Текст книги "Жестокие игры - 2"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Мои размышления на заданную обстоятельствами тему прервал скрип тормозов. Это называется – приехали. "До смерти четыре шага". Точно. Конвоиры, чьи голоса я уже слышал, но не имел чести лицезреть их лично, были типичными бой-скаутами – крепкие, бравые, с симпатичными, но не обремененными интеллектом, лицами. Они выволокли меня из машины и понесли в красивый двухэтажный особняк, окруженный со всех сторон елями и березами. Щедро обвязанный прочной веревкой, я внешне напоминал такую штуковину (не помню, как она называется), которою подкладывают под борт корабля при швартовке, чтобы не повредить его о причальную стенку.

Мы миновали холл и оказались в большом зале. Здесь пахло кожей, коньяком, дорогим лосьоном и сигарами. К дальнем углу мерно урчал телевизор "Сони", а напротив его стояло кожаное крутящееся кресло с высокой спинкой. Над ней вился дымок. А это могло означать лишь одно – в кресле кто-то находился.

Конвоиры кинули меня на диван, как балласт. Тот, кто имел приимущественное право голоса, торжественно сказал:

– Клиент доставлен, шеф!

Кресло повернулось. Нет. Вначале погас экран телевизора. И только затем повернулось кресло. В нем сидел господин лет сорока в добротном теммно-синем в рельефную серую полоску костюме-тройке, белоснежную сорочку с модным ярким галстуком. Точно так одевались гангстеры тридцатых годов. Господин был невысок, но плотен. А его бычья шея свидетельствовала о недюжиной силе его владельца. Лицо его производило странное впечатление. Оно как бы состояло из двух частей. Нижняя его часть с округлым подбородком и ямочкой в центре, с яркими, пухлыми и капризными губами могла принадлежать натуре поэтической и весьма впечатлительной. Верхняя же часть с квадратным выпуклым лбом, стеклянными, ничего не выражающими голубыми глазами и массивным мясистым носом могла быть им заимствована у отъявленного мерзавца, женоненавистника, маньяка – убийцы, злостного неплатильщика алиментов, содержателя притонов, педераста, скволыги, кляузника наконец, то-есть у кого угодно, но только не у порядочного человека.

"Шеф службы промышленного шпионажа либо безопасности", – решил я.

Стеклянные глаза господина долго меня рассматривали. И лишь после этого капризные губы его закапризничали и с них слетело:

– Развяжите его. – Голос у господина был густым, сочным, хорошо поставленным. Уверен, что когда-то он, если не с професиональной, то с самодеятельной сцены, точно, пел: "Люди гибнут за металл. За металл! Сатана там правит бал. Там правит бал!"

Парни тут же принялись за дело. И очень скоро я почувствовал себя совсем хомо разумным. Главное – у меня был свободен рот – мое основное оружие в борьбе под солнцем. Лишить меня голоса, равносильно, как если бы льву вырвать зубы и подпилить когти. Сейчас же у меня появился шанс уцелеть и шанс весьма и весьма существенный. Я воспрянул духом.

– Здравствуйте, Максим Казимирович! – губы господина изобразили некое подобие улыбки, но глаза его на слова никак не отреагировали. – Как вы себя чувствуете?

В ответ я с выражением продекламировал:

– Все хорошо, прекрасная маркиза.

Дела идут, и жизнь легка.

Ни одного печального сюрприза,

За исключеньем пустяка!

– Во, дает! – очень удивился один из моих провожатых, тот, кто имел преимущественное право голоса.

– Ну-ну. Забавно. Наслышан, – проговорил мой визави без всякого выражения. – А отчего вы не интересуетесь – по какой причине здесь очутились?

– Зачем? Я считаю это абсолютно лишним. Уверен – "добрые" хозяева сами мне это объяснят. Более того, убежден, что ради этого они меня и "пригласили", да ещё столь своеобразным образом. И потом, простите великодушно, но вынужден вам напомнить, что в приличных домах принято представляться.

– Шеф, он наглеет, – сказал все тот же боевик. – Его надо как следует поучить вежливости.

– Оставте нас, – раздражено проговорил шеф и сопроводил свои слова красноречивым жестом, указав своим подручным на дверь.

Те вышли. В воздухе зависла многозначительная пауза, во время которой мы с моим визави долго и прилежно рассматривали друг друга. Я прекрасно понимал, – зачем и для чего здесь очутился, но никак не мог избрать линию поведения. Все зависело от степени их информированности. Похоже, что вышли они на меня случайно. Если это так, то у меня сохраняется шанс доказать им, что я совсем не тот верблюд, а может даже, если здорово повезет, – что совсем не верблюд. Наконец, он сказал насмешливо:

– Зовите меня... допустим, Ашотом Насыровичем.

– В таком случае, я не возражаю против того, чтобы вы звали меня Мухамедом Али.

– И все же, Максим Казимирович, что вы думаете по поводу вашего задержания?

– "В мои лета не должно сметь свое суждение иметь".

Он усмехнулся. Покачал головой.

– С вами можно говорить серьезно?

– Попробуйте.

– Вы не ответили на вопрос.

– Относительно моего задержания?

– Да.

– Полагаю, что у вас были веские к тому основания. Не станете же вы ни за что, ни про что бить по голове человека и транспортировать его сюда. Это было бы слишком глупо и совсем негуманно.. Верно?

– Верно, – согласился он, усмехнувшись. Две части его лица и вели себя совершенно по разному. Если нижняя хоть как-то реагировала на мои слова, то верхняя была холодна и неподвижна, как египетский сфинкс. – Я готов удовлетворить ваше любопытство. Нас интересует содержание вашей беседы с Потаевым.

Я так и предполагал. В моем быстром мозгу тут же возникла логическая цепочка. Они знакомятся с публикациями американских газет, но очень сомневаются, что утечка информации произошла там. Путем простейших умственных упражнений они приходят к безошибочному выводу, что за всем этим может стоять Потаев. У них возникает вопрос – кто из людей Танина в последнее время с ним встречался. И очень скоро на него отвечают. В офисе Потаева наверняка есть стукач Сосновского. Скорее всего, это мелкий клерк, который не в состоянии узнать содержание бесед олигарха, зато может быстро донести с кем тот встречается. Вот потому я здесь. Да, но что же мне делать? Пока буду вести себя беспардонно и нагло – все отрицать. А там будет видно по обстановке. Наш разговор сейчас наверняка записывается на магнитофон. Что ж, это даже к лучшему. Надо дать понять Сосновскому, что выбор Потаева был болпее чем удачен.

– Отчего вы молчите, Максим Казимирович? – спросил шеф службы безопасности, скрывающийся под псевдонимом "Ашот Насырович".

– Кум тацент, клямант, – ответил с печальной улыбкой.

– Что вы сказали?

– Их молчание подобно крику.

– Ну-ну... И все же, о чем вы беседовали?

– Вы, Ушат Настырович, совершили кульпа левис (маленькую ошибку). Я никогда не имел удовольствие слышать фамилии, которую вы изволили назвать. Как там его?

Теперь у моего визави окаменела на какое-то время и нижняя половина лица. И он стал совсем походить на каменную бабу – божество древних скифов, населявших некогда великие просторы моей Родины и ассимилировавшихся в многочисленных славянских племенах. Это продолжалось минуты две – никак не меньше. После чего нижняя часть его лица немного отошла и пришла в движение.

– Глупо. Глупо с вашей стороны это отрицать. У нас есть прямые свидетельства этому.

– В таком случае, вы совершаете не левис (маленькую), а кульпа лята (большую ошибку). Ваш стукач, простите, агент вероятно имеет на меня большой зуб. Возможно я отбил у него девушку, а может быть выставил при почтенной публике на всеобщее посмешище, что с моими способностями, в коих вы, надеюсь, уже успели убедиться, я это могу сделать с каждым. Не знаю, не знаю. Но чем-то я его очень обидел. Если бы имел возможность на него взглянуть, то ответил бы более определнно. Так вот, этот ваш стукач, простите, агент решил с вашей помощью свести со мной счеты. Весьма сожалею, но вы попались на удочку этого недостойного субъекта. – Я вежливо улыбнулся и развел руками, как бы говоря – жаль, но ничем не могу помочь, выбирайтесь из собственного дерьма сами.

На лице моего собеседника стали проступать первые признаки нервного возбуждения в виде склеротического румянца. Похоже, что этот господин маленького роста, в свободное от основной работы время далеко не безупречен, подвержен, так сказать, мелким порочным страстишкам, употребляет и даже очень.

– Значит, не хотите по хорошему, – с нескрываемой угрозой проговорил каменный алкоголик.

В споре интеллектов всегда проигрывает тот, кто прибегает к последнему доводу – демонстрации силы. И я почувствовал себя победителем. Кроме того, в нашем споре я имел определенное преимущество. Он не знал, чем все это для него закончится. А потому, нервничал. Я же наверняка знал, что случится с тем зерном, попавшем между двумя мощными жерновами. А потому, был спокоен.

– По хорошему – это как? – спросил с наивной улыбкой.

И этого невежду, долгое время рядившегося в тогу добропорядочного джентльмена, прорвало, и он показал свою истинную звериную сущность. Даже его стеклянные глаза ожили и теперь горели не утоленным волчьим огнем. Он вскочил и, подступая ко мне, закричал, заразмахивал руками:

– Молчать, так-перетак! Ты кому это, сученок?!... Ты кому это лапшу?... Кому?! – Его пудовые кулаки уже мельтешили перед моими глазами. Я не успевал за ними следить.

– Ну зачем же так расстраиваться! – "посочувствовал" я. – Вы какой-то, право слово, Ушат Настырович, нервный. Выпейте водички, брома наконец, успокойтесь.

Мое "сочувствие" его окончательно доконало. Он схватил меня за грудки, легко оторвал от дивана и так сжал мне горло тяжелой десницей, что я почувствовал себя маленьким и жалким Дон Гуаном в объятиях "Каменного гостя". Проблема оказаться вместе с ним в преисподней меня отнюдь не прельщала. Нет. По моему твердому убеждению Там меня должен ожидать более высокий уровень жизни. Потому я воспротивился такому хамскому обращению и так ловко наладил ему коленом в пах, что на какое-то время он полностью потерял ко мне всякий интерес и всецело был занят собой – согнулся и хватал открытым ртом воздух. Похоже, это ему долго не удавалось. Лицо стало ярко красным, как сидалище павиана, а из горла вырывался клекот, напоминающий прощальный крик журавлей, покидающих милую Родину.

– Вы, сэр, дурно воспитаны! – сказал я, придав своему голосу максимум патетики и минимум сочувствия. – Я не говорю о гостеприимстве – оно здесь и не ночевало, а об элементарной вежливости. Николай Рерих говорил: "Всякая грубость потрясает не только своей жестокостью, но и бессмысленностью". Я с ним полностью согласен и считаю недостойным для себя продолжать наш разговор.

Наконец, этот любитель силовых методов спора обрел возможность не только дышать, но и говорить. Сверля меня твердым, будто базальт, горящим, как пасть дракона, и порочным, как вавилонская блудница, взглядом, засвистел, будто чайник со свистком:

– А те, бля, покажу... манеры!... Ишь ты... Козел! Ты у меня заговоришь. Еще как... того.

Теперь он совсем стал походить на своего босса. В смысле красноречия. Точно.

Я лишь легко и непринужденно рассмеялся его угрозам. Я был очень доволен собой. Магнитофон работает. Пленка добросовестно фиксирует все это безобразие. Пусть Сосновский послушает насколько непрофессионально работают его люди. Насколько они не выдержаны, грубы и эксцентричны. И как легко я кладу их на лопатки по всем правилам борьбы интеллектов. Пусть.

– Вам, сударь, лечиться надо, – сказал, не переставая смеяться. Лечиться глубоко и основательно! Иначе очень скоро закончите свою весьма не безупречную жизнь в психиатрической лечебнице, изображая Александра Македонского или просто сукиного сына.

После этого он потерял всяческий контроль над собой. Подскочил и точно выверенным ударом послал меня в нокдаун. Я лежал на полу, в голове шумело, будто там только-что открыли бутылку шампанского, в глазах плясали веселые зеленные чертики. Вставать совсем не хотелось. Вот так бы лежал и лежал. А мой мучитель стоял с самодовольным видом над поверженым врагом, плотоядно ухмылялся и потирал ушибленную об меня руку. Как же ему мало надо для ощущения полного счастья. И мне искренне стало его жаль.

Наконец, я уговорил себя встать. Окинул своего врага очень красноречивым взглядом.

– Хоминэм нон оди, сэд эюс вициа (не человека вижу, а его пороки). Очень сомневаюсь, что ваш босс останется доволен вашим безответственным поведением. Я бы на месте Виктора Ильича вам не только возглавлять службу безопасности, а свиней пасти не доверил.

Потому, как вновь окаменело лицо моего оппонента, я понял, что попал в самую точку. Этот экипированный в добротный деловой костюм господин с манерами каннибала очень испугался и вынлючил магнитофон.

"Поздно, дорогой! – мысленно усмехнулся я. – Тебе надо было его вообще не включать. Факт! Ты-то думал, что имеешь дело с мальчиком для битья, а нарвался на несгибаемого обстояльствами разведчика. В этом была твоя главная ошибка. Бывает. И выключил ты магнитофон в самый неподходящий момент. В очень неподходящий. Ведь твой босс непременно захочет узнать, что я ещё о нем сказал интересного. И вряд ли поверит тебе на слово. Ты допустил большой ляпсус, милейший, и очутился, как говорится, интэр маллюм эт инкудэм (между молотом и наковальней). Сочувствую!"

Однако, поняв свою ошибку, господин вновь включил магнитофон.

– Откуда ты знаешь моего босса? – вновь зарычал он, подступая с серьезными намерениями на лице.

И я понял, что наступил тот самый сомент, когда надо рисковать самым решительным образом, идти, что называется, – ва-банк. "Или грудь в крестах, или голова в кустах". Другого не дано. Надо было как следует задеть самого босса, до основания тряхнуть его самолюбие. Рисковано? Согласен. Но уж очень заманчиво. Вдохновенно ответил:

– Я этого не знаю, а лишь предполагаю. Мой умозрительный процесс, что, к сожалению, вам неведомо, привел меня к подобному выводу. У кого могут служить подобные хомо вульгарис с мышлением пятилетнего ребенка и с манерами ломового извозчика? – спросил я себя. Ответ напрашивался сам собой. Квалис рэкс, талис грэкс (каков пастырь, таково и стадо). А говоря по-русски – "каков поп, таков и приход". Понятно?

– Парни! – заорал он благим матом.

Его подручные ворвались в зал, готовые выполнить любой приказ шефа. Он указал на меня и коротко сказал:

– Действуйте!

Их не нужно было долго упрашивать и они тут же принялись за дело. Поначалу они избивали меня исключительно руками. Один поддерживал меня сзади, а другой отрабатывал на мне приемы рукопашного боя. Затем они поменялись. А когда оба притомились, бросили мое вялое и податливое тело на пол и принялись отделывать его пинками. А потом я уже ничего не помнил.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, и обнаружил себя лежащим все на том же полу. Ныло тело, шумела голова, звенело в правом ухе. В детстве, когда звенело в ухе, мы, пацаны, загадывали желание и просили кого-нибудь отгадать в каком ухе звенит. Если угадывали, то верили, что желание неприменно сбудется. Вспомнилось детство, родное и такое теперь далекое село Спирино, родители. В сознании всплыли есенинские строчки: "Бедные, бедные родители! Вы наверно стали некрасивыми. Все также боитесь лешего и болотных недр... О, если б вы знали, что сын ваш...", что сын ваш, без достаточных к тому оснований слишком уверовавший однажды в свою счастливую планиду, теперь, как выброшенная на берег медуза, лежит беспомощный и жалкий, ни в состоянии пошевелить ни одним членом.

– Очнулся, шеф, – доложил тот из боевиков, кто имел преимущественное право голоса.

– Посадите его, – распорятился тот.

Меня подхватили под мышки, легко подняли и посадили на диван, прислонив для большей устойчивости к спинке. Но голова моя была настолько тяжелой, что тут же безвольно повисла, уперевшись подбородком в грудь. Глаза самопроизвольно слипались.

"Хорошо бы сейчас поспать минут шестьсот, – подумал с тоскою. – Или, хотя бы, полежать."

– Желаете ли продолжить "беседу" с моими ребятами, Максим Казимирович? – донесся до меня сквозь дрему хорошо поставленный голос оперного дива.

Я поднял голову и разлепил тяжелые веки. В зыбком колеблющемся призрачном свете, я с трудом разглядел вполне конкретного шефа безопасности конкурирующего предприятия, любителя аргумэнтум ад рэм (палочного аргумента). За время моего избиения он успел "почистить перышки" и вновь стал походить на гангстера тридцатых годов. Вот если бы ему набриолинить волосы, то сходство было бы абсолютным. Он стоял ко мне вполоборота, а смотревший на меня выпуклый глаз его горел торжеством и вдохновением. Из этого я сделал вывод, что он по природе своей – садист, по натуре – палач, а по призванию – большой сукин сын. Он хорошо себя чувствует лишь тогда, когда делает другим плохо. Факт. А мне было не просто плохо, а отвратительно. Кружилась голова. Подташнивало. По всему, эти бравые ребята что-то сдвинули в моей умной головеке. Как же мне худо! Доколь ещё терпеть муки адовы?! "И делал я благое дело среди царюющего зла", – некстати всплыли в сознании строчки из стихотворения Николая Добролюбова "Памяти отца". Похоже на то, что я уже свое дело сделал. Очень похоже.

И тут поймал себя на мысли, что жалуюсь самому себе на жизненные обстоятельства. Это разозлило и привело меня в чувство. Ну, во-первых, меня никто не понуждал браться за столь опасное и трудное дело. Шел я на это по доброй воле и собственному разумению. Во-вторых, жаловаться на обстоятельства – привилегия слабаков. Настоящие мужики должны быть выше этого. В-третьих, временная слабость может перерасти в слабость постоянную. А это уже душевный надлом и все, связанные с ним неприятности. Мне это надо? Нет, мне этого не надо. Я взял себя в руки и попытался изобразить на лице беспечную улыбку. Что из этого получилось – не мне судить.

– А вы, Ушат Настырович, считаете, что я могу из этих приматов, – я указал на боевиков, – сделать людей? Полноте. Вы, вероятно, пошутили. Они обижены ещё при рождении. А там где поработали боги, человеку делать нечего. Поэтому, считаю беседу с ними совершенно бесполезной и безрезультатной. Вы все поняли или требуется повторить?

Его, обращенный ко мне, глаз налился теперь лютой злобой. Вслед за этим раздался звериный рык:

– Молчать, сука!

– Хорошо, – тут же согласился я. – Так бы сразу и сказали. Зачем кричать и портить нервы, когда можно обо все договориться по хорошему. Верно?

Бушевавшая в нем ненависть ко мне окончательно смяла его личность, изуродовала лицо, а затем и тело. И он стал походить на страдающего за кулисами песенного арлекина, завидующего силачам. Такой разнесчастный, обреченный до конца дней своих смешить почтенную публику.

– Молчать! – затопал он ногами, трясясь так, будто ехал на велосипеде по Потемкинской лестнице.

– Вы, сударь, недалеко ушли от своих помощников. Если они яркие представители мезозойской эры, то вы прибыли к нам из юрского периода. Разница всего каких-то сто семьдесят – сто восемьдесят миллионов лет. Вы ведь совершенно не понимаете человеческих слов.

Он подскочил ко мне и уже замахнулся, чтобы ударить, но в последний момент раздумал. Вместо этого очень удивил меня вопросом:

– За что ты получил от Потаева миллион долларов?

Если они и это знают, то плохи мои дела, из рук вон. Надо "колоться". Персонаж, которого я играл, в подобном моменте обязательно бы сказал: "Не долго музыка играла. Не долго фраер танцевал". Хорошо, что я о нем вспомнил. Надо напомнить им о своем "лагерном" прошлом.

– Туфта это, начальник. Та меня на гоп-стоп не бери. Ты забивай "баки" своим шимпанзе, – я кивнул на боевиков, – а мне не надо. Миллион долларов! Да если бы у меня был миллион, то я бы сейчас здесь с тобой не разговаривал, а давно бы слинял на цивилизованный Запад. Понял?

Моя речь очень его удивила. Он даже подобрел лицом. Точно. Такой я был ему ближе и родней.

– Ну, ты даешь, приятель! – Он открыл лежавшую на столе папку, порылся в каких-то бумагах, извлек одну, протянул мне. – вот же выписка из твоего лицевого счета. Полюбуйся сам.

И я понял, что к встрече они подготовились основательно. Крыть мне было нечем. Но я решил продолжать упорствовать и посмотреть, что из этого выйдет. Делано рассмеялся и погрозил дяде пальцем.

– Не утруждайте себя, сэр. Не надо. Отдайте эту бумажку своим ребятам. Они найдут ей применение. Я на компьютере таких вам сотню за полчаса сотворю. Никак не меньше. Если вы имели анимус инъюрианди (намерение нанести обиду), то зря старались – я на подобные детские приколы не попадаюсь. И вообще, давайте прекратим этот бессмысленный разговор. Отнюдь я намерен разговоривать только с вашим боссом.

Лицо его на какое-то время вновь окаменело. Он совсем не был подготовлен к тому, что я буду отрицать очевидное. В мозгу у него коротнуло и он никак не мог сообразить – что же ему делать дальше. А когда он чего-либо не понимал, то начинал действовать. Сжав крепкие кулаки, он вновь самым решительным образом двинулся на меня, будто на вражеский редут. Остановить его могло только чудо. И оно случилось.

– Не надо, – раздался откуда-то из под потолка знакомый скриповатый голос. – Чего уж тут ага... Если человек хочет того... Встретиться хочет. То, чего уж тут... Ведите.

Голос вне всякого сомнения принадлежал пламенному "оратору" и ярому борцу за утверждение идеалов пещерного капитализма на всей огромной территории нашей с вами, дорогой читатель, Родины Виктору Ильичу Сосновскому. Он один, да ещё разве – наш Всенародноизбранный, мог так вот четко и ясно выражать свои мысли.

А это означало лишь одно – в моей карьере разведчика начинался новый этап.

Глава вторая: Козицина. Салон "Зимняя вишня".

Время от времени ловлю на себе какой-то странный, неподвижный взгляд Сережи, и мне становится не по себе. И счастье мое кажется таким зыбким, текучим – просочится вот так, сквозь пальцы, и все. Он будто сравнивает меня с ней, с Катей. Неужели он до сих пор её любит?

"Нет-нет, он любит меня. Только меня одну. А её он помнит. И это вполне естественно. Это даже хорошо, что он у меня такой", – пытаюсь я убедить себя в такие минуты. Но у меня плохо получается. Так становится холодно, так болит душа, что хочется убежать куда-нибудь подальше от всех и хорошенько выплакать и эту боль, и эти сомнения.

Я стала верить в судьбу. Убеждена, что все значительные события в нашей жизни заранее предопределены и от нашей воли не зависят. Сережа – моя судьба. Без него у меня нет и ничего не может быть впереди. И совсем неважно поженимся мы или нет. Даже если все расстроится, то он все равно до конца дней моих будет у меня вот здесь вот, в моей душе, как был до нашей помолвки и как есть сейчас. Это я знаю точно. Наша встреча была предначертана судьбой. Потому, очевидно, до двадцати пяти лет я почти не замечала мужчин. Ну есть они и есть, какое мне до них дело. Когда впервые увидела Сережу, то мне он показался поначалу очень несерьезным, даже вызвал легкое раздражение. Я ещё подумала тогда: "Как можно в таком возрасте быть таким несерьезным?!" А потом... Потом, как в омут с головой. Даже стало страшно. Поняла, что это навсегда. Такая уж я ненормальная. И мне совсем неважно было тогда – любит ли он кого, женат ли? Важно, что я его любила. Это потом узнала, что он женат второй раз. От первого брака имеет сына, а от второго – дочку, что безумно любит свою жену. Как же я завидовала его Екатерине, как хотела на неё походить. Постоянно сравнивала себя с ней и почти всегда проигрывала в этом сравнении. Мы были с ней совершенно разные. Она – красивая, статная, женственная, с мягкими, плавными движениями и теплым светом зеленоватых глаз – была для меня недостижимым идеалом женщины. Я же вся сотканна из противоречий. В душе была наивной и мечтательной Марианной виконтессой Дальской. В жизни – педантичной, строгой, деловой и постоянно комплексующей. Еще в школе девчонки меня называли сухарем. Я страшно обижалась, плакала, убеждала, что я не такая. А потом свыклась с этим. Сухарь, так сухарь. Какая, в принципе, разница.

Слух о нашей помолвке быстро распространился по управлению. Мои сослуживицы отчего-то считали своим долгом поздравить меня. Многие делали испуганные глаза и непременно спрашивали – не пугает ли меня разница в возрасте? Я с беспечной улыбкой отвечала, что нет, не пугает. Уж эти мне сочувствующие! Они, что, думали этим вопросом посеять в моей душе сомнения? Какая глупость! И потом, я убеждена, что возраст – это не состояние тела, а состояние души. А Сережа, он... А, да что об этом говорить! Мне часто кажется, что во многих житейских вопросах я гораздо старше его и опытней.

Теперь мы каждый вечер забираем Верочку из детского сада и все вечера проводим втроем. Никогда не думала, что это может быть так замечательно. Верочка искренне ко мне привязалась, как, впрочем, и я к ней.

Чувствую, что во мне самой уже зародилась новая жизнь. Нет, никаких пока симптомов. Просто, чувствую, что это так и есть. И все. Неужели же я скоро стану матерью?! К этой мысли мне надо ещё привыкнуть. Сейчас вновь много говорят о эмансипации, феминизации и прочем. Появилось даже направление моды – деловой стиль. А деловые и независимые красавицы, стали примером для подражания многих девушек. Я и сама до недавнего времени считала, что сделать карьеру – значит утвердить себя в жизни, отстоять свою независимость. И лишь сейчас понимаю – до чего это глупо и наивно. Да кому она нужна – наша независимость? По моему, счастье женщины как раз в другом. Неужели же сделать карьеру для женщины гораздо важнее и ценнее, чем родить детей и воспитать из них хороших людей? Никогда с этим не соглашусь. Уверена, что женщина, достигшая самых заоблачных высот политического и делового олимпа, будет чувствовать себя одинокой и несчастной, если у ней нет хорошей и дружной семьи, внимания и любви мужа и детей, если ей не о ком заботиться. О каком равноправии

с мужчинами можно говорить, когда женщины по природе своей другие. Ведь именно нам Создатель дал высокое право передавать эстафету жизни новому поколению. По сравнению с этим все заслуги мужчин настолько малы и ничтожны, что и говорить о них не стоит. Деловая женщина также противоестественна природе, как дымная фабрика или химический завод её, природу эту, отравляющие. Не знаю, может быть я и ошибаюсь, но сейчас я думаю именно так.

Прежде чем идти в салон женской красоты "Зимняя вишня" я два дня изучала биографию мадам Верхорученко Людмилы Яковлевны в девичестве Скворцовой. Ей тридцать пять лет – балзаковский возраст. Красива. Деятельна. С большими связями. В двадцать один, участь на четвертом вечернего факультета Института народного хозяйства и работая секретарем учебной части этого интитута, была судима за мошенничество. Брала у абитуриентов деньги, якобы для передачи преподавателям, принимающим экзамены, и присваивала их. Была разоблачена и судима – получила два года условно. Но институт каким-то образом умудрилась закончить. В двадцать четыре, работая товароведом в торговом объединении "Новосибплодовощеторг", вышла замуж за его генерального директора Цыплакова, который через пару лет скоропостижно скончался при загадочных обятоятельствах на своей даче, оставив молодой супруге квартиру, дачу, машину и многое другое. После этого сменила где-то около десяти мест работы, но нигде долго не задерживалась. Девять лет назад организовала фирму под названием "Интим", но едва не была привлечена за сводничество и содержание притонов. После этого вышла замуж за директора охранной фирмы "Законность" Петра Ильича Верхорученко. Но через три года он был убит у своего подъезда опытным киллером выстрелами в грудь и голову. Убийство так и не было раскрыто. Именно муж купил на улице Богдана Хмельницкого здание, где и организовал салон женской красоты, возглавлять который стала Людмила Яковлевна. Женщина она сильная, энергичная, волевая с необузданным темпераментом. С большими связями. Любит внимание мужчин. Впрочем, не брезгует и женским вниманием. Лжива. Порочна. Охотно раздает обещания, но почти никогда их не сдерживает.

Вот такую вот информацию мне удалось о ней почерпнуть. Она уже давно была под пристальным вниманием ребят из ОБЭП, но конкретных фактов её противозаконной деятельности у них на неё пока не было.

Сегодня мне предстояло впервые посетить салон "Зимняя вишня" и, если повезет, познакомиться с самой мадам Верхорученко.

Ровно в четыре на служебных "жигулях" я подъехала к салону. Располагался он в обычном типовом двухэтажном здании со стеклянным фасадом, где раньше, как правило, на первом этаже был магазин, а на втором – ателье бытовых услуг. Теперь, вместо силикатного кирпича, здание было облицовано бело-розовым мрамором. Наверху красовалась внушительная и яркая цвета электрик вывеска: "Женский салон красоты "Зимняя вишня". Взойдя на крыльцо и открыв массивную дубовую дверь, я попала в большой квадратный холл. Пол его был устлан коврами. Стояла современная мягкая мебель. У стеклянной стены находился этакий мини-дендрарий с карликовыми деревьями причудливых форм. Справа прямо в стену был вмонтарован огромный аквариум с изумрудной подсветкой. В нем плавали диковинные яркие рыбы. Красиво. И очень. Звучала тихая задушевная музыка. За небольшой, обтянутой светло-бежевой кожей стойкой сидела красивая лет двадцати девушка и дежурной улыбкой изображала радушие. Вероятно, это и было её основной работой. Здесь находился высокий подвижной субъект лет тридцати. При моем появлении его лицо типичного смазливого лакея также озарилось улыбкой. Слегка накловнившись вперед он приветливо сказал:

– Здравствуйте, мадам! Я администратор Качалин Олег Викторович. Что желаете?

– Здравствуйте! Я хотела бы к вам записаться.

В его карих выпуклых глазах засквозило сомнение. Вероятно, по каким-то параметрам я им не подходила.

– А вы знакомы с наши прейскурантом? – спросил он.

– Да. А что?

– Нет, ничего, – несколько смутился он. – Просто решил уточнить. В таком случае, заплатите в кассу двести рублей, – он указал на девицу, – и заполните анкету. – Он придвинул ко мне бланк анкеты.

– Простите, А за что я должна платить двести рублей?

– Видите ли, мадам, каждый, кто желает у нас обслуживаться, становиться автоматически членом клуба "Зимняя вишня". Наше руководство считает, что так легче достигается задача – создания в коллективе нужного микроклимата, способствующего поднятию жизненного тонуса, настороения, накопления положительной энергии, так нам необходимой. У каждого члена клуба возникает эффект сопричастности к происходящему. Вы понимаете?

– Допустим. А эти двести рублей?

– Это ваш первый членский взнос.

– Вот теперь понятно.