Текст книги "ПСС том 2"

Автор книги: Владимир Ленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

VII

В заключение вернемся еще раз к вопросам просвещения, – но не к книге г-на Южакова, носящей это заглавие. Было уже замечено, что заглавие это слишком широко, ибо вопросы просвещения вовсе не покрываются вопросами школы, просвещение вовсе не ограничивается школой. Если бы г. Южаков действительно ставил «вопросы просвещения» принципиально и разбирая отношения между различными классами, то он не мог бы обойти вопроса о роли капиталистического развития России в вопросе просвещения трудящихся масс. Этот вопрос затронул другой сотрудник «Рус. Богатства», г. Михайловский, в № 11 за 1897 г. По поводу слов г. Novus'a, что Маркс не боялся, и с полным правом не боялся, писать об «идиотизме деревенской жизни» и видел заслугу капитализма и буржуазии в «разрушении этого идиотизма», г. Михайловский пишет:

«Я не знаю, где именно у Маркса написаны эти грубые (?) слова...» Характерное признание в незнакомстве с одним из важнейших произведений Маркса (именно «Манифестом»)! Но еще характернее дальнейшее: «... но давно известно, что если Александр Македонский был

– «Очерки материалистического понимания истории» (Париж, изд. Жиара и Бриера, 1897). Ред. "– Стр. 105, примечание. Ред.

ПЕРЛЫ НАРОДНИЧЕСКОГО ПРОЖЕКТЕРСТВА 501

великий герой, то стульев все-таки ломать не следует. Маркс был вообще неразборчив в выражениях, и, конечно, подражать ему в этом отношении, по малой мере, не умно. Но и то я уверен (слушайте!), что приведенное выражение у Маркса простая бутада. И если поколение, вместе с г. Златовратским мучившееся над сложными вопросами деревенской жизни, приняло много напрасного горя, то горе – хотя и иное – и тому поколению, которое воспитается на презрительном отношении к «идиотизму деревенской жизни»...» (стр. 139).

В высшей степени характерно для г-на Михайловского, объявлявшего не раз, что он согласен с экономической доктриной Маркса, полное непонимание этой доктрины, позволяющее ему «уверенно» заявлять, что цитированные Novus'om слова Маркса – результат простого увлечения, простой неразборчивости в выражениях, простая бутада! Нет, г. Михайловский, вы жестоко ошибаетесь. Эти слова Маркса – не бутада, а выражение одной из самых основных и самых важных черт всего его миросозерцания, и теоретического и практического. В этих словах ясно выражено признание прогрессивноститого процесса отвлечения населения от земледелия к промышленности, от деревень к городам, который служит одним из характернейших признаков капиталистического развития, который наблюдается и на Западе, и в России. В статье: «К характеристике экономического романтизма» я говорил уже о том, какое важное значение имеет это воззрение Маркса, принятое всеми «учениками», как резко противоречит оно всем и всяческим романтическим теориям, начиная от старика Сисмонди и кончая г-ном Н.—оном. Там же было указано (стр. 39 ¹⁶³), что это воззрение вполне определенно вы-

ражено Марксом и в «Капитале» (I. Band, 2-te Aufl., S. 527—528 ), a также Энгельсом в сочинении: «Положение рабочего класса в Англии» . Можно добавить сюда и сочинение Маркса: «Der Achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte» (Hamb. 1885.

* – I том, 2-ое изд., стр. 527—528. ¹⁶⁴ Ред.

502 В. И. ЛЕНИН

Cf. S. 98 ) . Оба эти писателя так подробно изложили свои взгляды по данному вопросу, так часто повторяли их по самым различным поводам, что только человеку, совершенно незнакомому с их учением, могла прийти в голову идея объявить слово «идиотизм» в приведенной цитате просто «грубостью» и «бутадой». Наконец, г. Михайловский мог бы вспомнить также и тот факт, что все последователи этих писателей высказывались всегда по целому ряду практических вопросов в духе этого учения, защищая, напр., полную свободу передвижения, восставая против проектов наделить рабочего кусочком земли или собственным домиком и т. п.

Далее г. Михайловский в выписанной тираде обвиняет Novus'a и его единомышленников в том, что они будто бы воспитывают современное поколение «на презрительном отношении к идиотизму деревенской жизни». Это неправда.«Ученики» заслуживали бы, конечно, порицания, если бы «презрительно» относились к задавленному нуждой и темнотой жителю деревни, но ни у одного из них г. Михайловский не мог бы доказать подобного отношения. Говоря об «идиотизме деревенской жизни», ученики в то же время показывают, какой выход из этого положения открывает развитие капитализма. Повторим сказанное выше в статье об экономическом романтизме: «Если преобладание города необходимо, то только привлечение населения в города может парализовать (и действительно, как доказывает история, парализует) односторонний характер этого преобладания. Если город выделяет

* – «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (Гамбург. 1885. Ср. стр. 98) ¹⁶⁶. Ред.

Г-н Novus, конечно, не предполагал, что г. Михайловский настолько незнаком с сочинениями Маркса, а то бы он процитировал всю фразу последнего: Die Bourgeoisie hat das Laud der Herrschaft der Stadt unterworfen. Sie hat enorme Städte geschaffen, sie hat die Zahl der städtischen Bevölkerung gegenüber der ländlichen in hohem Grade vermehrt und so einen bedeutenden Teil der Bevölkerung dem Idiotismus des Landlebens entrissen. (Буржуазия подчинила деревню господству города. Она создала огромные города, в высокой степени увеличила численность городского населения по сравнению с сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни. Ред.)

ПЕРЛЫ НАРОДНИЧЕСКОГО ПРОЖЕКТЕРСТВА 503

себя необходимо в привилегированное положение, то только приток деревенского населения в города, только это смешение и слияние земледельческого и неземледельческого населения может поднять сельское население из его беспомощности. Поэтому в ответ на реакционные жалобы и сетования романтиков новейшая теория указывает на то, как именно это сближение условий жизни земледельческого и неземледельческого

населения создает условия для устранения противоположности между городом и де-

* ревнеи» .

Это вовсе не презрительное отношение к «идиотизму деревенской жизни», а желание найти выход из него. Из таких воззрений следует только «презрительное отношение» к тем учениям, которые предлагают «искать путей для отечества» – вместо того, чтобы искать выхода в данномпути и его дальнейшем ходе.

Различие между народниками и «учениками» по вопросу о значении процесса отвлечения населения от земледелия к промышленности состоит не только в принципиальном теоретическом разногласии и в различной оценке фактов русской истории и действительности, но и в разрешении практических вопросов,связанных с этим процессом. «Ученики», естественно, настаивают на необходимости отмены всех устаревших стеснений передвижения и переселения крестьян из деревень в города, а народники либо прямо защищают эти стеснения, либо осторожно обходят вопрос об них (что на практике сводится к такой же защите). Г-н Мануйлов мог бы и на этом примере уяснить себе то удивительное для него обстоятельство, что «ученики» выражают солидарность с представителями буржуазии. Последовательный буржуа всегда будет стоять за отмену указанных стеснений передвижения, а для рабочего – этой отмены требует самый насущный интерес его. Следовательно, солидарность между ними вполне естественна и неизбежна. Наоборот, аграриям (крупным и мелким, до хозяйственных мужичков включительно) невыгоден этот

См. настоящий том, стр. 224. Ред.

504 В. И. ЛЕНИН

процесс отвлечения населения к промышленности, и они усердно стараются задержать его, споспешествуемые теориями гг. народников.

Заключаем: по крупнейшему вопросу об отвлечении капитализмом населения от земледелия г. Михайловский выказал полное непонимание учений Маркса, а соответствующее разногласие русских «учеников» и народников как по теоретическим, так и по практическим пунктам он обошел ничего не говорящими фразами.

505

ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ?

Написано в ссылке в конце 1897 г.

Впервые напечатано в 1898 г.

в сборнике: Владимир Ильин.

«Экономические этюды и статьи». СПБ.

Печатается по тексту сборника

507

В № 10 «Русского Богатства» за 1897 год г. Михайловский пишет, пересказывая отзыв г-на Минского о «диалектических материалистах»: «ему (г-ну Минскому) должно быть известно, что эти люди не желают состоять ни в какой преемственной связи с прошлым и решительно отказываются от наследства» (стр. 179), т. е. от «наследства 60—70-х годов», от которого торжественно отказывался в 1891 г. г-н В. Розанов в «Московских Ведомостях» (стр. 178).

В этом отзыве г-на Михайловского о «русских учениках» масса фальши. Правда, г. Михайловский – не единственный и не самостоятельный автор этой фальши об «отказе русских учеников от наследства», – ее повторяют уже давно чуть ли не все представители либерально-народнической прессы, воюя против «учеников». В начале своей ярой войны с «учениками» г. Михайловский, сколько помнится, еще не додумался до этой фальши, и ее раньше него придумали другие. Потом он счел нужным подхватить и ее. Чем дальше развивали свои воззрения в русской литературе «ученики», чем подробнее и обстоятельнее высказывались они по целому ряду и теоретических, и практических вопросов, – тем реже можно было встретить во враждебной прессе возражение по существу против основных пунктов нового направления, против взгляда на прогрессивность русского капитализма, на вздорность народнической идеализации мелкого производителя, на необходимость искать объяснения течениям общественной мысли и юридико-политическим учреждениям

508 В. И. ЛЕНИН

в материальных интересах различных классов русского общества. Эти основные пункты замалчивались, о них предпочитали и предпочитают не говорить, но зато тем больше сочинялось выдумок, долженствующих дискредитировать новое направление. К числу таких выдумок, «плохих выдумок», относится и эта ходячая фраза об «отказе русских учеников от наследства», о разрыве их с лучшими традициями лучшей, передовой части русского общества, о перерыве ими демократической нити и т. п., и т. д., и как там еще это ни выражалось. Чрезвычайная распространенность подобных фраз побуждает нас остановиться на подробном рассмотрении и опровержении их. Чтобы наше изложение не показалось голословным, мы начнем с одной историко-литературной параллели между двумя «публицистами деревни», взятыми для характеристики «наследства». Оговариваемся, что мы ограничиваемся исключительно вопросами экономическими и публицистическими, рассматривая из всего «наследства» только эти вопросы и оставляя в стороне вопросы философские, литературные, эстетические и т. п.

I ОДИН ИЗ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ «НАСЛЕДСТВА»

Тридцать лет тому назад, в 1867-м году, в журнале «Отечественные Записки» ¹⁶⁷начали печататься публицистические очерки Скалдина под заглавием: «В захолустье и в столице». Очерки эти печатались в течение трех лет, 1867—1869. В 1870-м году автор собрал их вместе и издал отдельной книгой под тем же заглавием . Ознакомление с этой книгой, почти совсем забытой в настоящее время, чрезвычайно поучительно по интересующему нас вопросу, т. е. по вопросу об отношении представителей «наследства» к народникам и к «русским ученикам». Заглавие книги неточно. Автор сам заметил это и объясняет в предисловии к своей книге, что его тема – отношение «столицы» к «деревне»,

Скалдин.«В захолустье и в столице», СПБ. 1870 (стр. 451). Мы не имели возможности достать «Отеч. Зап.» за указанные годы и пользовались только этой книгой ¹⁶⁸.

ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ? 509

т. е. публицистические очерки деревни, и что особо о столице он говорить не намерен. То есть, пожалуй, и был бы намерен, да находит это неудобным: ωζδυναμαι – ου βουλομαι, ωζ δε βουλομαι – ου δυναμαι (так, как я мог бы, я не хочу, а так, как хотел бы, не могу) – цитирует Скалдин, в пояснение этого неудобства, выражение одного греческого писателя.

Дадим вкратце изложение взглядов Скалдина.

Начнем с крестьянской реформы ¹⁶⁹, – этого исходного пункта, к которому неизбежно должен восходить и по сю пору каждый, желающий изложить свои общие воззрения по экономическим и публицистическим вопросам. В книге Скалдина крестьянской реформе уделено очень много места. Скалдин был едва ли не первым писателем, систематически, на основании обширных фактов и подробного рассмотрения всей жизни деревни, показавшим бедственное положение крестьян послепроведения реформы, ухудшение их быта, новые формы их экономической, юридической и бытовой зависимости, – одним словом, показавшим все то, что с тех пор так обстоятельно и детально было показано и доказано многочисленными исследованиями и описаниями. Теперь все эти истины – не новость. Тогда – они были не только новы, но и возбуждали недоверие в либеральном обществе, которое боялось, не скрывается ли за этими указаниями на так называемые «недостатки реформы» осуждения ее и скрытого крепостничества. Интерес воззрений Скалдина усиливается еще тем, что автор был современником реформы (а может быть, даже и участником ее. Мы не имеем в своем распоряжении никаких историко-литературных сведений и биографических данных о Скалдине). Его воззрения основаны, следовательно, на непосредственном наблюдении и тогдашней «столицы», и тогдашней «деревни», а не на кабинетном изучении книжного материала.

В воззрениях Скалдина на крестьянскую реформу прежде всего обращает внимание современного читателя, привыкшего к народническим слащавым россказням на эту тему, чрезвычайная трезвостьавтора. Скалдин смотрит на реформу без всяких самообольщений,

510 В. И. ЛЕНИН

без всякой идеализации, смотрит как на сделку между двумя сторонами, помещиками и крестьянами, которые пользовались до сих пор сообща землею на известных условиях и теперь вот разделились, причем с этим разделом изменилось и юридическое положение обеих сторон. Фактором, определившим способ этого раздела и величину доли, полученной каждою стороною, были интересы сторон. Эти интересы определяли стремления обеих сторон, а возможность для одной стороны принимать непосредственное участие в самой реформе и в практическом развитии различных вопросов ее осуществления определила, между прочим, преобладание одной стороны. Именно таково понимание реформы у Скалдина. На главном вопросе реформы, наделах и платежах, Скал-дин останавливается особенно подробно, возвращаясь к ним неоднократно в своих очерках. (Книга Скалдина разделяется на 11 очерков, которые имеют самостоятельное содержание, напоминая по форме отдельные письма из деревни. Первый очерк помечен 1866-ым годом, последний – 1869-ым.) О так называемых «малоземельных» крестьянах в книге Скалдина, разумеется, нет ничего нового для современного читателя, но для конца 60-х годов его доказательства были и новы и ценны. Мы не станем, конечно, повторять их, и отметим лишь особенность той характеристики явления, которую дает Скалдин, – особенность, выгодно отличающую его от народников. Скалдин говорит не о «малоземелье», а о «слишком значительной отрезке от крестьянских наделов» (стр. 213, то же 214 и многие другие; ср. заглавие III очерка), о том, что высшие наделы, определенные положениями, оказались ниже действительных наделов (стр. 257), приводя, между прочим, чрезвычайно характерные и типичные отзывы крестьян об этой стороне реформы . Разъяснения и доказательства этого факта у Скалдина чрезвычайно

«Землю-то нашу он(курсив автора) так обрезал, что нам без этой отрезной земли жить нельзя; со всех сторон окружил нас своими полями, так что нам скотины выгнать некуда; вот и плати ты за надел особо да за обрезную землю еще особо, сколько потребует». «Какое же это улучшение быта! – говорил мне один грамотный и бывалый мужик из прежних оброчных, – оброк-то на нас оставили прежний, а землю обрезали».

ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ? 5Ц

обстоятельны, сильны и даже резки для писателя вообще чрезвычайно умеренного, трезвого и по общим своим воззрениям, несомненно, буржуазного. Значит, сильно бросилось в глаза это явление, если даже такой писатель, как Скалдин, говорит об этом так энергично. О тяжести платежей Скалдин говорит тоже чрезвычайно энергично и обстоятельно, доказывая свои положения массою фактов. «Непомерные налоги, – читаем в подзаголовке III очерка (1867), – суть главная причина их (крестьян) бедности», и Скалдин показывает, что налоги выше дохода крестьян от земли, приводит из «Трудов податной комиссии» данные о распределении русских налогов на взимаемые с высших и с низших классов, причем, оказывается, на последние классы падает 76% всех налогов, а на первые – 17%, тогда как в Западной Европе отношения везде несравненно благоприятнее для низших классов. В подзаголовке VII очерка (1868) читаем: «Чрезмерные денежные повинности составляют одну из главных причин бедности крестьян», и автор показывает, как новые условия жизни сразу потребовали от крестьянина денег, денег и денег, как в «Положении» было принято за правило вознаграждать помещиков и за крепостное право (252), как высота оброка определена была «из подлинных сведений помещиков, их управляющих и старост, т. е. из данных совершенно произвольных и не представлявших ни малейшей достоверности» (255), вследствие чего средние оброки, выведенные комиссиями, оказались выше действительных средних оброков. «К тяжести налогов прибавилась для крестьян еще потеря земли, которою они пользовались века» (258). «Если бы оценка земли для выкупа сделана была не по капитализации оброка, а по ее действительной стоимости в эпоху освобождения, то выкуп мог бы совершиться весьма легко и не потребовал бы даже содействия правительства, ни выпуска кредитных билетов» (264). «Выкуп, долженствовавший, по мысли Положения 19-го февраля, облегчить крестьян и завершить собою дело улучшения их быта, в действительности нередко обращается к большему их стеснению» (269). Мы приводим все эти

512 В. И. ЛЕНИН

выписки – сами по себе мало интересные и отчасти устаревшие, – чтобы показать, с какой энергией высказывался за интересы крестьян писатель, враждебно относящийся к общине и высказавшийся по целому ряду вопросов как настоящий манчестерец. Весьма поучительно отметить полное совпадение почти всех полезных и нереакционных положений народничества с положениями этого манчестерца. Само собою разумеется, что при таких взглядах Скалдина на реформу он никак не мог предаваться той сладенькой идеализации ее, которой предавались и предаются народники, говоря, что она санкционировала народное производство, что она была выше западноевропейских крестьянских реформ, что она сделала из России как бы tabula rasa и т. д. Скалдин не только ничего подобного не говорил и не мог говорить, но даже прямо говорил, что у нас крестьянская реформа состоялась на условиях менее выгодных для крестьян, что она принесла меньше пользы, чем на Западе. «Вопрос будет поставлен прямо, – писал Скалдин, – если мы спросим себя: почему благие последствия освобождения не обнаружились у нас с такою же быстротою и прогрессивным возрастанием, как обнаружились они, напр., в Пруссии и Саксонии в первой четверти нынешнего столетия?» (221). «В Пруссии, как и во всей Германии, выкупались не наделы крестьян, давно уже признанные законом их собственностью, но крестьянские обязательные повинности помещикам» (272).

От экономической стороны реформы в оценке Скалдина перейдем к юридической. Скалдин – ярый враг круговой поруки, паспортной системы и патриархальной власти «мира» в крестьянстве (и мещанского общества) над их членами. В III очерке (1867) он настаивает на отмене круговой поруки, подушной подати и паспортной системы, на необходимости уравнительного поимущественного налога, на замене паспортов бесплатными и бессрочными свидетельствами. «Налога на паспорта внутри отечества не существует ни в одном другом

– чистое место. Ред.

ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ? 513

цивилизованном государстве» (109). Известно, что этот налог отменен лишь в 1897 году. В заглавии IV очерка читаем: «произвол сельских обществ и градских дум при высылке паспортов и взимании налогов с отсутствующих плательщиков...». «Круговая порука, это – тяжелое ярмо, которое должны тянуть исправные и домовитые хозяева для гуляк и лентяев» (126). Замечавшееся уже и тогда разложение крестьянства Скал-дин хочет объяснить личными качествами поднимающихся и опускающихся. – Автор описывает подробно те затруднения, с которыми крестьяне, живущие в С.-Петербурге, получают паспорта и отсрочивают их, и отвергает возражение тех, которые скажут: «слава богу, что вся эта масса безземельных крестьян не приписалась к городам, не увеличила собой количества городских жителей, не имеющих недвижимой собственности...» (130). «Варварская круговая порука...» (131)... «Спрашивается, можно ли назвать граждански свободными людей, поставленных в подобное положение? Не те же ли это – glebae adscripti?» (132). Винят крестьянскую реформу. «Но разве крестьянская реформа виновна в том, что законодательство, освободив крестьянина от крепости помещику, не придумало ничего для избавления его от крепости обществу и месту приписки... Где же признаки гражданской свободы, когда крестьянин не может располагать ни своим местопребыванием, ни родом своих занятий?» (132). Нашего крестьянина Скал-дин в высшей степени верно и метко называет «оседлым пролетарием» (231) . В заглавии очерка VIII (1868 г.) читаем: «прикрепление крестьян к их обществам и наделам препятствует улучшению

– Крестьяне эпохи древней Римской империи, приписанные к земельным участкам, с которых они не могли уходить, как бы эти участки ни были убыточны. Ред.

"Скалдин очень подробно показал правильность не только первой, но и второй части этого определения (пролетарий). Он много места в своих очерках уделил описанию зависимого положения крестьян и их нищеты, описанию тяжелого положения батракор, «описанию голода 1868 г.» (заглавие очерка V) и всяческих форм кабалы и принижения крестьянина. И в 60-х годах были, как и в 90-х, люди, замалчивавшие и отрицавшие голод. Скалдин горячо восстает против них. Разумеется, было бы лишним приводить подробные выписки по этому предмету.

514 В. И. ЛЕНИН

их быта... Препятствие к развитию отхожих промыслов». «После невежества крестьян и подавленности их прогрессивно возрастающими налогами, одною из причин, задерживающих развитие крестьянского труда и, следовательно, крестьянского благосостояния, служит прикрепление крестьян к их обществам и наделам. Привязывать рабочие руки к одному месту и оковывать поземельную общину нерасторжимыми узами – это есть условие само по себе уже крайне невыгодное для развития труда, личной предприимчивости и мелкой поземельной собственности» (284). «Крестьяне, прикованные к наделам и обществам, лишенные возможности употреблять свой труд там, где он оказывается производительнее и для них выгоднее, как бы застыли в той скученной, стадооб-разной, непроизводительной форме быта, в которой они вышли из рук крепостного права» (285). Автор смотрит, след., на эти вопросы крестьянского быта с чисто буржуазной точки зрения, но, несмотря на это (вернее: именно благодаря этому), он чрезвычайно правильно оценивает вред прикрепления крестьян для всего общественного развития и для самих крестьян. С особенной силой (добавим от себя) вред этот сказывается на самых низших группах крестьянства, на сельском пролетариате. Очень метко говорит Скалдин: «превосходна заботливость закона о том, чтобы крестьяне не остались безземельны; но не надобно забывать, что у самих крестьян заботливость о том же предмете несравненно сильнее, чем у какого бы то ни было законодателя» (286). «Кроме прикрепления крестьян к их наделам и обществам, даже временные отлучки их для заработков сопряжены для них со множеством стеснений и расходов, вследствие круговой поруки и паспортной системы» (298). «Для множества крестьян был бы, по моему мнению, открыт выход из теперешнего затруднительного положения, если бы были приняты... меры, облегчающие крестьянам отказ от земли» (294). Здесь Скалдин выражает пожелание, резко противоречащее народническим проектам, которые все сводятся к обратному, к закреплению общины, неотчуждаемости наделов и т. п. Многочислен-

ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ? 515

ные факты вполне доказали с тех пор, что Скалдин был вполне прав: охранение прикрепления крестьян к земле и сословной замкнутости крестьянской общины только ухудшает положение сельского пролетариата и задерживает экономическое развитие страны, не будучи нисколько в силах защитить «оседлого пролетария» от худших видов кабалы и зависимости, от самого низкого падения заработной платы и жизненного уровня.

Из вышеприведенных выписок читатель мог уже заметить, что Скалдин – враг общины. Он восстает против общины и переделов с точки зрения личной собственности, предприимчивости и т. д. (стр. 142 и ел.). Защитникам общины Скалдин возражает, что «вековое обычное право» отжило свой век: «Во всех странах, по мере сближения сельских жителей с цивилизованною средою, обычное право их теряло свою первобытную чистоту, подвергалось порче и искажениям. У нас замечается то же самое явление: власть мира мало-помалу превращается во власть мироедов и сельских писарей и вместо того, чтобы охранять личность крестьянина, ложится на него тяжелым ярмом» (143) – замечание очень верное, которое за эти 30 лет подтвердилось бездною фактов. «Патриархальная семья, общинное владение землею, обычное право», по мнению Скалдина, безвозвратно осуждены историей. «Те, которые желали бы навсегда удержать для нас эти почтенные памятники прожитых веков, тем самым доказывают, что они более способны увлекаться идеей, чем проникать действительность и разуметь неудержимый ход истории» (162), и Скалдин прибавляет к этому, фактически верному, замечанию – горячие манчестерские филиппики. «Общинное пользование землею, – говорит он в другом месте, – ставит каждого крестьянина в рабскую зависимость от всего общества» (222). Итак, безусловная вражда к общине с точки зрения чисто буржуазной соединяется у Скалдина с выдержанной защитой интересов крестьян. С враждою к общине Скалдин вовсе не соединяет тех глупеньких проектов насильственного уничтожения общины и насильственного введения такой же другой систему

516 В. И. ЛЕНИН

владения землей, – проектов, которые сочиняют обыкновенно современные противники общины, стоящие за грубое вмешательство в крестьянскую жизнь и высказывающиеся против общины вовсе не с точки зрения интересов крестьян. Скалдин, напротив, усиленно протестует против причисления его к сторонникам «насильственного уничтожения общинного пользования землею» (144). «Положение 19 февраля, – говорит он, – весьма мудро предоставило самим крестьянам... перейти... от общинного пользования к посемейному. Действительно, никто, кроме самих крестьян, не может решить основательно вопроса о времени такого перехода». Следовательно, Скалдин – противник общины только в том смысле, что она стесняет экономическое развитие, выход крестьян из общества, отказ от земли, т. е. в том же смысле, в каком враждебны к ней теперь «русские ученики»; с защитой своекорыстных интересов помещиков, с защитой остатков и духа крепостного права, с защитой вмешательства в жизнь крестьян, – эта вражда не имеет ничего общего. Различие это весьма важно иметь в виду, ибо современные народники, привыкшие видеть врагов общины лишь в лагере «Московских Ведомостей» и т. п., весьма охотно прикидываются непонимающими инойвражды к общине. Общая точка зрения Скалдина на причины бедственного положения крестьян сводится к тому, что все эти причины лежат в остатках крепостного права. Описав голод 1868 года, Скалдин замечает, что на этот голод злорадно указывали крепостники, видя причину голода в распущенности крестьян, в отмене помещичьей опеки и т. п. Скалдин горячо восстает против этих взглядов. «Причины обеднения крестьян, – говорит он, – унаследованы от крепостного права(212), а не результат его отмены; это – те общие причины, которые держат большинство наших крестьян на степени близкой к пролетариату», и Скалдин повторяет вышеприведенные отзывы о реформе. Нелепо нападать на семейные разделы: «Если разделы и наносят временный ущерб материальным выгодам крестьян, зато они спасают их личную свободу и нравственное достоинство кре-

ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ? 517

стьянской семьи, т. е. те высшие блага человека, без которых невозможны никакие успехи гражданственности» (217), и Скалдин справедливо указывает истинные причины похода против разделов: «многие помещики слишком преувеличивают вред, проистекающий от разделов, и сваливают на них, равно как и на пьянство, все последствия тех или других причин крестьянской бедности, признать которые помещикам так нежелательно» (218). Тем, кто говорит, что теперь много пишут о крестьянской бедности, тогда как прежде не писали, значит, положение крестьян ухудшилось, Скалдин отвечает: «Чтобы чрез сравнение нынешнего положения крестьян с прежним можно было судить о результатах освобождения из-под власти помещиков, для этого следовало бы, еще при господстве крепостного права, обрезать крестьянские наделы так, как они теперь обрезаны, обложить крестьян всеми теми повинностями, которые явились уже после освобождения, и посмотреть, как выносили бы крестьяне такое положение» (219). Это – в высшей степени характерная и важная черта воззрений Скалдина, что он всепричины ухудшения положения крестьян сводит к остаткам крепостного права, оставившего в наследство отработки, оброки, обрезки земель, личную бесправность и оседлость крестьян. Того, что в самом строе новых общественно-экономических отношений, в самом строе пореформенного хозяйства могут заключаться причины крестьянского обеднения, – этого Скалдин не только не видит, но и абсолютно не допускает подобной мысли, глубоко веря, что с полной отменой всех этих остатков крепостного права наступит всеобщее благоденствие. Его точка зрения – именно отрицательная: устраните препятствия свободному развитию крестьянства, устраните унаследованные от крепостного права путы, – и все пойдет к лучшему в сем лучшем из миров. «Со стороны государственной власти, – говорит Скалдин, – здесь (т. е. по отношению к крестьянству) может быть только один путы постепенно и неослабно устранять те причины,которые довели нашего крестьянина до его настоящего притупления и бедности и не дают ему

518 В. И. ЛЕНИН

возможности подняться и стать на ноги» (224, курсив мой). Крайне характерен в этом отношении ответ Скалдина тем, кто защищает «общину» (т. е. прикрепление крестьян к обществам и наделам), указанием, что иначе «образуется сельский пролетариат». «Это возражение, – говорит Скалдин, – само собою падает, когда мы вспомним, какие необъятные пространства земли лежат у нас впусте, не находя для себя рабочих рук. Если закон не будет стеснять у нас естественного распределения рабочих сил, то в России действительными пролетариями могут быть только люди, нищенствующие по ремеслу или неисправимо порочные и пьянствующие» (144) – типичная точка зрения экономистов и «просветителей» XVIII века, веривших, что отмена крепостного права и всех его остатков создает на земле царство всеобщего благополучия. – Народник, вероятно, свысока взглянул бы на Скалдина и сказал, что это просто – буржуа. – Да, конечно, Скалдин – буржуа, но он представитель прогрессивной буржуазной идеологии, на место которой у народника является мелкобуржуазная, по целому ряду пунктов реакционная. А те практические и реальные интересы крестьян, которые совпадали и совпадают с требованиями всего общественного развития, этот «буржуа» умел защищать еще лучше народника!