Текст книги "И петь нам, и весело петь ! (КСПшные анекдоты от Берга)"

Автор книги: Владимир Ланцберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Идем сдавать анкеты в жюри. Перейдя понтон, натыкаемся на Яшу Когана (автора, в то время из Баку – прим. сост.), беседующего прямо на тропе с некоей юной особой в синей кепке с огромным козырьком, тем не менее, не закрывающем носа... Стоим в некотором отдалении – надо что-то уточнить у Яши. За щелястым столиком рядом две девочки, явные школьницы, тоже заполняют анкету. Одна из них поворачивается к собеседнице Когана и робко спрашивает:

– А в какое жюри писать?

– Ну, разумеется, в авторское! – через плечо бросает та.

– А как ваша фамилия? – встревает вторая школьница. Юная леди в кепочке на этот раз оборачивается почти в гневе:

– Вероника Долина! Пора бы знать!!!

Былое нельзя воротить...

Рассказывает Берг:

– Март 1998 года. Борис Гольдштейн ведет машину из Сан-Диего в Лос-Анджелес с целью доставки меня к месту очередной "творческой встречи". Не отрывая глаз от хайвэя, рассказывает всю свою московскую КСПшную биографию от "хвоста" в конце 60-х – начале 70-х до крутого кустового командира. Живая история: первые слеты и все такое!..

Чтобы не отрывать его от драйва и в то же время поддерживать в нем уверенность, что я еще не выпал и не отключился, поддерживаю положительную обратную связь – поддакиваю, подхмыкиваю.

Боря вдохновляется все больше:

– А ведь это я – тот человек, который привел Долину к Окуджаве!

Тут я замолкаю и впиваюсь взглядом в шоссе, будто не он меня везет, а наоборот. На самом деле меня поглощают раздумья о, по крайней мере, десятке достойных соперниц Вероники, которым не повезло с высочайшим благословением и связанными с ним "паблисити" и зачислением в "обойму".

Борис, решив, что я, наконец, либо вывалился, либо помер, скашивает глаз в мою сторону.

– Гхм, да... Теперь-то чего уж!..

"Где, как дурной признак, явится мой призрак..."

Рассказывает Петр Трубецкой (Москва).

В 1984 году песни Михаила Щербакова были уже хорошо известны, но все ценители знали только имя и голос. Самого автора живьем почти никто не видел. Немногие могли похвастаться и способностью спеть эти песни – их музыкальная сторона выходила далеко за пределы умений среднего КСПшного исполнителя. В результате Александр Костромин – один из немногих, кто пел песни юного мэтра – часто на больших слетах слышал за спиной шепоток:

– Гляди, гляди, Щербаков пошел...

Другой.

Рассказывает Андрей Янишевский (Санкт-Петербург):

– Некий народ (я так и не понял, кто) сделал объявление о концерте Володи Ильина и попытался продавать билеты, уж не помню, где... Но, по крайней мере, не в зале зоопарка, с этим все в порядке. (Для тех, кто не знает, – в питерском зоопарке проводятся концерты авторской песни – прим. сост.) Все обрадовались, полезли в карман за деньгами.

Тут приходит Володя. У народа некоторое оживление, его начинают допрашивать о предстоящем концерте. Выясняется, что Володя ничего не знает. После некоторого обсуждения и анализа выясняется правда: Оказывается тот В.Ильин – из Москвы. Кто такой, что такое – никто не в курсе...

В общем, товарищи, будьте бдительны!

Недосягаемый идеал.

Излагает Борис Жуков:

– В 1995 году во время очередного приезда Ланцберга в Москву его познакомили с известным поэтом и журналистом Дмитрием Быковым. И первое, что услышал от своего нового знакомого Берг, было:

– А Вы знаете, что Вы – самый ненавистный мне бард?

Оказывается, во время Диминой службы в армии его начальник-сержант, отправив его в очередной раз чистить гальюн, сам садился на соседнее очко и, что называется, стоя над душой в столь странной позе, пел под гитару песни Ланцберга, перемежая их репликами типа: "Никогда тебе, сука, такого не написать!"

Вор на воре!

Рассказывает Георгий Мурый (Москва):

– Я океанолог, работаю инженером во ВНИИ рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО). В этом году я был в экспедиции на Дальнем Востоке, выполнял работы на небольшом рыболовном судне.

В один прекрасный момент, когда все стояли на палубе в робах и готовились к работе с очередным за день "порядком" (есть такой вид рыболовной снасти), стармех спросил у меня, знаю ли я такую песню – и стал напевать "А волна до небес раскачала МРС". Я ему ответил, что, мол, только песен Кима мне сейчас и не хватает – настроение у меня было нехорошее.

– Это какого еще Кима?

Когда я пояснил, он стал орать, что, мол, эту песню он здесь слышал еще до Кима, что она местная, курильская, что никакой москвич ее написать не сможет, только настоящий курильчанин, что написал ее такой-то с Шикотана, а он поет только свои песни, и что если я еще раз выскажу подобное, он меня за борт выкинет на месте.

Положение спас боцман, который подтвердил, что эту песню написал Ким -он когда-то смотрел передачу по ТВ с его участием.

Аналогичный случай произошел и с составителем этого сборника.

Где-то в середине 80-х по TV прошла очередная передача "Товарищ Песня" с участием бойцов студенческих стройотрядов. И в ней Лев Лещенко (эстрадный певец из Москвы) пел мою песню "Пора в дорогу, старина...", а стройотрядовцы подпевали. Сам я эту передачу не видел, но многие рассказывали.

И вот в далеком украинском городе Нежине приходит на следующее утро на работу в свой "Нежсельмаш" мой свояк и повествует коллегам об этом событии. Многие, конечно, передачу видели.

– А кто он, твой родственник? – спрашивает один из работяг.

– Инженер.

– Скажи ему, что он не инженер, а...

Не буду уточнять, в кого меня переквалифицировал этот правдоискатель, но дело в том, что, по его сведениям, эту песню создал кто-то из знакомых его флотских товарищей.

– Никогда сухопутная крыса не сумеет такую вещь родить!

Стой, кто идет?

Рассказывает Сергей Данилов, питерский автор.

Середина 90-х. Константин Тарасов пытается проникнуть в московский ДК "Меридиан" на свой же концерт со служебного входа. С ним – два молодых человека суперменской внешности и две юных дамы, по виду – топ-модели. Задача Константина – провести их без билетов. Вахтер – хранитель турникета – останавливает шествие вопросом:

– Вы кто такие?

– Я? Константин Тарасов, – отвечает Костя.

Вахтер смотрит длинный список, кого пропускать, находит его фамилию...

– Ну да, ну да. А эти? – на его спутников.

– Это мой телохранитель, шофер, массажистка и повар.

– А Вы кто? – снова спрашивает Тарасова слегка обалдевший страж.

– Я – Тарасов, – терпеливо повторяет Костя.

Вахтер снова ныряет в список, ищет, находит:

– Ну ладно, проходите!

Уточнение Константина Тарасова.

Концерт был их совместный с Олегом Митяевым.

Вахтер фамилию Кости в списке не нашел и сказал, что сегодня выступает Митяев. На что Константин ответил:

– Ничего, я тоже выступлю!

Тогда вахтер осведомился на предмет, кто эти четверо молодых людей и получил ответ, совпадающий с предыдущей версией. Профессионально оценив взглядом всю пятерку, он понимающе мотнул Тарасову головой – мол, все ясно, проходите!

Рассказывает Берг:

– Март 1974 года, два моих, совместных с Александром Дольским, концерта в Казани, в ДК КАИ. Менеджер – известный исполнитель Владимир Муравьев.

Пытаюсь войти в зал. Билета у меня, естественно, нет. Время, собственно, начинать концерт. Первое отделение – мое. А контролеры, ребята, вскормленные по книге о вкусной и здоровой пище, без билета не пускают.

– Но я – Ланцберг!

– Не надо! Мы знаем Ланцберга!

– Ну, хотите, он паспорт покажет? – улыбаются сопровождающие меня девчонки из чебоксарского университетского турклуба "Улап".

Охрана понимает, что над ней издеваются в особо изощренной форме.

– Слушайте, ребята, позовите Муравьева! – предлагаю я.

Это их взвинчивает до последней степени, и они начинают обсуждать вопрос, не спустить ли меня с лестницы.

В это время выходит встревоженный моим отсутствием Муравей, на чем сеанс театра абсурда и заканчивается. На самом интересном месте.

С того света.

Рассказывают Николай Адаменко (Харьков) и Сергей Данилов (Петербург).

Конец 80-х. Таллин. Концерт Гейнца и Данилова.

После концерта к ним подходят молодые ребята из КСП "Капля" с вопросом:

– А "Перевал" – чья песня?

– Наша.

– Правда? А мы думали, ее автор давно умер...

Неоднократно "умирал" Александр Городницкий. Помимо случая, когда одна девочка после концерта в Ленинграде зачислила его в мертвые классики как автора песни "Снег", знакомой ей с раннего детства, широко известен другой, о котором он сам рассказывает в своих воспоминаниях. Приводим весь фрагмент из книги, несмотря на внушительный объем (в нем содержатся еще несколько эпизодов по теме).

– ...В этих северных экспедициях я впервые столкнулся со странными песнями, которые пели наши рабочие. Никто не знал их авторов, "просто слышали, и все". Говорилось еще и так: "Слова народные, автора скоро выпустят". Песни эти пелись, конечно, не под гитару, а просто так – вечером у костра или прямо у палатки. К одному поющему понемногу неторопливо присоединялись другие. Каждый пел не для других, а как бы только для себя, неспешно вдумываясь в поющиеся слова. Незримая общность того, о чем говорилось в песне, объединяла поющих, и возникало подобие разговора и того странного точного взаимопонимания, которого я не встречал в других местах. Так я впервые понял, что песня может быть средством общения, выражением общего страдания, усталости, грусти. От того, что и жили вместе, и страдали.

Стихи здесь не котировались – они считались проявлением слабости, сентиментальности. Песня – совсем другое дело. Песню можно было петь везде и всегда. В Арктике песни пели все: рабочие после тяжелой работы на лесоповале под комарами и в жаре, летчики после утомительных дневных или ночных полетов со сложными посадками и дурной видимостью, пели геологи после изнурительного маршрута, глядя, не мигая, в желтое пламя вечернего костра. Песни все были, конечно, разные, но тональность их, полное отсутствие бодрячества и фальши, точная психологическая правдивость иногда наивных, но всегда искренних слов, – были неизменны.

Именно там, на Севере, подражая этим услышанным песням, я начал придумывать какие-то нехитрые мотивы на. собственные стихи и петь их у костра, не сообщая при этом своего авторства. Так я всерьез начал писать песни, некоторые из которых до сих пор считаются "народными", такие, например, как "Перекаты", "Снег" или "От злой тоски не матерись".

История этой последней песни довольно примечательна. Я написал ее в Туруханском крае в 1960 году как подражание "зековским" песням, которых наслушался к тому времени уже немало. Песня, видимо, прижилась. Уже на следующий год во время полевых работ после какого-то сабантуя наши рабочие, среди которых бывшие зеки составляли немалую часть, слегка подвыпив, стали петь "старые лагерные" песни и, к моему удивлению, спели эту мою. Поскольку был я еще молод, глуп и тщеславен, то немедленно заявил о своем авторстве. Вот этого-то, оказывается, и нельзя было делать. Все, что было мне сказано в ответ, практически на русский язык не переводится, а то, что переводится, может быть сведено к лаконичной форме: "Еще раз скажешь, что твоя -пришьем". Угроза была вовсе нешуточной – народ в тех краях подбирался серьезный. "Да за такую песню, – кричали они мне, – надо всю жизнь страдать в зоне! Чтобы ты, фраер с материка, да такую песню придумал? Наша песня, всегда была нашей, понял?" Нашлись даже очевидцы, которые "собственными ушами" слышали эту песню в сороковые в лагерях под Норильском.

Через много лет я снова встретился со своей песней в повести безвременно ушедшего из жизни магаданского писателя и геолога Олега Куваева "Территория". Действие повести происходит на крайнем северо-востоке, в районе Магадана. В ней описывается, как из Нагаевской губы под осень уходит "последний караван", жители собираются на берег прощаться е уходящим северным летом и поют эту песню, "написанную каким-то местным автором".

В середине восьмидесятых на Кольском полуострове, неподалеку от Мурманска, в поселке Заполярный, куда я приезжал в командировку на первую в мире скважину сверхглубокого бурения, начальником которой был Давид Миронович Губерман, старший брат моего друга поэта Игоря Губермана, в местной гостинице я познакомился с молодыми специалистами-врачами, работавшими здесь около года. Узнав, что я геолог и интересуюсь песнями, написанными на Севере, они неожиданно, предложили мне показать могилу "человека, который написал песню "На материк". Я очень удивился, но, конечно, немедленно согласился. На следующий день они раздобыли небольшой "уазик", и мы отправились в тундру. Примерно через час езды по трудной дороге мы прибыли в расположение бывшей "зоны" – несколько бараков, обнесенных уже сгнившим от сырых баренцевоморских ветров частоколом с покосившимися пулеметными вышками на углах. Эти "типовые" архитектурные сооружения мне доводилось встречать уже неоднократно в Туруханском крае и на Колыме. Неподалеку притулилось небольшое кладбище: два-три покосившихся креста и несколько безымянных камней. Подойдя к одному из камней, один из моих спутников, сняв шапку, произнес: "Ну вот, тут он и лежит. Он прямо в зоне эту песню придумал, здесь его и прикончили". "За что?" – наивно спросил я. "Как это – за что? За песню, конечно. Ну что ж, надо помянуть". С этими словами он вытянул из внутреннего кармана своей меховой куртки пол-литру "Московской" и стопку. "Подождите, – смутился я, – а вы уверены, что здесь похоронен именно автор этой песни?" "А разве не Городницкий эту песню написал?" – спросили на этот раз уже они у меня. "Да вроде Городницкий". "Ну вот видишь, – а ты сомневаешься". Мы наполнили стопку и поочередно помянули безвременно погибшего автора. Потом сели в машину и уехали обратно в Заполярный. Моей фамилии никто, конечно, не спросил.

Весной девяносто второго года любимый мною артист Зиновий Гердт исполнил эту песню по российскому радио в передаче, посвященной народным песням, написанным неизвестными авторами, и тоже очень удивился, узнав о моем авторстве, несмотря на наше давнее знакомство. А несколько лет назад мое авторство этой песни было признано как раз представителями того самого контингента, который когда-то его оспаривал. Я получил письмо из лагеря, расположенного в Ленинградской области, где-то под Дугой. Письмо было подписано "членами общества книголюбов". "Дорогой Александр Михайлович, -было написано в письме, – мы любим ваши песни, особенно песню "От злой тоски", которую считаем своей". Затем шли стандартные пожелания творческих успехов и счастья в личной жизни. А в конце написано главное: "А ежели что – примем как родного".

А однажды Городницкому пришлось отдуваться за покойника, о чем он тоже рассказывает сам:

– В начале семидесятых годов меня как-то пригласили выступать в Московский педагогический институт имени Крупской. Аудитория сплошь состояла из девиц, весьма, кстати, привлекательных. Роскошного вида ведущая вышла на сцену и торжественно объявила:

– Дорогие друзья, у нас в гостях поэт Городецкий.

Раздались жидкие хлопки, что мне было делать? Выйдя на сцену, я сказал:

– К сожалению, я должен вас расстроить, – поэт Городецкий умер. Давайте почтим его память вставанием.

Все огорченно поднялись со своих мест, полагая, что вечер отменяется.

– Садитесь, пожалуйста, – продолжил я. – Дело в том, что умер он, прожив восемьдесят три года, уже стариком. Был одним из организаторов знаменитого "Цеха поэтов" в начале века, известным акмеистом, современником Блока и Гумилева. А моя фамилия – Городницкий, и я жив.

Обрадованная аудитория долго хлопала, и вечер вошел в колею.

Кстати о покойниках: немало их еще ходит среди нас. Году в 94-м Олегу Митяеву показали самарскую газету для осужденных – "Тюрьма и воля", где под названием "Больничка" была опубликована его песня "Сестра милосердия". А рядом такой текст: "Об авторе этого чудесного романса нам почти ничего не известно. Мы только знаем, что родом он из города Жигулевска. Его жизнь оборвалась в 1978 году. Срок отбывал в ИТК-6. Если кто-либо располагает какими-нибудь сведениями об этом несомненно талантливом человеке, очень просим сообщить по адресу: г.Самара, ИТУ-4, библиотека..."

Что и говорить, жаль Олега. Приятно, однако, что он успел встать на путь исправления!

Рассказывает еще один вернувшийся "оттуда" – Владимир Каденко:

– Как-то на Кавказе в горах во время похода я встретил группу. Пел им песни. И один из них от полноты чувств произнес такой тост:

– А теперь, ребята, я хочу выпить за Володю. Володя, я хотел бы всю жизнь провести с тобой и погибнуть с тобой в горах!

Через несколько лет на туристском слете, опять же, на Кавказе, я в одиночестве жюрю конкурс песни. И вот приходит молодой исполнитель и говорит:

– А сейчас я вам спою песню моего погибшего друга.

И начинает петь мою песню "...я сегодня в апрель убегу без оглядки..." Ну, думаю, нормально! Оглядываю себя – ноги, руки... Все на месте. А он допел и гордо удалился.

Я понимаю, может, кто-то из его погибших друзей и пел эту песню, это и смешно, и горько, и это был единственный раз, когда я не заявил протеста по поводу авторства...

Реинкарнация

или

Неизвестный шедевр.

Рассказывает Вера Романова (Москва):

– Виктор Семенович Берковский, будучи, как известно, преподавателем (сейчас уже профессором) Московского института стали и сплавов, в стенах родного заведения с гитарой никогда не появляется. Зато часто организует там концерты авторской песни, тем более, что в течение многих лет он в качестве "общественной нагрузки" возглавлял "культмассовый сектор" своего института. Имея такие связи, это не очень трудно.

И вот на одном из подобных мероприятий среди прочих авторов должен был выступать и Юрий Иосифович Визбор (дело было году в 78-79-м).

Идет концерт. Мне со своего места хорошо видно, как Визбор стоит сбоку за кулисами, рядом с задвинутым туда роялем, слушает очередного выступающего и что-то не то записывает, не то чертит... Потом он с этого места ушел, – а я, наоборот, проходя мимо, оказалась рядом с этим же роялем. И вижу на нем листок бумаги, оставленный, по всей видимости, Визбором. Что же там?

Синим фломастером, небрежно, уверенной рукой мастера изображен горный пейзаж – из тех, что Визбор любил рисовать всю жизнь (и кажется, ничего другого не рисовал совсем). И снизу столь же уверенная крупная подпись: "Рерих".

Зарвался!

Борис Гордон (врач, журналист, автор, лауреат ряда больших фестивалей, Чебоксары – Москва) плыл как-то во второй половине 90-х по морю – то ли куда-то, то ли откуда-то. И там же, на борту, оказалась поющая компания краснодарцев, не слишком близкая к авторской песне, но кое-что слышавшая. Так получилось, что по ходу дела (была хором исполнена нетленка про изгиб гитары) Борис назвал автора, на что получил ответ:

– Да что ты, какой Митяев, это наш турист, краснодарский, он потом погиб...

– Ну точно Митяев, – как лев бился за правду Гордон, прибегнув к сильнейшему аргументу:

– Он в соседнем дворе живет!

Авторства песен Ады Якушевой попутчики Бориса не оспаривали, но когда он заявил, что на радио работал в той же редакции и находился в одной с нею комнате, это показалось им уж слишком чересчур:

– Слушай, парень, ты не очень-то: этот у него в соседнем дворе живет, с этой он в одной комнате...

Чем "удобна" короткая дистанция.

Дистанция – не дистанция, но малоощутимая для постороннего разница в именах "Владимир" и "Валерий" сослужила, по словам Михаила Столяра, весьма неоднозначную службу минскому автору Володе Борзову. Выступал он в конце 70-х в каком-то украинском городе, где афиша возвещала о том, что "Валерий Борзов поет свои песни". Публика валом валила послушать легендарного олимпийского чемпиона в беге на 100 метров!

О времена, о вкусы!

Рассказывает Берг:

– В конце 70-х в пространстве, согреваемом киевским КСП "Костер", появилась плеяда новых имен: Илья Винник и Каролина Кузьмич, Дима Тупчий, Саша Рабин, Игорь Жук, Ирина Карпинос, Саша Цекало.

О концертных подвигах последнего я слышал, как мне казалось, особенно часто, но имя его произносилось как-то странно: во-первых, о нем говорили почему-то во множественном числе; во-вторых, то ли у него была кличка "Соленый", то ли двойная фамилия, но говорилось примерно так:

– А еще пели Саша Соленый Цекало.

Именно так: "Соленый" – в середине, между именем и фамилией.

Потом мне разъяснили: это был дуэт Саши и Алены – "Саша с Аленой Цекало".

Прошло много лет. Изменились не только времена и нравы, не только вкусы, но и вкусовые ощущения. Сейчас мне смотреть на Сашу как-то кисло -до того он сладкий. "Соленого" там ничего нет: на этом месте высится Лола.

Аналогичный случай: в те же годы в днепропетровском КСП был такой парень, крупненький, кругленький и забавненький, – Винни. Это было почетное звание.

Как-то приезжаю спустя несколько лет:

– Ну, а как Винни?

– Нет больше Винни.

У меня все холодеет внутри: как раз тогда в горах погиб альпинист, автор песен и просто хороший человек Миша Перлов.

– Что-то случилось?

– Да в общем-то ничего, он жив и даже поправился, но просит не называть его больше "Винни": когда кто-нибудь хлопает его по плечу и говорит "мы с Винни", это звучит двусмысленно. Ему не нравится...

Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца...

Иркутский автор Сергей Корычев вспоминает эпизод, случившийся в Одессе в 1992 году, когда он и Евгения Логвинова приехали туда, чтобы записать очередной магнитоальбом.

Возвращается Сергей с пляжа и вдруг замечает, что многие прохожие на него оборачиваются и улыбаются такими хорошими-хорошими улыбками.

– Ну, все! – думает он. – Пришла мировая слава.

Причина "мировой славы" стала ясна через непродолжительное время, когда выяснилось, что он, одеваясь на пляже, натянул майку с надписью "Chanel" шиворот-навыворот.

Синхронный перевод.

Рассказывает Берг:

– Апрель 1997 года, концерт в Обнинске. Принимают, как всегда, очень тепло, а некоторые зрители подпевают, но – так, "по-интеллигентски", про себя, только шевеля губами. Конечно, лучше, когда зал поет в голос, – можно сачкануть, но и так ничего. Лестно.

А в зале полумрак, лица скорее угадываются, но что-то разглядеть можно.

Особенно порадовал меня совсем молодой человек, лет 14 на вид, который прошевелил губами все песни, от первой до последней. "Надо же, – подумал я, – как знает материал! Надо после концерта подойти, сказать что-нибудь приятное".

Все заканчивается, зажигается свет. Нахожу глазами этого мальчика, а он все артикулирует...

Жвачку жует!

"...И сопровождающие его..."

Константин Тарасов, автор, больше известный как аккомпаниатор Олега Митяева, выдал явную байку:

– Кто это там в кепочке идет?

– Константин Тарасов.

– А рядом?

– Его солист.

"...Ты сам – свой высший суд!"

Рассказывает Ольга Уварова, администратор театра песни "Перекресток" (Москва).

Как-то на концерте в музее Маяковского в перерыве между отделениями Олег Митяев говорит Елене Казанцевой:

– Лен, а зачем ты вообще поешь? Ты стихи читай, а петь не надо!

– Ну, как зачем? – смутилась Лена. – Меня просят – я пою... Да вообще, это я сама себе вою! – И вдруг неожиданно перешла в контратаку: -Вот ты мне скажи, ты-то сам себе нравишься?

Митяев надолго задумался и наконец ответил:

– Ну, вообще... вот иногда ставлю последнюю кассету – и нра-а-авится...

Уточнение Елены Казанцевой: на самом деле Олег сказал:

– Ну, чего ты песенки поешь? Голоса в тебе нету. Лучше стихи сочиняй, книжки издавай...

– Ну, нравится мне песни писать. Тебе же нравится петь? Вот и мне тоже. Да и просят иногда спеть что-нибудь...

И Лена подарила Олегу свою кассету.

Через некоторое время он позвонил:

– Я вот тут послушал... Ты знаешь, неплохо... Ладно, пой!

Неожиданный талант

или

sic transit gloria mundi.

Рассказывал кто-то из одесситов. Восьмилетнее чадо Ирины и Романа Морозовских, в прошлом активных КСПшников, ныне больше известных по брэйн-рингу, впервые увидело в телевизоре концерт "Машины времени":

– Ой, мама, папа, идите скорей! Тот дядя, который "Смак" ведет, он еще и песни поет!..

Кривое зеркало СМИ.

Когда очередные концерты Ивасей (Алексея Иващенко и Георгия Васильева) снимала компания "ТВ-Центр", из зала пришла записка с лобовым вопросом:

– А нас покажут по телевизору?

– Не знаю, как вас, но нас точно обещали, – так же прямо ответил Васильев.

Вот и справочка есть!

Рассказывает Кирилл Арбузов (Москва).

1990 год, Киев, III-й Всесоюзный фестиваль авторской песни. В здание, где происходит очередное мероприятие фестиваля, пытается войти со служебного входа его участник Анвар Исмагилов. Его не пускают:

– Вы кто такой?

– Я автор!

– Какой еще автор?

– Автор песен!

– А где написано, что вы автор?

Анвар, обескураженный, отходит. Через несколько минут у стен неприступной цитадели можно видеть, как Александр Мирзаян, используя вместо конторки спину самоотверженного Виктора Луферова, строчит на листе бумаги примерно следующий текст: "Справка. Дана Исмагилову Анвару в том, что он действительно является автором песен. Члены жюри III Всесоюзного фестиваля авторской песни: В.Луферов, В.Бережков, А.Мирзаян".

Непроходимый Луферов.

Рассказывает московский автор Вячеслав Жинжак:

– Мастерская композиторов на фестивале в Старом Осколе. 1995 год. Ведут Александр Дулов и местный композитор В.Левицкий. Я спел, Дулов согласно кивает, а Левицкий говорит:

– Знаете, есть известная градация: по возрастающей – плохо и сложно, плохо и просто, хорошо и сложно, хорошо и просто. Так вот у Вас хорошо и сложно...

– А Луферов? У него и мелодии, и аранжировки не самые простые...

– Луферов? Не помню. Он у нас уже проходил? (Листает протокол.)

А в это время неподалеку Виктор Луферов ведет свою мастерскую...

Ибо они не ведают...

Но Бог с ним, с хип-панк-роковым Старым Осколом!

Самым смешным анекдотом XXIV Грушинского фестиваля стало то, что авторы, чьи песни стали частью бардовской классики, – Любовь Захарченко и Владимир Капгер, решившиеся поучаствовать в конкурсе (хотя им-то это зачем?) не были признаны достойными высокого звания лауреата...

Смена вех.

В московский Центр авторского творчества приходит один из первых в новом сезоне посетителей и интересуется, какие в ближайшее время предстоят концерты. Ему отвечают, что сезон откроет Александр Городницкий, а неделей позже эстафету подхватит Владимир Туриянский.

– Хорошо, – одобряет любитель авторской песни. – А лидеры у вас будут?

– Какие лидеры??!

– Ну там, Митяев, Иваси...

Окуджава районного масштаба.

Рассказывает Алексей Куликов (Волгоград), более известный в миру как Береза:

– Наше телевидение снимало сюжет к передаче об авторской песне в Волгограде. Телевизионщики ловили на улице людей и спрашивали:

– Как Вы относитесь к авторской песне?

Поймали двух солдатиков. Корреспондент спрашивает их:

– Вы любите бардовскую песню?

– Да, очень любим!

– А кого больше всего любите?

– Да многих...

– Ну, например?

– Ну, многих! Всех любим!

– А Окуджаву, Визбора, Дольского знаете?

– Извините, мы не местные...

Рассказывает Жанна Магарам (Кливленд, США).

Перед концертом Ю.Кукина в Кливленде позвонила незнакомая женщина и стала расспрашивать, как и что, кто такой и т.п. Жанна, в свою очередь, попыталась протестировать свою собеседницу, – знает ли она эту песню Кукина, а может, ту...

– Понимаете, я из России недавно, кливлендских авторов никого не знаю.

Там же дело было. Перед концертом В.Ланцберга (март 1998 г.) пришел мужчина лет 55 и, ни о чем не спрашивая, купил билет:

– Хочу поучаствовать в концерте, – произнес он загадочную фразу и двинулся к выходу. Но не ушел, а обернулся и, указывая на лежащую на столе афишку с портретом Берга, спросил:

– Так это ваш муж? – спросил он Жанну, продававшую билеты.

– Нет, это известный бард...

– Вот я и смотрю. Я ведь здесь уже десять лет, интересуюсь культурной жизнью, а тут вижу – новое имя появилось, еще одна местная знаменитость, надо поддержать!

Детские композиторы.

Рассказывает Илья Тимин (Петрозаводск):

– Угораздило без образования в этом году (1999 – В.Л.) поработать учителем музыки в одной сельской школе (п. Матросы). Рассказывал о разном, больше пел под гитару. Провожу зачет за полугодие. Вопрос:

– Назовите известного вам детского композитора-песенника.

Из 150 учеников 98 написали:

– Юрий Устинов...

– Владимир Ланцберг...

40 из 98 добавили:

– Юрий Кукин.

Вот какой учитель в деревне появился.

Полная симметрия.

После окончания ГУЦЭИ (училища эстрадно-циркового искусства) Елена Камбурова попала на Всесоюзное радио. В силу каких-то чисто бюрократических причин (наличие-отсутствие свободных ставок или что-то в таком духе) ее приписали к редакции сатиры и юмора. Это никак не отражалось ни на репертуаре, ни на исполнительской манере Елены Антоновны, но, разумеется, каждый, кто узнавал об этом, спрашивал:

– А почему такая певица работает в редакции юмора?

В конце концов один из коллег Камбуровой, которому надоело в сотый раз объяснять про штатное расписание, ответил:

– Потому что в музыкальной редакции работает слишком много комиков!

Педагогика бессильна.

Рассказывает Елена Свок (Симферополь).

Когда она твердо решила, что ей необходимо артистическое образование, сначала хотела поступать в киевское ГУЭЦИ. Не только потому, что из серьезных учебных заведений это было самое географически близкое, но еще и потому, что именно отсюда когда-то шагнула на сцену Елена Камбурова.

Однако очный разговор в училище сильно охладил ее энтузиазм. Ей сказали, что ГУЭЦИ сейчас находится не в лучшей фазе своего развития и вряд ли сможет многое дать. Тем более – уже сложившейся артистке. Тем более -работающей в жанре, отношения с которым у училища никак не складываются. Так, мол, и будете белой вороной все годы обучения и потом, после окончания, тоже. У нас, мол, уже была одна такая – как мы ни бились, а эстрадной артистки из нее так и не получилось. Как бишь ее звали-то, дай бог памяти -Елена, Елена...

– Камбурова, – невольно сорвалось у Свок то, что автоматически приходит в голову при словах "ГУЭЦИ" и "Елена".

– Вот-вот, Камбурова! – обрадовалась собеседница. – И ведь сколько лет уже выступает, а так ничего из нее и не вышло!..

В тот же сезон Лена Свок поступила в Гнесинское училище в Москве.

Они будут жить долго!

Рассказывает Владимир Васильев (Харьков):

– В Москве на 5-м канале телевидения Миша Кочетков ведет передачу "Гнездо глухаря". А я был на фестивале в Сергиевом Посаде, выскочил к передаче этой в Москву, отпел и вернулся в Сергиев Посад. А люди передачу смотрят, узнают... Подходит один парень из Воронежа и сообщает:

– Слушайте, Владимир, Вы знаете, ребята посмотрели передачу и говорят, мол, мы так любим его песни, а вот когда его самого увидели, очень разочаровались. Как-то внешность разочаровала.