Текст книги "И петь нам, и весело петь ! (КСПшные анекдоты от Берга)"

Автор книги: Владимир Ланцберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

За час до отъезда в аэропорт он решил проверить, что же записалось. Включил воспроизведение – и... Первые секунды он был просто в шоке. Затем издал нечеловеческий вопль. Когда же обрел способность произносить слова, я услышал:

– Стой, никуда ты не поедешь, пишем все с начала!!!

Сгубила его, понятно, жадность, а конкретно подвела привычка к расположению предметов на столике, где стояли "Комета МГ-201" (так, кажется, назывался магнитофон) и микрофон-"мыльница" МД-47: рядом с последним все это время исправно функционировал будильник "Севан", по мощности, как известно, не уступавший знаменитому трактору ДТ-54. Так что если мелодию за скрежетом шестеренок еще можно было разобрать и домыслить, то проблема со словами оказалась практически неразрешимой.

Увы, мой больничный заканчивался и я улетел.

Уринотерапия.

Рассказывают Алексей Куликов (Волгоград), более известный в КСПшных кругах под псевдонимом "Береза", и его партнер по исполнительскому дуэту Анатолий Костин (Воронеж) – соответственно, "Пинчер".

На первых Грушинских фестивалях, еще в Пескалах, организация была не такая всеобъемлющая и четкая, как теперь, и была большая проблема с туалетами. Точнее, туалет был, но слишком уж далеко, и хорошо просматривался со всех позиций. Причем у мужиков проблемы возникали чаще, потому что, как известно, емкость мужского мочевого пузыря втрое меньше, чем женского. Поэтому они время от времени просто собирались в кружок, становились поплотнее и пели, стараясь не подпускать к себе представителей прекрасного пола.

И вот однажды московский собиратель песен Миша Байер, изобретатель "бардобойки" – микрофона на удочке, привлеченный стройным многоголосным исполнением песни "Взвейтесь, соколы, орлами", подошел к компании маевцев (так испокон называли себя члены КСП Московского авиационного института), ядро которой составлял мужской квартет "Жаворонок". Изловчившись, Миша просунул между ног в самый центр круга свой "снаряд" и стал записывать.

По окончании песни и связанной с ней процедуры повеселевшие маевцы сказали ему:

– Ну-ка, вруби: интересно, что получилось.

Миша врубил. Это была горная река! И где-то вдали – "полно горе горева-а-ать!.."

Химфизика попутала.

Та же проблема несколько иным образом отразилась на деятельности спецслужб израильского парламента – кнессета.

Как известно, одной стороной его здание смотрит на Ган Сакер, что в переводе означает – парк Сакер. Парк этот, длинный и узкий, находится в центре Иерусалима между кнессетом и оживленной улицей, уставленной многоэтажными домами. Это, пожалуй, один из немногих парков в Израиле, не оснащенный так называемыми "всеми удобствами".

И именно в нем повадился отмечать дни своего рождения Евгений Дреер, в прошлом хорошо знакомый ростовчанам как ценитель изящной словесности и пропагандист лучших ее образцов в авторской песне. Празднества эти с самого начала приняли форму слета – со сценой, микрофонами, тарахтящим движком, горячительными напитками и прочими атрибутами слетов КСП. Проводились они в ночь с пятницы на субботу, то есть в священный шабат, когда всякая активная деятельность, в том числе игра на музыкальных инструментах, правоверными израильтянами не поощряется. И последние где-то часа в два пополуночи, достанные крепкими голосами участников, помноженными на мощность акустики, для которой 100 метров от сцены до окон квартир – ничто, выходили прокалывать шины транспортных средств любителей АП и просто друзей виновника торжества. Что, впрочем, тоже является работой...

Так вот, едва ли не единственные в парке кустики росли (и посейчас растут) вдоль проволочной ограды кнессета. И участники слета повадились было использовать их по одному из назначений – ввиду вышеупомянутого отсутствия удобств. Это продолжалось недолго и только на первом слете: появились парламентские секьюрити и в доступной форме на хорошем еврейском языке попросили больше этого не делать: сигнализация срабатывает!

Незабываемое.

Рассказывает Владимир Васильев:

– Как Боря Бурда ведет концерты. В Ростове у нас был импровизированный концерт. Должно было петь четыре человека, а пело человек пятнадцать. А зрителями были бабушки, внучки... А потом народ набежал: это был центральный парк культуры и отдыха. И я обратил внимание: стоит Михалев уже "под газом" и лошадь обнимает. Живую, не какую-нибудь там! Горюет и что-то ей рассказывает. А Боря ведет концерт. И получилось так, что Кукин спел песню и выпала у него гитара. Уронил он ее. А гитар не хватало. Боря тут же реагирует:

– Представляете, что значит для автора уронить гитару? Это живое существо; человек с ней свыкается. А гитара-то ведь не Кукина, а гитара-то Михалева!..

А Кукин, уходя:

– Да что ж он брешет!

Игорь Михалев всего этого не слышит, а Бурда тем временем продолжает:

– И вот сейчас на сцену выйдет Михалев. Представляете, какое несчастье: она же треснула, наверное! Какое горе для автора! Знаете, люди добрые, давайте это горе как-то компенсируем, давайте его очень тепло встретим!

Михалев выходит на сцену, народ восторженно орет и рукоплещет, и Игорь не поймет, что ж такое.

А лошадь угнал Анвар Исмагилов. Он сел на нее и ускакал в город к своему другу – решил его удивить. Милиция перекрывает дорогу, останавливает машины и Анвар скачет в режиме наибольшего благоприятствования. Прискакал и начал друга выкликать. Тот высунулся из окна, посмотрел на него с кислой рожей и произнес:

– А, это ты...

Поскакал Анвар назад, упал с лошади...

В соавторстве с залом.

Рассказывает Борис Гордон (Москва).

На концерте в "Перекрестке" Дмитрий Бикчентаев поет свой знаменитый "Старый Новый Год" на стихи Вознесенского. После строчки "..вытри рюмашки насухо..." у кого-то звонит мобильник.

– ...выключи телефон!!! – следуя авторскому тексту, радостно кричит весь зал вместе с Дмитрием.

Как единый организм.

Рассказывают Алексей Куликов (Береза) и Анатолий Костин (Пинчер). Пинч вообще-то воронежец, а Береза, как мы помним, житель героического Волгограда. Но в аспирантуре он учился в Воронеже, и у них с Пинчером сложился неплохой исполнительский дуэт. И вот они на концерте в Москве в начале 70-х поют песню Владимира Кочана на стихи Леонида Филатова, которая начинается со слов:

Так повелось промеж людьми,

что мы сторонимся любви...

Но – что значит спетость! Не сговариваясь, запели:

Так повелось промеж людей,

что мы сторонимся... -и разом замерли.

Зал – восемьсот человек – замер на несколько секунд, видимо, производя при этом какие-то расчеты в уме, затем дружно грохнул.

Друзья переждали этот выплеск эмоций и запели снова, на сей раз ближе к тексту.

Смертельный номер.

Ирина Рынкевич, автор и исполнитель из Петрозаводска, честно признается:

– До сих пор боюсь свою любимую "Московскую цыганочку" М.Балашова -А.Фрейдина ("Догорает старый вальс...") из-за строчек "Пусть прогремит, ударит в ночь / Телефона очередь..."

Оказалось, что в моем сознании слово "очередь" ассоциативно связано с такой вещицей, как пулемет. И, дабы не превращать лирическую песню в боевик, я, приближаясь к злополучной строчке, всегда пыталась вызвать в своем сознании образ телефона. Но, поскольку почти всю сознательную жизнь домашнего телефона у меня не было, я представляла себе более родной предмет – телефонную будку.

В результате получалось:

Пусть прогремит, ударит в ночь

Автомата очередь!..

Дело в шляпе?

Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):

– Была такая история в 1982 году на Грушинском фестивале. Дуэт Митяев – Старцев приехал зарабатывать звание лауреатов. До этого они были дипломантами. А готовил их Михаил Вейцкин наш известный, который подготовил целую плеяду авторов и исполнителей, и они все, несмотря на то, что выходили из-под одного топора, были совершенно разные, но чувствовалась рука мастера.

Сделали они знаменитую песню Луферова "Не плачь, дядя". А в жюри первого тура случился Алексей Брунов, очень веселый человек по жизни, большой любитель пошутить. Он им и говорит:

– Так все нормально, ребята, но слова-то нужно подучить! На гитару так не пойдет!

– А в чем дело?!?!

– Ну как же, вы же спели "Не плачь, дядя, съешь свою шляпу".

– Не может быть!!!

– Да спросите вон хоть у кого...

А он к тому времени успел подговорить человек восемь. И вот к ним подходят один за одним и говорят:

– Ну, ребята, вы дали!

И малоизвестные тогда Митяев Олег Григорьевич и Старцев Петр Николаевич, исполнительский дуэт, отправились репетировать. А репетировали они тогда зверски, часами, и сотню раз злосчастную фразу повторили.

И вот II тур (а тогда три отборочных тура было). И они поют:

– Не плачь, дядя, съешь свою шляпу!

Рассказывает московский бард Александр Карпов (из московской газеты "БардАрт" ?20 за 1998 г.).

Должно быть, всякому исполнителю знакома ситуация, когда уже во время исполнения какой-то старой песни на сцене вдруг с ужасом осозна?шь, что слова вылетают изо рта совершенно автоматически. Песня не повторялась уже Бог весть сколько времени, и текст совершенно забыт. Поешь и думаешь, когда же инстинкт подвед?т и ты застынешь перед микрофоном с беспомощно раскрытым ртом... Но не таков Игорь Белый! Находчивости этого барда поистине нет предела! Ведь даже забыв начисто слова своих песен, умудряется он прямо по ходу дела сочинить новые. А уж что из этого выходит...

Как-то раз Белый и Карпов давали концерт в актовом зале одной из школ города Пушкина. Аудитория состояла из учащихся старших классов, петь было неудобно, микрофоны отсутствовали. Игоря переклинило, и он принялся бессовестно путать и забывать слова. Карпов, как мог, помогал ему вспоминать и подпевал даже те песни, которые Игорь ранее пел один, Получалось все более-менее сносно до тех пор, пока не настала очередь песни "Веселых Рыбаков с Острова Хоккайдо". Начинается эта песня так:

В море, в море за тунцом!

Капитан наш молодцом.

У него большая карта,

Водки пинта, виски кварта!..

Песню отпели хорошо вплоть до последнего куплета. А в конце песни первый куплет предполагалось повторить. "В море, в море за тунцом!.." -весело распевали барды. Но Карпову пришлось тут же заткнуться, поскольку вместо второй строчки Белый неожиданно пропел: "Наш кораблик молодцом!.."

Карпов вопросительно покосился на Игоря, ожидая, что тот не будет усугублять ситуацию и допо?т куплет, как будто так и задумывалось. Однако, к его ужасу, Белый достаточно бодро затянул дальше: "А у капитана – виски..." И, страшно оскалившись на зрителей, бодро завершил: "ДА ЕЩЕ И КВАРТА ВОДКИ!!!"

Барды еле сползли со сцены от смеха...

Вспоминает Илья Тимин (Петрозаводск):

– Карелия. Зима. Февраль. Панельная многоэтажка. Кухня. Щели под подоконником. Ветер свищет. Холод зверский. Сидим. Пьем чай. Играем на гитаре. Поем никитинскую: "Что происходит на свете, а просто...".

В строчке "легкие платья из ситца", хозяин квартиры, у которого от холода нос посинел, пропел инстиктивно: "теплые платья из ситца..."

Петь надо красивше, Александр Моисеевич!

Рассказывает Борис Вайханский.

Во время межрегионального фестиваля "Петербургский аккорд" в мае 1996 года, как водится, проходили концерты ведущих мастеров жанра. Постигла эта участь и Александра Городницкого. Аккомпанировал ему старый товарищ по оружию Михаил Кане, который, как известно, и сам выступает в качестве исполнителя. И на этом концерте он тоже спел несколько песен Городницкого сам, после чего они вошли в "штатный" режим: Кане играет и подпевает, Городницкий ведет главную партию.

Недолго это длилось, когда вдруг из зала раздался громкий и ясный голос некоей дамы:

– Пусть Кане поет!

Ее попытались проигнорировать, но она настаивала:

– Пусть Кане поет!

– Но почему Кане?

– Он лучше поет! У него голос лучше!

В чем-то аналогичный случай. Рассказывает Валентин Вихорев.

17 декабря 1998 года в лектории питерского зоопарка состоялся его концерт. На этапе подготовки к нему обратились Татьяна и Александр Копосовы с предложением поучаствовать в роли помощников:

– Валентин Иваныч, а можно, мы вам эту песенку подыграем?

– Валентин Иваныч, а можно, мы вам эту песенку подыграем и подпоем?

– Валентин Иваныч, а можно, вы на этой песенке посидите, отдохнете, послушаете, а мы сами поработаем?

Ну как тут возразишь!

Рассказывает Берг, как весной 1997 г. в Литве, в Висагинасе президент местного КСП Рустам Салихов предложил:

– Хотите, я Вам поставлю кассету с Вашей песней в хорошем исполнении?

Адекватно.

Рассказывает Евгений Дреер (Ростов-на-Дону – Иерусалим):

– 23 мая 1998 года. Закончился 7-й слет "Дуговка" на Кинеретском озере. Почти все разъехались, кроме нескольких панков и особо религиозных участников, дожидающихся появления на небе трех первых звезд после шабата (святой субботы). И один из них мне говорит:

– Иду вчера по "Дугве", вижу: рыжий, толстый, бородатый поет песни Ланцберга. И так паршиво поет! Но вполне адекватно. А сегодня мне рассказали, что Ланцберг был на слете...

Не адекватно.

Рассказывает Берг:

– Очередная черная полоса в моей жизни пришлась на начало июля 1973 года. Некий добрый человек почти насильно привез меня на 6-й Грушинский фестиваль, заставил пройти прослушивание, выступить (я даже что-то получил за это)... Но все равно настроение было поганое.

И вот утром в воскресенье просыпаюсь оттого, что рядом с моей палаткой кто-то поет мои песни. И мало того, что врет слова и музыку, так еще и выговор пародирует, но неумело и пошло, теряя всякое чувство меры. Ну, думаю, сейчас вылезу – морду набью!

Вылезаю, смотрю – киевлянин Толик Лемыш вчерашнюю запись крутит.

Не признал.

Рассказывает Марина Меламед (автор, Харьков – Иерусалим):

– Хороший человек Дмитрий Дихтер приехал в 1988 году в Харьков на первый и единственный детский слет, проигнорировал застолье у местных бардов и отправился к детям под сосны.

Меж тем у детей из КСП "Товарищ гитара" назрела мелкая трагедия: не хватало Визбора. В смысле – кассеты для создания песенного воздуха для приезжающих.

Дима Свербилов (тогда 14 лет), человек дела, пошел и грубо разбудил хорошего человека Дихтера, который, попав под сосны, нечаянно уснул.

Дихтер безропотно встал, не проснувшись, и почапал, куда ведут. Привели к микрофону, усадили, скомандовали – пой Визбора! Хороший Дихтер покорно пел минут сорок, а Свербилов, человек дела, считал песни.

Утром над лагерем раздался Визбор, очень похожий на настоящего, только громко. Дихтер с омерзением проснулся.

В это время в спальном лежбище появился Борис Бурда, свежий и чистый, – здороваться. Дихтер доверительно сказал ему:

– Слушай, друг, найди этого идиота, что орет на весь лагерь, и дай ему в ухо!

Боря ушел, минут через десять вернулся, радостно взволнованный, но по-прежнему свежий и чистый.

Подошел к Дихтеру и дал ему в ухо.

Дело о нанесении душевной травмы лыжами.

Рассказывает Владимир Васильев:

– 1982 год. После "Эсхара" – лауреатский концерт, уже в городе. В первых рядах сидят наши ребята, выходят на сцену – тот Клячкина поет, тот – Кукина, тот – свои дурацкие песни... А мы затеяли анекдоты рассказывать. Рассказываю им такой: весна 1945 года, в бункере к Борману подходит Гитлер:

– Мартин, Мартин, все пропало, русские нас окружили, завтра возьмут Рейхстаг! Наши идеи, наши планы...

– Адя, брось, не суетись, сядь лучше, послушай, какую я песню сочинил:

"Лыжи у печки стоят,

гаснет закат за горой..."

Только мы отсмеялись, выходит парень – восемнадцать лет, первый раз на сцене:

– Юрий Визбор, "Лыжи у печки стоят"!

Мы – ржать, а он не может сообразить, что же сделал не так.

TV любит золотарей-интеллектуалов!

Рассказывает Владимир Васильев:

– О прекрасной реакции Миши Кочеткова. Он ведет телепередачу "Гнездо глухаря". Там можно импровизировать, правда, в определенных рамках. Миша говорит:

– Мы тебе на сегодня выберем какую-нибудь профессию. Кем ты хочешь быть? Хочешь – скульптором? А в связи с этим споешь какую-нибудь песню.

И вот идет прямой эфир, Кочетков спрашивает:

– Так, Володя, кто ты у нас сегодня?

– Скульптор.

– Ты знаешь, Володя, нет, мне не нравится. Давай, будешь ассенизатором.

– Нет, Миша, лучше я буду скульптором, мастером мелких форм.

Миша тут же находится:

– Ну, конечно, Шостакович же говорил, что любой человек, сидящий на унитазе, напоминает одновременно и скульптора, и мыслителя...

Известно лишь доке, что корабль ремонтируют в доке!

Рассказывает Александр Руманов (Москва):

– В Москве выступает Юрий Кукин. Второе отделение, вопросы и ответы. Девочка поднимает руку и спрашивает:

– Как Вы относитесь к творчеству Олега Митяева?

– Помнится, – говорит Кукин, – приехал я в Москву, а в дороге потерял записную книжку. А ехал я к Визбору, и как его теперь найти – не знаю. Зато знаю, как он писал песни: если, к примеру, о корабле, то выспрашивал у капитана все детали – что как называется и работает. То есть, он писал так, как надо писать. Стал я вспоминать его песни: одна – где он живет в последнем переулке, другая – где окна выходят во двор, третья -где номер квартиры... Позвонил в дверь, Адочка Якушева меня встретила... Да, кстати, у Митяева есть такая строчка: "...А на верфи ледоколы лечатся..." Так вот, они там не лечатся! А вообще очень талантливый автор!

Так чем они там занимались?

Вспоминает Ирина Рынкевич:

– В нашем КСП в Петрозаводске долго ломали голову над одной песней Олега Митяева. В начале ее говорилось, что солдаты залегли для броска. В конце же была строчка – нечто вроде "Взвод ни на шаг не отступил..."

В итоге песня получила местное название "Неудавшийся бросок".

А другую песню того же автора мы просто не могли себе позволить включать в репертуар по соображениям собственной репутации, ибо любой северянин знает, что морошка растет только на болоте, но никак не на камнях, как уверяет Митяев.

Несчастный случай.

Рассказывает Берг:

– Год, кажется, 1973-й, август. Я – в Москве, в гостях у Андрюши Добровольского, тогда недавнего выпускника МАИ и близкого друга "Жаворонков", а впоследствии – профессионального кинорежиссера. Кроме меня еще некий Валера, художник, и Леша Куликов (Береза), в то время воронежский аспирант.

Андрей показывает нам квартиру (отцовскую, на проезде Серова, естественно, "крутую" – эту старую мебель, эти комнаты, эти "благоустройства". А "там", наряду с традиционным унитазом, была диковинная штука с фонтанчиком посредине – биде.

Потом стали петь песни, и когда я дошел до "Грачей", а точнее, до строчки "...Ты, конечно, не знаешь, что снова в беде я..." – Береза очень тихо и очень отчетливо подправил: "В биде!" Песенка была поломана. И не мог я ее петь после этого еще лет десять.

Не убий!

Рассказывает Сергей Губанов (Москва):

1996 год, Москва, весенний слет куста "РЭКС". У костра сидят Андрей Суворов и Володя Рычков и обалденно поют песню Андрея Крючкова. Тот находится тут же и время от времени пытается им подпевать, но народ реагирует нервно, да и сам автор понимает, что с его голосиной делать это -только кайф ломать. А петь охота! И тогда он встает, отходит метров на тридцать и врубает от души...

Утро добрым не бывает.

На одном из слетов начала 80-х московская группа "Мышеловка", в ту пору игравшая вполне нормальную музыку, устроила музыкальную побудку: "мышеловы" ходили от стоянки к стоянке и громко играли что-то жизнеутверждающее. Забредя в лагерь куста "РЭКС" и узнав от его обитателей, что в такой-то палатке спит Андрей Крючков, музыканты окружили ее с четырех сторон и по команде лидера заиграли попурри из песен будимого...

Секунд через сорок из палатки высунулась помятая физиономия Андрея и в весьма резкой форме осведомилась, что это за чудаки приперлись с утра пораньше играть у человека над ухом всякую фигню.

Плод брачной ночи.

Тоже в начале 80-х на московском "региональном" (межкустовом) слете праздновалась свадьба Андрея Крючкова. К рассвету на стоянке группы "Алмасты" можно было наблюдать такую картину: под тентом у костра в чужом одноместном спальнике почивает новобрачная, а рядом на тулупчике скорчился молодой муж.

В ту пору на слетах кроме вечернего концерта бывал еще и утренний -"сливочный". Когда в ходе его на сцене появился Крючков, аудитория, уже знавшая о радостном событии, оживленно поприветствовала его. Андрей подошел к микрофону и трагическим шепотом произнес:

– Друзья! В результате экстремальных условий первой брачной ночи я потерял голос и не могу петь свои песни. Поэтому я спою вам песню харьковского автора Владимира Васильева "Когда я был щенком"...

Карьера.

Рассказывает Валентин Вихорев:

– Группа советских оккупационных войск в Германии, 1951 год. В ленинской комнате была гитара, кстати, семиструнная: шестиструнных тогда было – по рукам сосчитать. И я попробовал учиться играть. Играл дня три. Подошли ко мне ребята со старшиной:

– Иди-ка ты в курилку!

Ушел туда. Это во дворе вкопанная в землю бочка с водой, вокруг нее скамеечки. Ребята после службы приходят, садятся, травят анекдоты. Я там дня три-четыре тоже пробовал играть. После этого мужики, которые там собирались, сказали:

– Уйди отсюда, чтоб тебя здесь не было!

Я ушел в спортивный городок. Там у нас брусья параллельные, турник... Сижу на брусьях, дергаю струну. Проходит дня три-четыре. Подходит один, второй... Нас уже кучка образовалась. Тогда было очень модно петь Бернеса, всякие такие песни... Неделю поем. Потом один из них, самый активный, говорит:

– Чего мы здесь сидим на брусьях? Пошли в курилку!

Пришли в курилку, сели на лавочку. Нас побольше уже стало. Примерно с отделение. Подходит старшина:

– Чем занимаетесь?

– Поем, товарищ старшина!

– А чего здесь!? Ну-ка марш петь в ленинскую комнату!

Отшибло.

Рассказывает Берг:

– 15 мая 1998 года в рамках фестиваля "Петербургский аккорд" в Доме журналистов состоялся концерт с участием Александра Городницкого.

Он пришел за несколько минут до начала, которое к тому же традиционно задерживалось, и попал в лапы Ирины Жарковой, своей старинной знакомой, которая тут же принялась вспоминать былое. Она с выражением рассказала барду о том, как тот впервые появился у них в редакции году, кажется, в 1963-м. Какая на нем была куртка, какие сандалии, как он закинул ногу на ногу, взял гитару и начал петь. И что он тогда пел.

– Но только гитары у меня не было, – заметил А.М.

– Была. Ты же пел!

– Да не было у меня гитары, не умел я играть на ней!

– Была, была, я же помню!

Ее воспоминания были явно ярче, так что после пятиминутного препирательства последнее слово, которое, правда, осталось за Городницким, прозвучало так:

– А черт его знает, может и была гитара...

Боко-лавр.

Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):

– 1978 год. Осенью я приехал в Магнитогорск к нашим друзьям, у которых должен был состояться концерт. Ждали Валерия Бокова – маститого барда по тому времени. Имена Валерия Бокова и Владимира Муравьева приводили в трепет. Как раз прошли у нас концерты, и я специально поехал туда, чтобы записать все это.

Приезжаю я в Магнитогорск и со Станиславом Сергеевичем Мыльниковым еду встречать Бокова. А Валера перед этим прислал телеграмму: "Я приеду не с Муравьевым, но не один".

В аэропорту Магнитогорска хмуро, пасмурно, люди выходят из самолета, Станислав Сергеевич все смотрит, высматривает... А надо сказать, что Валерий Боков ростом метр-девяносто пять. И вот подходит... Леня Сергеев, такого же роста, габариты его вы представляете, и говорит:

– Здравствуйте!

Стас так мимо него:

– Здравствуйте...

– Вы Станислав Сергеевич?

– Да...

– Вы знаете, я вот из Казани... Валера Боков не приедет... Ну... В общем, я буду работать концерт...

Стас со вздохом:

– Ну, что ж... Ну, пошли...

И медленно уходит. С такой же понурой головой вслед за ним уходит Сергеев.

Ну, концерт начинается. Объявляют, что вот – Бокова не будет, а будет один какой-то Сергеев. Народ делает "У-у-у...", но после первых же трех песен народ делает "А-а-а!!!"

Надо сказать, что это был первый сольный концерт Леонида Сергеева.

Условно-досрочно...

Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):

– 1989 год. К тому времени я только приехал из Германии, и меня сразу – бах – и делают председателем регионального совета КСП. И вот звонит представитель из Кургана и говорит:

– Знаешь, у нас тут новый классный автор. Посмотри его.

Я ему:

– А присылай его в Уфу, там через 2 дня фестиваль, я председатель жюри.

И вот приезжает Анатолий Киреев. А перед этим его буквально "прокатили" в 88 году на фестивале в "Родниках" в Кургане – "мимо кассы", что называется. Единственный, кто оценил – это Кукин, но его тогда не послушали.

И вот прослушивание. Толя начинает песню петь, "Севера", и я на первой же строке понимаю, что – да, это классно!

– Так, все, спасибо, достаточно!

Он в недоумении.

– Пожалуйста, можете еще одну песню спеть.

Он начинает, я ему буквально на второй же строке:

– Так, все, достаточно, спасибо. Идите.

Толя понуро ушел. Потом организаторы мне рассказывали, что он раз пять порывался ко мне зайти, выяснить, ну почему он не прошел. И вот наконец решился, когда всех уже отслушали.

– Простите, Вы можете мне объяснить...

– А чего Вам объяснять? Вы лауреат!

Он так обалдело:

– Как?! Ведь фестиваль еще и не начался?

– Я Вам говорю – Вы лауреат. И не только здесь, а и на Ильменском фестивале.

Что, собственно, и случилось.

Фамилия и судьба.

Некоторые верят, что характер, а значит, в какой-то мере и судьба человека заранее определены именем, которым окрестили его родители. А вот что вспомнила Елена Настасий:

– Грушинский 1996 г. Юрий Рыков прослушивает телезвезду Игоря Верника. Все скучно и серо, но на Гитару его нужно выпустить обязательно, такова установка начальства.

После полутора часов бесплодных поисков просвета он издает жалобный стон:

– Ребята, ну... никак!..

Виктор Забашта, член орггруппы:

– Юра, партия сказала: "Надо!"

– Тогда его фамилия отныне – Наверняк!..

Надо думать о перспективе.

Май 1996 года, Санкт-Петербург, фестиваль "Петербургский аккорд". Рассказывает Юрий Кукин:

– Сидим мы с жюри первого тура, обсуждаем, кого они нам во второй тур пропустили. Тут подходят ребята из Алма-Аты (супружеский дуэт Чиковани -Ред.) и говорят:

– У нас самолет опоздал, мы не могли участвовать в первом туре, как нам быть?

Я говорю:

– Давайте пропустим их сразу на второй, посмотрим, что они такое.

Жюри первого тура отвечает:

– Нет, нельзя.

Я говорю:

– Ну они же не виноваты, можно в порядке исключения, один номер ничего не решает.

– Нет, – говорят, – это нарушение регламента.

Ну, кое-как всех убедили, один Трегер уперся: нет – и все. Тогда я говорю:

– Миша, а ты помнишь, что у тебя скоро концерт в Алма-Ате?..

Примечание искусствоведа: как известно, супруги Чиковани успешно выступили в Питере, став дипломантами фестиваля и завоевав специальный приз фирмы "Аккорд".

Национальный колорит.

Рассказывает Владимир Каденко:

– На одном из всесоюзных слетов туристов-ветеранов на Кавказе, естественно, был и конкурс песни. И каждая республиканская команда хотела показать что-нибудь свое, специфическое. Но обязательно о туризме. Ну, я разучил с девчонками украинскую народную песню, выхожу с ними на сцену, а наш друг из Москвы делает такое вступление:

– Эта песня о конном туризме. В ней поется о юноше, который собирался в конное путешествие. Однако старшая сестра отобрала у него снаряжение.

И мы начинаем петь:

– Чом ты нэ прыйшов,

як мисяць зишов?

Я ж тэбэ чикала.

Чи коня нэ мав,

чи стэжки нэ знав,

маты нэ пускала?

– И коня я мав,

и стэжку я знав,

и маты пускала.

Найменьша сэстра,

бодай нэ зросла,

сидэльцэ сховала.

Заняли первое место!

Полный улет!

Рассказывает Юрий Кукин:

– Однажды по радио передают песню "Париж", и мало того, что спели, еще и говорят, что она получила первое место на конкурсе туристской песни при всесоюзном слете "По местам былых сражений". Стали думать, почему песня, далекая от темы слета (там про войну надо, а у меня – про геологов) заняла первое место.

Когда я приехал в Ленинград, мне рассказали, что у меня написано: "Отсюда никуда не улетишь". Слово "улетишь" стало весомым, и какой-то хороший человек из-за него сказал членам жюри в Москве, что это песня французского летчика эскадрильи "Нормандия – Неман". Песня стала военной и автоматически – победительницей престижного конкурса.

О вреде постоянства.

Валерий Мустафин (Казань) вспоминает одну из историй, связанных со своим легендарным земляком Борисом Львовичем. По поводу Бориса всегда кипели споры о том, чего у него нет – отчества или фамилии. В семидесятые годы многих шокировало то, что этот молодой и не очень еще известный человек требует такого почтения к своей персоне (что явствовало из того, как он представлялся при знакомстве).

С целью упорядочения общения с Б.Л. составителем данного сборника проведено расследование, в ходе которого установлено отчество Бориса Львовича. Вот что он сам написал составителю:

"Вова! Я понимаю, что за 25 лет нашего знакомства тебе мое отчество не понадобилось ни разу. Но раз уж такая нужда возникла – сообщаю: отчество мое – Афроимович! Не Афродитович, не Абоносимович, не Абросимович, и даже не Афоризмович. А Афроимович! В отместку тебе сообщаю, что твоего отчества не знаю тоже.

Обнимаю,

твой Львович."

Но это – так, кстати.

Году примерно в 1976-м Борису вдруг захотелось стать грушинским лауреатом, да поздновато: билетов на поезд из Казани в Куйбышев на нужное число не было, и на фестиваль он несколько припоздал – отборочное прослушивание соискателей уже закончилось. На сцену он хоть и вышел, но по личной протекции Сергея Никитина.

Надо сказать, он блестяще исполнил "Капли датского короля" Окуджавы, но во время обсуждения в жюри против его лауреатства вдруг выступил председатель оргкомитета Борис Кейльман, причем уперся глухо:

– Львович не прошел прослушивание!

Через год Борис приехал на неделю раньше. Отбор прошел без проблем: "Капли датского короля" блистали не менее ярко. На "гитаре" (как известно, такую форму имеет сцена Грушинского фестиваля) – абсолютный успех.

В жюри снова упирается Кейльман:

– Репертуар не обновляется!

А пуркуа бы и не па?

Об одном из эпизодов Грушинского фестиваля рассказывает в своих книгах Александр Городницкий:

– Выйдя на берег и искупавшись, мы (с Ю.Визбором – прим. сост.) сели в тенек, и Юра взял в руки гитару. Вокруг сразу же образовался молчаливый кружок слушателей. А надо сказать, что как раз в это самое время на поляне фестиваля во всю работало "предварительное жюри", проводя отбор авторов и исполнителей на заключительный конкурсный концерт. Мы с Юрой как почетные гости и руководители "Большого жюри" от этой изнурительной работы были освобождены. Послушав пару Юриных песен, один из слушателей произнес: