Текст книги "О себе, времени и геофизике. Автобиография"

Автор книги: Владимир Ингерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Владимир Ингерман
О себе, времени и геофизике. Автобиография

О детстве в военные годы, учёбе на Кавказе и в Москве, работе в Таджикистане, Западной Сибири, Индии, США, Мексике, Венесуэле, Дании и Эквадоре.

О научных разработках в СССР, США и других странах, их внедрении и признании. О разных странах, путешествиях, сухопутных, речных и морских походах, иногда довольно рискованных, из коллекции 70 стран и 47 морей и океанов. Просто о жизни, дружбе, спорте и любви

Вступление

Я родился 29 апреля 1940 года в городе Ессентуки Ставропольского края в Советском Союзе. Я начал писать эту книгу, когда мне было 78 лет. Мысли как-то чаще стали убегать к прошлому, один эпизод цепляет другой, и то, что было давным-давно, вдруг вспоминается чётко, в красках, как будто это было вчера.

Я сравниваю эпизоды своей жизни с воспоминаниями других людей и лишний раз убеждаюсь, как мне повезло, какая интересная была и остаётся жизнь.

Мне посчастливилось поработать в Западной Сибири на заре освоения этого региона. С созданным коллективом, состоящим в основном из молодых специалистов, выпускников сибирских вузов, нам удалось разработать первую в стране систему обработки и интерпретации результатов геофизических исследований скважин на ЭВМ, захватившую практически 100% огромного рынка Западной Сибири. Признанием работы стали докторская диссертация и правительственные награды. Позже я оказался в США на заре освоения разработки сланцевых месторождений. Мне удалось внести свой вклад, завоевавший несколько международных наград, и в этот грандиозный проект. Были ещё интересные разработки в Таджикистане, Индии и Венесуэле. Все это чередовалось с путешествиями и походами, иногда довольно рискованными. К моменту публикации этой книги я посетил 70 стран и расширил свою коллекцию морей и океанов до 47. Я был участником потрясающе интересной части путешествия на яхте вокруг земного шара.

Я жил в разных странах, веках, эпохах, при социализме и капитализме. Наблюдал разные слои общества, разные культуры, разные географические и климатические условия.

Детство, не отягощённое компьютерными играми и воспитателями, друзья, учёба, спорт, работа, походы, семья, любовь, дети, путешествия, создание новых приборов и технологий, их внедрение в разных странах и многое другое.

Я решил сохранить эти воспоминания для себя, своих родных и друзей и, может, для кого-нибудь еще.

Февраль 2019 г. Август 2020 г.

Родители

Мой отец, Ингерман Григорий Давидович, родился 31 мая 1907 года в украинском поселке Теофиполь в еврейской семье. Мой дед был резником, а бабушка домохозяйкой, воспитывающей четырёх детей. Бабушка была дочерью раввина. В 1942 году бабушка Ита Симховна и её старший сын с семьёй (женой и 5 детьми) были убиты немцами. Бабушке было 67 лет. Дед Давид Ионович умер до войны.

Отец в 15 лет поехал по направлению комитета бедноты в Шепетовку, в профессионально-техническую школу.

В 1926 г., после окончания профтехшколы, был направлен на работу в Шепетовский сахарный завод слесарем. Работая на этом заводе, отец встретил мою маму.

Родители.1929.

Моя мама, Елизавета Семёновна Лемеш, родилась в 1911 году в семье рабочего. После окончания неполной средней школы она поступила на фаянсовую фабрику в Шепетовке.

В 1929 г. отец был призван в ряды Советской Армии в г. Одесса. Как имеющий среднее образование попал в команду одногодичников, однако добровольно остался в армии для дальнейшего прохождения службы. В 1930-е годы мои родители поженились, а в 1932 г. отец поступил в Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова в г. Ленинграде.

В 1937 году отец закончил с отличием академию и по ходатайству кафедры терапии должен был остаться аспирантом в этой же академии. Но когда представители Академии поехали в Москву в Наркомат обороны для утверждения назначений нарком обороны т. Ворошилов поинтересовался, сколько человек кончили Академию с отличием. И когда ему ответили, что из 250 слушателей с отличием закончили 7 человек, четырёх из которых хотят оставить на разных кафедрах Академии, а троих, в соответствии с положением о льготах для отличников, направить в большие города, нарком сказал: Это право у отличников никто не отнимает, но в связи с необходимостью укрепления Красной Армии квалифицированными медицинскими

кадрами, всех отличников временно направить на самостоятельные участки работы в армию, а окончивших Академию удовлетворительно попридержать в городах, с тем, чтобы они могли доучиться.

Родители и родственники. Слева направо. Нижний ряд: папа, сестра Неля, мама. Верхний ряд: мамин брат, мамина сестра, папин брат. 1937.

В итоге отец попал в Забайкальский военный округ старшим врачом кавалерийского полка, где прослужил до сентября 1938 г. и был уволен в запас по болезни (язва желудка). После демобилизации был направлен в г. Ессентуки главврачом санатория. Ессентукские воды вылечили его язву без операции. В 1941 г. отец был призван в Красную Армию и назначен директором управления Ессентукской группы эвакогоспиталей.

Семья старшего брата папы с бабушкой Итой и папой в центре. 1941. Все, кроме папы, были убиты фашистами в Шепетовке в начале войны.

Из рассказов отца

До 2-го августа 1942 г. в госпитали Ессентуков продолжали поступать раненые, и нас предупреждали о необходимости быть готовыми к приему раненых в гораздо большем количестве, чем число развернутых коек. И совершенно неожиданным для нас было распоряжение об эвакуации. По состоянию на 4-е августа в госпиталях Ессентуков было 4105 больных, в том числе 2000 ходячих больных, подлежащих отправке в г. Нальчик.

В течение второй половины дня 4-го августа были подготовлены 40 повозок с необходимым количеством медикаментов и перевязочного материала, а также запасом продуктов. Все 2000 больных были отправлены по назначению. В целях обеспечения порядка в пути и оказания необходимой помощи для сопровождения колонны были отправлены начальники госпиталей и их заместители по медицинской и

хозяйственной части. Для организации эвакуации лежачих больных (2105 человек) в Ессентуках оставались отец и все комиссары госпиталей, а также необходимый медицинский персонал. Для эвакуации лежачих больных нам обещали санитарные поезда, но их не дали, и нам пришлось действовать по своей инициативе.

С 6-го августа мы организовали эвакуацию этих больных проходящим транспортом отступающих военных частей. Для этой цели мы выставили специальный наряд, который вместе с комиссарами останавливал весь проходящий транспорт и грузил на него раненых. Были случаи сопротивления, тогда приходилось заставлять освободить транспорт под угрозой расстрела.

Таким путём были эвакуированы 1500 больных. Один поезд нам все же дали, в него мы погрузили 430 больных. 155 больных погрузили на мобилизованные нами машины.

В госпитале оставалось 20 нетранспортабельных больных, которых с помощью комиссаров распределили по квартирам проверенных сотрудников госпиталей, изъявивших желание оказать помощь. Их обеспечили продуктами. Медицинское оборудование было передано под сохранные записки проверенным сотрудникам госпиталей.

Все проведённые мероприятия по эвакуации раненых были одобрены секретарем краевого комитета партии и ставились в пример остальным курортам Кавказской Минеральной Группы.

9-го августа в 13:00 из Пятигорского обкома партии было передано Ессентукскому горкому ВКПб, что они «заканчивают работу», что означало, что они покидают город. Нам также было приказано немедленно покинуть город.

Прежде чем покинуть город были взорваны консервный завод, МТС и другие намеченные объекты.

Отец вместе с секретарем горкома партии, председателем горисполкома, начальником НКВД, работниками милиции и частью партактива и аппарата горкома покинули город. После их отъезда представителей советской власти в городе не осталось.

Вскоре после этих событий отца вызвали на допрос в комиссию Шверника. Эта Чрезвычайная комиссия состояла из Н. Шверника и ещё двух военных. В кабинете помимо охраны было две овчарки. Комиссию интересовали детали эвакуации госпиталей и время, когда отец покинул Ессентуки. Отец знал, что допрос в комиссии может окончиться расстрелом. К счастью, это не случилось, и папа благополучно вернулся в часть.

Детство и юность

Во время эвакуации мама, моя старшая сестра и я попали в город Бухара, Узбекистан. Там жизнь была вполне нормальной, а по сравнению с блокадным Ленинградом, в котором оказались мамина сестра с сыном, моим двоюродным братом, просто шикарной. После освобождения Ессентуков в июне 1943 пришло известие, что можно возвращаться, мама стала собираться в дорогу, но внезапно заболела брюшным тифом и умерла. Маме было 32 года, а мне 3. Мамина сестра и сын блокаду пережили.

С папой и Нелей. 1943.

По дороге в Ессентуки я сильно заболел и, как говорил отец, был на волосок от смерти, но каким-то чудом выжил. Потом я долго болел коклюшем, и отец устроил мне прогулку на кукурузнике на бреющем полете с открытым окном. Незабываемый полет, я помню панораму города с воздуха, получил огромное удовольствие, и коклюш прошел.

Вскоре после окончания войны отец демобилизовался в звании майора. Мне было 6 лет, когда отца перевели в Сочи главным врачом курорта Новая Ривьера. Мы переехали в Сочи перед началом нового учебного года, и отец предложил мне пойти в школу досрочно. Я ещё не успел ни с кем познакомиться и согласился. К тому времени я уже умел писать и считать, и меня приняли в порядке исключения. Через пару недель я познакомился со своими ровесниками, которые резвились на свободе, и заявил отцу, что больше в школу ходить не буду. Однако, как выяснилось, это было обязательство на 10 лет. В итоге последующие 20 с лишним лет своей жизни я был самым молодым в коллективах, куда меня забрасывала судьба.

Когда я был в первом классе, отец научил меня играть в шахматы. Собственно, он учил играть мою мачеху, а я просто смотрел. Но получилось так, что я стал играть в шахматы, а она нет.

Из сочинского периода я хорошо помню летающих светлячков, у которых светилось брюшко, когда они переваривали пищу. Но самое яркое воспоминание того времени это, конечно, золотая рыбка. Мы жили практически на берегу Черного моря, и я старался не пропустить время захода солнца, которое садилось прямо в море. Когда море было спокойное последний луч уходящего солнца ассоциировался у меня с золотой рыбкой. Кажется, в то время у меня не было большего желания, чем видеть каждый вечер свою золотую рыбку.

Ещё помню, как мама моей мачехи посылала меня нарвать для стряпни лавровых листьев с дерева, которое росло у нас во дворе.

Нальчик – Долинск

Едва я закончил первый класс как отца перевели директором курорта Долинск, который находился рядом с Нальчиком, столицей Кабардино-Балкарии. Я учился там со второго по пятый класс. Это все ещё было детство.

Отец был всё время, включая выходные, на работе. Он уходил, когда я ещё спал, и приходил, когда я уже спал. Я его практически не видел, мамы не было, так что была полная свобода.

Я отлично помню это время, темным пятном осталась только школа. Похоже, ничего интересного там не было, и единственное, что помнится, так это нелюбовь к учителям. Зато жизнь за пределами школы была необычайно интересной. Это была курортная зона на Кавказе с массой садов, парков, огородов и просто пустырей. Там мальчишки вроде меня (пацаны) проводили все время, когда не спали и не отсиживали положенные часы в школе. Мы обследовали все эти окрестности, к примеру, каждый имел солидную коллекцию птичьих яиц, которые добывались непосредственно из птичьих гнезд. Я лазил по деревьям не хуже обезьян. Черешни, которые я сильно люблю до сих пор, росли на кронах высоких гладкоствольных деревьев, по которым я легко вскарабкивался, усаживался на кроне и поглощал ближайшие спелые ягоды. Так что залезть на ветку с птичьим гнездом не представляло никакого труда. Надо заметить, что мы никогда не разоряли гнезда и брали только одно яичко для коллекции. Я тогда безошибочно определял,

какое яйцо принадлежит какой породе птиц.

Со змеями мы были менее милосердны. Вооружившись рогатиной и дубинкой, мы зажимали рогатиной головы гадюк и убивали их дубинкой. Затем раздирали рот и вынимали мешочек с ядом. У большинства пацанов была коллекция яда. Мы оправдывали своё варварское поведение по отношению к гадюкам тем, что нам нужен яд для сведения счётов с нелюбимыми учителями. Естественно, никто и не думал их травить, это было для самооправдания.

С лягушками мы просто баловались, надувая их через соломинку и наблюдая, как лягушка безуспешно пытается после этого нырнуть. По курорту величаво ходили павлины, у которых мы по случаю вырывали красивые перья из хвоста. Ещё у нас был очень боевой петух. Я тогда не знал, что есть бойцовые петухи, этот был, по-видимому, из их числа. В то время было много нищих. Как только кто-то из них приближался к нашему дому, петух налетал на него, как коршун, когтями вперёд, и обращал в бегство. Однажды он взлетел на голову моей трёхлетней сестрёнки, гордо махая крыльями. Сестрёнка с криком бежала неизвестно куда, пока я не согнал петуха.

Это были как бы наши уроки природоведения. Иногда к ним добавлялся сбор картошки, которую мы потом пекли на костре. Время было немного голодное, и мы с удовольствием грызли на уроках макуху – это то, что оставалось после отжима растительного масла из подсолнечника. Пацан, который выходил во двор с хлебом, намазанным маслом, был предметом всеобщей зависти. Я уж не говорю о хлебе с маслом и вареньем.

Но вообще время было веселое. Появление фильма «Тарзан» ошеломило наши детские умы. Лиан у нас хватало, и мы катались на них, прыгали и орали, подражая Тарзану и нарушая санаторный мертвый час. В то время я спал очень крепко и много, часто сетовал, что в существующих будильниках нельзя было поставить время сна больше 12 часов. Даже проспав 10-11 часов я мог не услышать будильник, поэтому часто ставил его в пустую металлическую кастрюлю для усиления шумового эффекта.

Ещё мы занимались раскопками на местах былых боев и между делом научились делать порох, который использовали для всяких звуковых эффектов. У нас была открытая площадка для концертов и кино. Изначально мы наблюдали все эти мероприятия, сидя на кронах окружающих деревьев, потом разработали технологию проникновения вовнутрь. После спектакля мы собирали брошенные билеты, а из урны на входе извлекали оторванные корешки от этих билетов. Затем предстояла кропотливая работа поиска корешков, оторванных от билетов, которые мы нашли. Дальше мы просто их склеивали, используя папиросную бумагу. Билеты были примитивные: без мест и с неразборчивым штампом с датой. На всякий случай мы периодически разбивали из рогатки лампочку над входом и в полумраке проходили на площадку, показывая контролеру изготовленные нами билеты. Билетов мы делали больше, чем нам было надо, так что ещё и щедро делились с другими пацанами.

Описанная технология не должна и не может восприниматься как школа передового опыта, сейчас другое время. Просто зарисовка из прошлой жизни.

Мне было 8 лет, когда к нашей компании прибился взрослый, по сравнению с нами, беспризорник, ему, наверное, было лет 18. Мы его подкармливали как могли, и он в благодарность научил нас курить. На курево стали уходить все скудные наличные деньги. Денег не хватало, и мы собирали бычки (окурки), вытряхивали из них табак, сушили его и потом курили самокрутки, как на фронте солдаты. Иногда воровали бутылки и сдавали их в тот же киоск, откуда мы их утащили. Мы даже стали приобщаться в какой-то степени к бизнесу. Кто-то обнаружил, что есть приемные пункты, куда можно сдавать за деньги майских жуков. Мы выяснили, что есть сорт деревьев, где они спят до восхода солнца. Вставали до восхода, что было невероятно трудно, стелили перед такими деревьями простыню, тайно изъятую из дома, и коллективно трясли одно дерево за другим. Жуки падали на простыню в большом количестве. Но это был сезонный заработок.

Самым надежным способом добычи табака оказалась соседка, девяностолетняя бабуля. Она сама выращивала табачные листья, обрабатывала их по своей собственной технологии и курила на крылечке с утра до вечера. Мы обнаружили место хранения последней фазы этого технологического цикла. Табаку там было много, так что наши скромные изъятия оставались незамеченными. В то время народ курил папиросы «Бокс» и сигареты «Парашют». Интеллигенция курила папиросы «Казбек». Так вот «Казбек» по сравнению с «Боксом» и «Парашютом» был почти как чистый воздух, а «Бокс» и «Парашют» были почти как чистый воздух по сравнению с бабулиной махоркой.

Примерно через полгода после нашего знакомства наш учитель беспризорник пришёл в шикарном по тем временам костюме с цветочком в петлице. Он одарил нас подарками, и больше мы его не видели. Однако курить продолжали, я курил с 8 до 10 лет. Как-то это дошло до отца, и я, зная его вспыльчивый характер, убежал на всякий случай из дома в сады, где поселился на дереве, как Тарзан. Моя старшая сестра Неля примерно знала, где я могу быть, и ходила там, выкрикивая моё имя. Мне стало её жалко, и я спустился на землю. Мы пришли домой, и отец, как я и предполагал, побил меня. Это было в первый и последний раз. Я видел потом, что он раскаивается в содеянном, и долго зла не держал, но курить не бросил.

Толчком к тому, что я все же бросил курить, послужила моя болезнь. Я заболел воспалением легких, и отец лечил меня дома. В доме я курить, естественно, не мог, хотя отец курил. Мои муки, связанные с отсутствием курения, продолжались, наверное, дней 10, и все эти дни отец читал мне нотации о вреде курения. Когда я наконец вышел на улицу и мог закурить наставления отца сыграли свою роль вкупе с тем, что и тяга к куреву несколько ослабела. Я бросил курить.

У меня давнишний принцип, что всё, что ни случается, это к лучшему. Иногда, правда, такое случится, что очень трудно понять: что же тут может быть лучшего? Как, например, с курением. Ответ пришёл через 6 лет, когда я поступил в институт. На первом курсе почти все мои друзья дружно закурили. Я, однако, хоть и был моложе всех, уже знал, что это такое, и не закурил. Так я больше в жизни и не курил, разве что за редким исключением в хорошей компании после выпивки. Но при этом всегда было два исключения. Я курил только чужие и не затягивался.

Технический прогресс в мире доходил до нас не сразу, но вызывал очень живой интерес. Один мальчик из нашей компании побывал в Москве и рассказывал об автобусах с рогами, это были троллейбусы, как мы потом поняли. Но в то время назначение рогов оставалось для нас загадкой.

Мы ездили на автобусах, и стоимость проезда зависела от расстояния. Каково же было наше удивление и восхищение, когда мы узнали о загадочном московском метро с твердой ценой на билет. Самое главное для нас было то, что в метро можно было кататься хоть целый день, купив всего один билет.

Ещё были большие дискуссии относительно конфет в бумажках. В то время самыми любимыми и единственно доступными конфетами были слипшиеся подушечки. И тут нам рассказывают, что есть, оказывается, конфеты, где каждая конфета завернута в бумажный фантик. Мы думали, что это розыгрыш, так как совершенно не могли понять назначение этих бумажных фантиков.

А потом случилось нечто, что оказалось одним из самых сильных моих жизненных искушений. Отец принес кусок халвы, которую я никогда раньше не видел и не подозревал вообще, что такое чудо существует. Я был и остаюсь до сих пор большим сластеной. Когда я впервые попробовал халву, все остальное перестало существовать. И тут отец делит этот кусок на две равные части и говорит: один тебе, а другой отнеси сестре. Неля была ещё в школе, так как училась во вторую смену. Естественно, свой кусок я мгновенно проглотил и понес другой сестре. Тут-то и настигли меня такие муки, каких ни до, ни, наверное, после, я не испытывал. Я отщипывал какие-то крошки и неимоверно страдал. То, что я что-то все же донес, я могу объяснить только генетически унаследованной порядочностью. Никто не учил меня, что такое хорошо и что такое плохо, а халва была у меня в руке, и донести её до рта было так просто.

Как принято в еврейских семьях, папа отдал меня в музыкальную школу учиться играть на скрипке. Похоже, у меня не было музыкальных способностей, а, возможно, музыка как-то не гармонировала с моим образом жизни, короче, все это мне сильно не нравилось. Я тогда понял, что в русском языке слово «скрипка», очевидно, произошло от слова

«скрипеть». Это прозрение пришло, когда я пытался извлечь из своей скрипки какие-то звуки, но от прикосновения смычка она издавала такой ужасный скрип, что всем окружающим, включая меня, становилось нехорошо. Этот скрип доконал всех, и меня перевели на пианино – там, по крайней мере, каждый звук был чистым. Пианино тем не менее меня тоже не вдохновило, дальше собачьего вальса я, кажется, не продвинулся, к тому же дома не было инструмента. После нескольких месяцев уроки музыки были прекращены.

С годами музыка все больше и больше входила в мою жизнь. Очевидно, кроме музыкальных способностей необходим ещё какой-то уровень общего духовного развития, которого у меня в детстве не было. Я научился петь свои любимые песни, аккомпанируя себе на гитаре, и, конечно, сильно жалею, что не получил музыкальное образование. Как я сейчас понимаю, музыка, пожалуй, высшее проявление духовности и гениальности человека. Большинство лауреатов Нобелевской премии играли на скрипке.