Текст книги "Клуб города N; Катамаран «Беглец»"

Автор книги: Владимир Куличенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

…Не знаю, как я услыхал этот тишайший стук в дверь. Наверное, сон мой был не крепок, тревожимый матовым разлитым по комнате полусветом торшера. Кто–то деликатно, но настойчиво продолжал постукивать костяшками пальцев по внешней стороне двери.

– Сейчас, – пробормотал я, отыскивая шлепанцы.

Подойдя к двери, я спросил:

– Кто там?

– Это я, Серега, – ответил голос капитана. Я включил свет в прихожей и отворил.

– Припозднились вы, Григорий Тимофеевич.

– Ты спал, что ли? – удивленно спросил учитель, переступив порог. – А я иду, гляжу – свет у тебя горит, дай, думаю, загляну.

– Кушать будете? – спросил я безо всякого выражения, так как появление долгожданного гостя почему–то не вызвало у меня в душе никаких чувств.

– Пожалуй, не откажусь. А что у тебя есть?

– Сыр, помидоры, сметана, зелень, – взялся перечислять я.

– Давай сыр и помидоры. А пиво есть?

– Нету.

– Ладно, обойдемся.

– Григорий Тимофеевич, вам переодеться надо, – заметил я.

– Знаю, знаю, – торопливо ответил гость. – Я, видишь ли, с дороги.

На нем были уже знакомые мне запыленные брюки–клеш и испачканная глиной рубаха, расстегнутая на груди. Комочки глины были и в всклоченных волосах.

– Ты тут пока соображай, а я ополоснусь. – Гость сделал шаг к двери в ванную, как вдруг обернулся и произнес шепотом: – Серега, ты, случаем, в милицию не сообщал?

Я отрицательно мотнул головой.

– Так оно и должно быть, – сказал не совсем понятную фразу Григорий Тимофеевич и исчез в ванной.

Вскоре он появился – посвежевший лицом, мокроволосый, с повязанным вокруг бедер полотенцем.

– С легким паром вас, Григорий Тимофеевич! Присаживайтесь, – пригласил я его и сам сел за стол.

Ужин, впрочем, был довольно скуден, однако, скорее всего, не это навеяло грусть на учителя.

– Вот такие, братец мой, дела, – медленно и раздумчиво проговорил он, заключая вслух некую потаенную мысль.

– Где вы пропадали эти дни? – спросил я, не притронувшись к еде.

– Знаешь, появился шанс поднять катамаран со дна, – деловито сообщил капитан. – У меня есть пара знакомых ребят – аквалангистов, они обследовали «Беглеца» на глубине и сказали, что дело не составит труда, нужна только плавучая лебедка.

– Это аквалангистам кислород понадобился? – уточнил я.

Тимофеевич кивнул и сказал:

– Вся загвоздка в лебедке, будь она неладна!

– Лебедка лебедкой, а как быть с инопланетянами?

– Никак. Считай, что их и не было.

Я хмыкнул, не зная, как отнестись к такому совету, и признался:

– Единственное, что мне непонятно – почему они нас отпустили? Ведь мы могли сообщить обо всем куда следует.

– А тебе не приходила в голову догадка, что они умеют читать твои мысли? – усмехнулся учитель. – Я уверен, что у них имеется прибор наподобие детектора лжи, только контактирует он с тобой не через присоски, а, скажем, всепроникающими лучами. Не сомневаюсь, что и Виктор испытал сходные с твоими чувства, и тогда пришельцы, убедившись, что вы не представляете для них опасности, благоразумно отпустили вас, поскольку ваше исчезновение немедленно повлекло бы за собой розыск с привлечением плавсредств. И даже роботов отрядили, чтобы указать кратчайшую дорогу и уберечь от случайностей, а ты, неблагодарный, робота их сломал – это, кстати, явилось неожиданностью.

– Откуда вы знаете, что я сломал робота?! – воскликнул я, невольно привстав.

– Милый мой, я шел той же дорогой, но несколько позже, а сопровождала меня, между прочим, целая ремонтная бригада, посланная за этим бедолагой, – разъяснил Григорий Тимофеевич. – Ты знаешь, – продолжал он, пока я разливал кипяток в кружки, – мне довелось с ними… общаться, скажем так, поскольку беседой это не назовешь, и я вынес убеждение, что при всей нашей похожести они более математизированы, что ли. Я был с ними в пещере, когда пришло известие, что ты сломал их робота – они были в шоке. Им казалось, что все варианты твоего поведения просчитаны – не тут–то было.

Поэтому я спросил тебя первым делом – не сообщал ли ты в милицию?

– Нет, не сообщал – здесь они верно рассчитали, – произнес я несколько растерянно.

– Наивными их, конечно, не назовешь, но иногда они удивляют и прежде всего тем, что такое понятие, как ложь, им просто незнакомо, – рассуждал вслух полуночный гость. – Мыслящих существ среди всех работников, по моим наблюдениям, немного, может быть, и сотой части не будет, но они создали по своему подобию роботов и настолько развили их интеллект, что стало возможно довольно оживленное общение между всеми членами экипажа, живыми и неживыми. В свой черед роботы, я полагаю, заметно повлияли на гуманоидов и, раньше всего, отучили их от разных человеческих слабостей и привили фанатичную преданность к своей работе… Кстати, этот дозорный, – Тимофеевич улыбнулся при воспоминании, – часовой бестолковый, тоже роботом был. Они запрограммировали его на обозрение определенного сектора, а мы появились совсем с другой стороны, возникла нештатная ситуация, а согласно той же программе в этом случае он должен был, ничего не предпринимая, спешно возвращаться обратно. Помнишь, как он рванул в кусты? И повредил передающее устройство на голове. Едва я увидел их тогда у сопла, тотчас все понял, то есть, конечно, я не был уверен окончательно, но подозрение, что вижу гуманоидов, возникло сразу. Мне кажется, у них еще до встречи с нами имелся опыт общения с людьми, по крайней мере, при всей внезапности нашего появления растерянность их длилась недолго.

– Я эту камеру никогда не забуду, – заявил я озлобленно. – Я потому и ударил его, что не верил в их доброту, думал – убивать меня ведут.

– Твое состояние вполне объяснимо, – проговорил Тимофеевич. – Собственно, тебя не в чем винить.

Тут я вопрошающе поднял глаза:

– Но как же быть? Как жить с этой тайной? Ведь знаешь, что они рядом, что они есть, и молчать?

– Думаю, они скоро улетят, подремонтируются и улетят. Вот тогда и расскажешь свою тайну. А пока, тебе мой совет, придержи язык.

Он встал из–за стола:

– Благодарствую… Ну, пойду почивать, притомился за эти дни. Да и ты, Серега, пожалуй, не прочь отдохнуть? Ну, бывай, – он хлопнул меня по плечу.

– Вас Фариз спрашивал, – известил я.

– Чего ему? – нахмурился Тимофеевич.

– Просит помочь праздник организовать.

– Стоптанный подметки не стоят эти праздники. Некогда мне – так и передай.

Я проводил гостя в прихожую.

– Но почему они не хотят вступать в контакт с людьми? – недоуменно произнес я. – Неужели опасаются нас? Но почему?

– Дорогой мой, запомни: жизнь – это сто тысяч почему, – иронично изрек на прощанье Григорий Тимофеевич.

Дверь за ним закрылась. Волнение мое улеглось, вопросы разъяснились, но все же на душе остался осадок. Может быть, я мнителен, но мне увиделась в поведении соседа, в монотонном голосе, каким он извещал об удивительнейших фактах, некая наигранная рассудительность; мне показалось, что он ставил своей задачей успокоить меня, предостеречь от каких–то необдуманных шагов… Впрочем, мои догадки строились на песке. Интонация голоса, выражение глаз – шаткие доказательства, недостаточные для определенного вывода. Вполне вероятно, Григорий Тимофеевич просто устал, хотя по–прежнему производил впечатление занятого человека… как–то поспешно распрощался – неужто куда–то торопился? И отказал, да еще с таким пренебрежением, Фаризу в помощи – это Желудев–то, известный на всю округу затейник! Было отчего призадуматься.

Утром я позвонил в редакцию районной газеты.

– Скажите, Ляпкин–Тяпкин вышел на работу?

– Вышел, – ответили мне, – сейчас он на задании, но к обеду будет на месте… Между прочим, его фамилия Тяпкин–Ляпкин, – заметил голос назидательно.

К обеду я был в редакции. В подвале стучали типографские машины, Виктор сидел на табурете с обитыми углами в своей тесной лаборатории, опоясанной по стенам полками с банками коричневого стекла, ретортами, аптекарскими весами, глянцевателями, фотоувеличителями и прочими, как он называл, надобностями, и глядел на меня утомленно и безрадостно. Был он небрит, в несвежей безрукавке, руки скрестил на груди, а длиннющие ноги–жерди протянул к самой двери.

– Твоя супруга жаловалась, что ты, мол, из похода на карачках приполз, в стельку…

– Ты, Серега, должен понять мое состояние, – сумрачно промолвил фотограф, – когда я выбрался из этой (непечатное слово) фиговины…

– То есть как выбрался? – подивился я.

– Ну эти балбесы дорогу показали – эти, с лампочками.

– Через горы?

– Прямиком по какому–то фиговому подземелью. Я уже решил – кранты мне, харакири ведут делать, по морде одному надавал, но они меня заломали и выволокли к шоссе. Очухался, гляжу – «Икарус» стоит, а в нем студентов тьма–тьмущая, из лагеря возвращались, все поддатые. Ну и меня без разговоров накачали, чтобы скорей в чувство привести… Теперь, брат, меня ни за какие коврижки из дому не выманишь – на работу и назад, а отпуск потом догуляю, – он помолчал и после раздумья проговорил, поморщившись: – Фиговая история… Может, это розыгрыш какой был, а эти с лампочками на самом деле переодетые матросы с подлодки? Не пойму.

– Я сам ничего не понимаю, – соврал я. Виктор вяло махнул рукой:

– Пошли они все…

– Жена тебе, наверно, устроила тертербумбию? – спросил я, хотя ответ был очевиден.

– Дело не в этом, – сказал Виктор. – Моя жена – святой человек. Я теперь понял, что семья – это, может быть, единственное, чем я действительно дорожу. Дети, жена – о них я постоянно думал тогда, в этом фиговом заточении.

– Григорий Тимофеевич вчера ко мне заходил, – сообщил я.

– Пошел он, твой Григорий Тимофеевич!

– Жив–здоров, про тебя спрашивал.

– Вот встретимся в поселке, тогда и поговорим… по–мужски. Чешутся у меня кулаки по нему.

– Боюсь, ничего у тебя не получится. И что он тебе плохого сделал, в чем виноват? В конце концов ты сам с нами напросился.

– Как вспомню его ехидную улыбочку, – кулаки сжимаются, и дрожь меня пробирает, – фотограф в волнении весь напрягся.

– Я не собираюсь валить вину на Тимофеевича, поскольку большинство решений мы принимали сообща, но в некоторые моменты он как капитан оказался не на должной высоте.

– Вот именно! – подхватил Виктор. – Я хочу тебе сказать, что он вообще и капитаном–то не был – так, назывался только им.

– Тем не менее все завершилось благополучно, мы целы и невредимы, а по сему и бить его не за что, – высказал я свое мнение.

– Понимаешь, он хотел прославиться, – горячо начал мой собеседник, – и нас с собой взял, чтобы мы, значит, помогли ему эту славу добыть. Книжку хотел написать – тоже мне писатель! – Виктор со злостью сплюнул. – Ему отдых был до заднего места, и на фиговое это озеро ему было в высшей степени нагадить, и на красоты этих фиговых гор, и, между прочим, на нас с тобой тоже – вот за все это я ему морду и набью.

– Как бы он тебе не набил.

– Гири куплю, качаться буду.

– Ладно, не кипятись, – сказал я, вставая, – пожалуй, пойду… А у тебя здесь ничего, – одобрительно проговорил я, оглядывая махонькую, но по–своему уютную комнатенку. – Рабочая обстановка.

– Приходи – портрет сделаю. Можно в виде какого–нибудь Аполлона с венком из листьев на макушке.

– Спасибо, – счел нужным поблагодарить я, но заметил: – Аполлон, пожалуй, из меня не получится.

– Все равно заходи – просто так.

– Ага, – сказал я и вышел.

Шло время. Мало–помалу история с инопланетянами начала забываться, но меня волновало – куда снова подевался Григорий Тимофеевич? После того ночного визита я его не встречал. Сколько я ни стучал в дверь, сколько ни бросал камешки в окно – нету соседа. В отличие от Виктора я не был склонен во всем происшедшем винить Григория Тимофеевича. Наш катамаран затонул, очевидно, в тот момент, когда космоплан совершал очередной маневр в глубинах озера. Возможно, он создал вокруг себя несильное электромагнитное поле или же в толще воды могли образоваться вакуумные пустоты – результат выброса газов бортовыми двигателями. Один из этих вакуумных пузырей, вероятно, и всосал в себя нашу лодку. А возможно, все было по–другому, – так или иначе я, как уже говорилось, с легким сердцем относился к тому, что случилось с нами, но однажды произошел случай, возвративший мою память к тем тревожным дням.

Как–то раз, вооружившись объемистой торбой, я собрался на базар. На окраине поселка тянулись длинные ряды. Арбузы, дыни, тыквы, айва, гранаты, хурма, медовая вата, шашлык, лаваш, урюк, изюм, инжир проплывали перед моими глазами. Я примеривался к ценам, торговался, не торопясь делать покупку, обошел по периметру весь базар и вернулся к воротам в то время, когда на площадь въезжала большая арба, запряженная осликом. Перед узкими воротами было многолюдно, и аксакал, придержав ослика, степенно оглаживая тощую бороденку, терпеливо дожидался, когда путь к базарным рядам поочистится. Наконец люд расступился, арба тронулась, и моему взору вновь открылись базарные ворота. На пятачке перед ними остановился голорукий человек в легкой белой курточке, в облегавших стройные ноги брюках–трико и в полуботинках на литой подошве. Ветерок трепал жидкие светлые пряди на его голове с развитым бугристым надлобьем. Перед тем как покинуть базарную площадь, он обернулся, точно потревоженный подозрением. Глаза у него были крупные, навыкат, зеленоватые, в цвет маслин. Бесстрастным, но пристальным взором он окинул перспективу и лишь затем быстро и решительно шагнул в ворота. Нечего говорить, я кинулся за ним, но преследование мое продолжалось недолго. За базарной площадью пролегала ветка шоссе. Голорукий человек пересек полосу асфальта и скрылся в кустах, покрывавших подножье горы. Я был уверен, что видел не робота, а именно гуманоида. Не будем говорить о форме черепа. Взгляд! Взгляд его зеленоватых глаз был наполнен смыслом!

Я поспешно вернулся домой и долго не мог успокоиться, потрясенный неожиданной встречей. «Стало быть, гуманоиды рядом, – говорил я себе в возбуждении, – они запросто разгуливают по базару, по заплеванному земному базару прохаживаются пришельцы из космоса!»

В тот же день я узнал еще одну новость, буквально ошеломившую меня. Новость эта была напечатана убористым шрифтом в районной газете под рубрикой «РУВД сообщает». Извещал же РУВД именно о том, что в прошлую ночь с бахчи совхоза «Прогресс» неизвестными злоумышленниками было похищено около двух центнеров дынь сорта «Бухарка». Расхитители общественной собственности скрылись на «Запорожце» светлой окраски, что подтверждал в качестве свидетеля старик сторож. РУВД просит всех, кто может что–либо сообщить о преступниках, позвонить по телефону 2–75–43… Казалось бы, заурядное известие, но в том–то и дело, что у Григория Тимофеевича был «Запорожец» лимонного цвета! И уж кто–кто, а я–то знал, кому понадобились эти дыни!

Ситуация начала вырисовываться. Поведение гуманоидов, в особенности тот факт, что они безбоязненно посещали поселок, свидетельствовало о том, что у них имелись и опыт общения с людьми, и знание структуры и черт человеческой организации. Знание же это было получено путем установления контактов с отдельными землянами, имя одного из которых я мог с уверенностью указать.

Весь день я в возбуждении ходил из угла в угол. Мои догадки лишили меня покоя. Завеса над взаимоотношениями землян и пришельцев с другой планеты приоткрылась, и я увидел нечто совершенно неожиданное. Никаких торжественных встреч, никаких приличествующих случаю пышных церемоний; оказывается, можно незамеченными прибыть на Землю и, минуя правительства и парламенты, тайком установить контакт с ее жителями или… – приостановил я рассуждения, – или каким–нибудь одним человеком. Но Григорий Тимофеевич? Какую он выгоду здесь имеет? Или ему просто–напросто приятно осознавать себя исторической личностью, что на самом деле так, если исходить из вышеизложенного.

Вновь и вновь стучался я к соседу, но никто не открывал. Появлялся ли дома Григорий Тимофеевич? И почему он позабыл обо мне? Между тем приближался сентябрь, совсем скоро начинались занятия в школах, и я был уверен, что мы с Григорием Тимофеевичем непременно увидимся, если, конечно, он находится в поселке. «А где же ему быть?» – вдруг спросил я себя, и вопрос этот показался резонным, поскольку в недалекое время я узнал соседа как человека, от которого можно ждать неожиданностей. Кто мог предположить, что Тимофеевич станет якшаться с инопланетянами – не мальчишеский, не легкомысленный ли поступок? Ко всему участвовать с ними заодно в краже дынь? Дальнейший же ход событий окончательно поверг меня в изумление.

Дело было в середине сентября. Открылись после летнего перерыва школы, начались занятия в техникуме. Днем я слушал лекции, а вечерами сочинял письма Ольке, которую отправили на сельхозработы в колхоз. В один из таких вечеров, запечатав в конверт очередное свое страстное послание, я направился на улицу, чтобы бросить письмо в почтовый ящик. В тот момент, когда я закрывал дверь квартиры, кто–то похлопал меня по плечу.

– Как поживаешь? – узнал я баритон капитана.

– Ничего, помаленьку, – пробормотал я, не испытывая никакого желания пускаться в пространную беседу и почему–то чувствуя в душе обиду.

– У меня к тебе дело на миллион.

– Ну раз так, заходите, – ответил я хмуро и толкнул дверь.

– Чего ты надулся? – спросил Тимофеевич примирительно.

– Ничего, – огрызнулся я. – Пропадаете неизвестно где.

– С друзьями отдыхал.

– Знаем, что это за друзья.

– Натурально! – вскричал Тимофеевич. – Не веришь, что ли?

– Не надо со мной хитрить, – заметил я с укоризной. – Говорите, зачем я вам понадобился, – прибавил официальным тоном и сделал рукой жест, приглашая соседа в квартиру.

Григорий Тимофеевич вошел с печальным лицом.

– Что произошло? – осведомился я сухо.

– Дело такое, – начал капитан, посуровев. – Слушай внимательно и не задавай пустых вопросов. Я с товарищем попал в аварию – понимаешь? На сто первом километре опрокинул машину в кювет, я был за рулем. Авария нигде не зарегистрирована – соображаешь? Я, как видишь, целехонек, а товарищ малость ушибся, в больницу его вести нельзя – начнутся расспросы. Я бы сам его выходил, с ним ничего серьезного не случилось…

Я внимательно слушал Тимофеевича и с первых слов почувствовал что–то надуманное в его рассказе.

– Он у меня уже двое суток, я бы сам его выходил, – повторил Тимофеевич, – но меня посылают с нашими школьными волейболистами в область на соревнования – отказаться совершенно невозможно.

– Все понял, – сказал я. – До какого числа соревнования?

– По двадцатое включительно.

– Езжайте со спокойной душой, Григорий Тимофеевич. Я присмотрю за вашим товарищем.

– Присмотри, Сереженька, – загримасничал сосед, – он не тяжелый, ушибло его слегка, и все. Он уже ходить начал.

– Как его зовут?

– Павел Сергеевич, – добрейший человек, руководит хором в ДК.

– У него на работе не спохватятся?

– Все улажено, Сереженька. Считается, что он сейчас у родственников отдыхает. Взялся я его подвезти по знакомству и, видишь, ёкорный бабай, – не договорил капитан и поник головой.

– Положитесь на меня, Григорий Тимофеевич.

– Вот ключи, – продолжил сосед, вынимая связку из кармана. – Он пока спит, не тревожь его, а вечерком загляни.

– Непременно, – заверил я.

Вечером я решил наведаться к больному. Вошел тихо. В квартире было темно, и лишь в зале, над диваном, ущербно светил ночник. На диване лежал человек, укрытый до подбородка легким одеялом; красноватый, источавшийся из лепестков ночника жидкий свет лился на его обезображенное ожогами широкоскулое лицо, голые птичьи веки были сомкнуты – человек спал. Левая его рука лежала на груди бугром под одеялом, и бугор этот ритмично и плавно вздымался, движение это сопровождалось глубоким вздохом спящего. Правая его рука, тяжелая и сильная, расслабленно свешивалась, касаясь кистью пола. Там же, на полу, белела дюжина пластиковых флаконов и баллончиков.

Лицо лежавшего было изуродовано, но не на столько, что стало неузнаваемо. Приковывал взгляд характерный мощный крутой лоб с широкими залысинами. Передо мной был гуманоид. Томившее меня неясное предчувствие обернулось реальностью, я не решался двигаться, охваченный волнением и страхом. Космический странник изредка пошевеливал запекшимися губами, точно разговаривая с самим собой во сне. Едва ли он ощущал мое присутствие. Вдруг рука, свисавшая с дивана, начала замедленно подниматься и легла вдоль тела; мне показалось, что гуманоид весь напрягся и силится что–то сказать. Губы его вновь беззвучно шевельнулись, и в голове моей явственно прозвучал вопрос:

– Кто вы? Я вас не узнаю.

Диван стоял в углу, слева от него было окно, в котором белым пламенем горели звезды, и в первое мгновенье, едва раздался этот звучный и ровный голос, я не сомневался, что донесся он оттуда – из черной бездны космоса. Невольно я отпрянул.

– Не уходите, – снова прозвучало в моей голове.

Но ноги сами несли меня назад, я отступал спиной, жутко оглядываясь и лихорадочно хватаясь за предметы, – ужас охватил меня.

– Не уходите.

Но я был уже в прихожей.

– Не уходите…

Я рванул вниз по лестнице и выбежал во двор. Помчался куда–то, не чувствуя земли под ногами. Час–другой длилось мое бегство, надо мной был огромный космос, и я не знал, куда от него скрыться и находил спасение лишь в собственном суматошном бесцельном движении. Точно ополоумев, петлял по окраинам поселка, который вдруг представился мне неведомым страшным лабиринтом, и только когда выдохся, остановился, отдышался и спросил себя: «Чего, собственно, я испугался?» Я попытался рассуждать здраво, отбросив всяческие страхи, и выходило, что испуг мой был напрасен, гуманоид не представлял опасности хотя бы потому, что сам нуждался в помощи, однако, как я ни убеждал себя, лишь к утру набрался храбрости вернуться домой. Разумеется, ни о каком сне не могло быть и мысли. Я расхаживал взад–вперед по комнате, то и дело останавливаясь в волнительной надежде уловить звуки за стеной, но там было тихо. Наконец решился. Вновь пересек площадку этажа и приоткрыл незапертую дверь. Гуманоид лежал все в той же свободной позе, только на этот раз в опущенной руке, касавшейся пола, белел флакон с синим длинным соском на колпачке, а глаза космического пришельца были открыты, внимательным и спокойным взглядом встретили меня. Я стоял, все сильнее прижимаясь спиной к косяку, сердце мое учащенно билось, грудь вздымалась. Инопланетянин медленно поднес флакон ко рту и сделал несколько мелких глотков. Потом опустил руку.

– Простите, я вас вчера не узнал, – вновь прозвучал звучный насыщенный голос – прозвучал во мне.

Невольно я дернулся, но устоял на месте, подавив желание кинуться прочь.

– Еще несколько секунд, и наши ощущения действительности сроднятся, – «проговорил» гуманоид, – и вам не надо будет прилагать никаких усилий, чтобы услышать меня.

Не знаю определенно, что он имел в виду, но и вправду через некоторое время голос его стал звучать приглушеннее и где–то в стороне, как если бы кто–то невидимый стоял в углу и говорил за него. При этом обожженные губы вселенского странника чуть приметно пошевеливались, иногда замирали, не в такт словам. Но это было не суть важно, главное: постепенно я освоился и даже осмелился спросить:

– Почему вы говорите, будто меня узнали? Разве мы с вами знакомы?

– Вы со мной – нет, а я с вами – да, – пояснил космический летчик. – Недолгое время мне было поручено наблюдать за вами, когда вы находились на корабле.

Он хотел еще что–то сказать, но голос его прозвучал совсем тихо, почти беззвучно – губы были недвижимы, поглядел на меня устало и смежил лысые веки. Я понял, что ему доставляло, несомненно, значительные усилия передавать свои мысли и решил удалиться, чтобы продолжить, надо сказать, заинтересовавший меня разговор позднее.

О чем же я хотел его расспросить? О многом, конечно. Но прежде следовало бы полюбопытствовать у Григория Тимофеевича – к чему эта неуклюжая попытка выдать инопланетного жителя за попавшего в автомобильную аварию мифического руководителя хоровым коллективом? Неужели Тимофеевич не понимал, что я моментально распознаю обман? Странно все это, странно…

Меж тем меня так и подмывало взглянуть на гуманоида, но я удерживал себя, курил на кухне соседской квартиры. К слову заметить, Тимофеевич редко приглашал меня в гости. Сейчас я подумал о том, что он, пожалуй, вообще мало кого к себе приглашал. Мне пришло на ум, что у нашего капитана и друзей–то нет, несмотря на общительный его нрав; знакомым, конечно, не счесть числа, а вот настоящей крепкой дружбы ни с кем не имеет Тимофеевич. Тут сама собой последовала догадка, что мой сосед, очень может быть, живет двойной жизнью: одной на людях, другой – здесь, в тишине этой уютной квартиры, наедине с самим собой. Я пытался до последнего звена сложить цепь логических заключений, но мысли, напротив, становились бессвязнее – сказывались бессонная ночь, усталость. Докурив сигарету, я налег грудью на кухонный стол, задремал… Пробудил меня грохот грузовика за окном, ощущая легкий смур в голове, я подошел к стеклу и увидел грузовик, уносящийся за пределы городской черты. Сморщил лоб, огладил ладонями щеки, нахмурился, как бы что–то припоминая, и первая мысль опять была о Тимофеевиче – где же он, куда подевался загадочный учитель? Ведь совершенно очевидно, что его россказни про соревнования – чистейший вымысел, ложь, обман. Но зачем ему понадобилось меня обманывать? Непонятно, непонятно…

Я прошел в комнату. Гуманоид не спал.

– Добрый день, – сказал я, точно мы с ним сегодня не виделись. – Как ваше самочувствие?

– О, благодарю, – ответил он, и некое подобие улыбки скользнуло по его обезображенному лицу, – но как бы я ни чувствовал себя сейчас, окончательный ответ будет ясен через несколько дней.

Я смотрел на него, и у меня создалось впечатление, что, несмотря на тяжелые ожоги, он не чувствует боли и был, если так позволительно выразиться, бодр душой – может быть, благодаря применению содержимого пластиковых флаконов. Другое дело, сопротивление болезни неизбежно требовало от организма значительных энергетических затрат, и потому гуманоида часто, порою для этого доставало нескольких произнесенных им фраз, охватывала слабость.

– Скажите, – осторожно начал я, стараясь деликатнее сформулировать вопрос, – в чем, собственно, должна конкретно выражаться моя помощь? Я знаю, вы нуждаетесь в уходе…

– Нет, нет! – энергично остановил меня пришелец. – Я ни в чем не нуждаюсь. Все, что мне нужно, я получаю сполна, – он показал на отворенную форточку: – Чистый, свежий и, главное, сухой воздух – благотворный исцелитель моих ран, а это, – он поднял один из флаконов, – всего лишь стимулятор. Силы возвращаются ко мне, и если я решусь о чем–то просить, так о том, чтобы вы по возможности скрашивали мое одиночество своим присутствием. Обстоятельная беседа будет полезна и интересна нам обоим.

«Странный он какой–то, этот словоохотливый незнакомец», – помыслил я и незамедлительно услышал разъяснения:

– О, знаете, вы мне кажетесь не менее странным. Вы молчаливы и стеснительны и даже, как мне представляется, недоверчивы. До чего же удивительный народ, эти земляне! Прежде чем сказать слово – подумают, перед тем как ступить – осмотрятся…

– Вам часто доводилось встречаться с землянами? – спросил я.

– Не часто, но приходилось. И вот именно такое впечатление я вынес из этих встреч.

– Насколько мне известно, – начал я, меняя тему, – ближайшая к Земле звезда Проксима Центавра расположена на расстоянии 423 800 миллиардов километров, а ваша планета, вероятно, удалена еще более. Как же вам удалось…

– Понял ваш вопрос, – остановил меня собеседник. – Я мог бы дать сведения о некоторых принципах устройства нашего корабля, но, боюсь, что мои разъяснения покажутся малопонятными, поэтому ограничусь лишь тем, что скажу – скорость звездолета достигает ста тысяч километров в секунду. Но, поверьте, самое трудное заключается вовсе не в преодолении пространства и времени.

– Тогда в чем же?

– В недостатке понимания.

– Слушая вас, можно решить, что вы находитесь под влиянием газетчиков. Неужели население Вселенной волнуют одни и те же проблемы, одолевают схожие заботы? – произнес я раздумчиво.

– Заботы у нас разные, – ответил гуманоид. – Вы имеете свою планету, а мы ищем ее и, может быть, не скоро найдем, если вообще она когда–либо отыщется.

– Вы стали жертвами катаклизма?

– Раньше всего, мы – жертвы непонимания. На определенном витке истории наша планета оказалась как бы разделенной надвое, никто уже не помнит, что послужило тому причиной. Однако два враждовавших лагеря с лихорадочной поспешностью выискивали все новые и новые поводы для взаимных обвинений, едва ли отдавая полностью отчет, для чего им это нужно. Планета задыхалась под горами смертоносного оружия, и чем больше его становилось, тем меньше оставалось надежд на спасение. И когда стало очевидным, что катастрофа неминуема, когда прервались переговоры, последние немногочисленные контакты, был отдан приказ – тайно переоборудовать большую часть военных космических ракет в транспортные корабли и в назначенный момент всем разом покинуть планету, после чего из космоса отправить сигнал на включение военной техники, оставив, таким образом, в дураках противоположную сторону. Но вставал вопрос – после того, как сгорит планета, куда направить армаду переполненных транспортных кораблей? И потому, пока шли приготовления к массовому переселению, было решено послать загодя звездолет с разведчиками для поиска пригодной для жилья новой планеты, – тут инопланетянин заметил: – Как вы догадались, один из членов экипажа этого звездолета сейчас перед вами.

– Чем же завершились искания?

– Мы обнаружили Землю.

– Каким образом, разрешите полюбопытствовать?

– Приборы зафиксировали сигнал явно искусственного происхождения на волне 21 см.

– Да, да, – я поморщил лоб, припоминая, – где–то я читал, что некоторые земные станции посылают в космос сигналы именно на этой волне. Многолетние усилия оказались не напрасны. И все–таки сам факт встречи поразителен: ведь астрономы предполагают наличие экосфер лишь у незначительной части звезд.

– Наше первое приземление произошло в западном полушарии, – вернулся к воспоминаниям космический разведчик. – Признаюсь, мы не ожидали обнаружить столь густозаселенную планету, хотя еще из космоса отчетливо различались гигантские разливы электрических огней, но кто мог предположить, что это многомиллионные города? Долго не могли подыскать подходящего места для посадки и, наконец, на рассвете приземлились в одном из труднодоступных районов Анд. Приборы показывали приемлемый состав атмосферного воздуха; я и двое моих товарищей в сопровождении универсального робота покинули корабль. Вскоре нам повстречался пастух, перегонявший отару. Он обратился к нам с приветственными восклицаниями, приняв за путешественников–американцев. Робот мгновенно самонастроился на излучение его мозга, и, таким образом, был получен шифр к земным понятиям, которые пастух обозначил гортанными возгласами. После этого мы вернулись в корабль и занялись прослушиванием радиоэфира. Снежные бури и лавины, характерные осенью для высокогорья, обрушивались на звездолет, и через месяц он оказался погребенным под многометровой толщей снега и льда. К тому времени мы закончили прослушивание эфира и уже хорошо представляли историю вашей цивилизации, уровень ее технического развития и нравственного самосознания. Мы пришли к заключению, что жители Земли в основных чертах повторяют путь, пройденный нами каких–нибудь два столетия назад. Экипаж разведывательного звездолета не был уполномочен вести переговоры с представителями иной цивилизации, и мы отправились в обратную дорогу.