Текст книги "О себе, времени и геофизике. Автобиография"

Автор книги: Владимир Ингерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Грозненский Нефтяной Институт

И вот в 16 лет отец отвез меня в Грозный. Мест в общежитии не было, и он устроил меня на квартиру одной пожилой женщины. Мы договорились, что я буду писать письма каждую неделю, а отец будет посылать мне 10 рублей в месяц в дополнение к стипендии. Папа уехал, и я остался один. Пошёл в институт и долго стоял перед расписанием занятий. В этом расписании все факультеты, группы, подгруппы имели свои сокращения, которых я не знал, и поэтому все расписание выглядело для меня как китайская грамота. Так ещё случилось, что рядом никого не было, чтобы спросить, что все это означает. Возвращался домой с грустными мыслями о том, как я буду тут учиться, если даже расписание понять не могу.

Традиционно перед началом учёбы надо было помочь сельскому хозяйству. Можно было вспомнить детство золотое и подурачиться.

Но вот начались занятия, и все оказалась не так уж сложно. Мне опять повезло с математиком и физиком, впрочем, практически все преподаватели были на высоте, так что большинство лекций были весьма интересны. Отец долго рассказывал мне, как важно быть хорошим специалистом в своём деле, и что сессии в институте намного сложней, чем экзамены в школе.

В колхозе, крайний справа. 1956.

Короче, я понял, что детство кончилось, и занимался существенно больше, чем в школе. Первую сессию сдал на 4 и 5, и понял, что это все мне по силам. Слова отца, что нельзя быть плохим специалистом, а быть плохим врачом вообще преступление, стали как бы моей идеологией и религией.

Не повезло, правда, с иностранным языком. В школе я учил немецкий, а в институте оказался только английский. Из таких студентов как я, которые в школе не проходили английский, составили подгруппу, где мы изучали английский с нуля. Однако через два года нам надо было сдавать такой же экзамен по английскому как и прочим студентам, которые учили этот язык в школе. Естественно, все мы кое-как сдали на тройки.

Зато повезло с военным делом. У нас была военная кафедра, и все студенты мужского пола оканчивали институт с офицерским званием младшего лейтенанта, по специальности «горюче-смазочные материалы». На первом же занятии по стрельбе из малокалиберной винтовки военрук вдруг закричал: Ингерману личную мишень! Дело в том, что мы стреляли в одну и ту же мишень, и редкие попадания предыдущих стрелков отмечали мелом. Мне дали индивидуальную мишень, и я сразу показал результат соответствующий третьему спортивному разряду. Я думаю, этот талант у меня наследственный, отец стрелял очень хорошо и после окончания Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова в г. Ленинграде получил именной пистолет за отличную военно-политическую подготовку.

Где-то на третьем курсе на военную кафедру дали два места для подготовки водителей. Естественно, нас было гораздо больше, и все мечтали о водительских правах. Выбросили жребий, и я вытащил одно из двух мест. Так что в 18 лет я наконец получил законные водительские права, хоть и водил машину с 15 лет. Правда, водил я раньше только легковую машину «Победа», а теперь я прошёл практику вождения тяжёлых грузовиков.

Лекции по военному делу чем-то напоминали школу. Помню, как преподаватель с очень серьёзным видом говорил: Ориентиром не может быть подвижный предмет, например, облако или корова…. Или, объясняя нам принцип действия прибора, определяющего радиоактивное заражение, искренно верил, что чем больше гамма-квантов залетит в прибор, тем сильнее отклонится стрелка, и тем больше прибор будет трещать. Объяснение строилось на вере в прибор, а не на знании принципа его работы. Однако мы в это время уже знали из физики о датчиках, измеряющих уровень радиации и о принципе их работы.

Зато на занятиях в поле было гораздо интереснее. Мы стреляли из пистолета Макарова, ружей и, естественно, из автомата Калашникова. Один раз взорвали бочку с керосином, чтобы показать нам грибовидное облако такой же формы, как и при ядерном взрыве.

Практические занятия по военному делу, третий справа. 1958.

После окончания института всем нам предлагали военную карьеру, обещая квартиры и прочие блага, но ни один из моих однокурсников это предложение не принял.

***

Запомнился эпизод в парикмахерской на первом курсе. В то время были только две стрижки: бокс и полубокс. Бокс оставлял только чубчик впереди, а полубокс ещё и немного по бокам. Я сидел в очереди и боковым зрением заметил отражение в зеркале какого-то парня, который меня чем-то заинтересовал. Я стал за ним наблюдать и обнаружил, что он двигается совершенно синхронно со мной. В конце концов я понял, что наблюдаю за собой. Дело в том, что до этого я ни разу не видел себя в профиль. Сам сильно удивился, как это могло случиться, по природе я любопытный. Придя домой, нашёл второе зеркало и долго изучал свой профиль, который я открыл для себя в 16 лет.

В институте уже никто не мог мне запретить заниматься спортом. Я начал со спортивной гимнастики и получил 3-й разряд. Кроме того, я начал обливаться холодным душем. После того воспаления легких в начальной школе отец часто говорил мне, что я теперь до конца жизни должен беречься и избегать возможных простуд. Естественно, я не мог с этим согласиться, и в институте у меня появилась наконец возможность начать закаливание организма. Обливание холодной водой вскоре мне стало нравиться и стало рутиной как чистка зубов. Я это делаю до сих пор.

Оканчивая первый курс, сильно вырос и окреп. В конце первого курса мне исполнилось 17, я был самый младший в группе. Однокурсники устроили по этому поводу большую пьянку, и хоть водку я тогда не пил, был все же ещё настолько юн, что напился до такого состояния, что на следующий день с любопытством слушал рассказы моих товарищей о наших деяниях прошедшей ночью. Я ничего этого не помнил. К счастью, это было первый и последний раз в моей жизни. За всю последующую жизнь я напивался, может, ещё несколько раз, но при этом себя контролировал и все помнил.

Моя группа. 1958.

Вскоре после того, как мне исполнилось 17, я стал замечать женщин. Это произошло как-то мгновенно, в прекрасный весенний день в Грозном. Я шёл со своим товарищем, и вдруг он стал подталкивать меня, показывая на идущую впереди молодую женщину, и говоря: Смотри, как играет. Я вначале ничего не понимал и вдруг увидел. Как будто пелена спала с глаз, и я увидел, как играет её тело. Весь пейзаж как-то мгновенно преобразился, краски стали сочнее, запахи острее. Это было просто чудо, которое невозможно забыть. С этого момента началась моя влюбленность в женщин, восхищение ими и даже обожествление.

Лето после первого курса провел в Махачкале. Второй курс начался с полевого сезона, что было типичным для того времени. Нас повезли в колхоз косить рис серпами. Никто эти серпы раньше в руках не держал, к тому же рис был полегший. Одной рукой его надо было приподнимать от земли, а другой косить очень острыми серпами. Кровь лилась рекой, несколько студентов не косили, а были полностью заняты заливанием йодом ран и перевязыванием порезавшихся мальчиков и девочек. К тому же было много дождей, короче, обстановка была вполне фронтовая. Через неделю студенты попытались бунтовать, однако нашим руководителем был декан нашего факультета, бывший фронтовик, Герой Советского Союза – Шатиль Семёнович Абрамов. Помимо всего этого, он ещё и воевал недалеко от нашей дислокации. Речь Шатиль Семёновича не могла оставить нас равнодушными. Он рассказал о боях Великой Отечественной, и о том, как солдаты и офицеры тут сражались и гибли. Это было круче его лекций по геологии. Мы взяли серпы и пошли косить, больше не бунтовали. К тому же появилась какая-то сноровка, производительность увеличилась, количество травм уменьшилось.

Потом было ещё много полевых сезонов, убирали арбузы, картошку, кукурузу, но полевой сезон с полегшим рисом был самый трудный. Уборка арбузов в Астраханской области чем-то походила на цирк. Мы выстраивались в цепочку и перебрасывали арбузы друг другу. Бой арбузов был страшный, из этого боя мы объедались арбузами, причем ели в основном самую сладкую серединку. Один из моих однокурсников, здоровый парень после армии, когда арбузного боя было немного, бежал к разбившемуся арбузу с криком: Пацаники, серединка моя. Мы ему не перечили, но долго после этого звали его Пацаники, серединка моя. На уборке кукурузы я подружился со своей будущей женой, но об этом позже.

Бокс

На втором курсе я подружился со студентом после армии, который входил в сборную института по боксу. Я ему рассказал, что во время школьных драк у меня часто выбивалась кисть, так что в финале боя я мог только раздавать пощечины. Он уговорил меня записаться в секцию бокса, чтобы укрепить кисти. Секция была довольно популярна, и тренер имел возможность выбора. Делал он это следующим образом. Принимал вначале всех желающих, но примерно через месяц устраивал новичкам тренировочный поединок с более тяжёлым и опытным соперником. Такой поединок обычно заканчивался избиением новичка, после чего многие сами отсеивались. Для меня, однако, все прошло благополучно, избиения не получилось, и я остался.

Как выяснилось, у меня оказалась отличная реакция. Кроме того, я был весьма худой и, соответственно, как правило, выше своих соперников, что позволяло мне держать их на дистанции просто за счёт длины рук. Обычно я тыкал своей длинной левой в нос противника, и когда ему это надоедало, и он бросался в атаку, встречал правой. По законам физики на встречном ударе скорости складываются. Бокс мне нравился, я тренировался два года и не потерпел ни одного поражения. Нокаутов не было, но было несколько побед с явным преимуществом, когда секундант противника выбрасывал белое полотенце. На третьем курсе выступал за сборную геологического факультета. Нашим постоянным соперником был механический факультет, и количество болельщиков от разных факультетов зависело от расписания. Были бои, когда большинство зрителей было с механического факультета, и, естественно, они болели против меня. Как ни странно мне это помогало, и я всегда удивлялся, почему это не работает для футболистов, когда они играют на чужом поле. Один раз мой бой смотрел наш преподаватель промысловой геофизики Р.С. Челокьян. Через несколько дней, когда я сдавал ему экзамен, он, почти не спрашивая, сказал: Нокаут, и дал мне зачетку с отличной оценкой.

К концу третьего курса с боксом пришлось расстаться. К тому времени в Грозный вернулись чеченцы и ингуши. У меня был тренировочный бой с чеченским парнем, руки мы не бинтовали, и мой удар правой в голову прошёл мимо, однако большой палец попал на выступ головы и сломался. Я в горячке даже этого не заметил и довел раунд до конца, после чего попал в больницу. Как мне потом рассказывали, в чеченских семьях в то время родители часто уходили в поле, оставляя маленьких детей привязанными к лавке. Так как череп у ребёнка не полностью ещё сформирован, он немного деформировался. Возможно, за эту деформацию и задел мой большой палец. Я проходил месяц с гипсом на правой руке под многочисленные шутки своих товарищей. Попытки вернуться в бокс оказались неудачными, так как палец периодически выбивался, несмотря на то, что руки уже были забинтованы.

На четвертом и пятом курсе перешёл из бокса на атлетическую гимнастику. К нам тогда как-то попали иностранные журналы с фотографиями культуристов, очень красиво накачанных мужчин. В Союзе это называлось атлетическая гимнастика, но в Грозном таких секций не было. Поэтому нам пришлось организовать спортивную секцию на квартире одного однокурсника, который жил с родителями. Звали его Гера Дулерайн. Он был одно время чемпионом Чечено-Ингушетии по поднятию штанги в тяжёлом весе. Никакое спортивное оборудование купить было невозможно, поэтому приходилось искать другие пути. Каким-то образом мы раздобыли гриф от штанги, оставалось найти диски. Институт у нас был в форме замкнутого четырёхугольника, внутри которого находились ремонтные мастерские. В этих мастерских валялось много, как нам казалось, никому не нужных тяжёлых шестеренок. У Геры был огромный портфель, который мы заполняли этими шестеренками, доводя вес портфеля примерно до 50 килограмм. Задача была пронести портфель мимо вахтера, но тут Гера спокойно брал портфель под мышку и величественно проплывал мимо вахтера. За несколько таких ходок мы сделали штангу, так что ничто больше тренировкам не мешало.

Немного о Гере. Он был легендарной личностью в Грозном: огромный парень с великолепным чувством юмора. Помимо штанги он раньше занимался боксом, так что практически первый его удар кончался глубоким нокаутом противника. Однажды один из наших однокурсников попал в передрягу на танцах. Не растерявшись, он стал громко звать Геру. Его тут же подняли и стали отряхивать. Как выяснилось, Гера в это время находился совсем в другом месте.

***

Где-то в конце второго курса я получил место в новом студенческом общежитии. Это были четырёхместные комнаты, где были кровати, тумбочки, шкаф и стол со стульями. Все удобства размещались в конце коридора. По тем временам это было очень хорошее общежитие, в старом общежитии нашего института комнаты были по 10 человек. В новом общежитии были мужские и женские этажи, никаких буфетов и столовых, зато по выходным часто были танцы в красном уголке, куда стекались и парни, и девушки.

Первые пару дней после стипендии мы питались в кафе, затем покупали абонемент в студенческую столовую на 2 или 3 недели. Столовая находилась в здании института, кормили там в основном макаронами и прочими хлебными изделиями. При нашем активном образе жизни, наевшись до отвала в студенческой столовой, через 2 часа мы были снова голодные. Наиболее голодные дни наступали перед стипендией, когда у всех кончались деньги, и мы питались в основном хлебом с баклажанной икрой или килькой. Девочки готовили на своих этажах, но нас туда не приглашали. Для мужчин, выходцев с Кавказа, согласно распространенной в то время морали, готовить было неприлично. За все годы в общежитии я не помню ни единого случая, чтобы мы что-то готовили, даже чай никогда не кипятили.

Интересно, что при постоянной нехватке денег мы никогда о деньгах не говорили. Иногда, правда, подзарабатывали, разгружая вагоны, но только для хлеба насущного. На стипендию 40 с чем-то рублей в месяц, которую нам платили, вполне можно было жить. У меня положение было лучше, чем у многих, так как папа присылал мне ежемесячно 10 рублей. Довольно много сессий я сдавал только на пятерки и тогда получал повышенную стипендию 60 рублей в месяц.

Наряду с многочисленными пятерками у меня было несколько троек. Одна, естественно, по английскому. Но вот тройка по электронике была явно несправедлива. На дополнительном вопросе экзамена мне надо было нарисовать какую-то схему с лампой. Я, не подумав, соединил катод и сетку сопротивлением, однако по лицу преподавателя сразу понял ошибку и тут же её исправил. Преподаватель тем не менее был настолько поражен моим невежеством, что забыв о том, что на билет я ответил правильно, вкатил мне трояк.

***

Как-то после успешной сдачи весенней сессии на втором курсе я с товарищем поехал в Гудермес к его родителям. Гудермес – небольшой посёлок между Грозным и Махачкалой. Через пару дней, немного отъевшиеся и отдохнувшие, мы возвращались в Грозный: естественно, на поезде и, естественно, без билетов. И тут случилась милицейская облава, оказалось, что в поезде орудовала банда, которую ловили. Вместо банды, однако, поймали нас и заперли в купе с милиционером. Никаких документов у нас с собой не было, и хоть мы почти убедили милиционера, что мы не бандиты, а студенты, он нас не отпускал. По его словам в Грозном нас посадят в камеру предварительного заключения (КПЗ) и сделают запрос в институт. Такой запрос из КПЗ в то время легко мог закончиться отчислением из института или, в лучшем случае, лишением стипендии.

Мы уже приближались к Грозному, когда я полез в маленький карманчик для часов и обнаружил там шпаргалку. Эту шпаргалку сунула мне моя однокурсница, когда я заходил на экзамен по минералогии. Я положил её в карманчик для часов и забыл. Находка была очень кстати, я стал показывать милиционеру химические формулы разных минералов и рассказывать все, что знал про эти минералы. Это произвело впечатление, милиционер и сам, как оказалось, был студентом, только заочного обучения. Он нам поверил и отпустил, в институт ничего не сообщил.

В конце первого курса у нас была учебная геодезическая практика. Надо было сделать теодолитную съемку между двумя реперами или точками с известными координатами. Нам дали координаты только одного репера, и, проведя съемку, мы должны были вычислить координаты второго репера. Преподаватель эти координаты знал, так что ему надо было их сверить с нашим результатом. В моей бригаде были две симпатичные девочки, которые очень старались выведать у преподавателя искомые координаты. Но тот оказался кремень и тайны не выдал.

Пришлось нам браться за дело серьёзно. Времени было в обрез, так что мы проводили в поле под Грозным практически весь световой день. Настраивая теодолит, я его как-то сумел повредить, ремонтировать пришлось за свой счёт, но все же мы уложились, и практику нам зачли.

После второго курса я попал на геологическую практику в удаленном районе горного Дагестана. Кроме нас, там людей не было, а группа наша состояла из четырёх студентов, водителя и Шатиля Семёновича Абрамова, о котором я уже писал. Задача состояла в поиске пород с растительными или животными окаменелостями из прошлых геологических времен. Такие породы помогают более точно определить геологический возраст. В течение месяца почти полный световой день мы били геологическими молотками и тщательно осматривали куски пород, но искомой фауны и флоры так и не нашли. Это была физически тяжёлая работа, однако пребывание в горах без людей наедине с природой искупало все трудности и неудобства. Почти первобытная жизнь на природе мне нравилась, я понял, что не ошибся с выбором профессии.

Начиная с третьего курса мы стали ездить летом на производственную практику. Это было довольно интересно и полезно, к тому же это был столь нужный нам заработок. Теперь у меня появились деньги на всякие поездки и вещи. Свой первый в жизни костюм я купил на заработанные на практике деньги. Провожая меня в институт, отец, правда, хотел купить мне костюм, но я тогда отказался, и он больше не предлагал.

Где-то в 1958 году большая группа студентов плыла на теплоходе по Волге на практику из Астрахани в Татарию. Вечером одна из студенток вышла на палубу в штанах. Это были обычные штаны, не джинсы и не в обтяжку. Тем не менее это вызвало сильное возбуждение у команды теплохода, и кончилось тем, что появился капитан, который приказал девушке покинуть палубу и больше в таком виде не появляться. О времена, о нравы! Девушку эту звали Неля Нефёдова, через два года она стала моей женой.

На практике в той же Татарии мы оказались с китайскими студентами. Так случилось, что в течение месяца, когда мы там были, не было заказов на исследование скважин, и студенты просто валяли дурака. Все мы были, однако, оформлены на разные рабочие должности и к концу месяца полу-чили зарплату. К всеобщему удивлению китайские студенты от зарплаты отказались.

***

В конце третьего курса мне исполнилось 19 лет. Как-то так случилось, что до этого времени я водку даже не пробовал и на всех студенческих вечеринках с водкой для меня специально покупали вино. Это было неудобно, но ребята не возражали, учитывая, по-видимому, то, что я был самым младшим. Но тут 19 лет, уже не мальчик, и все мои друзья потребовали, чтобы я выпил водки. В качестве боевого крещения мне налили полную кружку, которую я с размаха и осушил. 19 лет уже не 17, и к своему удивлению я был абсолютно трезв.

19 лет. 1959.

До этого времени я как-то с пониманием относился к пьяным, полагая, что это эффект водки. После своего первого тестирования водки это понимание стало улетучиваться

Родной институт. 1959.

Моя группа, нижний ряд, крайний справа. 1959

Диплом

На четвертом курсе мне предложили работать по несколько часов в день на кафедре. Я помогал готовить лабораторные занятия и подготавливал материалы для различных исследований и проектов, которые проводились преподавателями. Сама работа и возможность общения с преподавателями мне нравились, к тому же это ещё и улучшало студенческий бюджет. Многие преподаватели были неординарными личностями, и слушать их разговоры было интересно и познавательно. Даже их восприятие наложило на меня какой-то отпечаток. Помню, при мне кто-то из преподавателей предложил кандидатуру моей сокурсницы для работы на кафедре. Однако завкафедрой профессор Семён Самуилович Итенберг отклонил это предложение, сказав только, что она слишком громко говорит. Меня тогда сильно удивила такая мотивировка, но со временем я стал понимать, что тоже не люблю, когда люди говорят слишком громко.

Как я сейчас понимаю, Семён Самуилович Итенберг (СС) сыграл большую роль в моей судьбе. Началось с того, что уже на пятом курсе он предложил мне подготовить нестандартный диплом, исследуя образцы горных пород (керн) в лаборатории в Пятигорске. Уже само слово «нестандартный» меня вдохновило, к тому же Пятигорск находится в 20 минутах езды на электричке от моей родины Ессентуков. Я тут же согласился. Буквально на следующий день глубоко почитаемый нами преподаватель сейсморазведки Ю.А. Тарасов сообщил мне, что он договорился с институтом в Астрахани о том, что я к ним приеду для написания первого в истории института диплома по морской сейсморазведке. Честно говоря, это предложение вдохновило меня ещё больше, чем предложение СС. Однако я уже сказал СС, что принимаю его предложение. На Кавказе мужчины относятся серьёзно к своим словам, так что от карьеры в морской сейсмике пришлось отказаться. Если бы Юрий Алексеевич сделал своё предложение на день раньше моя жизнь была бы иной.

Наш геологоразведочный факультет готовил специалистов по исследованию скважин и сейсморазведке. До момента написания диплома мы обучались вместе, и только выбор темы диплома разграничивал нас на две родственные (но разные) профессии. Так один день решил мою судьбу. Выбор был сделан и вместо Астрахани я поехал в Пятигорск. Это было тоже совсем не плохо. Как я уже писал, во время войны отец был директором управления Ессентукской группы эвакогоспиталей. Он уходил из города в числе последних, когда немцы уже были в Пятигорске.

О сейсморазведке пришлось забыть, и на преддипломной практике в Пятигорске я с головой окунулся в исследование керна. Запустив оборудование, я приступил к измерениям и их обработке. Одна из связей, а именно параметра пористости от коэффициента пористости, оказалась зависящей от минерализации насыщающего раствора гораздо сильней, чем это следовало из учебников и конспектов. Как я не бился, она не входила в общепринятые рамки. Я делал массу контрольных замеров, пытаясь найти свою ошибку, однако результаты не ложились в русло принятой в то время теории. Я с ужасом ждал приезда СС, совершенно уверенный, что меня ждет разнос. Больше всего меня огорчала неспособность правильно сделать порученную работу.

И вот он приехал. Я все показал и рассказал, ожидая в душе разноса за то, что что-то не учёл или сделал не так. И вдруг, вместо ожидаемого разноса, СС просто сказал, что эксперимент сомнений не вызывает. Просто изучаемая порода в предложенную ранее модель не вписывается, и мне надо это теоретически обосновать. Другими словами, мне надо было найти теоретическую модель, которая будет согласна с замерами.

Это обсуждение стало для меня в какой-то степени определяющим, за что я на всю жизнь благодарен Семёну Самуиловичу. Он поверил в меня, и я сам в себя поверил, понял, что не боги горшки обжигают, и всё, что напечатано ещё не есть истина в последней инстанции. В науке нет абсолютных истин, все надо подвергать сомнению и по возможности проверять прежде всего свои собственные исследования. То, что правильно для одних пород, может быть ошибочно для других. Эксперимент есть критерий истины. Я вспомнил рассказы отца о медицине, о том, что мы все как бы одинаковые, но в то же время очень разные. Лекарства, полезные для одного, могут быть вредными, и даже убийственными, для другого. То же самое и с горными породами, они неимоверно сложны и многообразны. Теоретические модели, справедливые для одних пород, оказываются ложными для других.

Я был окрылен, несколько простых слов СС перевернули мои представления о науке. Посидев несколько дней в библиотеке, я нашёл модель, которая прекрасно согласовывалась с моими замерами. Диплом получился короткий и яркий. Меня даже делегировали на межвузовский конкурс студенческих работ в Москве. Моя первая в жизни командировка, да ещё в Москву. Мне было 20 лет.

На пятом курсе, когда все были заняты написанием дипломов и графиков к диплому, я был практически занят только работой на кафедре. Образовалось свободное время, которое было заполнено игрой в преферанс. Замечательная игра, немного напоминающая шахматы, но отличающаяся от шахмат в лучшую сторону, так как в преферанс можно играть сутками, неделями и месяцами. Помимо игры существенная часть удовольствия была в общения с друзьями. Это игра создана для общения с друзьями. А как сказал Экзюпери: «Нет на свете большей роскоши, чем роскошь человеческого общения». Замечательно сказал.

Диплом был написан очень быстро. Все тратили массу времени на подготовку графики, состоящей из многочисленных ватманских листов с кривыми исследования скважин и результатами их интерпретации. У меня был всего один лист с формулой и графиком, показывающим результаты замеров на керне и кривую, рассчитанную по указанной формуле. Теоретическая кривая замечательно согласовывалась с результатами эксперимента. Диплом я защитил на отлично.

Интересно, что время моей учёбы в Грозном совпало с началом освоения космоса. В октябре 1957 г., когда я был на втором курсе, был запущен первый спутник. В апреле 1961 г. Юрий Гагарин совершил первый в истории человечества полёт в космос. Мы ужасно гордились этими достижениями нашей родины. Помню, известие о полете Гагарина мы услышали по радио в общежитии. Что там стало твориться! Мы просто не могли прийти в себя от восторга и гордости за свою страну.

***

Я уже упоминал, что подружился со своей женой Нелей Нефедовой на уборке кукурузы в колхозе. Это было начало четвертого курса, мы убирали кукурузу, и у нас оказались соседние ряды. Мы проговорили целый день, но это показалось мало. Мы стали встречаться. Это была платоническая любовь, так как я жил в общежитии, а она у очень строгих родителей. После окончания четвертого курса и преддипломной практики наши платонические отношения стали нам в тягость. Единственным вариантом были гостиницы, но снять номер для двоих можно было в то время только при наличии брачного свидетельства. Нам обоим было по 20. Мы знали, что наши родители будут против любой свадьбы, и решили пожениться втайне от всех. 13 августа 1960 года мы пришли в ЗАГС Грозного, там никого не было, и нас мгновенно расписали без очереди и без свидетелей. Как я потом сообразил, отсутствие народа в ЗАГСе было связано с числом 13, но для меня это счастливое число.

20 лет. 1960.

Наша женитьба оставалась для всех тайной вплоть до окончания института и распределения. Распределение происходило следующим образом. Институт получал места для работы в разных районах нашей огромной страны, и специальная комиссия определяла, кому какое место достанется. Студенты с высшим средним балом успеваемости заходили на комиссию первыми, когда был более широкий выбор. Я был одним из лучших, к тому же наш завкафедрой профессор Семён Самуилович Итенберг, впечатленный моей дипломной работой, выбил для меня специальное место в научно исследовательском институте Краснодара. На комиссии я сказал, что я женат и что моя жена тоже должна ехать в Краснодар. Однако мне ответили, что в Краснодаре только одно место и жена поедет, куда её пошлют. Со временем она сможет переехать в Краснодар – после того как найдет там работу. Меня такой вариант не устраивал, и я отказался от Краснодара. В то же время я не был готов обсуждать другие варианты, не посоветовавшись с Нелей. Пока мы советовались, все хорошие места на Кавказе и Европейской части Советского Союза были разобраны, остался только Таджикистан, в который нас и распределили. Мы ничего об этой республике не знали и помчались в библиотеку читать, куда же мы поедем.

Неля. 1961.

Во время распределения СС был в отъезде. Когда мы наконец встретились, он был раздосадован тем, что я не сказал ему раньше, что женат. Тем не менее он сказал, что ничего страшного, место в Краснодаре именное, его никому не отдали, мне надо туда ехать, а он поможет найти работу для Нели. Я, однако, считал, что надо ехать туда, куда меня Родина послала, и опять отказался. Отец, кстати, говорил то же, что и СС, и был очень недоволен моим отказом.

Как я сейчас понимаю, в жизни бывают моменты, которые определяют всю дальнейшую судьбу человека. Распределение было одним из таких моментов. Как я теперь знаю, я принял правильное решение.

В моей профессии начинать с научно-исследовательского института (НИИ), не понюхав поля и производства, крайне нерационально. Практически невозможно сделать что-то действительно ценное, если не поработал в поле. Работа в поле даёт возможность трезвой оценки данных, которые мы там получаем. Понимание ошибок и неточностей, которые эти данные содержат, понимание способов контроля и минимизации этих ошибок, понимание что действительно важно, а что не очень. Романтика работы в поле не выдумка, это не всегда легко, но это замечательно. Люди в поле и в НИИ разные, и, наконец, зарплаты в НИИ и в поле тоже очень разные. Короче, я до сих пор благодарю судьбу, что настоял на своём и не поддался уговорам любимых и уважаемых мною людей.