Текст книги "Трактат о вдохновенье, рождающем великие изобретения"

Автор книги: Владимир Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Каждое новое продвижение танков на фронте ставило перед заводом новые задачи.

Освобождались города. В городах восстанавливалась промышленность. Туда требовались квалифицированные кадры рабочих, мастеров. Кадрами должен был помочь и завод. И в то же время росли и усложнялись месячные задания по выпуску бронекорпусов.

Коллектив завода работал самоотверженно. Молодежные бригады изумляли товарищей своими трудовыми подвигами. Но все же росло на заводе беспокойство из-за нехватки рабочей силы. И в тревожные дни на самолетах с соседних заводов перебрасывали на помощь людей.

Вот тут в пылу трудового сражения, слитого воедино с продвижением танков на фронте, и запала Агаркову в голову его замечательная идея.

Он первый понял, что люди на заводе есть, что работников на производстве хватает и что надо только по-иному расставить людей. Говоря по-военному: перестроить боевые порядки. И тогда можно будет не только сработать больше танков, но и высвободить рабочую силу для возрождения советских земель, которые эти танки освобождают.

Говорят, что от перестановки слагаемых сумма не меняется, но арифметика производства сложнее арифметики чисел. И это понял Егор Агарков.

Как велась работа в цехе?

Башни танков обрабатывались на двух участках. И на том и на другом производились слесарные и сборочные работы. Руководили работой по профессиям. Был старший мастер по сварке, у которого под началом ходили два сменных мастера. Они руководили сварочными работами. Одновременно со сварочными работами на тех же самых башнях, на тех же самых участках велись слесарные работы. Ими руководил другой старший мастер с двумя сменными мастерами. Оба старших мастера на равных правах подчинялись начальнику цеха. Было два хозяина на одних и тех же участках.

И когда встречались в цехе неполадки, то Иван кивал на Петра, а Петр на Ивана. Создавалась обезличка в выполнении заданий. Но главная беда не в этом.

При работе на двух участках не был организован поток. Башня блуждала от операции к операции по сложному пути. Ее приходилось по нескольку раз перетаскивать с участка на участок. Танковая башня – не корзинка для бумаг, и работа эта не шуточная.

Сварочная аппаратура была разбросана. Длинные провода змеились по цеху, и электроэнергия в них терялась зря. Оборудование использовалось нерационально. Вся организация мешала уплотнению рабочего дня. В одной бригаде недогруз, в другой – простой.

Это заметил и учел Егор Агарков перед тем как дать свое короткое предложение.

Он предложил укрупнить участок. Объединить два участка в один, и пускай им командует один старший мастер, на которого возложить руководство слесарными и сварочными работами. Под началом мастера оставить двух сменных мастеров, в обязанность которым вменить руководство и слесарными и сварочными работами. Соответственно объединить и бригады.

Тогда старший мастер почувствует себя полноправным хозяином участка и станет нести ответственность не за отдельные узлы, а за весь ход обработки башни, вплоть до сдачи ее военпреду. Вся ответственность ляжет на плечи старшего мастера, но зато и весь объем работы окажется в его руках. Ничто не будет стеснять его предприимчивости, и уж он сумеет на своем участке устроиться по-хозяйски.

Так и сделали.

Предложение дало поразительные результаты. Высвободили трех сменных мастеров, одного старшего мастера, четырех бригадиров, восемь электросварщиков и слесарей. А выпуск танковых башен на этом участке увеличился в два с половиной раза.

Когда вслед за Агарковым укрупнение провели на других предприятиях танковой промышленности, удалось уничтожить без ущерба для дела 115 мелких цехов, 513 производственных участков и более 600 бригад. При этом высвобождено 6037 человек, в том числе 2297 инженерно-технических работников и служащих, 3790 квалифицированных рабочих.

Вот и все, если коротко говорить о знаменитом предложении Егора Агаркова, которое прославило его на весь Союз и украсило его грудь орденом Ленина.

11.5.

Коротко и… неясно!

Ну, хорошо! Укрупнили… оборудовали… разместили… организовали… Каждый из нас, кто работает на заводе, постоянно что-нибудь переоборудует, перемещает, реорганизует, и все-таки не каждому удается достичь таких выдающихся успехов, каких добился Егор Агарков.

В чем же секрет Егора и его друзей?

Чем они взяли?

Неужели только тем, что Агарков взглянул и заметил неорганизованность там, где люди годами ходили мимо, ничего плохого не замечали?

Не так все просто!

В том-то и дело, что работали люди на заводе разумно и организованно, и подай Агарков свое предложение годом раньше, его бы, наверное, отклонили.

Что же изменилось?

Ход событий, опыт жизни учит нас, что то, что выглядит сегодня разумным и целесообразным, завтра может оказаться неразумным и бессмысленным.

Плохо, конечно, когда на маленьком участке работы собирается слишком много командного состава: командиры производства начинают мешать друг другу. Но может и в этом существовать своя хорошая сторона.

В первые дни войны на завод пришла зеленая молодежь. Она работала с подъемом, но неумело. За каждым нужен был глаз да глаз. Того гляди, сорвется у неловкого слесаря с зубила молоток – ссадит руку, схватится неопытный сварщик за голый проводник – искры из глаз! Чуть не доглядишь, обязательно кто-нибудь да нарушит технологию сварки. И пойдут швы с браком.

Мастерам, тоже людям молодым, приходилось смотреть во все глаза, по пятам ходить за каждым, и каждый понимающий глаз был на участке нелишним. Вот в чем заключалась, по тем временам, положительная сторона маленьких участков при большом числе мастеров и бригадиров. И эта сторона искупала все недостатки. Иначе нельзя было работать.

Но время шло, и молодежь не теряла времени даром: квалификация ее росла. Становилась обузой мелочная опека мастеров. Наступил переломный момент, канули в прошлое все достоинства размельченных участков, а недостатки остались.

То, что было целесообразно вчера, сегодня оказалось бессмыслицей. Люди работали и еще ничего не замечали, а Агарков заметил… Сумел уловить этот неуловимый момент… И в этом заслуга Егора Агаркова.

«Необходимо укрупнять участки», – решил Егор Агарков.

Но перед тем как взяться укрупнять, надо было окончательно уничтожить последнюю нужду в ежечасной мелочной опеке мастеров. Надо было подтянуть и прочно закрепить производственную квалификацию работающих на участке.

Пришлось организовать стахановскую школу. Все работники окончили ее с отметкой «хорошо» и «отлично» и повысили свою квалификацию с третьего до пятого и шестого разрядов.

И если говорить о секретах Егора Агаркова, то серьезная учеба, упорная борьба за овладение мастерством – это один из важнейших секретов его успеха.

Большая нагрузка легла на Агаркова и его товарищей после укрупнения участка и заставила крепко задуматься над уничтожением простоев и уплотнением рабочего дня. Но теперь это были квалифицированные, самостоятельные, ответственные люди. Учетом и организацией труда занялись все агарковцы в порядке общественной работы.

Одному поручили заботиться об электродах. Он за полчаса до работы получает их со склада для бригады. Перебои в работе из-за отсутствия электродов прекратились.

Другой несет ответственность за оборудование. У него при себе ремонтный инструмент. В обеденный перерыв он просматривает и подправляет аппараты. Перебои в работе по вине оборудования также прекратились.

Третий отвечает за качество сварки. Он работает сам и посматривает за товарищами, помогая исправлять изъяны. Он как бы общественный ОТК, предупреждающий брак.

Неустанная забота об уплотнении рабочего дня, об уничтожении простоев – вот еще один секрет успеха Егора Агаркова и его товарищей.

Чем строже порядок на рабочем месте, тем меньше времени тратится понапрасну. Агарковцы первым делом взялись за организацию рабочих мест. Раньше сварщики много времени убивали в очередях в центральной кладовой при получении и сдаче защитных щитков. Теперь для хранения защитных щитков у рабочих мест оборудован специальный шкаф. Отдельный шкаф приспособлен для хранения электродов.

Участок был завален хламом. В мусоре пачками валялись огарки электродов. Молодежь решила навести чистоту, завели метелки и лопаты. Когда нужно, сами подметают. В чистоте сразу заметно, у кого что валяется. Если брошены слишком длинные огарки, это значит, что сварщик не бережет электродов. Чистота помогает выдерживать экономию.

Башня – горбатая, как верблюд. Ее не установишь на ровном полу сразу так, как надо. Слесари приспособили специальные подпорки, чтобы ставить башню на рабочем месте в нужном положении.

Разумная организация рабочего места – это тоже секрет успеха Егора Агаркова и его товарищей.

Наконец организовали на участке внутрибригадный поток. Это не только ускорило, но и облегчило работу.

В летнее время от вольтовых дуг башня сильно раскалялась. Сварщик, который варил внутри, залезал, как в горячую паровозную топку. Пот лил в три ручья. Соль выступала в складках комбинезона.

Эту тяготу уничтожил поток. Сварщики теперь не наседают скопом на одну башню, а ведут работы вперемежку со слесарями. Пять башен поставлены в ряд, и сварщики обходят башни по порядку: на одной наварят крышу, перевернут с боку на бок и переходят на вторую. Когда доходят до пятой – первая уже остыла. К холодной башне приступают слесари. Пока варят пятую, слесари заканчивают свою работу, и сварщики возвращаются доваривать первую. Дальше снова обходят башни, двигаясь вслед за слесарями. Все работают на холодных башнях, все довольны.

Умело организованный внутриучастковый поток – это тоже секрет успеха Егора Агаркова.

Агарковцы превратились в зрелых производственников, способных освоить новейшую технику.

Решили внедрить автоматическую сварку на машинах Героя Социалистического Труда академика Патона.

Сварочные машины Патона похожи на швейные. Словно нитка в швейной машине, непрерывно подается ко шву проволочный электрод. На конце у «нитки» иголки нет, но зато пылает вольтова дуга. Головка машины движется вдоль стыка броневых плит, и проволока тает каплями, заплавляя стык.

На участке не зря потрудились, осваивая машину. То, что делали за 6–7 человеко-часов, машина выполняла в полчаса.

Смелое освоение новинок передовой техники – это важнейший секрет успеха Егора Агаркова и его товарищей.

Понемногу, начав с небольшого, агарковцы переходили к изобретательству.

Сварщики следят за дугой через темное стекло, как ребята, глядящие на затмение солнца. Стекло вставлено в щиток, который держат в руках. В одной руке электрод, в другой щиток. Это неудобно и утомительно. Понапрасну устают обе руки. Сварщики стали крепить щиток к голове. Одна рука оказалась свободной. Если устаешь, можно облокотиться.

Предельная простота и наибольшая выгода – особенность предложений агарковцев.

Бывает, брызжет из-под электрода расплавленный металл, и капли застывают на броне железными бугорками. Их срубают с брони зубилами, и это неблагодарный труд.

Иной изобретатель придумал бы машину для срубки бугров. Но агарковцы поступили иначе. Они стали мелом натирать окрестности швов, и капли перестали прилипать к броне. Капли скатывались с нее, словно дождинки с запыленной дорожки. Нечего стало срубать. Просто, остроумно и какая экономия сил!

Рационализаторская работа смыкается с изобретательством. Миллионы рационализаторов вместе с изобретателями делают общее дело – двигают технику вперед.

11.6.

Но, однако, никогда еще, даже в самые героические годы нашего прошлого, никогда еще рационализаторское движение не росло с такой силой, как после XXII съезда КПСС… Началось развернутое шествие к коммунизму, и страницы новой Программы партии зашумели впереди, как полотнища знамен. Мобилизация самых широких масс на решение главной экономической задачи – построение материально-технической базы коммунизма стало вопросом программным. И советский народ ответил на зов партии ростом трудовой активности, творческой инициативы.

Нарастает замечательное движение современности – соревнование коллективов и ударников коммунистического труда. Все стараются ускорить создание материальной базы коммунизма, стать активными строителями нового общества и войти в коммунизм всесторонними и творческими людьми, совершенными духовно и физически. Все стремятся трудиться по-коммунистически. А коммунистический труд – это творчество.

Возникают новые коллективные формы технического творчества – конструкторские и технологические бюро, исследовательские группы на общественных началах.

Уже действует свыше 15 тысяч таких общественных конструкторских и технологических бюро. Развернули полезную деятельность советы новаторов. На заводах, стройках, в совнархозах эти общественные советы изучают предложения передовиков производства, – отбирают наиболее ценные и внимательно контролируют их внедрение.

Вовлекает людей в техническое творчество и Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов, созданное пять лет назад по инициативе Н. С. Хрущева.

Членские билеты Общества – у 3018 тысяч новаторов, изобретателей и рационализаторов, инженеров, техников, рабочих. Общество возглавило инициативу новаторов, предложивших в течение 1959–1965 годов накопить 10-миллиардный рационализаторский фонд семилетки. Было взято, иными словами, обязательство разработать и внедрить в производство рационализаторские предложения, которые принесут экономию в 10 миллиардов рублей. Обязательство выполняется. С начала семилетки в народном хозяйстве использовано более 12 миллионов рационализаторских предложений и 15 тысяч изобретений. Это дало уже 7,6 миллиарда рублей экономии. Ощутимый, весомый вклад в строительство коммунизма.

Упомянем об одном нехитром рационализаторском предложении, приносящем народному хозяйству неслыханно громадный эффект. Группа транспортных инженеров занялась переводом железнодорожных вагонов на роликовые и шариковые подшипники. Трение скольжения заменили

трением качения. Был завершен прогрессивный процесс, зародившийся еще в древности, когда колесо заменило санки-волокушу. Но трение скольжения до сих пор еще не было вытеснено полностью на железнодорожном транспорте. Оно действовало в цилиндрической щели между осью и втулкой колеса, пожирая колоссальную энергию. А когда ввели роликовые подшипники, то вагоны, как бы помолодев, с фантастической легкостью покатились по рельсам. Экономия оказалась ошеломляющей, что-то около четверти миллиарда рублей! Мысль рационализаторов движется нынче так легко, словно катится на шарикоподшипниках. И недаром говорят про новаторов: «Чего, чего, а уж шариков у них хватает!»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
где автор и читатель вместе перелистывают книги, в которых даются намеки и прямые обещания открыть секреты, как делать изобретения с той же легкостью, как решают математические задачи; в ходе чтения зарождается иллюзия, что уже существует методика изобретательства и – увы! – исчезает, подобно синей птице; глава, напоминающая хрестоматию

12.1.

Когда-то обычные арифметические действия слыли почти искусством, почти волшебством, доступным одним жрецам. Самые обыкновенные правила деления, сохранившиеся на папирусах, излагались столь таинственно, словно заклинания или молитвы, ниспосланные богами. Они передавались шепотом в алтарях от жреца к жрецу, как рецепты питья из волшебных трав, исцеляющих болезни.

Время все изменяет… Из божественных откровений математические правила превратились в предметы школьных занятий.

Большие расчетные работы стали производить силами военных. Когда одному знаменитому оптику понадобилось произвести кое-какие вычисления, правительство выделило ему взвод артиллеристов. Он водил их на штурм своих громоздких формул, как полководец ведет на штурм крепости. Над составлением мореходных таблиц в начале прошлого века трудилось крупное войсковое подразделение. Работы напоминали правильную осаду.

В XVII веке девятнадцатилетний француз Блез Паскаль придумал первый, еще очень неповоротливый и тугодумный «стальной мозг».

Это, может быть, слишком громко сказано. Паскаль придумал машину для сложения и вычитания, прообраз современного арифмометра.

Вот он стоит – арифмометр – под лобастой железной коробкой. Ее воспрещается открывать посторонним. Посторонние заблудятся в чаще осей, рычажков, пружин и зубчатых колес. Они сплетены друг с другом, как ветви дремучего леса. Нужно хорошо знать математику и механику, чтобы уяснить, как работает «стальной мозг».

Всем понятно, как механизируют работу рук и ног. Говорят, что шатуны паровой машины – механизированные руки. Но как механизировать невидимую работу ума? Как механизировать решение самой простой арифметической задачи, скажем, сложение двух чисел:

Не будем сами решать эту задачу, а поручим ее отделению артиллеристов. Как во всяком артиллерийском расчете, разобьем их по номерам и отдадим приказ по отделению:

первому номеру – складывать единицы;

второму номеру – складывать десятки;

третьему номеру – складывать сотни;

четвертому номеру—передавать от первого номера ко второму накопившиеся при сложении единиц десятки;

пятому номеру – передавать от второго номера к третьему накопившиеся при сложении десятков сотни.

Теперь обязанности артиллеристов настолько просты, что их легко механизировать.

Очень просто придумать механизм для сложения единиц. Возьмите обыкновенный наборный диск – вертушку от автоматического телефонного аппарата. Только пусть он будет без пружины и, доведенный до упора, не возвращается обратно. У дырок на диске напишем дополнительно десять цифр – от нуля до девяти. Рядом с диском прикрепим планку с окошком. Когда вертят диск, наши новые цифры одна за другой проходят мимо окошка. Вот вам и счетная машина для сложения единиц. Задавайте ей числа, и она вам будет считать.

Пусть нам нужно сложить 3 и 5. Будем действовать так, будто звоним по телефону № 3. Заведем палец в дырку перед цифрой 3 и прокрутим диск до упора. В окошке выскочит цифра 3. А теперь позвоним по телефону № 5. Снова прокрутим диск до упора и увидим в окошке цифру 8:

3 + 5 = 8.

В окошке получается результат. Такая же вертушка годится для сложения десятков и сотен. Значит, можно взять три такие вертушки и поставить их рядом. А чтобы знать, с чем имеем дело, внизу прикрепить вывески:

Сотни Десятки Единицы

И первым трем артиллеристам скомандовать: «Разойдись!» Они теперь не нужны.

Если складывать числа побольше, например 6 и 7, то в окошке появится 3, а не 13. Это значит, что при сложении накопился десяток и его надо передать в старший разряд. У нас за этим следит четвертый артиллерист. Как только диск единиц делает полный оборот, артиллерист прокручивает диск десятков на одну дырку, и цифра 1 появляется в соседнем окошке.

Перенос десятков тоже легко механизировать.

На одних осях с дисками сидят десятизубые колесики. Колесики сцеплены с десятичной передачей. Десятичная передача – это два колесика, сидящих на одной оси; одно из них десятизубое, другое однозубое. Когда диск единиц делает полный оборот, однозубое колесико поворачивает диск десятков на один зубец – диск десятков поворачивается на одну цифру вперед. Точно так же устроена передача сотен, накопившихся от сложения десятков.

Теперь можно отпустить и остальных артиллеристов. Машина сама будет складывать трехзначные числа.

Зададим только ей условия.

На трех вертушках – единиц, десятков и сотен, как на трех телефонных аппаратах, наберем тройку цифр первого слагаемого: 6, 5, 4. Они сейчас же появятся в окошках. Наберем теперь цифры второго слагаемого: 2, 8, 5, и в окошках появится результат – 939. Выходит, можно машиной решать математические задачи. Она решает простые задачи, но из простого составляется сложное.

Я рассказал о ней, чтобы вы поверили и прочувствовали, что можно построить и давно построены машины для решения умственных задач. Они их щелкают, как орехи.

Работу, происходящую в уме, разделили на отдельные стадии и тогда увидели, что много в них механического и что это механическое можно и впрямь механизировать. Удалось найти механическое даже в таких сугубо творческих делах, как перевод с языка на язык, игра в шахматы. Оказалось, что, разбив процесс на бесчисленное количество стадий, возможно построить машину-переводчика или машину-картежника или машину-шахматиста… Все это известные вещи.

Механизаторы приободрились… Угрожают поэтам, что построят машину, пишущую стихи, и пугают композиторов, что создадут механизм, сочиняющий музыку. Но, конечно, это только угрозы!

Начинает подвергаться анализу и творчество изобретателя.

12.2.

На моей полке несколько книжек, посвященных творчеству изобретателя. Часть из них в потертых старых переплетах, часть в обложках, пахнущих свежей краской. В них исследователи стремятся разбить на стадии сложный ход изобретательского творчества. Они силятся «объять необъятное и уловить неуловимое, т. е. найти закономерность в процессе изобретения, который, по словам других знатоков, насмехается над всякой закономерностью». Поглядев на созидаемое изобретение, как на развивающийся организм, они спрашивают себя: нет ли в этом эмбриологическом процессе таких стадий, которые повторялись бы во всех изобретениях?

Самые различные авторы – философы, инженеры, психологи, изобретатели– приходят к выводу, что такие стадии есть, но по-разному определяют их и по-разному прочерчивают их границы.

Перебираю книжки одну за другой в порядке их издания.

Вот довольно старая книга Рибо «Творческое воображение», изданная еще в 1901 году. Он стремится доказать, что «созидающее воображение механика и художника по своей природе тождественны и отличаются друг от друга только своими целями, способами и условиями проявления».

«Подводя итог количеству воображения, затраченному и воплощенному, с одной стороны, в области художественного творчества, а с другой стороны, в технических и механических изобретениях, мы найдем, что второй итог значительно больше первого!» – восклицает Рибо.

Восклицание, конечно, очень лестное для нас, изобретателей. Но – увы! – стараясь выяснить, что сближает художника и изобретателя, Рибо не пытается исследовать самое важное практически – то, что их различает, то, что служит особенностью работы изобретателя. В этом слабость книги Рибо.

Рассуждая о стадиях изобретательского творчества, Рибо говорит: «Я различаю два общих способа, вариантами которых являются все другие. Во всяком творении, большом и малом, есть направляющая идея, некоторый «идеал», или, проще, подлежащая решению задача. Место идеи или поставленной задачи не одно и то же в обоих процессах. В том, который я называю полным, оно находится в начале, а в том, который я называю сокращенным, оно в середине. Есть также и другие различия, которые можно понять из табличек:

12.3.

Вот известные книжки инженера П. К. Энгельмейера «Пособие начинающим изобретателям» и «Теория творчества», изданные в 1910–1912 годах.

Энгельмейер пытается утверждать, что «три деятеля творчества, то есть желание, знание и умение, составляют нераздельно и неслиянно троицу творчества, а три акта – функции этих деятелей, составляют «трехакт».

Вот оно – либретто этой трехактной пьесы, пересказанное почти так, как его написал сам автор. Это почти цитата, облегченная для чтения литературной правкой.

Первый акт.

Акт интуиции и желания. Происхождение замысла

Изобретение машины или иного технического сооружения предполагает, что условия задачи осознаны. Изобретатель может ошибаться в своей задаче. Бывает, что в течение работы он от нее отказывается. Но техник тем отличается от художника, что он не отдается темной игре настроений. Конечно, если задача очень новая, то изобретатель не знает, куда она его приведет, как Пушкин, принимаясь за «Евгения Онегина», неясно предвидел его конец:

 
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще неясно различал.
 

Правда, изобретатель стоит перед задачей гораздо более определенной, осязательной. Но для решения ее все же недостаточно быть образованным и видавшим виды техником: без интуиции, догадки желание не оформится в замысел, в цель.

По мере того как изобретатель думает над своей задачей, ему вдруг приходит в голову, что такой-то путь поведет к ее решению. Это «вдруг»

здесь настолько характерно, что оно-то и оправдывает представление о «наитии», об «откровении», без которого не обходится истинное творчество и которое коренным образом отличает творчество от логического умозаключения.

Но что дает это наитие, этот первый проблеск? Бывают случаи, что он дает настоящее и окончательное решение. Но это случаи исключительные. При первом проблеске идеи еще нельзя сказать, что она будет основой изобретения. Это чаще всего предположение или ясно выраженное желание, это только замысел. А то обстоятельство, что обыкновенно изобретатель с места в карьер влюбляется в свою идею и считает ее за решение своей задачи, это обстоятельство очень важно для изобретателя, так как только благодаря этой любви и преданности своей идее он и посвятит ей все силы. Но для нас, со стороны анализирующих душу изобретателя, это обстоятельство неважно. Вера изобретателя в свою идею еще не делает ее реальной.

Итак, в результате первого акта получается замысел, то есть предположительная идея будущего произведения. Она покуда говорит только то, чего изобретателю хочется, но не то, чего он достигнет на самом деле.

Второй акт.

Акт знания и рассуждения. Выработка схемы или плана

Теперь изобретатель знает ясно, чего хочет. Надо теперь испытать, что он может. Всякое мечтание и гадание кончилось, пора приступать к трезвому рассуждению на почве знания того, что в данной области выработано, что оправдалось и что откинуто.

Механизм второго акта состоит в производстве опытов как в мыслях, так и на деле. Всякое мышление можно истолковать как экспериментирование над мысленными отражениями фактов. Раз область хорошо известна, раз мысленные отражения верно передают факты, раз те следствия, которые из этих отражений выводятся по законам логики, сходятся с фактическими следствиями явлений, то умозаключение и расчет доведут до цели. Если же область недостаточно разработана, то приходится руками делать опыты, строить модели, производить лабораторные изыскания.

Во втором акте вступает в права и логика. Это, конечно, не значит, будто в первом акте логика настолько устранена, что там возможно всякое сумасбродство и что логика во втором акте обязана выработать разумный план из всякого вздорного замысла. Но формальная логика бессильна сделать первый шаг изобретения, который мы называем первым актом. И в то же время необходима для того, чтобы интуитивный замысел превратить в принципиальную схему.

Второй акт заключается в выработке изобретения как логического представления. Тут определяются все существенно необходимые и достаточные части изобретения. А потому и самое произведение выясняется: обозначаются все его признаки, то есть то, что составляет его новизну.

В результате второго акта получается принципиальная схема изобретения.

Третий акт.

Акт умения. Конструктивное выполнение изобретения

Теперь задача такая: конструктивно выполнить схему, осуществить замысел. Теперь к замыслу прилаживаются не мысли, а факты, поэтому здесь уже начинается борьба с материей, и весь успех дела зависит от профессиональной находчивости и умения.

Но мы сделаем большую ошибку, если подумаем, что раз есть схема изобретения, то вещественное выполнение придет само собой. Нет, здесь необходимо учесть и выполнить все условия, все требования практики. Необходимо озаботиться, чтобы соблюсти экономию как в материале, так и в работе по выделке, но притом так, чтобы каждая часть имела надлежащую прочность, чтобы уход, осмотр и смена частей были удобны, чтобы соблюдено было внешнее соответствие частей, известный «стиль». Условий, как видно, очень много, больше, пожалуй, чем в предыдущих актах, и третий акт был бы самым трудным, если бы работы предшественников не сделали из него самого легкого акта. Ведь не следует забывать, что на помощь конструктору идет все, что дано прежними изобретателями, что выработано практикой, что проверено долгим опытом и освящено обычаем.

Изобретатель в третьем акте уступает место мастеровому. Положим, инженер выработал проект деревянного моста, поразительный по новизне и целесообразности конструкции. И вот, если при постройке моста он будет спорить с плотником, то будет плохо. Напротив того, для успеха дела он должен растолковать плотнику общую конструкцию, но предоставить ему полную свободу в вязке деревянных частей. Энгельмейер вспоминает, как на Всероссийской выставке 1882 года появилась впервые машина, делавшая папиросы. Механизм был, правда, в высшей степени интересен, но для практики машина была непригодна, и это не потому, что материалы были употреблены неподходящие или выделка частей была небрежная. Наоборот, была употреблена лучшая сталь, и каждая часть блестела отделкой. Но изобретатель, видимо, лепил машину из частей и каждую часть изобретал, вместо того чтобы брать из готовых типов.

Только тогда, когда окончен третий акт, можно с полным правом говорить, что изобретение на самом деле сделано.

Характеристика трех актов

Первый акт начинается с интуитивного проблеска новой идеи и заканчивается уяснением ее самим изобретателем. Пока налицо лишь предположительная идея, вероятный принцип изобретения. Второй акт вырабатывает полный и выполнимый план или схему, где налицо все необходимое и достаточное. При механическом изобретении изготовляется часто модель, при химическом – образец продукта, при технологическом – его лабораторная схема. Для человеческого понимания изобретение готово: дальнейшее выполнение его уже не требует творческой изобретательской работы, а может быть поручено всякому опытному специалисту. В такой ремесленной работе и состоит третий акт.

Покуда от изобретения имеется только идея (первый акт), изобретения еще нет: вместе со схемой (второй акт) изобретение дается, как представление, а третий акт обеспечивает ему реальное существование. В первом акте изобретение предлагается, во втором доказывается, в третьем осуществляется. В конце первого акта это – предположение; в конце второго – представление; в конце третьего – явление. Первый акт определяет его интуитивно, второй – логически, третий – фактически. Первый акт дает замысел, второй – план, третий – поступок.

Таков предлагаемый инженером П. К. Энгельмейером, общий план работы над изобретением, на который ссылаются многие авторы последующих книг.

Кто читал книжки Энгельмейера, тот заметил, конечно, что есть в них ценные фактические наблюдения и обобщения, некоторые верные мысли, но еще больше идеалистической чепухи, того самого махизма, с которым боролся Ленин. Энгельмейер как философ был правоверным махистом. Это удостоверяется предисловием к книжке «Теория творчества», которое предпослал ей сам Эрнст Мах.