355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Клипель » УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА » Текст книги (страница 11)
УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 19:02

Текст книги "УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА"


Автор книги: Владимир Клипель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Лысенков и Юра пролежали над лунками полдня и вернулись с ленками, довольные уловом. На этом рыбалка и закончилась.

Возвращаясь, Юра приметил отдушину, через которую норка протащила из-подо льда хариуса, оставив на снегу волок с капельками рыбьей крови. Он тут же поставил капкан. Вечером плотник Веселовский сказал мне, что где-то воет собака: уж не Юркина ли опять попалась в капкан? Я позвал Лысенкова, и мы пошли посмотреть. Ах, Юра, Юра! Ну какой же охотник прикрывает капкан бумагой! Днем она разогрелась, а вечером обледенела, и когда норка ступила на пятку капкана и он сработал, дужками мерзлую бумагу приподняло, а норка с перепугу, наверное, взвилась свечой, услышав, как зашуршал под ногами «снег». Мы снова насторожили капкан, но испуганный зверек, видимо, сменил адрес и больше не появлялся.

Шел десятый день нашего пребывания на базе. Утром, выглянув за дверь, я услышал писк, и белый горностай метнулся из ящика с рыбой, очень недовольный, что его потревожили во время еды. Он настолько обнаглел и уверовал в безнаказанность, что не сильно и пугался, когда его заставали в ящике. День, как и все прежние, выдался солнечный, без облаков. Розовели небеса над сопками, серебристая кухта сыпалась с ветвей, сеялась в воздухе, поблескивала на оголившихся пеньках, травах, валежинах. Громко, бодряще хрустел снег под ногами. Лощины, долина реки еще кутались в синюю дымку тумана, еще дремали в синем мареве темные ельники, но победно и ярко блистали белые склоны, встречая новый день. Торжественный покой царствовал в природе, знаменуя начало весны.

Днем, чтоб скоротать время, я вырезывал из корня безделку, когда услышал отдаленный гул: где-то летел самолет. Мы всполошились, начали поспешно одеваться и собирать в рюкзаки разбросанные по избе вещички. Самолет пророкотал над поселком и зашел на посадку, выцеливая узкий коридор Тотты. Взвихрив за собою снег, он подрулил к берегу, открылась дверца и показались оленеводы. Они вытаскивали имущество, упиравшихся собак, шумно приветствовали нас. Забросив в самолет травленых волков, мы попрощались с обитателями базы.

Через полтора часа под нами была Мая и поселок Нелькан. Эти дни запомнились мне, как лучшие, самые лучезарные, песенные на фоне нашей обыденной жизни.

III. ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ МАЯ

Своих поездок по краю я никогда не держу в тайне от друзей, наоборот, мне доставляет искреннюю радость обсуждение будущего маршрута, предполагаемых встреч с людьми и природой. Такие разговоры скрашивают однообразие зимней жизни, когда вынужден поневоле сидеть под крышей дома. В таких случаях в попутчиках нужды никогда не бывает, все готовы идти с тобой хоть на край света, делить тяготы пути, опасности, в попутчики набиваются даже те, кто не совсем тебе и желателен. Но вот подходит время собираться, и ты один: самые невероятные причины мешают людям оставить город даже на месяц. Один заболел, другой вместо севера едет на юг, третьему такая поездка кажется бесполезной (ты напишешь о поездке книгу, а чего туда попрусь я?), четвертый не решается на расходы в сотню рублей ради своего здоровья, хотя, не моргнув, на какие-нибудь именины тут же выложит не меньшую сумму. Я не удивляюсь, когда даже самые преданные друзья вдруг изменяют данному слову. Только вздохнешь: такова жизнь, ничего не поделаешь!

Так случилось и на этот раз, и поскольку мне предстоял дальний путь по безлюдным местам, в последнюю минуту я взял в поездку сына – Алешку. Он студент, у него каникулы, и чего ради молодой мужчина должен держаться за юбку жены? Вот так, преодолев сопротивление двух женщин – жены и невестки, я с трудом оторвался от родного порога.

Поездка по привычному пути редко когда подкинет что-нибудь интересное, разве познакомишься с кем в пути, поэтому до Николаевска я полтора часа дремал, и только перед самым городом меня порадовал вид озаренных солнцем облаков, хотя под ними была уже ночь, пробив толщу тумана, мы увидели огни. Внизу накрапывал дождь, стояло затяжное ненастье, и тут даже спрашивать не ходи – побережье закрыто для авиации наглухо. Два дня мы коротали время, слоняясь по городу, а на третий нам повезло – в Аян уходил небольшой грузопассажирский теплоход, и мы устроились, очень мило, в одном из его трюмов. На море меня укачивает, поэтому я люблю море только с берега, издали, а вовсе не с борта судна. Но выбирать не приходилось, надо было как-то добираться до Аяна, а уж там, если не самолетом, то пешком выходить на Нелькан, к исходному пункту моего третьего путешествия.

На теплоходе шли более суток, море было тихое, штилевое, но даже под ясным небом вода казалась черной и очень холодной. Небольшие волны накатывались тяжело, словно свинцовые, без прозелени и голубизны, столь обычных в других морях, в тех же Черном или Японском. Если Аральское по цветовой шкале стоит в числе первых, как одно из самых голубых, то Охотское наверняка числится в последнем ряду.

Днем показывались слева и снова медленно таяли в дымке голубые берега Шантаров и побережья, и тогда вокруг судна появлялись чайки – вестницы близкой земли. На заходе солнца, против света, горы Прибрежного хребта словно бы загустели, налились синевой и приблизились. Отчетливо обрисовался силуэт Лонгдара – стража Аянской бухты. Все пассажиры столпились на верхней палубе.

На берегу зажигались только первые робкие огни, когда теплоход бросил якорь в бухте, но сойти нам удалось лишь утром, когда в Аян пришел катер и подогнал к борту баржу.

Мы оставили рюкзаки в гостинице и пошли по Аяну. С первого взгляда я приметил новшества: у развилки улиц, где когда-то находилось приземистое старое здание – штаб Пепеляева, теперь стояли бетонные плиты – стелы с надписями, извещавшими о победе войск Красной Армии над интервентами. Мемориал был поставлен к пятидесятилетию Советской власти в районе.

Разгром пепеляевщины вошел в историю гражданской войны на Дальнем Востоке как «ледовый поход» экспедиционного отряда Красной Армии под командованием Вострецова.

Пепеляева – бывшего колчаковского генерала, мечтавшего о создании «автономной Сибири» – некоего крестьянского царства, обособленного от большевистской России – и ожидавшего только, когда сам «народ» призовет его на помощь, судьба словно бы в насмешку свела с «представителями якутского народа» – контрреволюционером Куликовским и К°. В марте 1922 года мятежникам, воспользовавшимся продовольственными затруднениями в Якутии, удалось захватить Якутск, и они теперь обратились за помощью к Пепеляеву. Не вняв предостережению советского полпреда в Харбине, Пепеляев приступил к организации «добровольческой дружины» из бывших офицеров и белогвардейцев всех мастей. На снаряжение этой «дружины» только одна американская фирма «Олаф Свенсон и К°.» израсходовала около 400 тысяч рублей золотом, надеясь в случае удачи авантюры компенсировать эти расходы грабежом пушнины и золота на Охотском побережье.

30 августа 1922 года пепеляевская банда численностью около 750 человек выехала из Владивостока в Аян на двух пароходах «Батарея» и «Томск». К этому времени там находилась банда Коробейникова, вышвырнутая уже из Якутска.

Через некоторое время в Аян подошел отряд генерала Вишневского. Теперь у Пепеляева дружина выросла до 1200 человек, и он после колебаний, вызванных подавлением мятежа в Якутии, принял решение начать зимний поход на Якутск. Контрреволюционное отребье – Куликовский и другие воротилы – горячо заверяли генерала, что он получит широкую поддержку народа.

Хроника тех дней такова:

6 сентября 1922 года Пепеляев высадился в Аяне.

10 сентября авангард дружины выступил на Нелькан, чтоб отрезать путь отряду красноармейцев из Нелькана по Мае в районе Семи проток (возле нынешнего поселка Джигды).

11 сентября из Аяна выступила вся дружина во главе с Пепеляевым. Ей предстояло пройти 240 километров по бездорожью. Пепеляев рассчитывал появиться в Нелькане внезапно, разбить находившийся там отряд Красной Армии, захватить запасы продовольствия и транспорт для дальнейшего продвижения. Поэтому дружина вышла налегке, имея при себе только оружие и продовольствие на дорогу.

Красноармейский отряд Карпеля, численностью в 250 человек, прибыл в Нелькан в конце августа на пароходах «Соболь» и «Республиканец» с двумя баржами. Вода в Мае начала падать, и, чтобы пароходы не «обсохли», Карпель отправил их в низовья Маи к Юдоме. Таким образом отряд был заперт в Нелькане до зимы, потому что иного пути, как по реке, для отхода не имелось. За полутора суток до пепеляевцев в Нелькан пришли два перебежчика и предупредили Карпеля об опасности. Стали думать, что предпринять: плоты – не успеют, враги перехватят Маю у Семи проток и с берега перебьют всех. Тайгой – тоже далеко не уйдешь: отряд не имел зимней одежды, а до пароходов было свыше четырехсот километров. И тут красноармейцы обнаружили в протоке на мели старую баржу-брандвахту. Осмотрели – хоть и гнилая, но если заткнуть дыры, спускаться можно. Закипела работа: песок, гальку вычерпывали прямо руками и кто чем мог, тут же затыкали щели. Через сутки, утром 26 сентября, отряд набился в баржу, один к одному, и отвалил. Течение подхватило баржу, а на плесах ее подгоняли шестью парами весел из бревен.

В четыре часа дня отряд прошел Семь проток, опередив пепеляевцев всего на несколько часов. Так, сплавом, отряд вышел к своим пароходам и дальше благополучно достиг деревни Петропавловской на Алдане, избежав разгрома.

27 сентября дружина Пепеляева атаковала Нелькан, но он оказался пустым. Войдя в покинутый поселок, пепеляевцы оказались в западне. Шестьсот белогвардейцев начали поедать кошек, собак, невыделанные шкуры животных, чтоб не умереть с голоду.

Пепеляеву удалось отыскать кочующих эвенков, и те согласились снабжать дружину мясом.

Лишь в декабре дружина смогла выступить из Нелькана. Шли по Мае пешим порядком, делая в сутки по 25-30 километров и устраивая дневки через 3-4 суток, чтобы дать отдых оленям.

Пепеляевская авантюра не была изолированной от общих планов белогвардейщины. Высадившись на северо-востоке, Пепеляев должен был отвлечь на себя силы Красной Армии и тем самым дать возможность Дитерихсу закрепиться в Приморье, ликвидировать у себя в тылу партизанское движение, чтобы затем, сообща с Пепеляевым, двинуться на завоевание Сибири. Так что пепеляевская авантюра была лишь частью общего плана, а не просто причудой генерала, выкинутого революцией в Харбин и вынужденного там заниматься ломовым извозом. Играя в «демократизм», Пепеляев еще в Харбине предлагал отменить погоны, но офицерство на это не пошло, и он добился лишь того, что в своей дружине ввел обращение – «брат», с указанием чина: «брат генерал», «брат поручик», надеясь, что это отличие от старой царской армии скорее привлечет к нему симпатии народа (старая колчаковская армия оставила по себе в народе худую славу своими зверствами).

Генерал Пепеляев спешил к Якутску, пока там не организовались силы отпора, поэтому у Аима он оставил русло реки Маи и пошел таежными тропами на устье Мили, прямой дорогой к Амге и Якутску. В это же время часть его дружины под командой генерала Ракитина (к нему примыкали и бочкаревские бандиты) шла из Охотска на Чурапчу и Якутск.

Навстречу пепеляевским отрядам Якутск выдвигал свои силы. Они закреплялись в Амге, Чурапче и ряде других селений. Изолированным оставалось Петропавловское, и на его поддержку был послан отряд под командованием Строда. В Амге, полагая, что Пепеляев прежде всего устремится сюда, Строд оставил большую часть своих людей для обороны Амги (всего у него было 232 человека).

30 января 1923 года Строд с небольшим отрядом выступил в Петропавловское. Оставшиеся в Амге через сутки были захвачены врасплох неожиданной ночной атакой пепеляевцев и разгромлены. Пепеляев захватил Амгу – в двухстах километрах от Якутска. А отряд Строда форсированным маршем шел в Петропавловское, делая по сорок километров и более в сутки, при жестоких морозах. Путь предстоял немалый – в двести километров, и он торопился.

3 февраля Строд прибыл в Петропавловское и застал там безрадостную картину: неорганизованность и подавленность. На совещании командиров решили, что прежде всего надо разгромить банду Артемьева, но тут перед самым выступлением в деревню пришли три чуть живые красноармейца. Они из Амги, отряд разгромлен. Им, пятерым, удалось прорваться мимо белых, и вместо того, чтобы отходить к Якутску, они решили предупредить своих товарищей в Петропавловском. Шли день и ночь, двое умерли по пути, не выдержав тягот и голода, а они дошли, чтоб сказать – дороги на Амгу нет.

Решено было оставить Петропавловское и идти на Якутск через Амгу, потому что на обход ее у красноармейцев не хватило бы сил.

Обманным маневром отряд оторвался от банды Артемьева и пошел на Амгу, чтобы задержать Пепеляева перед Якутском. Четверо суток отряд был в пути. До Амги оставался один переход. На ночевку отряд остановился в Сасыл-Сасы, небольшом поселке из трех юрт. В двух юртах расположился батальон Дмитриева, в третьей те, с кем пришел в Петропавловское Строд. Уставшие бойцы заснули мертвым сном. Ночью пепеляевский отряд Вишневского обложил селение. Бесшумно сняли часовых возле юрт, где спали дмитриевцы, но когда подошли к третьей, пепеляевцев встретили огнем. Начался бой. Строду удалось наладить оборону вокруг третьей юрты, куда прорвались и застигнутые было врасплох дмитриевцы. В этом бою Строд был ранен, но продолжал руководить отрядом.

Восемнадцать суток длилась осада пепеляевцами Сасыл-Сасы, где в одной юрте, окружив ее снежными окопами, оборонялся отряд Строда. У осажденных не было продуктов, и они питались мерзлой кониной, потому что и дров не имелось, чтоб ее сварить. Пули пробивали стены юрты. Раненые, которых накопилось около девяноста человек, не могли подняться с земли. Не хватало воды, ее выдавали по полкружки на человека, потому что во дворе не оставалось снега, он весь был съеден, за ним надо было выползать ночью за окопы и терять при этом людей.

На все предложения сдаться гарнизон отвечал отказом. Отряд отбил несколько атак пепеляевцев. От беспрерывного пулеметного огня окопы, сделанные из снега и смерзшегося навоза, начали разваливаться. Тогда осажденные собрали все трупы – и своих товарищей и пепеляевцев, около сотни, и укрепили окопы трупами, уложив их рядами друг на друга. Конские и бычьи трупы были съедены, их рубили на мясо.

Весть о том, что отряд Строда героически сопротивляется, облетела ближайшие от Якутска районы и охладила тех, кто надеялся на триумфальное шествие Пепеляева. От Якутска подошел отряд Красной Армии и в ожесточенном бою отбил Амгу. Из Чурапчи, обманув Ракитина, чтоб не ввязываться с ним в бой и быстрее прийти на выручку Строда, прорвался к Сасыл-Сасы отряд «деда» Курашова. Он выдержал бой с пепеляевцами, нанес им большие потери и в решительный момент, когда Пепеляев хотел дать ему бой всеми наличными силами, обошел укрепленное пепеляевцами селение и соединился с отрядом Строда. Осада была снята.

Пепеляеву, мечтавшему о завоевании Якутии и Сибири, не удалось сломить сопротивление даже одного отряда Строда. Он понял, что дело проиграно, и третьего марта отдал приказ отступать на Аян, чтоб там дождаться навигации и убраться в Китай. Начался обратный марш разбитых отрядов Пепеляева.

Для окончательной ликвидации банд Пепеляева был сформирован экспедиционный отряд Вострецова. 26 апреля отряд погрузился на суда «Индигирка» и «Ставрополь» и отправился в далекое плавание. Накануне Первого мая суда без огней, ночью, миновали пролив Лаперуза и вышли в Охотское море. На «Ставрополе» имелась радиостанция, но Вострецов избегал переговоров по радио даже с командованием, чтоб не выдать японцам или пепеляевцам своего присутствия.

В Охотском море суда встретили тяжелые льды, и попытки пробиться к побережью не удались. Морские течения имеют здесь направление против часовой стрелки, то есть с юга на север, а затем на северо-запад и далее вдоль побережья к Шантарам. Решили пробиваться в направлении морского течения. Но льды не редели. Судно, то одно, то другое, вынуждено было дрейфовать вместе со льдами. Старые обшарпанные суда не выдерживали ледяных тисков: лопалась обшивка, гнулись шпангоуты, вылетали заклепки. Того и гляди, суда могли пойти ко дну. Капитаны пароходов настаивали на том, что следует подождать, пока льды пройдут, и тогда идти на Охотск и Аян, но Вострецов оставался непреклонен: только вперед, никакого ожидания. Он не покидал капитанского мостика, сам брался за молот, когда требовалось ставить заклепки взамен вылетевших, вместе с красноармейцами участвовал в авралах по перегрузке угля из одного отсека в другой. Эти перегрузки приходилось устраивать часто, чтоб обнаружить места, где в обшивке появлялась течь. Он не давал людям предаваться безделью, потому что знал – следом появится уныние, а ему надо было сохранить высокий боевой дух в отряде.

4 июня 1923 года в конце дня «Ставрополь» и «Индигирка» у мыса Марикан перед Охотском высадили десант. Вострецов решил захватить отряд генерала Ракитина на рассвете, но для этого надо было преодолеть около двадцати километров таежного бездорожья. Оставив все, что могло мешать в походе, красноармейцы пробирались через болота и сопки, через многочисленные ключи. В лощинах и распадках еще лежал снег по колено. Там, где было поровнее, переходили на бег. Вострецов снял шинель и шел в гимнастерке. В результате такого «марафонского бега» к Охотску подошли только 150 человек во главе с Вострецовым. Ждать отстающих не оставалось времени, и Вострецов решил атаковать белогвардейцев теми силами, которые имелись. Он лично повел группу, чтобы захватить штаб. Были захвачены пленные, но сам Ракитин оказался где-то на охоте. Его нашли позднее, и в последнюю минуту генерал застрелился.

Красноармейские цепи, окружавшие казармы, увидел офицер. Поднялась стрельба. В завязавшемся бою погиб комбат Кузнецов, был тяжело ранен командир взвода Серов, погибло несколько красноармейцев. Вострецов повел красноармейцев в атаку на окруженных в Казармах белогвардейцев. Их закидали гранатами и заставили сдаться. В плен было взято 75 человек, а в числе трофеев – много пушнины и золота. Банда братьев Яныгиных, находившаяся за рекой Кухтуй, бежала и была разгромлена несколько недель спустя.

5 июня на «Ставрополь» погрузили пленных, а также больных и ослабевших красноармейцев. Судно возвращалось во Владивосток, а остальные на пароходе «Индигирка» шли в Аян.

13 июня 1923 года «Индигирка» достигла бухты Алдомы, и отряд здесь высадился. До Аяна – сто километров. Шли тропами, через заросли и лощины, заваленные тающим снегом, через ключи.

В устье реки Няча разведчики обнаружили пепеляевский отряд из якутов. Застигли его врасплох, основная масса отряда сдалась в плен. В пяти километрах от Аяна взяли двух офицеров, и они рассказали, что Пепеляев находится в Аяне, но часть его отряда стоит в семи километрах, строит кунгасы. Часовых Пепеляев расставил на вершинах сопок, чтоб наблюдать за морем, а с суши караулов нет.

Вострецов возглавил группу по захвату Пепеляева и домов с офицерами, а комиссар Пшеничный повел отряд, чтоб пленить остальных пепеляевцев, живших отдельно. Вечером семнадцатого июня Аян был окружен.

18 июня 1923 года Вострецов сообщил в штаб по радио:

«После стоверстного тяжелого похода по тундре в порту Аян в 22 часа 17 июня взят в плен отряд во главе с генералом Пепеляевым. Пленных офицеров 103, солдат – 230. Наши потери – один ранен. Подробности дополнительно. Командующий экспедиционным отрядом С. Вострецов».

24 июня «Индигирка» с пленными на борту вышла из Аяна во Владивосток. В Аяне и Охотске оставались небольшие отряды для ликвидации разрозненных банд пепеляевцев. Многие сдались в плен добровольно, видя бесцельность дальнейших скитаний, многие пытались пробиться на Керби и дальше, чтоб перейти в Китай, но их настигали и уничтожали.

Так была подавлена попытка Пелеляева развязать гражданскую войну на северо-востоке России.


* * *

Аян, необыкновенно солнечный, тихий, вселил надежду, что через Джугджур не надо будет идти пешком. Так оно и случилось: днем нас втиснули в самолетик, перевозивший канцелярские столы для почты, и через два часа мы были в Нелькане. Облака, расступившиеся над хребтом на денек, поспешно заметывали за нами дорогу, наглухо и надолго перекрывая для самолетов небо.

Несмотря на прохладную, ласково струящуюся Маю, поселок изнывал от жары. Собаки лежали под заборами у тротуаров, прячась в тень, и ни одной не пришло в голову облаять нас, хотя мы едва не перешагивали через них. Облака бродили над горами, а над поселком властвовало голубое небо и беспощадно, по-южному, палило сухое солнце. Расстегнув рубахи до последней пуговицы, мы добрели до конторы, в спасительную тень крылечка. Был конец рабочего дня, и на перильцах покуривали уже знакомый мне завхоз Колесников и плотник, строивший весной дома на базе – Веселовский. Мы радушно поздоровались.

Оказалось, что в совхозе произошли перемены. Временно его возглавлял Лысенков, а Веселовский исполнял обязанности прораба. Я его едва узнал, он только что откуда-то прибежал и сидел потный, разгоряченный, мало похожий на того плотника, которого я помнил по весне.

Анатолий Иванович Веселовский, узнав, что мы еще не устроены, пригласил нас в комнату гостиницы, которую занимал под квартиру.

– Поместимся, – говорил он, – не так будет скучно одному.

Вечером я был гостем Анатолия Ивановича. Он толковал о том, что вот жизнь не сложилась, пришлось уйти от семьи и жить бобылем. У него такие славные дочурки, только их и жаль, а что бросил дом, все имущество, нажитое долгим трудом, об этом он отозвался одной фразой: все, мол, это ерунда, не главное в жизни, все это можно нажить. Горе в другом, когда вдруг разочаруешься, потеряешь веру в близкого человека. Тут уж ничего назад не вернешь, не переиграешь…

Анатолий Иванович был моим ровесником, а может, чуть старше, в прошлом фронтовик, и мне очень близки были его переживания, потому что никто из нас от такого поворота судьбы не застрахован. Я смотрел на его тяжелые рабочие руки, всю жизнь не выпускавшие топора, и живо представлял, какой огромный поселок получился бы, если б возможно было собрать воедино все, им построенное. След человека на земле. Мы часто об этом говорим, но порой мало представляем, сколь велик он от человека труженика. Добрый след на земле.

Мне было непривычно видеть вчерашнего плотника в роли прораба, и я спросил, почему так получилось. Анатолий Иванович ответил, что ему самому легче и привычнее вернуться к топору, быть простым рабочим, чем возглавлять строительство в совхозе, но никого другого пока не было, и, раз надо, он согласился. Хлопот, конечно, хоть отбавляй. Вот на днях принимали новый мост от строителей…

Я уже видел этот мост через речушку, разделявшую поселок Нелькан. Речушка небольшая, но в паводок приносит много неприятностей, сильно разливается, и мост сооружали на ряжах, довольно большой, метров на сорок. Я не строитель, но мост мне не понравился. Он был без выпуклости, горизонтальный, из-за чего будет увеличиваться нагрузка от проходящих машин, а если еще просядет, то и вовсе.

Ряжи ставили на гальку, засыпали их тоже галькой, углубляя между ними русло, и течение подмоет их, так что осадки не избежать. Он уже сейчас слегка волнообразный. Второе – лес. Обычно на мосты идут лучшие породы древесины, у нас на востоке это лиственница. Она водоустойчива, не гниет от сырости, крепка, ее здесь достаточно, и естественно было ожидать, что мост из нее и будут строить. Но здесь пошла в ход елка, сосна, а это деревья хрупкие и с разной степенью износа. Вот поэтому я и сказал, что на месте прораба такой мост не принял бы и акт не подписал.

– Мост строили не мы, – ответил Анатолий Иванович, – а комбинат бытовых предприятий. Мне самому больше нравятся мосты выгнутые, приподнятые посередине, но таков был проект. Что я тут мог поделать? Строители не отступили от проекта, а там предусмотрено изготовление моста из любого материала, хотя у нас была возможность строить только из лиственницы. Люди работали на совесть, им надо платить, как тут не подпишешь акт? Ждать год, пока мост даст осадку, они не могут… А вообще, не нравится мне это дело, лучше самому работать, – он устало махнул рукой: – Мотаешься день-деньской, как проклятый, а толку не видишь…

Он задумчиво повертел в руках стакан с недопитым вином и сказал:

– Ответственность, конечно, большая. Я понимаю. И нам, на старость глядя, не к лицу идти на сделки с совестью. Свое мнение о проекте мы в акте изложили, а строители здесь ни при чем, они свое исполнили, работу выполнили быстро…

Узнав о цели моей поездки, он посожалел, что не может присоединиться: есть дела и в Джигде, и в Аиме, но пока нельзя уехать, надо сначала отправить в тайгу строителей изгороди, а будет ли завтра погода?!

– Решили все же строить заборы вокруг пастбищ?

– В порядке опыта пока вокруг одного стада. Километров на двести. Трасса намечена…

Я поинтересовался, как осуществить это технически, ведь изгородь пойдет через горы и мари, где кол в землю не забьешь. С помощью пальцев и спичек Анатолий Иванович показал мне, как строить опору для жердяной изгороди без гвоздей, используя лишь пеньки срубленных деревьев и камни. Подобные простейшие изгороди многим приходилось видеть в лесу возле стога сена, по краям поля. Просто, но потребуется огромное количество жердей. Строить надо быстро, за месяц-полтора, иначе цель не будет достигнута. Строить надо прочно, чтобы олени ее не порушили, чтоб она не развалилась сама по себе от непогоды. Бригады строителей уже укомплектованы, снабжены всем необходимым, дело за вертолетом. Хотели отправить сегодня, но вертолет был занят – возил пожарников на тушение пожара: лес загорелся в районе Куран-Уряха от грозы. Удастся ли это завтра – кто его знает: на Севере лови момент, а не успел – можешь потерять недели на ожидание.

Еще в прошлую поездку я познакомился в совхозе с плановиком Геннадием Сергеевичем Кочкиным. Румянолицый, полный мужчина – старожил района, оптимист по характеру – типичный сангвиник, оказался страстным поклонником Маи. Рассказывая о реке, он хвалил рыбалку и обещая попотчевать меня тайменями и шашлыком из окуней. Только, мол, приезжай летом…

Утром я увидел его возле конторы. В черном строгом костюме и белоснежной нейлоновой сорочке, при галстуке, он шел мне навстречу. Мы радушно поздоровались, он улыбнулся всем розовым лицом, по которому было видно, что человек этот не сторонится природы и не прячется от солнца. Он подхватил меня под локоть, взглянул на часы – время еще позволяет – и поволок к соседнему с конторой двухквартирному дому.

В летней кухне на горячей плите стоял таз варенья, банками с вареньем и засахаренной ягодой были заставлены полки и стол.

– Заготовки этого года, – пояснил он, доставая из шкафчика стаканы и бутылку с вином. – Давай по маленькой за встречу.

Мы выпили, закусили жареной рыбой.

– Ну, что, махнем сегодня вечером на рыбалку? Денька на два, на все выходные дни, а? Заодно и ягодки пособираем, охты нынче много уродилось.

– Можно, – согласился я.

– Вот и добро, -обрадовался он, – в конце дня подходи!

Но в этот же день я встретился и с Лысенковым. Принял он меня хорошо, по-простецки, будто не треть года назад расстались, а только вчера.

– Замотался, – признался он. – Почти полгода за директора приходится работать, да и свои обязанности не складывать. А тут сенокос – горячая пора. Думаю завтра податься в Джигду, посмотреть, как там дела, и заодно поспиннингую.

– Кочкин тоже собирается, может, заодно и поедем? – предложил я. – Сам я до рыбалки не очень большой охотник, но зато сынишка – рыбак заядлый.

– Подумаю…

Кочкин, узнав о моем разговоре с Лысенковым, поймал его на крыльце и с ходу насел:

– Понимаешь, еще зимой обещал показать человеку нашу рыбалку. Если мы не покажем, так кто еще? Поедем вместе. На Крестах сейчас таймень и ленок будут…

Лысенков согласился. Он недавно приобрел новую дюралевую лодку «Казанку», мог взять меня, а Кочкин на свою – моего сына. Лодки без перегрузки дойдут быстро.

День в поселке, не заполненный делом, кажется долгим до бесконечности. Сынишка убежал пытать счастья на хариусах, а я обошел поселок из конца в конец, присматриваясь к быту жителей и тем изменениям, которые произошли с весны.

Появились новые, еще не утратившие свежей позолоты, срубы домов. Новый мост через речушку. Достраивалось крыло школы. Ремонтировалось и перекрывалось шифером здание интерната. Жизнь шла. Цвел на грядках картофель, зрели в парниках огурцы и помидоры, обильно уродилась в палисадниках черемуха, рдела рясными гроздьями бузина. Этот кустарник выполнял декоративные функции, украшая усадьбы тех, кто не желал довольствоваться лесом, окружавшим поселок. Густо зеленели на пустырях заросли рододендрона, красовались уцелевшие при постройке березки и лиственницы, брусничник устилал землю за околицей поселка, солнце уже подрумянило верхний бочок у ягод, ими лакомились детвора и взрослые.

По-прежнему густо золотились рубленные из нетленной лиственницы стены бывшей церкви, и за ее голубыми фронтонами и карнизами расстилались безбрежные голубые дали. Волна за волной вставали гребни Джугджурского хребта, а внизу струилась Мая, и по ее глади мчалась моторка, увлекая за собой воднолыжника – загорелого юношу, которому не страшна была холодная купель в случае потери равновесия.

В марте я восхищался Маей, она выглядела невестой в снежной, ничем не запятнанной фате, и мне захотелось написать этюд, но на морозе нельзя было раскрыть краски. И тут меня из окна поманил мужчина: заходи, мол! Наверное, он подумал, что я кого-то ищу. В доме шло воскресное веселье, за столом сидели гости, и меня тоже пригласили к столу. Я отказался, но поскольку уж вошел, то попросил разрешения поработать с полчаса у окна. Теперь я узнал этот дом, да и хозяин меня сразу признал и пригласил во двор. В тот раз он сидел за столом, а по плечам и рукам у него разгуливали большие белые мыши. Помнится, я тогда был несколько удивлен таким увлечением человека, и теперь спросил, держит ли он мышей по-прежнему или…

Петр Григорьевич Орешкин работает в Нелькане кочегаром уже несколько лет и вполне доволен службой и жизнью. Если кроме этого ничего не делать, так куда девать свободное время? Вот он и разводит мышей. С этими словами он подвел меня к вольерам. Там под сеткой копошились десятки белых мышей, больших и малых. Ну и ну, – снова подивился я. Если б он разводил кроликов, голубей, все было бы понятно. Но куда девать мышей, ведь в Нелькане нет лабораторий, где бы их могли использовать как подопытных животных?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю