выяснилось…

Келеберда, казалось, интриговал Коваля. Они постояли и повернули назад. Уже стемнело, и только край воды легкой пеной очерчивал на гальке извилистую белую линию. На небе вырисовался рожок молодой луны. Он был еще слабенький и не мог проложить заметной дорожки через лиман. Машины, оставленные в ложбине, окутала темнота.

– Позавчера в управление заглянула жена Андрея Комышана, – направляясь к машинам, заговорил Келеберда. – Шерше ля фам! Так вроде по-французски? Оказывается, Андрей Комышан спал в ту ночь у своей возлюбленной, какой-то Лизаветы, которая отдыхает сейчас в Лиманском.

– Так, так! – удивленно протянул Коваль. – У Лизы? – Он уже знал, что ее в Лиманское пригласил Андрей Комышан. В воображении встала картина: промокший, забрызганный грязью Юрась и девушка с поврежденной ногой в коридоре гостиницы. Потом они не раз сидели на бревнах под его балконом. И Дмитрию Ивановичу стало жалко влюбленного парня.

– Вы ее знаете? – спросил Келеберда.

– Она жила в гостинице, пока не подвернула ногу. Теперь снимает комнату у Даниловны.

– Так вот, приехала жена Комышана и все рассказала. Сильная женщина, волевая… И красивая. Можно только посочувствовать ей…

– А с Лизой разговаривали? – спросил Коваль.

– Подтвердила… Теперь остаются только двое: Юрась Комышан и Козак-Сирый, инспектор. Подозревать Козака-Сирого у нас оснований нет. Юрась показал, что инспектор как положил ружье брата на дно лодки, так больше и не брал в руки, пока не вернулись на пост в Лиманское. Там он поставил ружье в угол, а сам снова поехал на дежурство.

– А сторожиху по этому эпизоду допросили?

– Она все крутит: не видела, не знаю. Во время очной ставки с Козаком-Сирым, правда, показала, что в ту ночь он на пост больше не возвращался и ружья не брал.

– О, Леонид Семенович, вы хорошо поработали!

– У вас учимся, Дмитрий Иванович, хотя в сроки покамест не укладываемся, – подчеркнул майор. – Остается Юрась Комышан. Подозрение падает на него… Даже брат полностью не отрицает. Хотя и оправдывает неопытностью, неосторожностью: мол, ночью в камышах возможен несчастный случай. Сколько бывает подстреленных на охоте! Даже днем, при свете, а в камышах, да еще ночью, где, как говорят, хоть глаз коли… Чуть раньше нажал на спусковой крючок, и уже не вверх пошло, а ниже; глядишь, и в человека, притаившегося в камышах, попал…

Коваль снова вспомнил, как Юрась ухаживал за Лизой. Неужели между братьями вспыхнула лютая вражда?

– Почему это неопытность, неосторожность? – возразил он майору. – Юрась только что из армии, с оружием обращаться умеет… Если бы не алиби старшего Комышана, которое, как вы говорите, установлено, я подумал бы, что Андрей Степанович от себя подозрение отводит… Каким странным образом…

– Нет, он ничего определенного не утверждает. Так сказать, гипотеза. Мог быть несчастный случай. Ведь никаких конфликтов между парнем, который только вернулся в село, и Петром Чайкуном не было – это совсем другая статья. Вовсе не то, что умышленное убийство. Андрей Степанович как раз искал обстоятельства, которые смягчали бы возможную вину брата.

– Я еще не уверен, – раздумывая, произнес Коваль, – что показания Насти Комышан и этой Лизы правдоподобны. Можно ли на них полагаться?

– Что вы, Дмитрий Иванович, одна могла на мужа наговорить, чтобы спасти от тюрьмы. Но какая женщина будет возводить на себя напраслину! Я имею в виду Лизу. Она не производит впечатление безнадежно испорченного человека. Последняя шлюха и та не возьмет на себя такое. Нужно отдать должное нашему следователю Петру Потаповичу – сумел-таки разговорить эту молодую женщину и получить признание.

– Ну что ж, возможно, – наконец согласился Коваль. – Но больше, чем Юрась Комышан, меня интересует неизвестный, который оставил следы на ружье.

– Из головы не выпускаю, – заявил Келеберда. – Только он пока еще призрак. А Юрась Комышан – реальность. Придется забрать его к нам, в Херсон.

– Не рановато ли? Достаточно ли у вас оснований?

– Да, Дмитрий Иванович. Парень молодой, может наделать глупостей – исчезнуть или сдуру что-нибудь причинить себе. Особенно теперь, когда сам увидит, что круг смыкается. Я, наоборот, хочу спасти его. От самого себя.

Они подошли к машинам, и Келеберда, открыв дверцы «Жигулей», пригласил Коваля посидеть.

– Я думаю, – сказал Коваль, – что у Юрася Комышана не было мотивов для убийства Чайкуна. Что могло толкнуть на это молодого парня, перед которым только еще открывается жизнь? Да, реально он мог совершить преступление: был ночью на месте трагедии, имел под рукой ружье; но вовсе не доказано, что он воспользовался им и убил…

– Не доказано пока. – Келеберда сделал ударение на слове «пока». – Но беда наша, Дмитрий Иванович, что иногда совершаются немотивированные преступления, проявляется какой-то атавистический вандализм. Вот недавно убили в Бориславе таксиста. Не ограбили, машину не забрали, ничего… Просто воткнули нож между лопатками, зачем-то перетащили труп на заднее сиденье, заперли дверцы… Два парня… Когда допрашивали о причинах такого зверства, ничего толком не могли сказать. Да что я вам рассказываю, Дмитрий Иванович! Вы это лучше меня знаете…

– Думаю, что данный пример, Леонид Семенович, не имеет отношения к Юрасю Комышану… – не согласился Коваль. – Кстати, у меня появились некоторые дополнительные наблюдения. Возможно, и для вас они окажутся полезными. Козак-Снрый, рассказывают, не первый год гоняется за неуловимым браконьером… Так вот, этот губитель природы, очевидно, не кто другой, как медсестра Валентина, которую инспектор чуть ли не ежедневно видит в Лиманском и к которой иногда сам обращается за помощью. Он выслеживает неведомого, наглого дядьку, а браконьер – тихая девица.

– Интересно! – удивился майор. – И как же это вы, Дмитрий Иванович, установили? – В тоне Келеберды Коваль почувствовал недовольство, и его «интересно» прозвучало не совсем искренне.

– Вместе со сторожихой рыбинспекпии, – продолжал Коваль, – она придумала сигнализацию. Нюрка светом предупреждает приятельницу, куда поехали инспектора. А Валентина тем временем отправляется в противоположный конец лимана или плавней и там спокойно орудует. Явно, поделили весь район на несколько квадратов, и сторожиха включает свет – в зависимости от номера – один или несколько раз.

– Но это, наверное, видит не только медсестра?

– В том-то и дело, что нет. Мигание можно увидеть только сверху, с бревен, которые лежат над обрывом. Что-то там Самченко строить собирается, кажется лестницу к пляжу. Сторожиха сигналит из кладовушки в углу помещения, единственное окошечко оттуда смотрит на крутой склон, и потому свет виден лишь из одного места… Для меня долго оставалось загадкой, почему эта медсестра, как только стемнеет, взбирается на бревна, а потом вдруг подхватывается и шагает к воде…

Коваль заколебался: рассказать или нет Келеберде о странном сне, о черном тарантуле, и промолчал, – вдруг тот поймет его неправильно и посмеется в душе над «старческими странностями» отставного полковника.

– Пошел за ней и убедился… Да и объявилась эта медсестра в Лиманском, по словам Даниловны, всего три года тому назад, устроил какой-то родственник-медик. А инспектора три года как раз и ловят злоумышленника… И долго ловить будут, – засмеялся Коваль, – ветра в поле, щуку в море…

– Мда-а, – удивился майор. – Девка – бой! Придется подсказать рыбинспекции…

– А не могла она ночью на восемнадцатое выезжать в лиман и что-то видеть и слышать? Допросите.

– Какой резон? Сами говорите, что она всегда направляется в противоположный конец лимана или плавней. Но вызовем, спросим…

Келеберда явно был недоволен беседой. Вместо помощи Коваль увлекается какими-то пустяками. Да и то верно – пенсионер, дачник, сроки розыска и дознания над ним не висят дамокловым мечом. Тут осталось всего два дня, а конца-края делу не видно. Придется снова идти «на ковер» к начальству!

…Две машины, прощупывая дорогу ближним светом, медленно выехали на шоссе. Постояли какую-то минуту рядом, мигая огоньками подфарников, и, прорезав темноту длинными белыми ножами, разъехались – каждая в свою сторону.

25

Дмитрий Иванович сидел за столом возле балкона и, как всегда, оказавшись в тупике, «размышлял» на бумаге. Новых решений пока еще не было. Пульсировало, как жилка на виске, только одно слово – «четвертый». Он ставил к нему знаки вопросов, проводил линии; казалось, освещал прожектором то с одной, то с другой стороны. Вопросы, вопросы, вопросы! Нарисовал несколько ружей. И вдруг заметил, что уже рисует гуцульские топорики. Третий, четвертый… При чем тут топорики? Сам не знал. Это был хаос, который только со временем мог обрести какой-то смысл.

Шло время. Немало резонных соображений приходило в голову, но каждое из них было одновременно и возможным, и невозможным, правдоподобным и невероятным, в большинстве случаев они исключали друг друга. Нужна была единственная правильная догадка, которая оживила бы имевшиеся факты. Верная версия – она словно любимая женщина, возле которой нет места другим. Такой версии у него не было, и он довольствовался противоречивыми выводами. Однако внутренняя уверенность, что рано или поздно он выйдет на прямой путь, не покидала Дмитрия Ивановича.

Вспомнив вечерний разговор с Келебердой, даже подумал с юмором, что, находясь в отставке, имеет свое преимущество. Не нужно, по крайней мере, укладываться в ограниченные сроки розыска, как того требует закон. И он сейчас в лучшем положении, чем майор Келеберда.

Не имея веских доказательств, Дмитрий Иванович вновь полагался на интуицию. Знал, что нужно дождаться часа, когда под натиском логики факты оживут, как в мультфильме, начнут группироваться и создадут вдруг правдивую картину событий. Так уже случалось в его богатой практике: в защите ошибочно обвиненного в убийстве художника Сосновского и в Мукачеве, и в Корсунь-Шевченковском, на Роси… Сейчас его успокаивало еще и то, что в последнее время он почувствовал приближение истины, и чувство это томительно жило в нем, в каждой клеточке мозга. Истина еще не родилась, но уже пробивалась, искала выхода.

Исполненный противоречивых мыслей, не замечая ненужного ему, хотя и лежащего на виду, и вместе с тем схватывая острым взглядом мельчайшие подробности существенного для него, Коваль прогуливался по берегу лимана, вдоль пляжа с его низкорослыми деревцами, то приближаясь к домику рыбинспекции и подножию обрыва, то возвращаясь к мазанкам, причалу рыбколхоза и крутой, шедшей вверх, в село, дороге.

Ходил долго, пока не понял, что его все время тянет к домику рыбинспекции, словно он там что-то забыл и обязан непременно взять. Дел никаких у него там не было, да и жара днем стояла приличная. Рыбинспектора днем здесь редкие гости, тем более что пока Андрей Комышан и Козак-Сирый находятся под следствием, на их место прислали новых людей. «Разве что по Нюрке-сторожихе соскучился?» – усмехнулся про себя Коваль.

«А может, именно в этой ловкой тетке и кроется ключ к разгадке?» – неожиданно подумал он. Нюрка со своим длинным облупившимся носом уже не казалась сейчас такой грубой и неприятной, как раньше, – наоборот, женщина как женщина, даже в чем-то привлекательная. И ему вдруг захотелось поговорить с ней, будто лишь она могла освободить его от тяжести, которую он носит в сердце.

Приближаясь к домику инспекции, Дмитрий Иванович почувствовал, как его охватывает нетерпение и волнение. Мотивы убийства Чайкуна до сих пор не были установлены. Вполне возможно, что ссора между ним и убийцей произошла из-за какой-то добычи. Соперничество и ненасытность местных речных пиратов известны. Вспомнились Джек Лондон и его рассказы о «золотой лихорадке», Клондайк. И что не говори, а природа хищников всегда и всюду одинакова: жадность, жестокость…

Но в холодной Аляске было золото, от которого люди с ума сходили, вцеплялись друг другу в горло. Здесь, на благословенной земле Херсонщины, золота вроде бы нет. Впрочем, рыба и пушнина – тоже богатство! Так что же стало причиной схватки Петра Чайкуна и его убийцы?.. Рыба?

Но в лодке погибшего не было чешуек, на бортах – лишь следы человеческой крови. Нашли, правда, несколько ондатровых волосинок… Возможно, один из противников обчистил чужие ловушки, которые браконьеры ставят ночью на зверьков?.. Но куда подевались тогда шкурки?..

В памяти всплыла трагедия, которая произошла на Раховщине, неподалеку от Говерлы. Какой-то турист заблудился в лесных дебрях. Там на него набрел лесник и, соблазнившись перстнем и золотыми часами, убил. Тело спрятал в такой глухой чащобе, что найти было бы невозможно. Помогла разоблачить преступника его жадность. У туриста был топорик из каленой стали, с ручкой из бука, инкрустированной медью и бисером. Им лесник и совершил убийство. Потом хорошо помыл топорик в быстром ручье и спрятал дома – жаль было выбрасывать… Впоследствии у него этот топорик нашли, взяли на экспертизу и обнаружили на нем следы человеческой крови…

«В самом деле, – мелькнула мысль, – не бросит жадный убийца шкурок. Чтобы добро пропадало?! Да ни за что! Только где их искать?..»

Открытие – всегда озарение. Сам не свой подошел Коваль к домику рыбинспекции. То, что мучило его, нашло выход. Осмотрелся только возле порога, медленно возвращаясь к реальности.

Теперь он понимал, почему его тянуло сюда. Кто-кто, а Нюрка знает, у кого можно купить шкурки. Найти бы чайкуновские, которые побывали также в руках убийцы!

И тут же засомневался, поджал губы: «Попробуй найди! Все равно что иголку в сене искать. Не станет убийца сразу шкурки продавать. Хотя… как сказать… От краденых вещей стараются как можно скорее избавиться. Держать при себе явное доказательство преступления?! Ну, нет! Подальше его… Хотя шкурки эти некраденые. Вещи, которые принадлежали кому-то и были в употреблении, – это одно, а шкурки, только что содранные со зверька, по мысли преступника, еще никому не принадлежали. Не мог же он предположить, что Дмитрий Иванович Коваль или кто-то другой заинтересуется ими вовсе не как материалом на хорошую меховую шапку. Андрей Комышан рассказывал однажды, что браконьеры, добыв ондатру, сразу свежуют ее и засовывают мягонькие шкурки за голенища своих резиновых сапог. А взять их оттуда инспектору нельзя: не имеет права без постановления прокурора на личный обыск».

Из домика долетали голоса. Нюркин, визгливый и возбужденный, Коваль узнал сразу, другой – грубый – был ему незнаком.

– И забери отсюда к чертовой матери свое весло! Я с пеной у рта кричу этому Леньке, что не твое. А он упрямый как бык: «Сам видел у нее, она потеряла, это волной к Красной хате пригнало и в камыши забило». Ой, будет тебе беда, Валя! Чует мое сердце!

– Не каркай!

Нюрка еще что-то крикнула, Коваль не разобрал.

– Хватит меня грызть за ту ночь! – донеслось в ответ.

Коваль понял, что это отголосок какого-то спора, который, наверное, возникал уже не раз.

– Нужно было договориться! – злилась Нюрка.

– Чтобы на крючке держал всю жизнь! От него не откупишься.

– Ну, а чего ты липнешь теперь к этой лахудре, к Лизке! – не успокаивалась сторожиха. – Она тебя продаст!

– Она хорошо платит, – ответил примирительно второй голос.

– Я сама заплачу!

– В конце концов, не твое это дело… Ну хорошо, два лифчика ей сошью, и все. На том и кончится. Не бойся. И замолчи!

– Не смей ей шить!

– Это я решаю, шить или не шить! – послышался разгневанный голос.

– Смотри, Валя, беду себе накличешь! – повторила сторожиха.

– Угрожаешь? Может, и ты продашь?!

Теперь Коваль догадался, с кем бранится сторожиха. Даниловна как-то рассказывала, что медсестра очень хорошо шьет бюстгальтеры – заказчицы даже из Херсона приезжают. «Такие шьет, такие шьет, что импортным не уступят! Дважды ее штрафовал фининспектор, а она все равно патент не хочет брать, потому что шьет редко и то по выбору».

– Ой! – раздался вдруг испуганный крик Нюрки. – Ой!

На пороге стоял Дмитрий Иванович. Обе женщины, взъерошенные, красные, кажется, готовы были вцепиться друг в друга.

В первый момент его не заметили, и медсестра продолжала наступать на сторожиху, которая, отходя в угол комнаты, зацепилась за лавку и едва не упала. Дмитрий Иванович еще никогда не видел Валентину такой. Это была совсем не та, похожая на монашку женщина, которая часто вечерами сидела на бревнах возле гостиницы.

– Что за гром! На пляже слышно! – произнес с добродушной улыбкой Коваль, стягивая с головы мягкую белую фуражечку. – Здравствуйте!

Медсестра замерла, сторожиха медленно выпрямилась. Стало тихо. Все было как при замедленной киносъемке. Валентина поправила платок на голове и направилась к двери. Когда она приблизилась к выходу, кинолента вдруг рванулась – Валентина шмыгнула в дверь так, что Дмитрий Иванович едва успел отшатнуться.

– Что у вас тут произошло?

Нюрка не сразу опомнилась, а потом ее будто прорвало:

– А вам что?! Чего лезете?! Это служебное помещение!

– Я ничего, – притворяясь растерянным, сказал Коваль. – Я только хотел…

Он уже решил про себя, что не будет спрашивать о шкурках у сторожихи. Во всяком случае, сегодня. Поищет их через вторые руки, возможно, через Даниловну, которая любит угождать гостям, особенно тем, кому симпатизирует. Дмитрий Иванович постоял на пороге, словно что-то припоминая. Только что, когда рядом пробежала разгневанная, разгоряченная медсестра, его будто холодом обдало. С чего бы это? Уж не открылся ли в нем экстрасенс? Даже покачал головой от такой смехотворной мысли… Однако людей, владеющих неразгаданным даром природы – активным биополем, становится все больше. Наверное, те несчастные, которых в средневековье называли ведьмами и нечистой силой и сжигали на кострах или топили в проруби, тоже были экстрасенсами… Непонятное, непостижимое вызывает у разумных людей углубленный интерес, у невежд – испуг и ненависть.

Ученые пытаются объяснить это необычное явление. В одной из статей Коваль читал, что каждый человек имеет свое биополе. Только у экстрасенсов оно сильней, выразительней, влияние заметнее.

Еще мальчишкой Дмитрий Иванович делил всех людей на теплых и холодных. От матери всегда исходило тепло. А возле соседки, тетки Люды, хотя та и улыбалась ему ласково, по коже ползли мурашки… Он боялся и удирал от нее…

Сторожиха не сводила с Коваля злых глаз.

– Идите себе…

– Да я о лодочке, Ангелина Ивановна. Вы же обещали… – как можно покорнее и жалостливее сказал Коваль.

– Нет у меня лодки! Ступайте! – нетерпеливо ответила Нюрка.

Дмитрий Иванович натянул фуражечку, потоптался еще несколько секунд на пороге, с интересом глянул на погнутое алюминиевое весельце в углу и вышел из комнаты.

Состояние, которое охватило Коваля, когда он прогуливался по берегу, и толкнуло к рыбинспекторскому посту, не оставляло его. Чувство близкого озарения росло, искало выхода. О чем бы ни думал он, все равно, будто по кругу, возвращался к мыслям о шкурках, которые невесть куда делись. Сомнение вызывало только то, что, возможно, ворсинки появились на бортах лодки не в ночь убийства, а раньше.