Текст книги "Юность Бабы Яги"

Автор книги: Владимир Качан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Не позволите ли вы пригласить вашу даму?

«Позволите ли вы» – трудновато произнести даже трезвому человеку, а Сёмкин был уже сильно выпимши, поэтому у него получается: «Не позволите ли-ли… вы?»

– Позволю, – согласился Саша, – почему бы и нет.

Он все более удивлялся Виолетте. Зачем она так явно демонстрирует всем, что принадлежит только ему, Саше. В это и хотелось верить, и все больше не верилось, потому что, если действительно так, то это в показе, в декларации не нуждается. Себе она, что ли, доказывает, что ей больше никто не нужен и что она устоит перед могучими чарами Сёмкина? Или ему доказывает, что не врала тогда, на скамейке? Об этом думает Саша, пока звучит сага о шарике и они танцуют. Но думает недолго, потому что его тоже приглашают танцевать. И разумеется, вторая Наташа – в отместку Виолетте, на которую положил глаз ее обожаемый предмет. Саша видел, что творилось с девчонкой, когда Сёмкин приглашал Вету. Ему смешно, но он идет. Вопреки быстрому ритму, Наташа танцует нарочно медленно, прижимаясь к Саше всем своим худеньким тельцем и грудью, которую даже при самом богатом воображении нельзя назвать бюстом. Она, как ей кажется, незаметно – подталкивает Сашу к тому месту, где танцуют Сёмкин и Виолетта, так, чтобы они оба увидели, что на освободившееся место найдутся и претенденты. Саша видит, что Сёмкин тоже норовит перейти с Виолеттой в режим медленного танца, что-то курлычет ей на ухо, но Виолетта сопротивляется и держит дистанцию.

Песня закончилась, все вернулись к столу. Еще выпили. Кто здесь чей – понять было уже решительно невозможно. Анжелика с Буфетовым пребывали в общении, крепнущем с каждой минутой. Брошенный Петя вяло и без интереса разговаривал с другой Наташей. Трое остальных солистов и примкнувший к ним Сёмкин раздавали автографы подошедшим девушкам, тоже, кстати, хорошеньким. Видно было: еще чуть-чуть и они присядут к певцам на колени. Один Гарри, вальяжно откинувшись на стуле с сигарой во рту, барственно наблюдал за тем, как резвятся его питомцы. Будучи человеком умным и наблюдательным, он заметил, как сейчас кинули Петю. А Петю он любил, да к тому же и сотрудничал с ним. И именно Гарри, а не кто-нибудь еще, был тут подлинным хозяином – и стола, и группы, и всей ситуации. Поэтому Гарри встал, предложил всем налить, а сидевшим возле него налил сам, и провозгласил: «Внимание!» Все тут же притихли, ожидая от Гарри чего-то важного и значительного.

– Я хочу, – сказал Гарри, – чтобы все выпили за Петю. Вот это – Петя, – сказал он значительно и положил Пете руку на плечо. – И чтоб вы все знали (тут он обвел взглядом поочередно всех присутствующих девушек), он, Петя, – самый главный в стране по нашей группе. Самый главный! – подчеркнул он, чтобы до всех девушек дошло. – Он завтра мне доложит, как вы себя вели. И если он скажет, что хорошо, тогда каждая из вас получит приз. А приз будет такой: право на личный контакт с солистами группы. Вы понимаете, о каком контакте идет речь. А до тех пор – все только на уровне автографов, танцев, выпивки и трепа, поняли? Все будет на конкурсной основе. Петя доложит: кто как себя вел. И не абстрактно, а именно с ним, с Петей! Те пятеро, которые лучше всех сделают то, что он попросит, и получат главный приз, о котором я сказал. Ясно? А теперь выпьем за него, за его здоровье, чтобы оно сегодня его не подвело!

Все добры молодцы Гарри Крисыча тут же попрятали лица: кто нагнулся под стол за упавшей якобы зажигалкой, кто отвернулся в сторону эстрады, а кто стал быстро пить за Петино здоровье, стараясь не поперхнуться от смеха. Гарри же сохранял полную серьезность и важность. Он выпил, расцеловал Петю и сел. Петя обалдело смотрел на него, не зная, как правильно расценить услышанное. Саша, тоже сохранявший серьез из последних сил, похлопал его по колену и сказал:

– Ничего старик, придется побыть экзаменатором.

Но удивительнее всего было то, что все девушки, видимо, отнеслись к сказанному без дураков, что как раз и говорило об уме слабом и неразвитом. На их лицах (и у тех, кто был раньше, и у новеньких) застыла вдумчивая сосредоточенность, напряженная работа мысли: как бы получше выполнить задание Гарри и угодить Пете. Они озабоченно и почтительно глядели теперь на Петю, который уже не знал, куда деваться. Гарри, взглянув на Сашу, качнул головой в сторону девушек: – М-м-м? мол, видал? – и легонько подмигнул ему. Саша посмотрел на озадаченные и серьезные лица соискательниц главного приза и тут не выдержал – завыл, закрыл рот руками и, сделав вид, что его тошнит, выбежал из-за стола. В туалете (или, коли уж дело происходит на корабле – в гальюне) Саша еще минут пять хохотал. Только он успокаивался и переставал смеяться, как тут же перед глазами вставало лицо Пети во время тоста и лица девушек после него, – и новый приступ хохота сотрясал Сашу посреди корабельного санузла. Наконец он почувствовал, что в силах теперь сдерживаться, и вернулся. Но когда, подходя, вновь увидел Петю, с растерянной и несчастной физиономией сидящего среди четырех еще подошедших девчушек, – его скрутил новый спазм хохота, и он подумал, что товарища надо выручать. Такого успеха у прекрасного пола Петя за всю жизнь не имел, для него это был стресс, и эту комедию надо было прекращать, хотя бы временно. Он незаметно подошел сзади к Гарри и попросил его что-нибудь предпринять. Тот опять поднял свою емкость с шотландским скотчем и громко сказал:

– А теперь давайте выпьем за Анжелику, подругу Пети, и в ее лице за женскую красоту, обаяние, а главное – верность. Правда, Анжелика? – он наклонился к Жике, не сводившей взгляда с бесподобного Буфетова, и тихо добавил: – То, что я сказал прежде, насчет права на личный контакт с солистами группы (тут он строго посмотрел на Буфетова) – это и вас касается. Личный контакт надо заслужить. И как раз через Петю. «Гулянье по буфету», – скаламбурил он, – придется заработать.

Буфетов, уже заинтересовавшийся Анжеликой, попробовал было возразить, но вовремя вспомнил, что возражать Гарри Абаеву то же самое, что возражать, например, наводнению. «Ничего, я с ней завтра разберусь», – подумал он и смолчал. Глазам Анжелики пришлось отлипнуть от светлого образа, а ей самой – вникнуть в смысл того, на что намекал сейчас Гарри. Поэтому она сказала «спасибо» за тост и, поспешно прибавив, «ага, за верность», вспомнила о Пете и улыбнулась ему самой обаятельной улыбкой, бывшей в ее скромном арсенале. Петя не простил. Он отвернулся от Анжелики, попытавшейся с ним чокнуться, и продолжал разговаривать с одной из девушек, которая на условие Гарри реагировала быстрее его неверной возлюбленной и потому имела теперь гораздо большие шансы попасть в призеры объявленного чемпионата. Что ему Анжелика теперь, когда он может разложить перед собой целый пасьянс уникальной колодой карт, в которой нет ни тузов, ни королей, а сплошь одни дамы, червовые, пиковые, трефовые – какие хочешь! Целая колода одних только дам, и все – ему! А коварная, ветреная и недальновидная Анжелика пусть теперь кусает себе локти и пишет письма своему Буфетову по адресу: «Москва, до востребования», а личный контакт с ним хрен она теперь получит. Петя тоже, как ни странно, серьезно втянулся в затеянный аттракцион, стремительно вживаясь в роль главного пропускного пункта к заветным телам героев нашего песенного олимпа. Должна же быть хоть раз в жизни у человека компенсация за то, что его всегда недооценивали, недолюбливали и недоуважали женщины! Хоть раз в жизни, хоть на одну ночь, но почувствовать себя тем, который может все… и всех!..

Итак, банкет постепенно перерос в конкурс красавиц, и гарем председателя жюри Пети Кацнельсона ширился с каждой минутой. Слух о том, что Петя – именно та таможня, которая «дает добро», быстро распространился по палубе, и его все время приглашали танцевать неизвестные красотки. Саша стал записывать фамилии и каждой давать конкурсный номер.

– Ваш номер восьмой, – говорил он очередной подошедшей кандидатке, – поэтому 8-й танец начиная с этого ваш. Ждите. А если Петр Леонидович устанет, вы сможете с ним просто поговорить. Вам дается три минуты. Следующая!

Шутка стала принимать угрожающий облик правды. Петя подустал и растерялся. Действительно, когда всего много, не знаешь, что выбрать и с кем, наконец, пойти в каюту, чтобы уже начать пользоваться преимуществами своей власти. И эта красивая, и та не хуже; у той фигурка, правда, получше, но зато у этой – лицо, глаза. А с другой стороны – к чему лицо? Оно не пригодится в намеченном предприятии. Вон у той, какой у нее номер? Ага, пятый. Вот у нее ноги такие, что будут сниться потом. А что ноги в конце-то концов! Ими же ходят… бегают… А вот у той губы – и т. д. и т. д. Петя потел от количества танцев и переживаемого волнения. Надо отложить на завтра!.. Ой, а завтра ведь не будет… Надо сегодня. Со всеми! А как?!. Может, Сашка поможет? Да ну, он от своей Веты ни за что не отойдет.

В конце концов (как часто и бывает в таких случаях) Петя решил начать с самого первого, уже проверенного варианта – Анжелики. Пусть она его обидела, пренебрегла и оказалась такой же дешевкой, как и все, но он ее попробует первую, а потом отомстит и скажет, что на 2-й тур не пропускает, выгонит из каюты, и не получит она своего Буфетова, да к тому же увидит, что и Петю потеряла, не понравилась ему. Вот такое простое, мелкое, злорадное решение проблемы выбора пришло в голову мстительному Пете. Но не только уязвленное самолюбие толкнуло его на это решение. Несмотря на разнообразие предложенного меню, Петя одно блюдо уже продегустировал, и оно ему пришлось по вкусу. Там, на скамейке и в кустах, Анжелика все равно продолжала ему нравиться больше всех порхающих вокруг хорошеньких дур-поклонниц, готовых на все, лишь бы только добиться близости с мальчиками из группы. Она, гадина такая, вызывала в нем то, о чем он прежде только слышал или читал – переживания! Ну что поэта Сашу любовь шарахнула внезапно – с этим еще можно согласиться, на то они и поэты, чтобы наступать на одни и те же грабли не дважды, а всю жизнь. Но Петя! Журналист, который «для красного словца не пожалеет и отца». Махровый циник, способный только поливать нечистотами весенние побеги нежных чувств, скабрезно шутить над «большим и чистым» и вообще – подвергать сомнению само существование любви – с ним-то что стало?! Возможно ли это?

Как видите, возможно, если даже такой, как Петя, окажется в нужном месте в нужное время. В тот вечер небо над нашими героями представляло собою не просто роскошный звездный пейзаж, оно чертило фатальную линию судьбы для каждого из них, оно было открытой книгой только для астролога, а для них – зашифрованной криптограммой их жизней, встреч и связанных с ними внезапных открытий. Все совпало в тот вечер: руки, звезды, губы, имена, но главное – предпраздничная готовность к неожиданности, приключению, интриге, к тому, что вот-вот и что-то в жизни произойдет, случится…

Каждому – свое, поэтому если бы наши герои обратились к хорошему астрологу, он составил бы им гороскоп, согласно которому Вете суждена была неожиданная, знаменательная и радостная встреча с поэтом, а значит, и поэтичная сердечная история; Сашу ждал – не первый и не последний, но, может быть, самый значимый и драматичный эпизод в любовной части его биографии; Пете предстояло пережить первую в его жизни сердечную муку, а Анжелике не предстояло ничего, так как в ее гороскопе ничто бы не указывало на то, что ее вояж в город Севастополь станет для нее чем-то важным. Ничего не случится с Анжеликой в этом городе, даже девственность останется при ней, она потеряет ее в свой срок, как и положено «порядочной» девушке из хорошей семьи, когда выйдет замуж сразу после школы за нормального руководителя нормального малого предприятия и будет жить с ним долго и спокойно, лишь изредка пошаливая и погуливая в разумных пределах; не давая ни одному увлечению развиться до размеров опасных, угрожающих семейному благополучию. И Анжелика всю жизнь будет уверена, что никогда не изменяла своему мужу. Погуливать – да, было! Но изменять – боже упаси! «Изменить, – думала Анжелика, – это значит влюбиться в кого-то», – а вот этого она себе никогда не позволяла. А плановое совокупление пару раз в неделю с новым знакомым, в строго отведенные часы, днем, в его квартире, с обязательным соблюдением правил безопасного секса – разве это измена? Так, баловство, не более того. Если бы сегодня, в эту звездную шальную ночь случайный звездочет предсказал бы Анжелике такое скучное, планомерное будущее, она бы расхохоталась ему в лицо. Эта ночь, это магическое полнолуние сводило с ума и заставляло быть безрассудной. Анжелика и собиралась совершать безрассудства, но звезды ей предсказывали другое, и карты Таро ложились иначе, чем ей бы хотелось. Пока она должна только быть первой, кто посетит Петину каюту и постарается удовлетворить его сладострастные мужские капризы. Но даже этого не произойдет, и она еще об этом не знает, сидит за столом, пьет шампанское, чтобы заглушить тоску по отошедшему куда-то Буфетову, который куда-то отошел и пытается помириться с Наташами, обиженными на то, что у них почти отбили их идолов в то время, как они их выстрадали и заслужили.

Наташам – хуже всех. На этом параде женской грации и вызывающей сексуальности они даже не практикантки. Они здесь ученицы мойщиц посуды в начальной школе обольщения младших официантов при шашлычной «Парус», располагающейся неподалеку от набережной. Они проникли на корабль чудом; их подобрали, как бездомных собачек, жавшихся к трапу и ждущих всего лишь автографа. К тому времени они на большее уже и не рассчитывали. Они уже отчаялись ждать, замерзли, а тут вышел (видимо, кого-то встретить) Володя Буфетов, посмотрел с трапа вокруг, потом на часы, потом, наверное, решил не ждать и уже повернулся, собираясь уходить, как вдруг его остановил крик подстреленной чайки, одной из Наташ.

– А-а-а! – вскрикнула девочка. – Это он!

И только тут Буфетов обратил внимание на двух девочек, дрожавших от холода, волнения и беспредельного счастья видеть его – воочию, а не на экране.

– Это… вы? – потрясенно спросила одна из них.

– Я, – подтвердил Буфетов, купаясь в лучах собственной славы.

– Живой… – на грани обморока произнесла другая.

– А что, я должен был умереть? – ввязался Володя в разговор, чего делать не следовало. Все ведь знают, что если уличную собачку погладить или даже просто посмотреть на нее чуть дольше, а не скользнуть взглядом, как всякий случайный прохожий, то собачка сочтет это за знак внимания и будет долго идти за вами в надежде, что ей что-нибудь дадут поесть или даже возьмут домой. Так и здесь: Володя задержался с ними на несколько секунд дольше положенного, и теперь резко отвалить было все равно, что плюнуть в ладонь, протянутую для подаяния.

– Ну ладно, где у вас расписаться-то? – Охваченный приступом великодушия Буфетов полагал, что ограничится автографом и спокойно уйдет, но не тут-то было.

Права пословица: «Коготок увяз – всей птичке пропасть». Естественно, он тут же услышал, что девочки всю сознательную жизнь мечтали с ним встретиться и получить от него автограф, что он – кумир, тыр-пыр, тыр-пыр, но хотелось бы все-таки получить автографы и остальных членов группы, но как это сделать, они не знают, и что такой счастливый случай представляется раз в жизни, и что больше никогда, никогда… и как же им теперь быть. Они стали уже всхлипывать, вытирая беспризорные носы слабыми ручонками. Что оставалось Буфетову, как не сжалиться. Он провел девчушек на лайнер и осчастливил их еще больше, познакомив в баре с остальными и с самим Гарри Абаевым. И все дали автографы и, что уж совсем превосходило их самые смелые надежды, пригласили посидеть с ними в баре, а затем повели и на танцевальную палубу. Пригрели собачек, что называется, и тут же о них забыли, едва появились новые девушки и новые знакомства.

Ну а Вета – королева стола, палубы, – да, чего мелочиться – всего лайнера, – рассказала между тем Саше о знакомстве с Наташами и все о той же девичьей мечте, влекущей девочек к освоению корабельного пространства, мечте – отдаться героям. Сама же она была вне конкурса, она здесь и так, без борьбы, была негласно титулована званием «Мисс Теплоход». Остальные пусть там внизу копошатся у трона, толкаясь и выцарапывая себе 2-е и 3-е места и право называться «вице-мисс», а она будет поглядывать на них сверху с монаршей снисходительностью. И с монаршей же милостью – утешать покинутых девочек, призвав себе в помощники еще и Сашу. Саша утешал Наташ всеми возможными способами, говорил, что они красавицы, только еще маленькие и через годик-второй у них отбоя от поклонников не будет, и что Сёмкин с Буфетовым – просто избалованные дураки, недостойные такого обожания. Девочки кивали головами, но все равно роняли слезы в свои бокалы.

А Сёмкин тем временем напивался с пугающей скоростью, и чем пьянее он становился, тем церемоннее. Он старался говорить витиевато и красиво и был светским до безобразия. Находясь внутри черной майки, только что заляпанной мороженым, он странным образом ощущал себя во фраке, на званом ужине у короля Испании, с которым он постоянно играет в гольф на одном поле и всегда обыгрывает. А в действительности был похож на лакея Яшку из чеховского «Вишневого сада», который вкусил парижской жизни и теперь вернулся, мол, ненадолго на русскую помойку. В очередной раз, с усилием встав, он попытался еще раз пригласить Вету танцевать.

– Графиня, – сказал он (у него получилось сокращенно – «графин», после чего он разозлился, набычился и слово с разбегу все же преодолел). – Гра-фи-ня! – Сёмкин победно зарегистрировал взятую высоту, немного передохнул и пошел на штурм следующей. – Окажите мне честь… – тут он движением головы попытался белую крашеную прядь волос откинуть назад, потерял равновесие и чуть не упал, но гордо выпрямился и откинул непокорную прядь рукой, так было надежнее.

– Имею честь, – продолжал он, будто вызывая Вету на дуэль, – пригласить вас на кур… – тут он споткнулся, соображая, что произнес, а Гарри, брезгливо посмотрев на него, сказал:

– На каких кур, Леша? Совсем охренел? На окорочка приглашаешь или на танец?.. Сядь лучше и кончай пить, тебе уже хватит.

– Нет, я могу, – упрямился Сёмкин. – Я могу и хочу пригласить ее, – он ткнул пальцем в Виолетту, – на тур! Вот на что! На «тур де франс» в Париж или на тур вальса сейчас.

– Где ты слышишь вальс, парень? – уже строже спросил Гарри.

Действительно, звучал вовсе не вальс, а песенка с устрашающим припевом: «Милая киска, пришли свои глазки».

– Все равно хочу, – Сёмкин капризно нахмурил брови над своими знаменитыми глазками цвета застиранной джинсы, эдакими – блекло-голубенькими. – Хочу и все! Вы же не откаже…сесь, – игриво поклонился он в сторону Веты и… – вот этого делать не следовало, потому что тут Сёмкин, уже непоправимо потеряв равновесие, рухнул на стол и тем самым прекратил свое присутствие на светском приеме у испанского короля.

– Все! – сказал Гарри. – Повеселился.

Он посмотрел куда-то в сторону и щелкнул пальцами. Тут же появились двое крепких бритоголовых ребят, надо полагать – телохранителей.

– Уведите его, – приказал Гарри, – в каюту. И спать!..

– Запереть? – спросил один из ребят.

– Нет, запирать не надо. Он теперь не встанет до утра, давайте.

Ребята, видимо, не в первый раз проделывали эту процедуру, поэтому привычным жестом подхватив Сёмкина под руки, повлекли его к выходу.

– Не обращайте внимания, – равнодушно процедил Гарри, – продолжаем фестиваль. «Show must go on», – процитировал он всемирно известную песню Фредди Мэркьюри.

Шоу продолжалось, приближаясь тем не менее к своей финальной фазе. Петя совсем утомился от женского внимания, он уже несколько раз уходил с палубы с разными девушками, что он там с ними делал – было непонятно, потому что скоро возвращался. Может, берег силы для интимного свидания с коварной Анжеликой, свидания, которое станет одновременно и местью. Поскольку Анжелику с Буфетовым Гарри практически разлучил и Буфетов исчез в поисках лучшей судьбы, Жика сидела одна, досадуя на Петины выкрутасы и изредка вступая в разговор Саши и Веты с огорченными Наташами.

Саша сколько ни пытался развеселить девочек, которым кроме полученных автографов уже ничего не светило, – успеха не достиг и пошел по малой нужде. Не столько потому, что хотелось, сколько потому, что уже все надоело и надо было немного проветриться. В коридоре, недалеко от туалета, он увидел лежавшего на полу «певца своей печали» Сёмкина, который все-таки вышел из каюты, наверное сразу по нескольким нуждам. Сёмкин лежал в двух своих лужах: мочи – с одной стороны и блевотины – с другой. Истерзанный количеством «Мартини» с водкой, организм Сёмкина изверг все лишнее, не дожидаясь, пока хозяин дойдет до туалета. Сёмкину не хватило буквально пяти метров до гальюна, когда организм решил послать все к свиньям и взорваться прямо здесь в коридоре.

Саша решил было сразу вернуться к Гарри и сообщить о постигшей Сёмкина неприятности, но потом подумал, что вначале все-таки следует показать нетленный образ кумира той самой Наташе, которая по нему убивалась. Показать в качестве решающего аргумента в пользу своей правоты. Саша быстро вернулся на палубу и, не доходя нескольких метров до стола, энергичным жестом подозвал Наташу, которая очень кстати посмотрела в этот момент в его сторону. Наташа безмолвно показала на себя обеими руками, словно спрашивая – «Я?». «Да-да!! – закивал Саша. – Иди сюда! И побыстрее!» И тут же прижал к губам палец, мол, – не говори никому ничего, спокойно встань и выйди из-за стола! Наташа подошла.

– Что? – испуганно спросила она. – Случилось что-то?

– Ничего, сейчас увидишь, пойдем. Я хочу тебе кое-что показать.

Они осторожно приблизились к месту лежки центральной персоны Наташиных снов. Сёмкин лежал все так же, никто не успел прибрать ни его, ни за ним. Изменилось только выражение лица. Сейчас он улыбался во сне, и изо рта у него стекала слюна.

– Смотри, смотри, – поучительно изрек Саша. – Ну что? Нравится? Вот с этим ты хотела?! Ты вот так хотела лишиться невинности, да?! Гляди, гляди-и!! – все тыкал Саша ее носом в этот распластанный кошмар, потом посмотрел на нее, увидел результат и с педагогической гордостью подумал, что хоть одну заблудшую девичью душу спас.

Наташа стояла, прижав руки к губам, из глаз текли слезы, она неотрывно глядела на тело Сёмкина, лежащее у ее ног. Потом медленно повернула к Саше мокрое от слез, счастливое лицо, молитвенно сложила руки на груди и с неколебимым восторгом прошептала:

– Господи! Какой же он все-таки красивый!

– Фу-у… твою мать! – только и смог выдохнуть наш обломанный Песталоцци, безнадежно махнул рукой и, оставив Наташу в немом упоении наслаждаться видом любимого существа, пошел сказать Гарри, что его телохранителям предстоит сейчас грязная работа: все убирать и защищать не только самого Сёмкина, но и его репутацию, для чего их, собственно, не нанимали.

Поручение было воспринято ребятами тяжело, без радости, но Гарри тут же подкрепил его купюрой в 100 долларов, отчего оно перестало казаться таким уж противным. К тому же можно было сунуть кому-нибудь из обслуги рублей 500, чтобы они там все вытерли, а оттащить Сёмкина обратно в каюту, раздеть и бросить в постель – дело плевое.

– Посторонись, – сказали хранители тела Сёмкина Наташе, так и продолжавшей стоять в столбняке и глядеть на это тело с неоправданным обожанием.

Морщась от смешанного запаха не совместимых друг с другом ингредиентов – любимого одеколона артиста «Хьюго Босс» и того, что он из себя изверг, ребята поволокли его в каюту. Они были сейчас санитарами имиджа, охранниками образа веселого и нежного паренька, сантехниками засранного дворца девичьих грез, дворниками глухих переулков нашего праздничного шоу-бизнеса – никак не менее!

Наташа проводила их до каюты, и так, чтобы санитары не заметили, сквозь полуоткрытую дверь стала наблюдать, как они бросили его на койку, небрежно и грубо, будто какой-нибудь мешок, а затем, сопя и тихо матерясь, начали раздевать. Не без вожделения наблюдала девочка за этим процессом, хотя эротики в нем было, честно сказать, столько же, сколько в полостной операции кишечника. Джинсы в облипку, да к тому же еще и мокрые, никак не снимались. Один из ребят, расстегнув пояс, остервенело сдергивал эти джинсы с бедер артиста, но было видно, что профессиональных навыков работников вытрезвителя у него нет. Ничего не получалось, и он зверел все больше. Наконец он перевернул тело Сёмкина в азарте погони за решением проблемы, продолжая воевать с непокорными штанами. Этого делать не следовало, потому что Сёмкин тут же блеванул еще раз. Второй все это время просто стоял, хамски ухмыляясь и не помогая товарищу. Товарищ, потерпевший поражение в неравной схватке с телом Сёмкина и его штанами, обрушил остатки ярости на коллегу: «Хуля ты стоишь, ржешь?! Чупа-чупс ты обсосанный! Мог бы и помочь!» Коллега действительно сосал в это время леденец. Но он не обиделся: «Да брось ты его так, козла вонючего. Чего ты возишься с этими несчастными штанами? Тебе такого задания не было, ну и успокойся».

Наташе хотелось вскричать: «Да как вы смеете! Ведь это же Сёмкин!» Но она вовремя сообразила, что, во-первых, ей обнаруживать свое присутствие сейчас никак нельзя, а во-вторых, они все-таки наверное смеют, и камердинерами певца выступают не в первый раз. Поэтому Наташа промолчала и попыталась спрятаться подальше в боковой коридорчик. Ждать оставалось недолго, терпение телохранителей было истощено, и уже минуты через две они плюнули и ушли, продолжая тихо переругиваться и позабыв даже притворить дверь в заблеванную каюту обожаемого артиста.

Наташа выждала еще несколько секунд, потом осторожно выглянула из своего закутка. Магистральный коридор был пуст. Ни одной живой души. Путь свободен, и ничто, казалось бы, уже не мешало вплотную приблизиться к милому сердцу предмету. Наташа на цыпочках преодолела несколько метров, отделяющих ее от мечты, боком протиснулась в полуоткрытую дверь и плотно прикрыла ее за собой. Все! Они были наедине! Она и он, ее герой, ее любимый певец, ее божество!! Не имело никакого значения, в каком виде он тут лежал, какой запах тут стоял, – все это мелочи, главное – он здесь, миленький, родненький, славненький, такой знаменитенький, золотце, зайка такая… такой… И она, вот, рядом, руку можно протянуть и коснуться – лица, груди его обнаженной и даже… А что, если посмотреть… У Наташи вспыхнули щеки и задрожали пальцы, но адская мысль – посмотреть, что у Сёмкина там, внизу, – не уходила, а, наоборот, все настойчивее билась в пламенеющем девичьем мозгу.

Наташа погладила трепещущими пальчиками дорогое лицо и, подчиняясь приступу нежности, накрывшим ее, как лавина, парализующим, отнимающим остатки разума, стала целовать его щеку, лоб, шею. До губ добраться было трудно, так как Сёмкин лежал на боку, и искомая часть физиономии была утоплена в подушке. Хотя… остатки разума или хоть какой-нибудь логики – все же были: Наташа понимала, что все это, быть может, первый и последний шанс, и скорее всего такого случая больше не представится никогда. Поэтому только сейчас, больше она его так близко никогда не увидит и тем более не почувствует. Так что моментом надо было пользоваться. И быстро! Пока его не пришли проверять. Эта тревожная мысль стимулировала и оправдывала крепнущую с каждой минутой тягу к объекту. Ну а кроме того, этот объект вобрал в себя всю любовь девочки к отечественной популярной музыке. И теперь эта застывшая музыка неподвижно распласталась на запачканной, смятой постели.

Наташа все-таки тщетно пыталась повернуть голову Сёмкина, чтобы наконец добраться до его губ, но ей это не удавалось. Однако ее упорство и целеустремленность были вознаграждены. Сёмкин повернулся сам, внятно сказал: «во блядь» и почмокал слипшимися губами в непробудном сне. Сон и впрямь был непробудным. Сказка о мертвой царевне, в которой царевной был Сёмкин, разыгрывалась сейчас в каюте, и никакие хоть семь, хоть десять богатырей не могли бы его теперь пробудить. Сон, что и говорить, был глубоким, можно сказать, человек не заснул, а потерял сознание, и заезжий витязь (в лице Наташи) с его робкими и неумелыми поцелуями на будильник никак не тянул. Губы «царевны», сомкнутые в жесткую, непримиримую по отношению ко всем витязям, мешающим спать, складку – не размыкались никак, но Наташа не отчаивалась. Она решила оставить на время его губы в покое и заняться тем, что с самого начала занимало ее воображение значительно больше, чем губы. Губы ведь у всех на виду, ведь не все ходят в масках или противогазах, а вот посмотреть на то, чего не видно и о чем можно было бы потом рассказать подругам, как величайшую тайну всех времен и народов! – Вот это да! Этим стоило немедленно заняться. И Наташа принялась доделывать то, что не удалось здоровому амбалу-телохранителю: она предприняла попытку стащить с Сёмкина прилипшие к его берцовым костям джинсы.

Вот за этим занятием ее и застукали. Занятием, прямо скажем, почти криминальным, которое можно было бы расценить как физическое домогательство или попытку изнасилования. Наташа так была увлечена близостью с любимым и внезапно открывшейся ей возможностью потрогать его где захочется, что и не заметила, не услышала даже, как к двери каюты подошел – о ужас! – сам Гарри. Не услышала, не обернулась даже, когда Гарри открыл двери и встал на пороге каюты, возмущенно глядя на юное существо, восторженно сопящее над тем, что по праву принадлежало одному только Гарри, и квоту на которое он мог раздавать исключительно сам. За спиной Гарри стоял Саша, с деланой укоризной глядя на несчастную Наташу.

– Та-ак! – сказал Гарри, будто зачитывая приговор осужденной за тяжкое преступление и хороня ее последние надежды на помилование, а уж тем более на соитие с невменяемым кумиром. – Надо же, во сне хотела! – сказал Гарри, обращаясь к Саше, как к свидетелю преступления и понятому.

Эти слова он произнес, когда Наташа обернулась, когда ужас, сформировавшийся у нее внутри, дополз до глаз и застыл в них, распялив веки и наполняя глаза влагой стыда и отчаяния. Она закрыла ладонью беззвучно кричащий рот, сползла с постели на пол и села, некрасиво расставив ноги.

– Та-ак! – повторил Гарри, зловеще усмехаясь. – Что делать-то с тобой будем, а? Ты что же это, так, на халяву хотела проскочить? Без очереди, да? И не стыдно?