Текст книги "УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА"

Автор книги: Владимир Клипель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Собираясь в странствия по району, я слышал утверждения, что якобы на Мае раньше водились бобры и об этом есть упоминания в отписках землепроходцев в архивах. Я спросил Непомнящего, может, он слышал от стариков о бобрах? Нет, никто ему не говорил, не было на Мае такого зверя, иначе люди помнили бы. Вот мельница водяная была немного ниже Аима, так об этом все говорят, на том месте, где она стояла, еще до сих пор столбы торчат…

Мы еще поговорили с Сергеем Николаевичем о житье-бытье, и он поднялся: пора в магазин, надо брать продукты и ехать. Он застегнул на себе полушубок, поднялся:

– Будете вниз плыть, там, не доходя Усть-Маи, на метеостанции моя сестра живет. У нее двенадцать детей. Привет ей от меня передайте…

В этот день я еще побывал в сельском Совете, встретился там с Николаем Ивановичем Борисовым. Он председательствует первый год, молодой еще, холостякует. Поселок хоть и небольшой, а забот много, особенно с ремонтом школы, медпункта, яслей, пекарни, жилья. А там зима подойдет, дрова замучат. А тут еще, будто своих хлопот мало, старатели от «Алданзолота» забот добавляют: реку замутили.

– Но ведь старатели не круглый год моют золото?

– Верно, зимой не моют. Так и летом хлопот с ними не оберешься, все время смотреть надо, чтобы тайгу где не подожгли, чтобы зверя не стреляли.

Я спросил, верно ли, что Аим тоже хотели укрупнить, то есть переселить жителей в Джигду, да из-за связистов оставили на месте?

– Так, нет ли, не знаю. Только Аим давно здесь стоит. Года два назад за кладбищем сосну спилили старую, так на ней затеска была и год вырезан – 1861, а под ним штук тридцать фамилий. Может, экспедиция какая, может, так проезжал кто. Хотели для музея сохранить, да не успели – хозяин на дрова испилил… Если Аим убрать, будет Мая на пятьсот километров пустая. А потом снова придется поселки ставить.

– Зачем?

– А как же! Экспедиции всякие работают, чего-то находят. Разные ископаемые. Добывать придется, вот и приедут люди. Сейчас с ними хлопотно, смотреть надо, чтобы тайгу не подожгли, приходится пожарников на вертолете вызывать. У нас в деревне три лесника живут, так они за нынешнее лето на двадцати гектарах гарей сосну высадили, чтоб не пустовала земля…

Пока я ходил да беседовал, сынишка с кем-то уже познакомился, и нас пригласили на ужин. Выпивка меня не прельщала, но там был приготовлен свежий борщ, и я не устоял. В домишко на краю деревни приехал с Колымы бурильщик, строитель, приехал к молодой жене и хотел, чтоб за столом по такому поводу было весело, чтоб его радость разделили и другие. Когда мы пришли, застолье уже началось. И тут подвыпивший сосед этого бурильщика, молодой еще мужчина с русой бороденкой и усиками, мой тезка, увидев меня, решил спеть «Журавлей». Я читал об этой последней песне Бернеса на стихотворение Гамзатова, но никогда не думал, что она окажется такой хватающей за душу. Исполнитель был не ахти какой, да еще под хмельком, но все равно я отчетливо, словно бы своими глазами, видел этих белых журавлей – своих товарищей, что на протяжении войны полегли на бранных полях в боях за Родину, память о которых всегда приходит, защемив сердце до боли.

Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня.

И в том строю есть промежуток малый -

Быть может, это место для меня…

Я знаю, что люди не бессмертны, с каждым годом уходят мои сверстники-ветераны. Но почему-то именно сейчас эти слова особенно остро напомнили, что надо поторапливаться, что время может внезапно оборваться, не дав и дня на завершение дел. И я заторопился. Надо скорей проплыть остающийся участок пути, скорей садиться за работу. Это молодые могут откладывать дела до лучших времен, а нам нельзя, наши лучшие времена уже позади.

* * *

С этой мыслью я проснулся на следующий день и стал собираться в дорогу, чтоб не мешкать. Вечером мы были в сорока километрах от Аима и остановились на ночлег у Дмитрия Николаевича Архипова.

Он жил здесь с женой, детьми, родственниками, летом в палатках, а на зиму перебирался в рубленый дом. Здесь же, возле дома, паслись его кони – вернее, совхозные, за которыми он ухаживал, потому что исполнял обязанности конюха. Кони не требовали сена, они были местной якутской породы, неприхотливые, умели даже зимой добывать себе корм из-под снега, и только ближе к весне, когда животные начинали слабеть из-за скудного питания, их приходилось подкреплять овсом и комбикормом.

Дмитрий Николаевич по виду больше якут, чем эвенк, у него светлые волосы, красноватое белокожее лицо. Но он говорит, что эвенк. Ему шестьдесят лет, для своего возраста выглядел он хорошо, был бодр, работал не за страх, а за совесть – имел пачку различных поощрительных грамот.

Всей семьей, вместе с мальчишками, они в этот День ходили собирать бруснику и, высыпав ягоду на палатку, перебирали ее.

Жена – Елена Николаевна – готовила у летней печки ужин, жарила рыбу, пекла оладьи. Нас пригласили к столу отужинать, а потом Елена Николаевна вынесла папку с грамотами и медалями мужа. Дмитрий Николаевич– фронтовик. Служил на Дальнем Востоке и за участие в войне с Японией и проявленную при этом храбрость награжден орденом Славы II степени. Он член Коммунистической партии с 1945 года и, вернувшись с войны, работал оленеводом, охотником, а в последние годы – конюхом. Его труд отмечен медалями «За трудовое отличие», «Охотнику– ударнику» и «Передовику охотничьего промысла». Охотник он был хороший, и каждый сезон отмечен у него Почетной грамотой.

– Теперь какой я охотник, – смеясь, говорил он. – Жена лучше меня стреляет, даже сохатого бьет…

Елена Николаевна на промысел ходит вместе с ним, охотится наравне, а порой и лучше, потому что у Дмитрия Николаевича стало слабнуть зрение.

Изба у Дмитрия Николаевича еще новая, но небольшая, метров на двадцать пять площадью. Внутри – нары, застланные сохатиными шкурами, а рядом горка чемоданов с бельем, печка железная, из бочки, на стенках недовязанная сетка, разная мелочь к охоте, ремешки из сыромятины, бечевки. У окна простой некрашеный стол и скамейки. Пол и потолок из плах, тесанных топором. Просто, все сделано собственными руками, ничего лишнего. Если сопоставить время, проведенное на промысле, возле оленьего стада, на сенокосах, то окажется, что нынешний дом лишь временное его пристанище на летние месяцы, а настоящий дом Дмитрия Николаевича – палатка в тайге.

Двоюродный брат его – Николай Афанасьевич живет рядом, в сотне метров стоит его летйяя избушка. Он инвалид Отечественной войны, под Бобруйском в наступлении был ранен и потерял ногу. Получает пенсию. Вернувшись с войны, работал все годы и только недавно уволился по болезни. И он и жена его выглядят болезненными и худыми рядом с Дмитрием Николаевичем и Еленой Николаевной. И немудрено: у одних вся жизнь в поселке, у других в тайге, в движении, может, и трудная, но здоровая.

Вечером так приветливо горит огонек в печи, что руки невольно тянутся к теплу. За домом, в лесу, позванивают колокольцами лошади, собаки чутко вострят уши на каждый звук. Над рекой догорает заря, и прохлада заметывает землю редким туманом.

Алеша спросил разрешения у Дмитрия Николаевича и постигает искусство плавания на берестяной охотничь ей оморочке. Трудно приноравливаться к этому шаткому, такому легкому суденышку, отзывчивому на малейшее движение веслом. На всякий случай, если вывернется, он снял сапоги и сидит в лодчонке босиком. С берега ребята следят за ним, подсказывают, как держаться. Главное в нехитром этом деле – освободиться от скованности, не реагировать остро на колебания лодки: она клонится и ты клонись, не старайся уравновесить ее, а знай греби и будешь плыть скоро и легко, лишь чуть покачиваясь вместе с ней. Но все это просто сказывается, да не скоро осваивается, и с непривычки на оморочке устаешь хуже, чем от тяжелой работы. Устаешь от напряжения.

Смеркалось, когда ребята – один уже парень призывного возраста, а два другие – мальчики, собрались на охоту. На ближнее озеро ночами выходит пастись сохатый, вот и пошли они его подкараулить. Взяли мелкокалиберку и охотничье ружье. Оделись потеплее, потому что ночь обещала быть звездной и прохладной. В такие ночи сырой туман заметывает низины, а перед утром падает обильная роса.

Стемнело, когда мы полезли под палатку. Раздеваться не стали: уже с вечера было студено, и я поеживался в своем ветхом суконном пиджачке. Как и ожидал, ночь выдалась ясная, и порой мне казалось, что за бязевой стенкой палатки выпал иней – так было холодно. Я вылез посмотреть, но инея еще не было, просто пала холодная роса. Продрогшие большие звезды дрожали в темном небе. Собаки спали, свернувшись клубками, у стены дома. Что ни день, мы удаляемся на север, и ночи становятся все холоднее. Недалеко время, когда однажды утром увидим снег и придет зима. Ведь рядом уже Якутия, а время – конец августа.

Заснуть я больше не смог и поднялся с первыми лучами. Вернулись охотники. Сохатый набрел на них, но было так темно, что стрелять пришлось больше по звуку и, конечно, промазали. Сохатый ушел.

Новый день был последним днем нашего пребывания в Аяно-Майском районе. Когда я спросил Дмитрия Николаевича, встретим ли мы еще по реке людей, он ответил, что в Крестяхе живет семья или две Дьячковских. Дальше будет Якутия.

Мая уже потеряла свой первоначальный вид: Аим поддал в нее желтой глинистой воды и замутил ее на сотню километров. Дальше в нее ворвалась Юдома – река, не уступающая Мае по ширине и длине, мутная, с клубками желтой пены и мусором, и не стало зеленоглазой красавицы Маи, стала другая река, довольно широкая и полноводная, с отлогими устоявшимися берегами, выложенными крупными валунами и плитняком, с ровным стремительным течением, с обширными лиственничными лесами по сторонам, сглаженными холмами и плоскогорьями. Величавая, но уже без прежнего обаяния.

Юдома встретила нас разрушенными от времени причалами, складами, черными проемами окон пустующих изб. Возле одной дымился костер, и шестеро молодых мужчин – промысловиков занимались тем, что варили из ягод варенье. Это была уже Якутия.

После того как пройден район, оставшийся путь казался досадным привеском, и его хотелось скорее миновать. Чтобы рассказывать о Якутии – этой огромной стране, не изучив ее толком, не пройдя по ее рекам, горам и лесам, не проникнув в душу народа, ее населяющего, я не могу набраться смелости. Это будет просто несерьезно.

Об Аяно-Майском районе еще можно много чего рассказать: о птичьих базарах на Мальминских островах и рыбалке у Алдомы, о метеорите, однажды в зимний вечер ворвавшемся в земную атмосферу и осветившем все небо над Нельканом, о смелой гипотезе, в которой автор предлагал соединить Лену с Охотским побережьем и тем сократить на одну треть великий морской путь для судов, следующих Ледовитым океаном в Тихий, о многом другом, но мое время истекло. Район только еще пробуждается для активной жизни, и придет время, он станет ареной подвигов для молодежи, и те, кто станет преображать лицо района, расскажут о нем более полно. Прошлое его было много труднее настоящего, но завтра будет прекрасно. Ради этого мы и живем.

Хабаровск, 1973 год

ОТ АВТОРА

Дальний Восток всегда привлекал к себе внимание советского читателя. Земля дальневосточная формировала особый склад Характера у людей, осваивавших эту трудную, но щедрую целину. Вот и ныне, постановление партии и правительства о строительстве БАМ вызвало повышенный интерес к литературе, рассказывающей о земле, где развертывается крупнейшая стройка века.

Книга «Улыбка Джугджура» повествует не о той территории, где пролягут стальные нити БАМа, но в ней описания природы – гор, лесов, рек, занятия жителей – оленеводством, охотой, рыболовством, промыслами, жизнь в различных ее проявлениях, очень сходная с теми условиями, в которые окунутся строители БАМа. Они увидят наши северные светлохвойные леса, заросли стелющегося стланика по горам, им придется строить мосты через строптивые реки, текущие с белоголовых вершин Баджала и Буреинского хребта, прокладывать трассы среди наледей, им придется оберегать природу и животный мир от бедствий, вызываемых пожарами от незатушенного костра, реки – от загрязнения, пастбища северных оленей – от выгорания. Беречь природу тщательно, ибо от этого будет зависеть и дальнейший уклад жизни малых народов Севера – аборигенов края – эвенков, негидальцев, нанайцев.

Схожесть условий жизни, климата, природы, проблем автор утверждает потому, что сам неоднократно проходил по нынешней трассе БАМа – ее восточному участку в более ранние годы.

Новая трасса – БАМ – приблизит ранее очень отдаленные районы нашего Севера, вдохнет животворную струю в жизнь самых глухих уголков края.