Текст книги "Схватка оборотней"

Автор книги: Владимир Шитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 13

Крот пришел домой с ночного дежурства уставший, а поэтому решил отдохнуть, отложив завтрак на более поздний срок.

На работе он считался прилежным тружеником, со многими в коллективе был в дружеских отношениях. Однако ему ничего не стоило своему «другу» ночью в служебном автомобиле шилом проколоть скат, разбить подфарник, выкрутить золотник из камеры ската или сделать какую-нибудь другую гадость, а утром вместе с пострадавшим возмущаться подлостью людей.

Делать людям мелкие подлости вошло у Крота в привычку, и когда он своими действиями сталкивал людей, которые начинали ссориться, проклинать все и вся, это доставляло ему большое удовольствие.

Он не прочь был совершить и крупную диверсию, но на такие действия у него не хватало ума и соответствующего оборудования. Ему нужен был руководитель, который мог направить его на такие действия. Когда Рыба узнал о его «проделках», то, засмеявшись укоризненно, сказал: «Не можешь плавать, не путай раков. Попадешься на мелочи, придется по голове плакать». Он дал ему слово, что прекратит свои «детские шалости», но, хотя и реже, все равно продолжал их совершать. Теперь Рыба, признанный им руководитель и авторитет, уехал, а поэтому о серьезных «операциях» он даже перестал думать.

Крот проснулся в три часа дня. Умывшись и побрившись, вместе с женой сел обедать. Галина Степановна была уже на пенсии, в связи с чем у нее появилось много свободного времени, которое она в основном посвящала созданию семейного уюта и приготовлению пищи. Привыкнув к затворничеству, однообразию своей жизни, она приспособилась и к скромным запросам мужа: вовремя накормить его, постирать одежду, разбудить вечером, когда он должен был идти на дежурство…

За обеденным столом Галина Степановна завела с мужем следующий разговор:

– Петя, почему ты не бросишь работу? Нас всего двое, и мы сможем безбедно прожить на свои две пенсии.

Понимая, что жена его жалеет, Крот не стал ей перечить и ворчливо пробурчал:

– Я и сам подумываю об уходе с работы. Но, с другой стороны, она не тяжелая, а деньги на дороге не валяются.

– Между прочим, все их не заработаешь, а нам жить осталось не так уж много. Взять бы да поехать вместе на море или в санаторий, – продолжала мечтать она вслух.

Поразмыслив над ее словами, Крот смиренно произнес:

– Так и быть, доработаю этот год и брошу. Честно признаться, ночные дежурства стали меня уматывать.

– Еще бы, ты ведь уже не пацан, – пожалела она его.

Крот к своей жене никаких претензий не имел, по-своему ее уважал, разрешал ей ездить отдыхать на курорты и в санатории Крыма и Кубани, не позволяя себе такой роскоши. Живя затворником, он никуда из города не выезжал, боясь случайных, не нужных ему встреч, которые могли принести только одни неприятности.

Галина Степановна была лишена в жизни многих радостей. Она не помнила своих родителей, выросла в детском доме, и если бы он лишил ее последнего удовольствия и не пускал отдыхать на море, то она, возможно, давно оставила бы его, о чем он догадывался. Перспектива остаться одному на старости лет его не устраивала, а поэтому он скрепя сердце шел на материальные издержки.

Сейчас, поддавшись настроению Галины Степановны, он ухмыльнулся.

– На следующий год мы поедем с тобой к Черному морю на своей машине, отдыхать будем дикарями.

– Только дразнишь, а еще ни одного раза не свозил меня туда. Скоро уже, наверное, и машина сгниет, не на чем будет ехать.

Крот вспомнил, что Рыба где-то путешествует в поисках Гребешкова, а пока последний жив, ему нечего думать ни о каких поездках на море. Мысли о Гребешкове испортили ему аппетит, и он, закончив обед, вышел на двор. После отъезда Рыбы он принял за правило ежедневно проверять содержимое почтового ящика, но от Рыбы до сего дня никаких весточек не было.

«Возможно, он натрепался мне, сейчас залез в какую-нибудь берлогу и на Гребешкова теперь ему наплевать, а я, как новогодняя игрушка, буду висеть на волоске», – иногда подумывал Крот.

На этот раз, открыв почтовый ящик, он увидел в нем письмо без обратного адреса. У него учащенно забилось сердце, в волнении он прошел в гараж и там с нетерпением вскрыл конверт.

«Здравствуйте, дорогой друг Петр Трифонович и Галина Степановна!

Желаю вам крепкого здоровья и долгих лет спокойной, счастливой жизни.

Уехал от вас жить к дяде и тете, но когда приехал к ним, то оказалось, что дядя умер в прошлом году, а через несколько недель следом за ним последовала и тетя, которая с больным сердцем не пережила такое горе.

Жалко, что соседи моих родичей не сообщили мне об их смерти, я быть может не стал бы срываться с прежнего места жительства. Теперь мне придется снова ехать куда-нибудь.

Какой же я старый дурак, вот так необдуманно сорвался с прежнего места жительства. Я жив, здоров, плохие сны перестали сниться, сплю крепко.

Как устроюсь на новом месте жительства, так обязательно сообщу.

С уважением, Ипполит Тарасович».

Крот прочитал письмо Рыбы несколько раз, смакуя каждую его строчку, а потом сжег, раздавив пепел ногой.

Долгожданное радостное известие сняло с него напряжение. Ему хотелось поделиться радостью с женой, но она не была посвящена в его тайну, да и вряд ли обрадовалась бы, как он, гибели двух человек.

«В выборе кореша я не ошибся. Рыба угрохал обоих Гребешковых. И правильно сделал. Мало ли чего Гребешков мог наговорить о нас своей половине. Под одним одеялом чего иногда не скажешь… Такое событие надо отметить!» – решил он.

– Галина! Мне надо смотаться на часик в одно место.

– Куда вдруг тебе приспичило? – удивленно поинтересовалась она, почувствовав необычность в поведении мужа.

– Когда приеду, узнаешь, – загадочно ответил он.

Крот поехал в ресторан, где купил три бутылки шампанского, шоколадных конфет, лимоны и мандарины. В винно-водочном магазине приобрел две бутылки водки. Имея всегда в наличии крупные суммы денег, он тратил их рационально. В ресторане он не стал покупать водку, потому что она была в магазине, где ее цена почти в два раза дешевле.

Вернувшись домой, он выложил свои покупки на кухонном столе. Галина Степановна удивленно заметила:

– Ты что, сдурел, черт старый? Такие деньги угрохать на такие ненужные покупки! По-моему, праздников никаких нет, да и дни рождения у нас с тобой давно прошли. С чего вдруг так расщедрился?

Ворчание жены звучало приятной музыкой: «Стала у меня экономной», – отметил Крот.

– Давай с тобой отпразднуем два исторических решения! Первое: с нового года я увольняюсь с работы. Второе: летом мы с тобой едем на своей машине отдыхать. А в-третьих, чтобы наши планы осуществились, чтобы ты не возражала и не раздумывала.

Свою речь Крот произносил уверенно и вдохновенно, держа в вытянутых руках по бутылке шампанского.

Галина Степановна сегодня целый день удивлялась поведению мужа. Она никогда не видела его хлопотавшим по пустякам, бездумно тратившим деньги, тем более проявлявшим внимание к ней.

«Знает, что я люблю шампанское, так он сразу купил его три бутылки, да притом в ресторане», – разглядывая штамп на этикетке, думала она, польщенная вниманием мужа.

– Вот если бы всегда ты был таким добрым и внимательным, – не утерпев, похвалила она мужа.

– Не каждый день принимаются такие важные жизни решения, а поэтому на каждый день у меня не хватит ни денег, ни доброты, – снисходительно отозвался Крот.

Глава 14

Перед концом рабочего дня в кабинет к Бурлакову зашел начальник ОУР Дормидонтов.

– Евгений Юрьевич, что будем делать с Рокмашенченко? – без всякого вступления спросил он.

– А в чем проблема?

– Понимаешь, мы сделали запрос в ЗАГС по месту рождения Рокмашенченко, данные брали на него из паспортного стола, а бюро ЗАГСа нам ответило, что Рокмашенченко у них в списках родившихся и получивших свидетельство о рождении не значится. По месту убытия в прибывших не значится. Формы № 1 у нас на него нет. По ряду подобных несуразиц можно допустить, что он не тот человек, за которого себя выдает.

Бурлаков слушал Дормидонтова, сидя за столом, задумчиво потирая пальцами виски.

– Личность Рокмашенченко очень загадочная и представляет для нас в любом случае оперативный интерес. Но как его найти – надо подумать, – не спеша произнес Бурлаков. – По паспортному столу известно, где он получил паспорт? – после паузы поинтересовался он у Дормидонтова.

– Безусловно! – спокойно подтвердил тот.

– Туда надо немедленно командировать оперативника, чтобы он там взял на Рокмашенченко форму № 1.

– Уже послал! – сообщил Дормидонтов.

– Тогда какого черта ты выслушиваешь мою болтовню? – огрызнулся Бурлаков.

– Я слушаю не болтовню, а логический ход мысли товарища по работе в надежде получить для себя что-то полезное. Для сведения: форму № 1 по запросам не высылают. С нее можно только снять копию, а фотографию перефотографировать, – пояснил Дормидонтов.

– Твои новости дают пищу для фантазии и предположений, а мне бы хотелось услышать от тебя более приятное известие с реальными, положительными результатами, – разочарованно заметил Бурлаков, устало откинувшись на спинку стула.

– Неужели у нас нет положительных результатов по делу? – обиженно пробурчал Дормидонтов.

– Ну почему, они, к счастью, есть, но преступники пока гуляют на свободе, играют с нами в прятки, а не сидят в изоляторе временного содержания, и пока они не окажутся там, мы не можем оценить свою работу положительно. До тех пор твоих новостей и моих доказательств по делу будет недостаточно.

Видя, как посуровело лицо товарища, Бурлаков подошел к нему и положил руку на его плечо.

– Чего голову повесил? Наши дела не так уж и безнадежны. Если ты меня не смог обрадовать твоими новостями, то придется мне поделиться с тобой своими.

– Какие могут быть у тебя новости? Я их все знаю наизусть, – проворчал Дормидонтов, подойдя к окну.

– Если ты смеешь так рассуждать, то глубоко ошибаешься и меня, как следователя, очень обижаешь. Но я тебе твою бестактность прощаю по молодости лет…

Они были ровесниками и, часто встречаясь не только в рабочее время, отпускали в адрес друг друга безобидные колкости и шутки, которые нисколько не вредили их дружбе.

– …Кроме двух моих новостей, ты не знаешь результатов пяти назначенных мною и уже проведенных судебных экспертиз, а поэтому кончай торчать у окна, усаживайся поудобней и навостряй свои локаторы в мою сторону.

Дормидонтов сел в кресло и заинтересованно приготовился слушать информацию, зная давно, что его друг – большой мастер на разного рода сюрпризы.

– Первая моя новость такова, – начал Бурлаков, – По отдельному моему поручению в доме Гребешкова-старшего был произведен повторный тщательный обыск, в результате под печкой обнаружено 40000 рублей, пистолет марки ТТ и драгоценности.

– Вот это новость! – воскликнул Дормидонтов. – Откуда у него пистолет и почему деньги хранил не в сберкассе, а под печкой?

Насчет пистолета я тебе ничего не скажу, а насчет денег… Ты смотришь со своей колокольни. Если деньги заработаны честным трудом, то их, безусловно, надо хранить там, где ты сказал. А если они «грязные», не отмытые? Тогда владелец их начинает поступать вразрез твоей логике. Например, так, как поступил Гребешков.

– Вот бы мне такую кучу бабок на мелкие расходы, – пошутил Дормидонтов, обдумывая известие.

– Мы можем эти деньги взять, но только вместе с материалами уголовного дела, – серьезно предложил Бурлаков.

– Не нужны мне чужие деньги. Мне хватит своей зарплаты, – обеспокоенно заметил Дормидонтов, настороженно посмотрев на Бурлакова, уже догадываясь о его будущих планах. И не ошибся.

– Теперь я окончательно убедился в том, что обнаруженные у Гребешкова деньги, ценности и пистолет привезены им к новому месту жительства от нас. Но, что удивительно, в нашей области хищений в особо крупных размерах, совершенных неизвестными лицами, нет. Напрашивается вопрос: откуда они у Гребешкова и кто был до него их владельцем?

– Дорогой мой Бурлак, скажи, пожалуйста, какое отношение имеет убийство семьи Гребешкова к убийству рыбаков? Нами точно установлено, что в день преступления Гребешков-старший находился по месту своего нового жительства, и значит к убийству не причастен…

– А если убийство и там и тут совершено одними и теми же лицами? – перебив Дормидонтова, подал свою мысль Бурлаков.

– Ну, если так… Тогда надо оба уголовных дела объединять в одно, чтобы вместо двух нераскрытых убийств на нас повисло сразу четыре, – язвительно заметил Дормидонтов.

– Пока у нас нет веских оснований для принятия такого решения, но ты поразмысли и, возможно, совсем в недалеком будущем сам будешь меня просить, чтобы я поступил так, – улыбнувшись, смиренно произнес Бурлаков.

– Вряд ли ты от меня дождешься понимания своей теории, – скептически заметил Дормидонтов.

– Нами была рождена на голом месте версия, что у Гребешкова-старшего есть крупная сумма денег. Она нашла практическое подтверждение в полученном материале. Возможно, Гребешков убит из-за денег, – продолжал развивать свою мысль Бурлаков.

– Пускай будет так, но мы давно пришли к единому мнению, что Лебедев и Пучинов убиты не из-за денег. С этим-то ты согласен? – выставил свой козырь Дормидонтов.

– До вчерашнего дня и я был такого мнения, но материалы отдельного поручения заставили меня пересмотреть свои первоначальные выводы. Не допустили ли мы ошибку, думая так?

В таких беседах, доходивших порой до спора, они оба нуждались, так как из обоюдных, порой кажущихся фантастическими предположений, у них в конце концов рождалось то единственно рациональное, которое они потом вместе претворяли в жизнь, добиваясь в работе хороших показателей.

Поэтому они никогда не обижались друг на друга, если по одному и тому же вопросу расходились во мнении. Главное было то, что спорный вопрос они рассматривали в разных плоскостях, уже будучи подготовленными к возможным неожиданностям.

– Может быть, на сегодня хватит спорить? – посмотрев на наручные часы, миролюбиво предложил Дормидонтов. – Я ведь пришел к тебе играть в шахматы, а не спорить.

– Если мы сегодня не договорим, то игра в шахматы у нас не получится, – агрессивно возразил Бурлаков.

– Тебе не надоело? Хочешь продолжать ломать пики? – удивился Дормидонтов.

– Я такой! – улыбнулся наконец Бурлаков.

– Тем хуже для тебя. Больше ты меня не заманишь играть в шахматы. Чтобы не прослыть за труса, я продолжу с тобой «сражение». Ответь мне на такой глупый вопрос: как ты думаешь доказать, что Лебедев и Пучинов убиты из-за денег?

– Произведу дома у потерпевших обыск, – как давно решенное, объявил Бурлаков.

– С тобой не соскучишься! Произведя у них обыск, ты можешь нажить себе кучу неприятностей. Не исключено, что жены убитых начнут на тебя жаловаться во все инстанции, ссылаясь на то, что мы не ищем убийц, а подозреваем, оскорбляем, позорим честных людей и так далее в том же духе, – предостерег его Дормидонтов.

– Думаешь, я не понимаю, какие неприятные последствия могут меня ожидать? Но, не проведя данных следственных действий, я не смогу ответить на ряд вопросов. А то, что следователи по уголовным делам постоянно вынуждены писать объяснения – не новость и нам не привыкать.

– Я тебя все равно не пожалею, а поэтому не надо плакать в платочек. Ты мне лучше скажи, какие еще тебе надо решать вопросы, кроме тех, о которых мы только что говорили? – полюбопытствовал Дормидонтов.

– Чьим обрезом был убит Лебедев? Своим или принесенным убийцей? Имеются ли дома у Лебедева боеприпасы к данному оружию?

– Какое значение это имеет? – продолжал допытываться Дормидонтов, увлекаясь версией Бурлакова.

– Ты меня обижаешь своей темнотой. Вопрос квалификации, полнота следствия – разве это не входит в наши обязанности? – Проведенная физико-техническая экспертиза установила, что на чехле сидения мотоцикла Лебедева имеются следы металла, между прочим, однородного металлу обреза, – ошарашил Бурлаков Дормидонтова своим сообщением.

– Вот, оказывается, в какие дебри ты забрался! – восхищенно протянул Дормидонтов. – Тогда прокурор должен дать тебе санкцию на проведение обыска у потерпевших.

Задумавшись на некоторое время, Дормидонтов вспомнил и поставил перед Бурлаковым давно интересовавший его вопрос:

– Если допустить, что убийца Гребешковых из нашего района, то как он смог на них выйти, не зная домашнего адреса?

– Ответ на такой вопрос будет моей второй новостью.

– И ты до сих пор молчал? – обиделся Дормидонтов.

– Александр Ингатьевич, давай поиграем в шахматы, а эту новость я тебе сообщу завтра, – подразнил его Бурлаков.

– Ты дурака не валяй, а то ведь эту новость я из тебя вытрясу, – пригрозил Дормидонтов.

– Зная, что твой ОУР всегда загружен, я был вынужден сам заняться проверкой своей версии. Меня интересовал канал связи Гребешкова-старшего с Гребешковым-младшим. Я установил почтальона на участке, где жил Гребешков-младший. Сам понимаешь, на это много труда не надо. Им оказалась некая Жане Ангелина Власовна. Она показала, что где-то в начале октября, обрати внимание на месяц, то есть сразу после убийства рыбаков, к ней обратился интеллигентного вида «дядечка» лет шестидесяти, а может быть и больше, который спросил у нее адрес Гребешкова-старшего.

– Он, конечно, объяснил, для чего ему понадобился адрес?

– А как же, хотел вернуть долг в триста рублей.

– Чего же не отдал деньги сыну?

– Почтальону он объяснил это тем, что сумма большая для него, пенсионера, а Гребешкова-младшего он не знает, поэтому не доверяет ему. И вообще, желает вернуть деньги непосредственно тому человеку, у которого их брал.

– Довольно тонкий подход и, главное, его доводы убедительны. Выходит, она сообщила злоумышленнику адрес Гребешкова-старшего?

– Вот именно!

– Интересно, как почтальон узнал место жительства Гребешкова-старшего, если они переписывались с сыном «до востребования».

– И на этот вопрос у меня есть ответ. Ты, наверное, забыл о матери Гребешкова-младшего, которая по своим материнским соображениям нарушила запрет мужа и прислала поздравительную открытку сыну с днем рождения без обратного адреса. Но она упустила, что на открытке ставится штамп отделения связи отправителя.

– Ты хочешь сказать, что почтальон запомнила эти данные и сказала неизвестному «дядечке»? – с сомнением в голосе обронил Дормидонтов.

– Именно так, а остальное в наше время для думающего человека не розыск, а спокойная прогулка по рельсам.

– Но как удалось почтальону из тысячи доставляемых писем и открыток запомнить адрес Гребешкова?

– Все объясняется очень просто: Ангелина Власовна обслуживает свой участок девять лет, знает всех своих получателей по имени и фамилии. Ей не надо запоминать информацию о жителях своего участка, эта информация постепенно сама отложилась у нее в голове, а поэтому отдельные изменения в перемене места жительства даже родственников своих адресатов у нее легко укладываются в памяти.

– Удивительно! Теперь мне понятно: Ангелина Власовна, благодаря своему профессиональному опыту и любопытству, оказала нам медвежью услугу, – обхватив голову руками, страдальчески резюмировал Дормидонтов. – Ты не сказал ей, что она, помогла «дядечке» убить сразу двоих?

– Если раскрутим дело до суда, то она там сама поймет что почем, зачем преждевременно волновать человека? Я тебе еще не все сказал… Гребешков-младший подтвердил получение от матери поздравительной открытки, но она у него, к сожалению, не сохранилась.

– Комментарии тут излишни, – с недовольством в голосе заметил Дормидонтов. – Но, как говорится, нет худа без добра. Если у Ангелины Власовны такая умная голова, то она должна запомнить «дядечку» и опознать.

– Запомнила и согласна опознать, – успокоил его Бурлаков.

Взяв пухлое уголовное дело, Дормидонтов медленно стал его перелистывать. Его взгляд остановился на материале со штампом знакомого ему учреждения.

– Что за экспертиза?

– Судебно-биологическая! – устало ответил Бурлаков. – Так сказать, понемногу готовлюсь к встрече с убийцами.

– Не возражаешь, если я посмотрю, как ты намерен с ними встретиться?

– Разве у следователя могут быть секреты по нераскрытому уголовному делу от начальника уголовного розыска? Только прошу тебя, читай вслух, думаю, повторение мне не помешает.

Дормидонтов, опустив описательную часть экспертизы, сразу стал читать: «В ы в о д ы:

1. Три волоса, изъятые из пальцев левой руки Пучинова Олега Семеновича, являются волосами с головы одного и того же человека.

Один волос коричневого цвета длиной 5,7 см, второй волос коричневого цвета длиной 6 см, третий волос коричневого цвета длиной 3,9 см, все они относятся к группе А (II).

Эти три волоса не принадлежат трупу Пучинова О. С.

По выявленным клеткам, указанным в описательной части заключения, волосы принадлежат мужчине.

Эксперт…» – подпись неразборчива.

– Молодец, читать умеешь, – пошутил Бурлаков.

Отложив уголовное дело в сторону, Дормидонтов долгим взглядом посмотрел на друга и как будто впервые увидел у него под глазами целую сеть мелких морщин и три морщины, проходящие почти на всю ширину лба. Он подумал: «Совсем не бережет себя. Да и другим с ним не легко работается, но зато интересно».

Однако вслух сказал совсем другие слова, потому что отлично знал, что Бурлаков в жалости не нуждается.

– Если бы я был преступником и расследование моего дела поручили бы тебе, то я сделал бы тебе отвод. Объявил голодовку, оговорил тебя даже в неземных грехах, но отвода твоего непременно бы добился.

– У моего шефа ты этого бы не добился, все твои доводы он признал бы неосновательными. Но, как я понял, таким выступлением ты иносказательно соизволил отозваться о моих профессиональных качествах. Спасибо. Интересно, что тебя так разжалобило, неужели мой неспортивный вид? Если так, то ты будешь третьим после жены и тещи, кто проявил наблюдательность в этом плане… А вообще, Игнатьевич, я тебе скажу так: в каждой спортивной схватке спортсмен теряет в весе. Наша схватка с убийцами затянулась, и чтобы дальше не терять в весе, нам надо как можно быстрее поймать этих волков.

Ты как всегда прав, давай будем отваливать домой. Думаю, для игры в шахматы у нас уже нет сил, – предположил Дормидонтов.

– Какие там шахматы? Голова не хочет работать. Спроси меня, сколько будет дважды два, и то не скажу.