Текст книги "Отступник - драма Федора Раскольникова"

Автор книги: Владимир Савченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

В нашей тихой заводи полный штиль…

Я написал большую статью для "Нового Востока": "Россия и Афганистан"… Если твоя идея об издании сборника по Афганистану не утопия, навеянная тебе прозрачным Кандагаром, то можешь использовать мою статью вдоль и поперек. Однако, кроме советско-партийных издательств, я нигде печататься не намерен. Самое главное – скорей издавай свои книжки. По крайней мере, выпусти "Письма с фронта".

Крепко целую тебя, пушинка.

Еще пока твой, скрытый за расстоянием Эф. Эф.

18. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

16 июня 1923. Кабул, Афганистан

Дорогая Лерхен!

Только на днях получил твое письмо из Чильдухтерана. Из телеграммы знаю, что ты уже в Москве. С нетерпением жду известий, в особенности по глубоко волнующему меня вопросу о дне отъезда из кабульской дыры. Что за злой рок преследует меня? Целый ряд друзей, начиная от Троцкого, хлопочет о моем возвращении из Афганистана, окончательно ставшего для меня местом ссылки – по крайней мере, по психологическим ощущениям, – а "воз и ныне там". Даже после твоего приезда не чувствуется "движения вод".

Конечно, Керзон оказал мне медвежью услугу. Своими неуместными хлопотами о моем отозвании, о чем его никто не просил, он только задержал меня еще на несколько месяцев. Но я полагаю, что через некоторое время все забудется и тогда я потихоньку смогу выбраться из этого проклятого горного мешка…

На днях, 20 июня, я переезжаю в Пагман. Министерство все уже там. Недавно я начал чтение курса лекций по истории партии и на Пагман возлагаю большие надежды, что там, в тиши уединения, мне удастся оформить мои идеи в виде книжки по истории РКП. Смешно сказать, но до сих пор, кроме устарелых брошюр Лядова и Батурина да меньшевистской апологии Мартова, по этому вопросу ничего не имеется. Ведь нельзя же всерьез принимать беглый, наспех написанный очерк Бубнова. А между тем во всех партшколах история РКП является обязательным предметом. И, нако нец, для каждого члена партии необходимо знание истории своей организации. В Пагмане предполагаю закончить и воспоминания о 1917 годе. Как видишь, планы большие.

Кроме того, между делом, ради отдыха занимаюсь своей любимой библиографией. Составляю указатель: "Что читать по истории Российской коммунистической партии". Работа подвигается очень медленно, т.к. я совершенно не признаю механической библиографии, т.е. бездарного списывания одних заголовков книг и статей, а под каждым названием даю небольшое резюме содержания и даже по возможности простую, в неск. словах, ее рецензию.

Прости, что утомил тебя разговорами на эту неинтересную для тебя тему. Крепко обнимаю тебя. Твой Федор

19. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

25 июня 1923. Кабул, Афганистан

Дорогая Ларисочка!

Посылаю тебе фотографии греко-буддийских реликвий, памятных тебе по Джелалабаду. Пожалуйста, покажи эти снимки в Наркоминделе и, кроме того, тов. Павловичу. Последнему скажи, что негативы хранятся у меня и по возвращении в Россию я предполагаю переснять их на хорошей бумаге и, снабдив своей статьей "Раскопки в Афганистане", поместить их в ж. "Новый Восток". Полагаю, что это будет интересно.

Огромное спасибо тебе за невероятно ценные для моей коллекции старинные монеты, которые ты прислала мне из Герата. Большинство их является парфянскими монетами и персидскими – времен сассанидов. Но маленькая золотая монета – это действительная находка, кот. я стремился разыскать в течение двух лет. Знаешь ли ты, глупенькая девочка, что держала в своих руках монету Александра Македонского?

Очень обидно, мышка, что ты не получила трех моих писем, отправленных мною с афганской почтой в Герат. Кто же виноват, что ты так быстро тряслась на своей лошадке…

Не позабудешь ли ты прислать книг, хотя бы те номера "Пролетарской революции", где напечатана твоя статья о Казани и моя о приезде Ленина в Россию (№ 12 и 13)…

Ну, пора расставаться. Напрягая воображение, целую тебя в нежные, закрытые глазки. Твой муж Федя

20. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

28 июля 1923. Пагман, Афганистан

Дорогая Ларисочка!

Позволь мне от души расцеловать тебя за те услуги, которые ты оказала нашей политике в Афганистане. Искренне радуюсь, что твоя миссия, в своей главной части, увенчалась полным успехом. Теперь добивайся осуществления более второстепенной цели твоей поездки: моего скорейшего отозвания. После ряда волнующих телеграмм о том, что я должен пробыть здесь еще несколько месяцев, вчера, наконец, мною была получена радостная депеша Караханчика, гласившая, что мой отъезд возможен приблизительно через месяц после приезда т. Соловьева. Т.к. последний ожидается здесь в конце августа, то, таким образом, в конце сентября или в нач. окт. я имею возможность вырваться из кабульской дыры. Пожалуйста, проследи, чтобы не последовало никакой неприятной перемены решения, которая могла бы задержать меня здесь. Дальнейшая жизнь в этой глуши для меня физически невыносима.

На днях уезжает Патерно. Маркиз после долгого разговора со мной по душам, дал определенное обещание добиваться в Риме полного признания Советской России, исходя из интересов итальянской политики на Востоке. Передай Льву Михайловичу мою просьбу, чтобы наш представитель в Италии вошел с ним в самый тесный дружеский контакт. Этот титулованный человечек нам может очень пригодиться. В разговоре с Патерно необходимо втирать ему очки о наших якобы общих задачах на Востоке и о перспективах совместной борьбы против англ. и франц. влияния в Турции, Персии и Афганистане…

В Пагмане, где нет этой одуряющей и расслабляющей жары, мне удивительно хорошо работается. С этой почтой посылаю в Истпарт и в копии тебе законченные мною воспоминания об Октябрьской революции. Пожалуйста, сообщи т. Лепешинскому, что это предназначается мною к 6-лет нему юбилею Окт. рев. для очередного номера "Пролетарской революции" или для какого-нибудь юбилейного сборника.

Кроме воспоминаний, обеими руками пишу сейчас задуманную мною книгу "История русской революционной мысли".

По моей обычной привычке к разбрасыванию, начаты одновременно две главы: "Декабристы, как идеологи мелкопоместного и мелкого служилого дворянства" и "Движение русской революционной мысли в 60-х годах ХIХ века". Дело успешно подвигается вперед, но работа сильно затрудняется отсутствием всех необходимых материалов. По приезде в Россию, прежде чем печатать эти главы моей работы в наших журналах, как отдельные статьи, придется их порядочно дополнить и переработать.

Кстати, как тебе понравилась моя статья для "Нового Востока"?

Знаешь, мышка, тебя здесь совсем было похоронили. На имя Эльбуриха была получена телеграмма: "Ваша жена умерла". (Бедная женщина! Я думаю, что она отравилась после того, как с Самсоновым получила от своего мужа документ о разводе.) После получения этой телеграммы, в министерство иностранных дел было вызвано пять переводчиков и все они, единодушно игнорируя фамилию Эльбуриха, согласно перевели: "Ханум-и-сафир саиб мурда ост". Можно представить себе панику, какая воцарилась среди сардаров и послов. Душка-маркиза проплакала себе все глаза. Дипломатический корпус имел заседание для обсуждения вопроса о способе постепенного подготовления меня к этой трагической новости. Общее мнение было таково, что La mort de madame Raskolnikov (смерть мадам Раскольниковой. – Авт.) последовала от выкидыша или аборта мифического ребенка. А я недоумевал, почему все послы встречают меня с вытянутыми похоронными лицами и избегают говорить о тебе. Целую неделю они находились под впечатлением этой ужасной вести. И только когда Рикс, взволнованный этими разговорами, поступавшими к нему со всех сторон, пошел наконец в министерство и потребовал разъяснений, на каком основании распространяются подобные слухи, то все недоразумение разъяснилось. Ему показали телеграмму на имя Эльбуриха. Нужно сказать, что я все время находился в блаженном неведении.

В результате, когда все разъяснилось, tout le monde (весь свет. Авт.) решил, что тебе, как заживо похороненной, предстоит долго жить…

Горячо любящий тебя твой Фед-Фед.

21. Л.М. РЕЙСНЕР – Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВУ

17 июля 1923. Москва

Здравствуй, Федор! Получила сразу несколько твоих писем. Не люблю и не привыкла лукавить, поэтому скажу без обиняков. От твоих писем мне стало холодно, они мне не понравились. Твоя неловкая попытка писать каким-то странным, сухим и будто бы ироническим языком меня убедила в одном: и в письмах виден этот симптом охлаждения, о котором я говорила тебе в Джелалабаде‹…›. Ты изменился ко мне. Сказать одним словом? Я больше тебе не нужна‹…›. Ты ничего не замечаешь. Не замечал, как унижал меня двойственным отношением ко мне: наедине и на людях. Как не хотел ребенка. Когда я была беременна, был невнимателен и груб, тебя раздражала всякая мелочь. Конечно, ты этого не помнишь – ты ничего, черт побери, не замечал, занятый своими делами, – а, может быть, поэтому и случился выкидыш. Не помнишь слов, сказанных с ненавистью. Никогда не забуду, как ты накричал на меня в Джелалабаде, обругал последними словами, сказал, что я живу с тобой по инерции, потому лишь, что мне нужен самец. Может быть, ты уже тогда держал в голове мысль о разводе. Я его не хочу. Но если ты хочешь – что ж, решай: или – или. Я не буду противиться. Должно быть, и в нашем браке случилась банальнейшая вещь: у нас оказались несхожие характеры.

Высылаю тебе книги, которые ты просил.

В Наркоминделе пока нет новостей.

Л.

22. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

26 августа 1923. Кабул, Афганистан

Дорогая Ларисочка! Только что приехал т. Соловьев и передал мне пару твоих писем. Я прочел их и не знаю, как тебя успокоить. Конечно, жаль, что мои письма тебе не понравились. Как ты знаешь, я лишен дара остроумия, но в этих письмах‹…› я напрягал все свои силенки, чтобы развеселить тебя. Но, оказывается, не развеселил, а, наоборот, привел в состояние грусти. Как мало, Ларисочка, ты меня знаешь. Юмористическое, веселое письмо у меня высшее проявление дружбы. Пишу в таком стиле только тем, кого очень люблю. Писать в стиле "Ромео и Джульеты" я не умею. Ведь я не прыщавый юнкер. Не забывай, что я уже перевалил через тридцатилетний перевал. К тому же, по складу своего характера, я всегда эпос предпочитаю лирике. Как же ты, моя малютка, под моим спокойным эпосом не почувствовала жаркого огня. Прямо удивляюсь, что от моих писем тебе стало холодно. Будь спокойна, моя милая нервная мышка. Все обстоит как нельзя более благополучно. Неужели ты могла придать хоть какое-нибудь значение тем или иным джелалабадским словам, произнесенным "в запальчивости и раздражении"? Я с огромным нетерпением ожидаю дня своего возвращения. Шепни там кому следует, чтобы скорее фиксировали срок моего отъезда из Кабула. Рассчитываю отправиться отсюда в конце сентября. Пожалуйста, приходи встречать меня на вокзал. Моя работа "Движение революционной мысли в 60-х годах ХIХ века" уже закончена. Не посылаю ее с почтой, т.к. хочу привезти с собой. Тов. Соловьев прочел и очень одобрил…

Огромное спасибо тебе, дорогая, за интереснейшую литературу, которую ты мне прислала. Прямо поражаюсь твоему умению так удачно выбирать книги по моему вкусу. Пожалуйста, купи к моему приезду юбилейный сборник Морского комиссариата: "Пять лет Красного Флота". Там между прочим напечатано исследование о действиях Каспийского флота в 1920 году.

Теперь перехожу к нашим "делам дипломатическим"… Только недавно кончился праздник независимости. Эмир был особенно любезен со мной. Но как-то еще больнее чувствовалось твое отсутствие. Зато я каждый вечер ходил в кинематограф специально для того, чтобы посмотреть хронику, снятую‹…› Налетным в свое время в Кабуле и в К.Фату.

Тут приехали две бельгийки: мать и дочь (между прочим, очень интересная), их фамилия Ляпин и я уже успел свести с ними знакомство. Они говорят, что эмирша тебя все время вспоминает и очень много о тебе рассказывает. Из других источников я знаю, что когда распространился слух о твоей смерти, то эмирша почти целую ночь плакала. Эмир хочет женить Зия-Хум., но тот отказывается. Однако ему не избежать супружеской доли, хотя, к его счастью, брак и отложен. Горячо любящий тебя твой Федя…

23. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

Б/д. Кабул, Афганистан

Дорогая моя, единственная моя Ларунечка!

Ну откуда ты взяла, моя милая крошка, о каком-то мнимом "охлаждении"? Ну как тебе не стыдно требовать от меня какого-то "или – или". Поверь, что все обстоит по-прежнему и я жду не дождусь того счастливого ми га, когда, наконец, заключу тебя в свои объятия. Ай-яй, Ларуня, какая ты, оказывается, злопамятная. Мало ли что может быть между супругами, мало ли какие слова могут вырваться у меня с языка в порыве минутного раздражения. Но нельзя же в самом деле думать, что все это было всерьез. Как бы то ни было, наша теперешняя разлука мне еще больше показала, насколько мы с тобой не случайные попутчики, а муж и жена, воистину, по призванию. Мне тебя очень сильно не хватает. Каждый месяц жизни без тебя ощущается так, как год с тобой. Вот видишь, какие лирические излияния ты все-таки исторгла из меня. А я так не люблю всякую лирику, так избегаю всяких "объяснений". Но на этот раз делаю исключение, чтобы удалить все твои сомнения без остатка…

Я уже в полном смысле слова сижу на чемоданах. Пожалуйста, убеди там кого нужно, чтобы мне было разрешено уехать в конце сентября или в первых числах октября. Мой последний доклад я посвятил описанию политических группировок в Афганистане и характеристике виднейших государственных деятелей, опротивевших мне до тошноты за два года. Надеюсь, что этот доклад действительно станет последним. Во всяком случае, в нем я подвел итоги и дал в руки т.Соловьева путеводитель по дебрям афганской политики, который поможет ему ориентироваться на первых порах.

Что касается т. Соловьева, то я согласен с т. Караханом. Он безусловно очень порядочный и весьма неглупый человек. Приятно, что он вполне разделяет мою политику. В этом смысле я буду вполне спокоен, что после моего отъезда ничего нелепого не стрясется. Он обладает несомненным тактом и политическим чутьем. Но, с другой стороны, я полагаю, что его необходимо оставить советником, а сверх того прислать еще другого, немного более солидного полпреда. Тогда у нас составится действительно серьезное представительство. Кандидатуру нового полпреда лучше наметить совместно со мной после моего приезда в Москву. Тов. Соловьев, помимо своей дипломатической неопытности, совершенно не интересуется Индией. А ведь это – центр тяжести нашей работы. Кроме того, он не говорит ни на одном языке, кроме нашего отечественного воляпюка. А согласись, что это недостаточно. Все послы этим разочарованы до после дней степени. Прямо не представляю, как он будет изъясняться после меня. Хоть бы второй секретарь говорил по-французски или по-английски. А то и он для иностранцев является глухонемым. Неужели ты не разъяснила, что сейчас посылать в Кабул безъязычного товарища – это значит выставить его на публичное позорище. Вероятно, Соловьеву придется таскать за собой на веревочке Петрова. Но и он говорит тоже "еле-еле душа в теле"…

Посылаю тебе письмо от Фахри-паши. Патерно обещали написать тебе прямо в Москву по приезде в Рим. С пути я получил от них две дружеские открытки.

Ну прощай, моя милая Ларисочка, мой нежный цветочек Ларисничек. Так бесконечно тяжко без тебя, что уже дал себе слово больше никогда по доброй воле не расставаться с тобой. Крепко целую твои четыре лапки, твой нежный хвостик и теплое местечко под хвостиком.

Поверь, что я постоянно остаюсь искренне и безгранично любящим тебя Фед-Федом.

24. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

1923. Кабул, Афганистан

Доверенность.

Доверяю Ларисе Михайловне Рейснер (Раскольниковой) получение причитающегося мне гонорара за статью "Движение рус. рев. мысли в 60-х годах ХIХ в." от кассира журн. "Красная новь".

Раскольников

25. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

1923. Кабул, Афганистан

‹…› Милая Ларисочка, когда, наконец, мы с тобой свидимся? Ты, наверное, сейчас переехала уже с дачи и пользуешься всеми благами культурной Москвы. Нельзя ли мне также приобщиться к цивилизации? Самое худшее – это теперешняя неопределенность, когда я не знаю, еду ли я или не еду…

Все твои треволнения, о которых ты мне пишешь, это буря в стакане воды. Пожалуйста, не заботься об "отношениях", мое отношение к тебе в полном порядке. Я тоже уверен в тебе, как в каменной скале. Крепко-крепко обнимаю тебя, моя любимая жена.

Искренне твой Ф.Ф.

26. Л.М. РЕЙСНЕР – Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВУ

4 сентября 1923. Москва

Дорогой Федор Федорыч.

Пишу тебе дорогой, т.к. считаю, что мы разошлись по обоюдному согласию, без лишних сцен и почти без лишних слез – как и надлежит людям, друг другу благодарным за все хорошее, что было пережито вместе. После того как я уехала из Кабула‹…› – меня охватила жгучая жалость, боль‹…› – я чувствовала, что мы с тобой в нашей совместной жизни надорвались, что с этим бедным ребеночком вытряхнулось из меня будущее нашей семьи – мое возрождение и омоложение, все чудное и таинственное, что природа вложила в этот зародыш‹…›. И вот по дороге, а потом в Москве – я поставила себе решительный вопрос: не умерла ли любовь, какою она была на Межени, на Каме, везде‹…›. И почувствовала, что умерла, что прежнего – не вернуть, что и я тебе в тягость, и я с ужасом думаю о новой загранице, о новом Кричевском, который невозбранно станет скакать на моей голове. Федя, я ‹…› виновата перед тобой тяжко – я тебе лгала иногда и не имела сил сказать всю правду, но в конце концов – это теперь все равно… Сейчас я совсем по-новому строю жизнь. Вошла членом правления во всерос. кинотрест, буду жить одна, своим домом, среди волков по-волчьи защищая свое право на существование. На днях выйдут мои 2 книги – это даст мне радость жить, и написать 3-ю. К твоему приезду меня в Москве, вероятно, не будет – улечу от треста в Берлин‹…›. И вот, начиная свою "новую жизнь" без тебя, без любви, без семьи, я чувствую, что так лучше для нас обоих. Были чудные годы Революции,– мы их прожили с тобой по-королевски – ты всегда останешься для меня воплощением ее чистого пыла, героизма и красоты. Федя, что бы ты обо мне ни слышал что бы сам ни думал – помни Волгу и Каму, Икское Устье, рабаты Афганистана, не жалей и не кляни‹…›. Жму твою руку очень, очень крепко. Лара.

Федя, голубчик, не надо меня видеть в Москве – все кончено разойдемся, как люди.

Л.Рейснер

27. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

18 октября 1923. Кабул, Афганистан

Дорогая Ларусенька, родная козочка, бедная мятущаяся девочка!

Ну, что же это такое, Мамси? Я вижу, что ты совсем заблудилась там, в этой Москве, как в лесу, без своего проводника. Матушка, загляни еще раз поглубже внутрь себя: поищи, не осталось ли там какого-нибудь теплого чувства ко мне, которое ты, может быть, нарочно стараешься заглушить и задушить. Не производи над собой такой вивисекции. Тщательно осмотри все тайники своего сердца, прежде чем окончательно и бесповоротно бросить меня. Когда не любят, то не пишут таких жгучих, страстных писем, как твои, еще так недавно получавшиеся мною в Кабуле. Ведь ты же писала их искренно. Я тебя знаю: ты никогда не стала бы создавать мне иллюзию любви. Значит, откуда же, из каких корней выросло твое письмо от 4 сентября, привезенное мне Самсоновым? Ты пишешь о ребеночке. Но разве я его убийца? Поверь, мне также бесконечно жаль, что это маленькое бесформенное существо не могло появиться на свет. У меня до сих пор все переворачивается внутри, когда, продолжая твою политику, я на вежливые вопросы иностранцев: "Comment est la situation de madame?" – вынужден отвечать: "Grand merci. Tout va bien. Y'espere que dans deux mois. Je deviendrais le pere". ("Как здоровье мадам?" – "Спасибо, все хорошо. Через пару месяцев будет танцевать. Мне не довелось стать отцом". – Авт.).

Мышка, но разве мы с тобой виноваты, что на втором месяце его жизни произошел выкидыш? Нет, виноваты затхлые условия "жирного и сытого" афганского прозябания, условия, вдвойне тяжелые для таких нервных и впечатлительных натур, как мы с тобой. Кроме того, ты сама писала, что все равно не довезла бы его: такой страшно трудной была дорога. Но если хочешь, давай примем решение во что бы то ни стало иметь ребенка. Правда, на нем не будет почивать аромат джелалабадских роз, но чем же хуже розы Италии или пушистые снега и цветистые луга нашей милой социалистической родины?

Я должен тебе признаться, что у меня пробудился инстинкт отцовства. Но то лько я хочу иметь ребенка исключительно от тебя, моя нежно любимая, еще не разведенная жена…

Ты была недовольна моими первыми письмами из Кабула, которые казались тебе недостаточно страстными, и ты видела в них симптом моего охлаждения. Надеюсь, что последующая переписка разубедила тебя. Во всяком случае, если бы я держал курс на развод, то имел бы мужество открыто об этом написать и никогда не стал бы маскировать свое желание холодной формой лишенной чувства корреспонденции. Неужели ты в этих письмах не почувствовала живого биения любви? Во всяком случае, чтобы не было недоразумений, пишу черным по белому: никакого развода я никогда не хотел и ни в какой степени не желаю его сейчас. В Джелалабаде и в Кабуле я говорил только о том, что нам надо об этом подумать. Но в первые же дни после твоего отъезда я осознал, что никогда еще не любил тебя так крепко, так бешено, как сейчас. И когда я писал тебе первое письмо, я уже знал, что безмерно люблю тебя. Видишь ли, когда люди все время живут вместе, то они зачастую не могут дать отчет в своих чувствах. Разлука в этом смысле является прекрасной проверкой. Мыша, не заботясь о своем самолюбии, открыто говорю тебе, что все мои помыслы сводятся к непреодолимому желанию продолжать наш счастливый – да, счастливый, пожалуйста, не опровергай, счастливый для нас обоих, спаянный кровью гражданской войны, брачный союз.

Я хочу, чтобы ты осталась моей женой, а я твоим мужем. Если твои желания не совпадают с моими, то в таком случае инициатива развода всецело принадлежит тебе и я не могу нести за него даже половины ответственности. Обоюдного согласия тут нет…

Мушка, мушка, ты так торопишься жить, что, может быть, когда это письмо, карабкаясь по перевалам и изнемогая в борьбе с мучительно длинным пространством, нас сейчас разлучающим, придет, наконец, в Москву, то окажется, что ты уже вышла замуж за какого-нибудь противного павиана вроде Склянского, к которому мы с тобой дружно питали чувства сдержанной антипатии.

Мыша, все эти бесчестные люди, которые охотятся за тобой, моей Дианой-воительницей, они любят только твое тело, они не понимают и не ценят твоего гения. То, что ты выдающаяся писательница, крупнейший художественный талант,– это им нужно не для духовной полноты умственной жиз ни, которую они никогда не ведут, а лишь как острая приправа к их развратным ощущениям. Не забывай, песчинка, что я, как умел, старался сберечь твое дарование даже в среднеазиатских дебрях, за что и удостоился благодарности со стороны нашего общего отца. Но не думай, мушинька, что если в мое отсутствие с тобой случится какой-нибудь грех, то ты уже не сможешь вернуться ко мне. Я сумею доказать тебе мою любовь тем, что если ты придешь на вокзал меня встретить и заявишь, что мы остаемся "супругами", то при таком радостном воссоединении пушков на прошлом будет поставлен огромный крест. Вспомни Свияжск. Мы с достоинством вышли из истории с Л.Д., в самом деле оказавшейся вполне случайным эпизодом.

Я не призываю тебя разводиться с твоим воображаемым новым мужем, чтобы возвратиться ко мне, я только открываю тебе эту возможность в случае твоего желания. Но если моя пылкая любовь на шестом году брака тебе смешна и противна, если в ответ у тебя не шевельнется хоть маленький кончик взаимного чувства, то тогда, конечно, нам следует разойтись. Я не признаю семьи, основанной не на любви. По приезде в Москву ты дай мне ответ…

Прощай, моя милая гордая самочка, уходящая в таинственную даль с высоко поднятым пушистым хвостиком. А помнишь, как было нам весело, когда после тяжелых недоразумений вдруг оказывалось, что пушки снова объединились. У нас обоих сразу точно сваливался с сердца камень…

Не смея прикоснуться к закрытым на замочек губам, почтительно прикладываюсь к твоей правой руке. Горячо любящий тебя Федор Раскольников.

P.S. ‹…› Милейшая маленькая Соловьева рассказала мне о том кошмаре, о той эпидемической вакханалии нескончаемых разводов и новых браков, что творится сейчас в Москве в советских и, в частности, в коммунистических семьях. Она говорит, что иногда сходятся вместе пять или шесть бывших и настоящих жен того или иного ответственного работника. Не успевают износить башмаки, носившиеся при одном муже, как уже венчаются с другим кобелем. Бррр, как гнусно, омерзительно, тошнотворно! Неужели и мы с тобой, Лариса, уподобимся партийным мещанам? Нет, я всегда считал, что ты женщина с принципами, с коммунистической этикой. Тут произошло какое-то роковое недоразумение…

Конечно, я был перед тобою виноват: порою груб, порою невнимателен. Такую жену, как ты, нужно было носить на руках; разговаривать, стоя на коленях. За всю мою вину, которую я осознаю и в которой жестоко раскаиваюсь, умоляю простить меня и не помнить лихом. Если же ты придешь к выводу, что твоя этика позволяет тебе жить со мною, то я даю честное слово коммуниста, что многое и многое из нашего прошлого, о чем тебе неприятно вспоминать, больше никогда не повторится. Я покажу тебе перед всеми большое внимание, я окружу тебя исключительной заботливостью, я буду усыпать твой путь розами.

Преданный тебе до смерти.

Раскольников

28. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

Б/д. Кабул, Афганистан

Дорогая, улетевшая из моего гнезда ласточка!

Твое роковое письмо от 4 сентября произвело на меня ошеломляющее впечатление, так как я по-прежнему люблю тебя без ума. Не буду говорить о слезах…

Пусть для внешнего мира мы разошлись по обоюдному согласию. Но на самом-то деле мы оба хорошо знаем, что ты меня бросила как ненужную, никуда не годную ветошь…

В своих письмах с дороги и из Москвы еще так недавно ты называла себя моей "половинкой", "до скрипа зубов" хотела видеть и ласкать меня… в то время ты меня искренно и горячо любила. Ты с нетерпением ждала моего приезда в Москву и в случае моей задержки даже сама была готова вернуться в Кабул. Последнее из этих писем помечено 17июля. Значит, катастрофический перелом произошел в период между 17 июля и 4 сентября. Правда, в каждом из этих писем ты, вспоминая мои слова, говоришь о возможном разводе, но относишься к нему отрицательно, во всяком случае, инициативу предоставляешь мне. Видно, что этот вопрос волновал и беспокоил тебя все время…

Видишь ли, Ларуня, в Джелалабаде и в последнее время в Кабуле мне стало казаться, что ты меня перестала любить и живешь со мной только по инерции. Именно потому я и говорил тогда то, что не следовало. Но эти милые письма с дороги окончательно разубедили меня и успокоили…

Вспомни, сколько раз ты уже апеллировала к разводу, и, однако, каждый раз после этого наша взаимная любовь всходила на новые вершины счастья. Ведь именно после декабря 1918 года, когда ты так же решительно стремилась разойтись со мной, когда на твоем пути оказался Склянский, были и разлука английского плена, и наше ликование после встречи на белоостровском мостике, и Астрахань, и деревенька Черный Яр, и Энзели, и Баку. А разве мы плохо жили в Афганистане? Разве этой двухлетней жизнью в искусственной… обстановке мы не доказали, что достойны быть супругами на всю жизнь? Решай, как хочешь, пушинка, я не хочу тебе навязываться… насильно мил не будешь. Но если ты отказала Склянскому из-за отсутствия любви, которое ты осознала не сразу, а только в последнюю минуту, то не может ли случиться, что ты предлагаешь мне развод при наличии неосознанной, но несомненно существующей и не умершей любви?..

Ты меня немного удивила своей просьбой не видеть тебя в Москве… Во всяком случае, не нужно улетать от меня в Берлин. Если по приезде в Москву мы формально разведемся, то я не буду тебя беспокоить даже по телефону. Мне самому будет очень тяжело встречаться с тобой, потому что несмотря ни на что я крепко люблю тебя…

Ларусеночек, на прощанье позволь сказать тебе еще два слова: если ты жалеешь, что выкинула моего ребенка, то ведь это верный признак, что ты меня любишь… Затем, поройся в своем подсознательном: не потому ли ты отказала Склянскому, что в глубине души любишь меня?.. Малютка, малютка, не забывай, что нас соединяют золотые ниточки, закаленные в огне гражданской войны…

29. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

20 октября 1923. Кабул, Афганистан

Кошечка, хотя ты меня разжаловала, но здесь меня продолжают признавать твоим мужем. Вали-хан по своей инициативе шлет тебе свою фотографию со следующей надписью на фарси: "Дорогой и многоуважаемой мадам Раскольниковой".

Эмирша послала тебе с афганской диппочтой письмо, к которому эмир сделал приписку на французском языке. Получила ли ты? Телеграфируй. Эмир уже справлялся у меня. По-видимому, они ждут ответа…

Веря в твое несокрушимое постоянство, я накупил для тебя массу подарочков и, глядя на них, улыбался, представляя себе, как ты будешь им рада. Сейчас я их попрятал подальше, чтобы они не бросались мне в глаза, так как по ассоциации с тобой, моя пушистенькая самочка, они каждый раз исторгали у меня слезы. Ты, может быть, не поверишь, но это так. Раскольников, воевавший против белогвардейцев и англичан, здесь плакал, как дитя, как маленький ребенок. Любовь жестока: она не позволяет нарушать свои таинственные законы.

На фоне зофовского сборника, о котором ты мне писала, меня очень порадовало стихотворение пролетарского поэта Сергея Обрадовича‹…› строки, задевшие меня за живое, нажавшие на мои самые чувствительные педали:

Но призрачную тишь еще не раз расколет

Зов Совнаркома, и в тревожный час

Еще не раз за подписью Раскольникова

Получит военмор приказ.

Мыша, порадуемся вместе, ведь это говорится о нашем общем. Твой навсегда.

30. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ – Л.М. РЕЙСНЕР

22 октября 1923. Кабул, Афганистан

Дорогая Лапушка, моя несчастная половинка… Я умоляю тебя прийти на вокзал, совсем не как в ловушку, я просто хочу тебя увидеть, хотя бы в последний раз…

31. Л.М. РЕЙСНЕР – Е.А. И М.А. РЕЙСНЕРАМ

Октябрь, 1923. Берлин, Германия

Зайцы, милые, конечно, жива, здорова, въедаюсь в эту новую страну, которая мне знакома только в те минуты, когда какая-нибудь улица похожа на Фозанек или люди из другого народа поют "Интернационал"… Не пишу еще, ибо мой шеф (Карл Радек, с которым Лариса Рейснер была в Германии осенью 1923 года. – Авт.) на 10 дней еще не велел трогать пера – и заставляет изучать Германию и все, что в ней живого и мертвого. Самочувствие – блистательно.