Текст книги "Железная матка (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

   Да, это были они, черные псы – ужас останкинских подземелий. Стая с яростным рычанием рванулась в атаку. Сахмад инстинктивно выстрелил, попятился, зацепился за шпалу и упал на спину. Ближайший пес перелетел через голову, коротко взвизгнул и замертво рухнул возле его ног. Второе напружиненное тело с горящими зеленой злобой глазами пролетело над упавшим командиром, обдав острым запахом зверя. Сахмад перекатился и из положения лежа срезал пулей пса, который вцепился уже в ногу Осамы. Мальчишка заблажил не своим голосом, позабыв свою обязанность. Фонарь его медленно угас. Все погрузилось в кромешный мрак. «Крути динаму!» – срывающимся фальцетом закричал Сахмад, вскочил и стал стрелять наугад перед собой. Ужас объял его до самых кишок. При вспышках выстрелов были видны зависшие в прыжке чудовища. Хищные оскалы зверей. Рядом под ухом грохнули три-четыре выстрела. Это стрелял Бакшиш. И еще кто-то. Возможно, подоспевший Хасан. «О Аллах, – взмолился командир, – мы же перебьем друг друга!» И сейчас же получил рвущий удар в грудь. Когти процарапали от груди к животу, с нечеловеческой силой, так что лопнул ремень. Клыки лязгнули возле уха, в нос ударил горячий смрадный выдох зверя. Падая, Сахмад ногами и оружием оттолкнул от себя мохнатое влажное тело, пахнущее псиной.

   Наконец Осама дал свет, ослепил нападавших собак, те отворачивались, хитрыми зигзагами убегали в спасительную темноту. Некоторые псы пытались контратаковать: закрывали глаза и крались вдоль стен, куда не попадал свет, ориентируясь по запаху, нападали. До чего ж это были умные твари. Даже жалко было их убивать. Но убивать их требовал закон жизни. И подземщики в три ствола дружно открыли огонь по врагу. Хасан, по-собачьи скаля белые зубы, как заведенный, ритмично взводил свой допотопный винчестер и стрелял. А когда кончились патроны, – вытащил обрез. Грохот от него был такой, что закладывало уши. Стая окончательно отступила, поджимая хвосты, с визгом и воем, оставляя убитых и раненных, кровью своей обагряя землю.

   Едва сражение стихло в одном месте, как тут же вспыхнуло в другом, да еще как яростно. Захлебываясь стрекотал «Узи» Алифа. (Бакшиш оказался прав, Алиф со страху патронов не считал.) И редко, но внушительно грохотал «Магнум» Джима. Близнецов надо было срочно спасать. Подхватив под руки сильно хромающего Осаму, они бросились к вагону на помощь детям. Но оказалось, что близнецы сами справились с собачьей напастью. Несколько крупных зверюг неподвижно лежало на рельсах и возле стен туннеля. У братьев были дикие глаза, они все еще не могли прийти в себя. Хасан и Бакшиш подняли Осаму на площадку, бережно положили на пол. Сахмад встал на буфер и уже собирался подняться, когда увидел направленное на себя оружие. Ба с вытаращенными бессмысленными глазами двумя маленькими руками держал свой громадный кольт «Комбат коммандер» и целил командиру в голову. Тяжелый револьвер покачивался в нетвердой хватке слабых рук ребенка. Сахмад отпрыгнул в сторону. И тотчас в буфер врезалось мощное мохнатое тело, аж вагон содрогнулся. И тогда Ба выстрелил. Тело конвульсивно дернулось и упало на рельсы. Это был здоровенный пес. В предсмертной агонии он завыл почти как человек, так что сердце разрывалось от жалости к нему. Сахмад потянулся к кинжалу, чтобы добить бедное животное. Но вообще-то это должен был сделать Ба. И тот довершил начатое. Присел на корточки, опустил дрожащий ствол и после долгой мучительной паузы, которая нужна была ему для прицеливания, выстрелил еще раз. Пес с хрипом испустил дух.

   Сахмад перевел дыхание, ноги его дрожали. На площадку вагона он подтянул себя, действуя почти одними руками.

   – Молодчага, Ба, – хриплым голосом похвалил командир своего бойца. – Благодарю, ты мне спас жизнь. Теперь мы с тобой братья...

   – Кровные? – спросил Ба робким дискантом.

   Сахмад утвердительно кивнул головой, молча вынул из ножен кинжал и острием сделал надрез на ладони. Ба тоже проткнул себе ладошку. Потекла кровь. Они сжали ладони в единый кулак, чтобы кровь перемешалась, и произнесли слова клятвы.

   – Теперь мы кровные братья, – сказал Сахмад.

   Счастливый Ба смеялся и плакал одновременно. Как волчонок слизывал стекавшую с пальцев кровь.

   Подошли Алиф и Джим.

   – Мы тоже хотим побрататься... – сказали они.

   Четыре ладони, обагренные кровью, крепко соединились.

   – Теперь нас четверо, – сказал Алиф Сахмаду. – Охотно уступаю тебе право первенства старшего брата.

   Бакшиш исподлобья смотрел на кровавый ритуал, завидовал. С ним никто не хотел брататься. Сахмад вдруг проникся жалостью к Фариду, как к только что убитому псу. Даже его болячки вокруг рта уже не казались такими омерзительными, не вызывали былого отвращения. Искренне хотелось протянуть ему руку и побрататься... Но тогда придется распрощаться со статусом старшего брата и вдобавок признать Бакшиша командиром. Стоит ли идти на такие жертвы, ради мимолетного настроения?

   При неярком свете бойцы осмотрели себя в поисках боевых ран. У Осамы была прокушена левая голень, но, к счастью, не очень глубоко. Кровь удалось остановить почти сразу. Закатали штанину, рану перевязали бинтом из походной аптечки. Промывать и дезинфицировать место укуса никто раненому не предложил, это считалось слюнтяйством, трусостью. Вообще об этом никогда не думали. Если Аллаху угодно, больной выживет.

   Сахмад ощупал, осмотрел себя. Куртка и рубаха на груди были разорваны когтями. Но тело, слава Аллаху, не пострадало. Пустяшные царапины. Бакшиш тоже отделался легко. На лбу багровели две-три полоски – неглубокий след от когтей. Но вид Хасана весьма поразил Сахмада. Нет, в целом тот не пострадал, но левый глаз у него почему-то был зеленым. Правый по-прежнему оставался темно-коричневым, а левый стал светлым. Как у Данилыча, подумал Сахмад. Только у Данилыча глаза были цвета дождливого неба. Но иногда вот так же отдавали зеленью.

   Хасан щурился, ладонью старался прикрыть этот светлый глаз. Видя, что командир пялится на него, сумасшедший мужик кривовато усмехнулся, сказал, как будто извиняясь: «Вот псина, зацепил когтем...» Сахмад сочувственно кивнул головой, про себя недоуменно отметил, что в этом случае глаз должен был быть кроваво-красным, но уж никак не зеленым.

   Хасан попросил полоску бинта и сделал повязку через голову. Прикрыв глаз, он стал походить на пирата, который не любит, чтобы ему задавали лишних вопросов. Юный командир это понял и прикусил язык. До времени.

   Отдохнув, они снова сделали вылазку и наконец разыскали свои знаки. Оказалось, надо было ехать прямо, не останавливаясь. Фарид-Бакшиш ругался на чем свет стоит, что он-де знал об этом и предупреждал. Сахмад, которого Данилыч учил не сожалеть по пустякам, молча упирался плечом в платформу. Вагон медленно разгонялся.

   Пока они ехали на них еще несколько раз нападали псы. Они выскакивали из тьмы небольших помещений, которые во множестве встречались по бокам туннеля. Черные бестии пытались преследовать вагон, настигая, с остервенением кусали буксы и подножки. Три пса изловчились запрыгнуть на ходу. Двое животных, не сумев удержаться, сорвались с площадки и попали под колеса. Их предсмертный визг затих во мраке. Третий пес был застрелен. Это был великолепный красавец, огненные глаза, дюймовые клыки, короткая блестящая шерсть, тонкая кожа, под которой перекатывались железные мышцы.

   Его сбросили на убегавшие назад шпалы. В свете электрического луча видно было, как черное тело ударилось о землю, беспорядочно закувыркалось и замерло. Возле него остановилась вся стая, прекратив погоню. Наверное, он был у них вожаком. Собаки обнюхивали своего павшего собрата и в бессилии смотрели в сторону удаляющегося вагона. Глаза их светились зеленым мстительным огнем.

   Сахмад думал о том, насколько странная порода, эти черные псы. Таких в черте города он не встречал. Там попадаются разные дворняги, целые своры их живут в развалинах и подвалах, ну бывает, встретится овчарка и то уже не чистокровная. А этих собак как будто кто-то специально выращивал. Породность так и бросается в глаза. На теле нет ни пятнышка светлого. Они подобны отделившимся сгусткам мрака, словно сама тьма их народила. Сука-тьма.

   Колея была разболтана, вагон рыскал, дребезжал, едучи под горку. Полы разорванной куртки Сахмада вздувались от встречного потока воздуха, пропахшего плесенью и гнилью. Холод пронизывал тело. Командир запахнулся как мог туже, обхватил себя руками, прижав к груди автомат, как родное дитя. «И тактика у этих псов своеобычная, – думал юный командир. – Они не напали сразу, как это делает всякая собака, хотя сразу же нас учуяли. Не могли не учуять. Нет, они пропустили нас вглубь своей территории. Но едва мы повернули назад, тут они и вышли навстречу... Жаль, что мы так и не узнали, какую тайну они здесь стерегут... А может, они стерегли именно волшебную лампу, или „железную матку“, как ее назвал Хасан?..»

   Сахмад оглянулся на мужика. «Пират» сидел, по-восточному скрестив ноги, но такая поза для него была явно неудобна, и он все норовил вытянуть длинные ноги, то одну, то другую и каждый раз заставлял себя вернуть ее в исходное положение.

   Когда по всем признакам они подъезжали к нужной станции, вагон загорелся. Фонтаны огня, словно праздничный фейерверк, брызнули откуда-то снизу. Почудилось, вспыхнули колеса. Но оказалось, что загорелись буксы. Все переполошились, но Хасан успокоил ребят, сказав, что это не опасно, просто кончилась смазка. Команда взирала с восхищением на потоки искр, разлетавшиеся во все стороны. Особенно радовались близнецы, их это зрелище здорово забавляло. «Сейчас к нам ни один пес не сунется!» – ликовали они.

   Вагон, точно огнедышащий дракон, вырвавшийся из тесной пещеры, влетел на станцию. Узкое пространство разом расширилось. Осама направил луч на площадку станции. И сейчас же там заметались тени, вспыхнули зловещим фосфорическим светом глаза зверей.

   – Что делать, Хасан? Их слишком много, нам с ними не справиться! – вскричал Сахмад отчаянным голосом.

   Своим обращением именно к этому странному мужику, а не к кому-либо другому, командир невольно дал всем понять, на кого он возлагает надежду на спасение отряда. А может, он надеялся не столько на быстрые и меткие стволы Хасана, но и на то, что тот, наконец, пустит в ход найденную волшебную лампу. Выпустит джинна и натравит его на псов. Потому что спасти их может только чудо. А может, это была просто инстинктивная реакция ребенка перед лицом смертельной угрозы, когда малый, слабый невольно спешит под защиту сильного, взрослого, невзирая на то умен он или безумен...

   Вагон, как назло, стал замедлять ход и вдруг налетел на препятствие, содрогнулся всем остовом и замер. Мальчики повалились друг на друга. Спасительные фонтаны огня угасли. Еще немного и начнется паника. Сознавал это не только командир. Осама, стоя на коленях, яростно крутил ручку генератора, полосовал тьму ярким лучом. Ослепленные светом, псы разбегались, но неосвещенного пространства было слишком много, где хищные псы могли, слившись с темнотой, незаметно атаковать.

   Когда казалось, что выхода уже не было, псы вот-вот набросятся разом, и ребята примут последний яростный бой, увы, слишком краткий, Хасан выдернул из потайной кобуры самую странную пушку, какую Сахмад когда-либо видел, – и направил её на собак. Это даже оружием нельзя было назвать. Просто какая-то коробка размером с ладонь и к ней была приделана ручка от револьвера. Лучше бы он обрез достал, с горечью подумал Сахмад, свой чудовищный обрез, грохот которого возымеет гораздо больший эффект, чем эта детская пукалка. В эту злющую стаю надо всадить хороший заряд картечи, вот что нужно!

   И вдруг собаки разом взвизгнули и стали разбегаться во все стороны, хотя Хасан по-прежнему еще только прицеливался, водя стволом из стороны в сторону. У Сахмада вдруг зачесались уши. Где-то там, в глубине ушных раковин, засвербело так, что он содрогнулся всем телом, подпрыгнул и стал яростно чесаться, затолкав в уши чуть ли не по полпальца. Ребята проделывали то же самое, приплясывая в чесоточном экстазе.

   Собаки исчезли, будто осенний ветер сдул опавшие листья. Хасан спрятал оружие, так и не выстрелив, и сейчас же приступ чесотки отпустил ребят. Каждый почувствовал, что его тело как-то опустошенно расслабилось после непонятной вибрации, приятная умиротворенность разлилась по всем членам – от головы до ног.

   10

   Они сошли с платформы вагона на опустевшую площадку станции и торопливо направились к выходу. Все были благодарны Хасану, понимая, что мужик спас им жизнь. Хотя никто не мог постичь, как он это сделал. За время этого путешествия в глазах Сахмада некогда жалкая личность Хасана выросла в загадочную могущественную фигуру непобедимого воина, сравнимую со сказочными воителями древности. И как всякая легендарная личность, этот воин имел свою мрачную тайну, которая, быть может, тяготит его долгие годы.

   Подземщики стали подниматься по одной из лестниц. Ступени были составлены из мелких звеньев. Данилыч рассказывал, что такие лестницы могли сами собой двигаться вверх и вниз и назывались они «эскалаторами». Мальчишкой он часто катался на движущихся лестницах. В метро, рассказывал Данилыч, всегда тепло, яркий свет заливал все площадки, лестницы и переходы. Полы, стены и даже потолки были выложены мрамором, украшены мозаикой, иногда скульптурами. Толпы разноязыкого народа проходили там с утра до ночи. Длинные блестящие поезда подъезжали к перронам через равные промежутки времени, и тысячи людей мчались по тоннелям во все уголки Москвы...

   Однако ныне здесь царит кромешный мрак склепа. Пылью все покрылось. Гниль и разложение. И валяются везде обглоданные кости да кучки человеческих и собачьих экскрементов. Они торопились покинуть могилу чуждой им культуры. Одно на всех у них было желание – скорее выдохнуть из легких затхлую гниль подземелья и набрать полную грудь свежего воздуха. А потом разжечь костер и согреться в лучах первобытного пламени.

   Постепенно ступени эскалатора все более утопали в песке, который насыпался сверху. Под конец подземщики карабкались по сыпучим кучам. Хасан поднимался последним, нес на плечах мешок с железной маткой и еще тащил тележку Ба. Сахмад последний раз оглянулся. На дне черной бездны нервно сновали крохотные зеленые огоньки. Это вновь пришли псы. Они протяжно выли, сожалея, что так и не отведали человечинки. «Крыс жрите, собачье племя», – зло сказал про себя Сахмад.

   Они выбрались наружу с налитыми свинцом, дрожащими от усталости ногами, грязные как шурали, и тут же свалились у входа. Загнанное сердце билось в груди, как перепуганный воробушек. Отдышавшись, они отползли на карачках подальше от гробницы погибшей цивилизации. И тогда Сахмад увидел, что конь его драгоценный исчез. Стойки загородки повалены, веревка с флажками тоже исчезла. Шатаясь, Сахмад взошел на гребень дюны, выпрямился во весь рост и был ослеплен огненным солнцем, заползавшим за горизонт. Все вокруг – и небо и пустыня – окрасилось в кроваво красный цвет. Будто холодное лезвие ветра вспороло живот небу, и все залило кровью. Да, ветер был холоден, уже леденил члены. Вечером пустыня стремительно отдает тепло.

   Коня он потерял, это надо признать. То ли волки его сожрали, то ли он сам сбежал...

   Сахмад достал часы, стрелки по-прежнему не двигались, но и так было ясно, что вечерний караван уже прошел и возвращаться ночью по ледяной пустыне – сущее безумие. Надо было ждать до утра. Разводить костер и укладываться спать.

   Они выбрали впадину, хорошо защищенную со всех сторон дюнами. Пока еще свет не померк, сходили и приволокли сухую древесину. Хотя ныне здесь царствовала пустыня, но в прежние времена в этих местах в изобилии произрастали деревья. По сей день мертвые их стволы можно было обнаружить по торчащим из песка сухим ветвям и корням. Они походили на кости доисторических животных, выбеленные, отшлифованные ветрами и наждаком песчинок.

   И вот уж полноправная ночь раскинула над миром свой шатер из темно-синего бархата. И чем ярче горел огонь костра, тем синее, чернее становился тот бархат. Непроглядный мрак вселенной подползал все ближе, обдавая холодным дыханием спины людей, сидевших у спасительного огня. Костер трещал, выбрасывал искры. Они летели по ветру нервными зигзагами и быстро гасли. Взошла полная луна. Лик ее походил на череп. Такой же, как у ископаемых деревьев, был его цвет – сухой, белый, обветренный ветрами.

   Куда ни кинь взор, все говорит о смерти, подумал Сахмад. Прав Данилыч, твердя, что наступают последние времена, и конец света уже близок. Только ребята из его отряда, не ведающие будущего, веселились. Они радовались, что остались живы и даже кое-что прихватили из мрачных подземелий. И больше всех был доволен Хасан. Он лежал у костра, вытянув ноги, и нежно поглаживал ладонью мешок с железной маткой, будто ласкал беременный живот любимой жены. Если сейчас Хасана застрелить, то волшебная лампа достанется ему, Сахмаду, подумал юный командир. Опять эта подлая мысль вкралась ему в голову. О Аллах премудрый, ну зачем сумасшедшему волшебная лампа!?! Что он с ней станет делать? У безумного и желания будут безумные. Как бы нам всем от этого не было худо...

   Хасан, однако, был начеку. Это было видно. Он и одним глазом охватывал всех и вся. И вялость его напускная. На самом деле он быстр, как хищный зверь. Скорая смерть ждет того, кто осмелится поднять на него руку. Лучше с ним дружить. Выгоды от этого больше.

   Сахмада передернуло от отвращения к себе. Запахнув потуже куртку, он свернулся в комочек возле огня и постарался ни о чем не думать. Но вопреки воле думалось. Куда подевалось его мальчишеское благородство и бескорыстие? Он стал коварен и низок, замышляя убийство товарища по гильдии, подсчитывая мелкую выгоду, как жадный Бакшиш. Наконец Сахмад осознал: он действительно стал взрослым. Добро пожаловать в гильдию подлецов и негодяев, клятвопреступников и сластолюбцев... в гильдию черных псов, стерегущих свои черные тайны их тени крадутся по углам глаза горят как фонари зеленые точно глаз Хасана и дверь не закрывается а пес сует морду в щель а «Калашник» заклинил никогда такого с ним не было прикладом в морду – и дверь на запор Хасан выпускай джинна из железной матки! открыл окошечко и вытряхнул джинна похожего на сухого червячка и сейчас же повалил дым смердящий и червячок с поджатыми лапками стал раздуваться и расти под потолок расправляя сильные руки и голос его был громоподобен Джинн унеси меня на чудесный корабль и тотчас вихри подхватили и земля ушла из-под ног и через один жуткий миг коснулись палубы корабля с парусами похожими на крылья чайки из каюты вышла Фатима Я принес тебе железную матку глупый зачем мне железная сказала Фатима смеясь она подняла чадру и влажно поцеловала мальчика в лоб потом в щеку губы у нее были теплые мягкие и большущие как у лошади «Глядите-ка, сказал Ба, конь пришел! Сахмад, проснись!»

   Командир вздрогнул, открыл глаза и увидел близко-близко расплывшуюся лошадиную морду. Конь вернулся, привлеченный светом и теплом костра. Сахмад вскочил, обнял лошадь за длинную гибкую шею, погладил морду. Конь всхрапнул, будто всхлипнул. Будто сказал неслышно: мой хозяин мертв, и я ему больше не нужен, теперь ты будь моим хозяином.

   – Мой коняга, – повторял Сахмад, и всю ласку, которую он во сне не успел растратить на Фатиму, отдал верному животному. – Верный... Я буду звать тебя Верный. Запомни.

   Ребята тоже искренне были рады возвращению Верного. Хасан подмигнул странным своим глазом и хохотнул. Только Бакшиш храпел, как боров. Сахмад намотал на руку длинный конец уздечки, сунул кулак под голову и вскоре провалился в глубокий сон, где уже не было ни звуков, ни образов.

   11

   Московские зимние дни достаточно мягкие, но ночи – свирепо холодные. Отряд, спавший вокруг почти погасшего костра, изрядно продрог, зуб на зуб не попадал, а у Верного вся шкура заиндевела. И потому, едва забрезжил рассвет, они тронулись в обратный путь. У Осамы разболелась укушенная нога так, что без посторонней помощи он не мог идти. Сахмад посадил друга на круп Верного, сзади себя. Остальные шли пешими. Стылый песок окаменел, идти по нему было достаточно легко. Скованные морозом дюны покрылись пушистым инеем. Заходящая луна посеребрила застывшие песчаные волны. Небо уже просветлело, вдали стали видны синие холмы. Дикий безлюдный пейзаж, только ледяной ветер пел заунывную песню пустыни да изредка всхрапывал буланый под обременявшей его тяжестью. Он вез двух мальчиков и два мешка всякого барахла, из-за которого эти мальчики рисковали жизнью, один из которых, быть может, вскоре умрет от гангрены. Рана на ноге у Осамы страшно распухла, и он то и дело, задрав штанину, рассматривал ее, сокрушенно качая головой и закатывая глаза от бессильного гнева.

   Они уже вышли на караванную дорогу, когда со стороны города показалась крошечная фигурка всадника. Отряд остановился. Напрягая глаза, всматривались ребята вдаль, стараясь выяснить, кто к ним приближается: вражеский разведчик, наподобие вчерашнего, или просто одинокий путник? Однако каждый по опыту знал, что одиноких путников не бывает. То есть, конечно, они бывают, но крайне редко встретишь подобного безумца. Только если это уж совсем какая-нибудь рвань, голь перекатная, которому терять нечего.

   Вскорости стало видно, что человек одежонкой своей и впрямь беден. Ехал не на лошади, а на ишаке и очень спешил. Понукал, шлепал руками по загривку, пятками наяривал по бокам бедной животины, гнал ее во весь опор – быстрым семенящим шагом.

   Когда странный путник, одетый в ветхий полосатый халат, приблизился на дистанцию верного поражения, Сахмад с изумлением признал в нем Данилыча. Юный командир отряда опустил автомат, забросил его за спину и приготовился ждать объяснений.

   Увидев людей, неторопливый ишак и вовсе остановился. Уперся копытами в землю, с места его не сдвинешь. Данилыч не стал с ним бороться, спрыгнул с крупа длинноухого животного и бросился к своему юному господину. Старик бежал, спотыкаясь об окаменевшую рябь барханов, падал то на одно колено, то на другое, поднимался и вновь устремлялся вперед, воздевал руки, словно призывал Аллаха в свидетели. В свидетели чего? Никто ничего понять не мог.

   Старый раб подбежал – запыхавшийся, с выпученными глазами, пегие его волосы слиплись от пота, торчали из-под перекосившейся афганки. Он с хрипом выдыхал воздух, и, казалось, сейчас его хватит удар. Обессиленный, чтобы не упасть, он ухватился руками за стремя. Гнедой захрапел, выкатывая глаза, попятился, тревожно переступая копытами.

   – Молодой хозяин! Сахмад... дитя... – наконец проговорил Данилыч сквозь частое дыхание, – отец твой...

   И замолк после горячего выдоха, никак не в состоянии перевести дух.

   – Что отец!? – заорал Сахмад, не в силах больше ждать. Данилыч не отвечал, только отмахивался рукой, точно его донимали мухи.

   Юноша спрыгнул с лошади, схватил старика за грудки, чтобы тот не упал, но Данилыч все же не удержался на дрожащих ногах, опустился на колени.

   – Беда... ох, беда... – проговорил он наконец, отдышавшись.

   – Да в чем дело? Говори толком! – тряс юный хозяин обессиленного старика-раба.

   – Пусть все отойдут подальше, – сказал Данилыч, когда острый приступ безумной усталости миновал, и к нему вернулись рассудительность и какие-то силы. – Скажи им, пусть уйдут, тогда буду говорить.

   Мутные серые глаза его с красными воспаленными краями затянуло влагой, холодный ветер выдувал старческую слезу. А может, и не ветер. Может, и вправду старый раб плакал. Во всяком случае, вид у него был такой, какой бывает у человека, пережившего катастрофу мира, когда привычный порядок рухнул и никогда уже не будет как прежде. По крайней мере, Данилыч пережил такое потрясение дважды: один раз во времена далекой своей молодости, другой раз – сейчас.

   Сахмад велел своим людям отойти и там ждать. И пока те с явным неудовольствием выполняли распоряжение, юноша и старик тоже отошли, углубились в пустыню. И когда они остались вдвоем, только ветер шакалом завывал, рыская по верхушкам холмов, Данилыч поведал ужасные новости: отец Сахмада схвачен и, может быть, даже убит.

   – За что?! – У мальчика брызнули крупные слезы.

   – За покушение на драгоценную жизнь московского эмира, да хранит его Аллах!

   – Это неправда! Быть такого не может! Мой отец был самым верным его слугой! Уж ты знаешь, как он любил эмира и как эмир благоволил к нему!.. Это клевета недругов! Откуда ты узнал?..

   – Об этом уже вся Москва говорит, народ волнуется. Не знаю, в чем причина – личные это чьи-то счеты или что-то политическое, только дело дрянь... Брата твоего хотели схватить, да он успел скрыться. Сел на коня и умчался. Думаю, что к гусенитам подался.

   – Но они же разбойники!

   – Разбойники, – опустил голову Данилыч. – Да что же делать? Либо ты с властью, либо с разбойниками. Третьего пути не дано. Такова жизнь. Тебе бы тоже надо куда-то скрыться. Сейчас время такое – не пощадят и малого...

   – Я не хочу идти в разбойники! – Сахмад вскинул руки, словно прося защиты у неба, потом сел на песок, обхватил голову руками. – Уж лучше к шведам...

   – Да не разбойники эти гусениты, – успокаивал его Данилыч. – Они религиозные сектанты. Но при ваших-то законах, все равно что разбойники... даже хуже... Говорят, что они-то и замыслили этот заговор. Гусениты как-то прознали – может, через твоего отца, – что эмир задумал продать в рабство шведам мусульманских девушек. Ну сектанты и воспротивились. Они-де борцы за чистоту веры и все такое прочее... Радикалы, одним словом.

   – О Аллах Всемогущий! – причитал юноша.

   – И вот будто бы твой отец и брат, будучи тайными поклонниками сектантов, назначены были главными исполнителями заговора. Они должны были убить эмира и открыть ворота для отряда Абу Гусена.

   – О Великий Пророк! – причитал мальчик. – Скажи, за что такая кара на нашу семью?

   – Но покушение сорвалось, – продолжал рассказывать Данилыч. – То ли отец твой был недостаточно решителен, то ли еще что-то, только заговор явно провалился. У стен Кремля была стрельба. На помощь эмиру пришел имперский гарнизон – отряд султанских янычар, мятежники отступили. Сам Абу Гусен был ранен, но сумел уйти со своим отрядом... Видя такое дело, я угнал ишака – был бы помоложе, украл бы лошадь – и поскакал к тебе навстречу...

   Данилыч отдышался и уверенно закончил:

   – Но ты не должен думать плохое про своего отца. Я тоже уверен в его честности и порядочности. Это наверняка великий визирь, Гудар аль-Бани, хитрая лиса, все подстроил. Он ненавидит султана, спит и видит, как бы захватить власть, а когда не получилось, – нашел крайнего...

   – Как ты догадался, где меня искать? – запоздало спросил Сахмад с глазами уже сухими и злыми, только рот был перекошен.

   – Бродяги у Большого театра сказали, что видели вас намедни. Указали направление. Я и подумал, раз ты не пришел ночевать, стало быть, далеко ушел, не иначе как в Останкино подался...

   Скрипнул песок под чьей-то ногой. Сахмад поднял голову, Данилыч обернулся. Перед ними стоял Хасан. Как он сумел подкрасться так незаметно?

   – В чем дело, землячек? – обратился он к Данилычу по-вурусски.

   У Сахмада от неожиданности отвисла челюсть. Данилыч ошалело уставился на одноглазого незнакомца. А тот, как бы показывая, что маскарад окончен, снял повязку с головы и продемонстрировал старику свое зеленое око. Старик отпрянул, как испуганная лошадь. А Хасан на этом не остановился, проделал совсем уж несусветное. Приложил подушечку указательного пальца к открытому коричневому глазу, склонил голову и резко ее выпрямил. Отнял руку от лица. Теперь оба его глаза были зелеными. Хасан, этот колдун, зловеще улыбнулся, достал плоскую коробочку, стряхнул туда с перста нечто невидимое, коробочку закрыл.

   – Чертовы контактные линзы, все глаза мне измозолили, – произнес он в том же духе, словно говорил по-вурусски с пеленок. – Так в чем дело, земеля?

   У Данилыча вновь разыгрался нервический припадок, губы его дрожали, кривились то в плаче, то в смехе. Старик всплескивал руками и вдруг бросился к Хасану. Сначала нерешительно, потом все крепче обнимая и даже целуя незнакомца. Они заговорили на своем наречии как старые приятели, да так быстро, что слова сливались в скороговорку, лишенную всякого смысла. Сахмад, несмотря на кое-какие познания мертвого языка, ничего не мог разобрать. Если бы они говорили помедленнее, а не с этой пулеметной скоростью...

   – Якши, – сказал, наконец, Хасан, наговорившись вволю и переходя на местный тюркский диалект. – Мальчика я устрою, обещаю тебе, старче.

   – Как же вы там живете? – удивлялся Данилыч.

   – Да так и живем, – отвечал Хасан-зеленоокий. – Хорошо живем, свободно...

   Сахмад был в душе не доволен. Его судьбу решали, не спросив согласия. Может, он не хочет никуда идти с Хасаном, с этим оборотнем, не желает быть под опекой колдуна. В конце концов, он уже доказал свое возмужание и теперь сам может принимать решения. Но с другой стороны, честно себе признался Сахмад, с Хасаном быть – как-то надежнее. Теперь, когда он окончательно сбросил личину придурка, весь вид его говорил: я знаю, куда идти и что делать. В отличие от Сахмада. Будущее ему теперь рисовалось черным тоннелем, ведущим в бездну.

   Наконец, благоразумие, которое досталось ему от матери (Ах, ласковая моя мама! хорошо, что ты умерла уже давно, иначе не миновать бы тебе позора гонений...), взяло верх. Юноша решил во всем довериться Хасану.

   Сахмад вернулся к своему отряду и объявил, что слагает с себя полномочия командира и всю власть передает... Тут он задумался. Выбор, по существу, был невелик: либо Осама, либо Бакшиш. Близнецы, конечно, не в счет. Они дети и были сейчас безутешны в горе от неожиданной потери кровного брата. Затаив дыхание, с надеждой взирали на бывшего командира его претенденты. Плачевное состояние Осамы повышали шансы Фарида-Бакшиша. И все же Сахмад предпочел Осаму. Все-таки друг, а во-вторых, это придаст ему силы в борьбе за жизнь.

   В утешение Бакшишу был подарен ишак, украденный Данилычем, о чем Фарид был честно предупрежден. Но тому все было нипочем: клейма на животине не было, поди докажи, чей он. По настоянию Хасана, пришлось расстаться и с конем. Для Сахмада это уже была настоящая трагедия. Коня он подарил близнецам, прозревая, что в будущем это станет причиной раздора между ними. Но в данную минуту братья были на седьмом небе от счастья.