Текст книги "Павленков"

Автор книги: Владимир Десятерик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Указав далее, что все включенные в сборник статьи были помещены с дозволения цензуры в «Русском слове», что в своем роде, по части эстетики и критики художественной словесности, они отвечают общему направлению этого журнала, то есть его крайним отрицательным началам, писатель-цензор в то же время давал заключение не препятствовать выходу книги. «…Противного цензурным правилам в этой 3-й части сочинений г. Писарева нет, и она не может подлежать ни административному, ни судебному преследованию. Только на стр. 222 и 223 есть несколько строк, которые едва ли были на рассмотрении предварительной цензуры, иначе подверглись бы исключению. Издеваясь над Пушкиным за стих “Печной горшок тебе дороже, ты пищу в нем себе варишь”, г. Писарев спрашивает поэта: не в бельведерском ли кувшине варит сам он пищу и прибавляет, что, по справке у повара поэта, оказалось бы, что сын неба, то есть поэт съедает в один день столько, что стало бы рабу с семейством на неделю, что червь земли живет впроголодь, а сын неба жиреет и т. п.

Эти места, да еще два-три слова в пользу романа “Что делать?” вот все, что могла бы исключить из книги предварительная цензура. Все остальное затем, в статьях о Ключникове, Помяловском и графе Толстом, клонится к развитию взгляда автора на поэзию, которую он находит и признает только в созданиях, имеющих утилитарное и реальное значение, или же выражающих обличение и отрицание современного зла, предрассудков и т. п. Затем, все прочее признает мечтой и праздным занятием филистеров, то есть все стихи и прозу, содержащие в себе личные чувства авторов, или описания и типы, не представляющие строгих уроков обществу.

Софизмы, парадоксы, заносчивые претензии – суть отличительные, кидающиеся в глаза черты вообще сочинений Писарева, а этой книги в особенности, и потому, я полагаю, что книга не разрушит господствующих начал эстетической критики даже в глазах юношества и может быть оставлена без внимания».

Обо всех этих суждениях И. А. Гончарова Флорентий Федорович знать не мог. Но объективно следует признать, что и на этот раз верно улавливал движение мысли тех, от кого зависела судьба книги. Третью часть сочинений Д. И. Писарева публика получила без задержки.

Ситуация со второй частью оставалась по-прежнему неясной. До Писарева не добраться. Без него вносить исправления он не вправе. Значит, идти на отчаянный шаг – либо все пройдет безукоризненно, либо… Успех первой и третьей частей побуждал надеяться: а вдруг повезет?

2 июня 1866 года он получает готовые экземпляры второй части. Книга была отпечатана в количестве 2 тысяч 490 экземпляров. Тут же нужное количество экземпляров было доставлено в Петербургский цензурный комитет. И… на книгу сразу же наложили арест. Что же встревожило цензоров? В самом факте помещения в книге двух писаревских статей «Русский Дон-Кихот» и «Бедная русская мысль» они увидели признаки преступления, предусмотренного статьями № 1001 и № 1035 Уложения о наказаниях. Павленков свою защиту аргументировал тем, что обе статьи были впервые напечатаны еще в 1862 году в журнале «Русское слово» с разрешения предварительной цензуры.

– Да, это факт, – соглашался один из влиятельных и авторитетных цензурных деятелей Еленев, кому дали на рассмотрение вторую часть писаревских сочинений. – Но, во-первых, законодательство печати за это время претерпело изменение и издатель не мог удовлетворяться прежним разрешением. Во-вторых, независимо от вредного содержания означенных двух статей необходимо принять в соображение, что упоминаемые две статьи и окончание второй из них, не вошедшее ныне во вторую часть сочинений Писарева, были напечатаны в первый раз в февральской, апрельской и майской книжках журнала «Русское слово» за 1862 год, то есть именно в тех номерах, за которые последовало по Высочайшему повелению приостановление этого журнала на восемь месяцев, и что эти две статьи были в означенных книжках наиболее вредными по направлению, вследствие чего цензоры, допустившие их в печати, подверглись в свое время изысканию.

Почувствовав неладное, издатель усиленно хлопочет в цензурном комитете и в Главном управлении по делам печати. Однако никакими средствами ему не удается получить разрешения на выпуск этой части.

Павленков был не из тех людей, которые норовят в предчувствии беды спрятаться за чью-либо спину, хотя бы частично переложить ответственность на кого-либо. Наоборот, он спешит обезопасить товарищей. Так было и в момент задержки властями второй части сочинений Д. И. Писарева. Несмотря на то что с автором он согласовал включение в книгу всех произведений, хотя тот, как уже говорилось, не принял высказанных даже им поправок, Флорентий Федорович заявлял властям, что часть из помещенных в томе статей вошла туда без согласования с Д. И. Писаревым. И добавлял при этом: «Таким образом, вся ответственность за содержание этой книжки падает (в силу Высочайшего указа от 6 апреля 1865 года) на меня как на издателя».

Начинался один из самых громких на протяжении всего XIX столетия «Литературный процесс», вызвавший живую реакцию общественности. Самое важное, что Павленков выиграл его и добился разрешения выпуска книги, хотя и не без изъятий. Но об этом позднее…

Судьба второй части по-прежнему была покрыта тайной. Крайне медленно продвигалось дело в цензуре по этой подвергнутой аресту книге. Шел месяц за месяцем, Флорентий Федорович терял проценты с затраченного капитала, был лишен возможности пустить свои же деньги в новый оборот, начинать новые предприятия.

Но был ли издатель в растерянности? Одолевали ли его панические настроения? Вовсе нет.

– Я всегда возмущался невыдержанностью окружающих меня людей, – говорил Павленков Черкасову. – Начинать мы все большие мастера, а как доходит до развязки – так сейчас и на попятную. Раз навсегда мною положено, если начал, то и кончай, а то ни к чему было и приниматься.

Флорентий Федорович приучил себя не терять времени даром. Никаких эмоций, тем более хандры или уныния! Действовать, с удвоенной энергией продвигать остальные части сочинений Д. И. Писарева!

На очереди четвертая. Но здесь вновь проблема, которую можно решать только после общения с Дмитрием Ивановичем. Он включил туда свою резкую статью против «Современника». Но это полемика минувших дней! А «Современник» точно так же пострадал, как и «Русское слово». Зачем же ворошить старое? Зачем утверждать односторонность? Нет, с этим согласиться нельзя. Он был убежден, что тут и Дмитрий Иванович не станет противиться… Но надо ждать.

Придется в рекламных объявлениях объяснить публике, что четвертая часть будет выпущена, допустим, по техническим причинам после восьмой.

Итак, пятая часть. 21 июля 1866 года она и поступает в цензурный комитет. Туда вошли статьи по вопросам воспитания и образования – «Наша университетская наука», «Школа и жизнь», «Мысли Вирхова о воспитании женщин», «Погибшие и погибающие». У Флорентия Федоровича были опасения, что и этой части вряд ли суждено быть более счастливой по сравнению со второй. Но, как оказалось, после изучения ее цензором Загибениным цензурный комитет уже в тот же день отправил в Главное управление по делам печати отношение, в котором сообщал, что он «не нашел достаточных оснований ни к судебному преследованию книги, ни к ее арестованию». Правда, на всякий случай добавлялось, что автором статей является Д. И. Писарев, посему «комитет считает долгом ныне же представить отзыв об этой книге “на благоусмотрение” Главного управления по делам печати». При этом напоминалось, что «установленный трехдневный срок для выхода оной в свет наступает 24-го сего июля с ‘/г 1-го часа пополудни». В Главном управлении согласились с доводами цензурного комитета. А это означало, что книга цензуру прошла.

Настал черед вести работу над шестой частью. С типографией А. Головачева у Павленкова установились отношения самые деловые. Поэтому четко, без задержек были набраны и сброшюрованы еще четыре писаревские статьи, посвященные естествознанию. 16 сентября Павленков представляет книгу в цензурный комитет. Там она доставила немало хлопот. Началось с того, что цензор де Роберти 19 сентября 1866 года в своем докладе цензурному комитету твердо заявил, это «настоящее сочинение Писарева не может быть дозволено к обращению в публике». Он имел в виду помещенные в книге статьи «Процесс жизни» (по Фогту) и «Физиологические эскизы Молешотта». Что же напугало стража закона? В первую очередь материалистическое направление, которого придерживался автор, его стремление разрушить общепризнанные понятия. Комитет солидаризируется с мнением цензора и на своем заседании 21 сентября 1866 года решает подвергнуть книгу аресту, а против издателей ее – Павленкова и Куколь-Яснопольского – возбудить судебное преследование. Прокурору окружного суда направляется подробное отношение «о вручении судебного преследования против издателя книги и об уничтожении отпечатанных экземпляров оной». Прокурора ставили в известность о том, «что вследствие сношения председателя комитета с г. С.-Петербургским обер-полицмейстером от 28 сентября, вышеупомянутая книга, в числе 3000 экземпляров, арестована полицией».

Все, казалось, цензурными службами предусмотрено, оставалось дело за малым – юридически санкционировать репрессивные меры. Но не тут-то было! Служащим Министерства юстиции не показались убедительными цензорские пассажи. И на целые месяцы затянулась волокита.

До наших дней дошел документ, который 27 июля 1867 года направляли управляющий Министерством юстиции статс-секретарь князь Урусов и заведующий департаментом сенатор С. Врангель П. А. Валуеву. Процитируем из него то, что проливает свет на реакцию сотрудников Министерства юстиции относительно предлагаемых цензурным комитетом санкций против шестой части сочинений Д. И. Писарева. «Что же касается до шестой части, в коей цензурный комитет признал подлежащими судебному преследованию статьи “Процесс жизни” (по Фогту) и “Физиологические эскизы Молешотта”, – читаем в донесении, – то, по рассмотрении последовавшего по сему предмету сообщения цензурного комитета от 30 сентября 1866 года за № 1038, прокурор судебной палаты встречает сомнение относительно возможности предъявить суду какое бы то ни было против Павленкова обвинение, на основании принятых комитетом о тех двух статьях заключений, по следующим причинам:

1) ни в той, ни в другой из означенных статей не заключается ни богохуления, ни порицания христианской Веры или церкви православной. В первой из названных статей излагается, по “Физиологическим письмам” Фогта, описание процессов кровообращения, дыхания и пищеварения. Этому описанию автор предпосылает от себя общее рассуждение о том, как он понимает изучение природы. Подобным же общим рассуждением он и оканчивает свое изложение. Но в них не только не содержится ничего, что прямо относилось бы до оспаривания истин христианской Веры и Учения православной церкви, но даже и не упоминается о христианстве и о церкви. Самое заключение цензурного комитета, что автор с пренебрежением относится к христианскому миросозерцанию, основано, как выражено в сообщении комитета, на том только, что об этом миросозерцании автор умалчивает и нападает “на неуклюжие признаки Ормузда и Аримана”. По мнению действительного статского советника Тизенгаузена, на подобных гадательных выводах основанное обвинение не может быть поддерживаемо на суде;

2) хотя материалистическое, в некотором отношении, направление разбираемых статей и не может быть отрицаемо, но одно это обстоятельство, коль скоро в статьях тех не заключается ничего явно противного нравственности и благопристойности, или клонящегося к развращению нравов (статья 1001 Уложения о наказаниях), – также не может служить основанием к обвинению перед судом;

3) в сообщении цензурного комитета не указан, как того требует 6-я статья Высочайше утвержденного 12-го декабря 1866 года мнения Государственного Совета, закон, в коем был бы предусмотрен проступок, которому соответствуют обвинения и ложные в том сообщения. Рассмотрев настоящее дело, я и со своей стороны нахожу, что выводы из учений Фогта и Молешотта, заключающиеся в вышеозначенных статьях 6-й книги сочинений Писарева, не могут быть подведены под точный смысл какой-либо статьи ныне действующих уголовных законов, а посему и при не указании цензурным комитетом закона, на коем бы могло быть основано судебное преследование означенной книги, встречаю затруднение в возбуждении сего дела и полагал бы не давать дальнейшего хода сообщению цензурного комитета по этому делу; но предварительно дальнейших распоряжений имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство почтить меня отзывом Вашим по сему предмету».

П. А. Валуев вынужден был считаться с этим мнением. Он согласился с тем, что судебное преследование против Ф. Ф. Павленкова должно быть прекращено. Правда, в ответном письме министру юстиции звучала озабоченность тем, чтобы «при предполагаемом исходе настоящего дела», то есть прекращении его, не допустить удовлетворения домогательства вознаграждения, «если бы оно возникло со стороны издателя 6-й части сочинений Писарева за арестование означенной книги». Павленков предъявлять претензий не стал.

Книгоиздательство захватывает Флорентия Федоровича все больше и больше. Он выходит в отставку не ради одной конкретной акции. В его душе крепнет убеждение в том, что просветительским целям он должен посвятить себя целиком через издание все большего и большего числа книг для народа.

Налаживая свою издательскую деятельность, Павленков был полон решимости вести борьбу с господствовавшим все еще повсеместно читательским невежеством и косностью. Важно было внедрять в сознание просвещенных людей, на ком лежала обязанность вести работу по образованию народа, чтобы для каждого из них становилось правилом следить за новинками литературы, чтобы они целенаправленно формировали свои библиотеки, овладевали системой знаний. Поэтому наряду с выпуском сочинений Д. И. Писарева Флорентий Федорович работает над подготовкой к изданию книг по естествознанию, в частности Г. Льюиса «Сердце и мозг» и Г. Омбони «Дарвинизм, или Теория появления и развития животных и растительных видов».

Интересно обратить внимание на такой факт. На обороте титульного листа первой части сочинений Д. И. Писарева, изданной Ф. Ф. Павленковым в 1866 году, приводится реклама «Полного курса физики» А. Гано и сообщается, что книгу можно приобрести в книжном магазине П. А. Гайдебурова по адресу: Невский проспект, дом № 36. Весной этот магазин принадлежал еще Гайдебурову, а к концу года он уже переходит к новому владельцу – Павленкову. Таким образом, покупка магазина стала для Флорентия Федоровича как бы еще одним дополнительным шагом для утверждения себя в выбранном книгоиздательском деле.

Флорентий Павленков быстро понял, что успешное развитие издательского процесса требует, безусловно, налаживания собственного надежного канала для распространения книг. Только поэтому он и приобретает книжный магазин у Гайдебурова. Он не выставляет на нем собственного имени, так как понимает, что оно еще не так много говорит что-либо читающей публике. Павленковский «Книжный магазин для иногородних» быстро стал пользоваться положительной репутацией у тех, кто проявлял интерес к литературе. По словам Рубакина, сделали свое дело прежде всего точность, корректность, исполнительность, аккуратность, энергия и щепетильная честность, на которых строилась работа магазина.

О приобретении магазина Флорентий так сообщит в письме другу – В. Д. Черкасову: «Кто знает, может быть, я и оборвусь… Пусть… Но зато никто не скажет, что я стоял на одном месте и успокаивался на первых добытых результатах».

До начала нового, 1867 года Флорентий Федорович успевает издать и седьмую часть сочинений Д. И. Писарева. В цензуре, к счастью, осложнений больших на сей раз не возникло. Доклад цензора Скуратова по поводу этой части сочинений Д. И. Писарева был обстоятельным. Конечно, без придирок не обошлось. На пятнадцати страницах были изложены цензорские замечания. Однако цензурный комитет, приняв их к сведению, никаких санкций к издателю по данному поводу предъявлять не посчитал целесообразным.

Приобретение собственного магазина открыло перед Ф. Павленковым возможность установить как бы обратную связь с публикой. Это было так важно для человека, начиняющего свое дело.

– Изданием сочинений Д. И. Писарева мне удалось уловить биение общественного пульса времени. Тут спора нет. Не только ведь я со своими друзьями зачитывались писаревскими статьями, увлекались идеалами добра и справедливости, которые отстаивал революционный демократ. Вот и в письме, адресованном мне неким прапорщиком Циркуновым, об этом же говорится: «Лет пять тому назад, – сообщает он, – среди провинциальной спячки и пошлости, встретился я впервые со статьей Писарева… Какая-то сила приковала меня к ней; кругом шум, карточная игра, споры, все для меня закрылось туманом, и вдруг я почувствовал свое родство с духом статьи… Вот почему я думаю, что попадись кому книга Писарева и конец: он направлен на новый, верный путь». Вот как воздействовала и, верю, продолжает воздействовать пламенная писаревская публицистика на лучших представителей нашего молодого поколения!

Письма, подобные циркуновскому, крепили уверенность в верности избранного жизненного курса. Вспомнился также рассказ Веры Ивановны об одном из тюремщиков, который состоял в охране Д. И. Писарева в крепости. Как же его фамилия?.. Да. Молодой офицер… Кажется, Борисов. Точно, Борисов. Так вот этому Борисову доводилось читать статьи заключенного в Петропавловскую крепость критика перед тем, как отправить их по начальству. Сила публицистического влияния писаревского слова оказалась настолько мощной, что Борисов вскоре пришел к убеждению изменить свои прежние взгляды. Как человек честный он не мог оставаться на службе… И уволился…

Писаревские книги должны прийти к народу. Поэтому как издателю Павленкову надо работать и работать.

Некоторая задержка с выпуском восьмой части объяснялась тем, что ранее объявленный объем не вмещал всего писаревского наследия. Разрешить эту проблему Флорентий Федорович посчитал возможным так: надо увеличить ранее намеченное количество частей еще на две и выпустить девятую и десятую. Казалось бы, теперь, после выхода Дмитрия Ивановича из заточения, работать над подготовкой к изданию очередных томов сочинений будет куда проще. Однако все обернулось по-другому.

У Дмитрия Ивановича возникли серьезные трения со своей семьей – с матерью и Верой Ивановной. Писарев увлекся писательницей М. А. Маркович (Марко Вовчок), которая была намного старше критика и к тому же доводилась ему родственницей. Не нравилась она родственницам Писарева. Это была женщина выше среднего роста, полная, не особенно красивая, но, как про нее говорили, лучше всякой красавицы, с чрезвычайно густыми, широкими черными бровями, с несколько расплывшимися, но весьма подвижными чертами лица, с умными, темно-синими проницательными глазами. Одета она была всегда необыкновенно изящно, по моде, но небрежно – так писала о Марии Александровне в воспоминаниях одна из ее современниц.

Сблизившись в 1867 году с Марко Вовчок, Дмитрий Иванович и поселяется вместе с нею в доме Лопатина на Невском проспекте. Этот шаг привел к резкому охлаждению в отношениях между Писаревым, с одной стороны, и его сестрой Верой Ивановной, с другой. Павленков же, не скрывавший в то время своих чувств к Вере Ивановне, независимо от собственных симпатий и антипатий к Дмитрию Ивановичу, оказался в противостоящем стане к нему. Однако это не влияло на его усилия по выпуску писаревских сочинений.

По восьмой части вопросов у цензуры не появилось, и 15 ноября 1867 года она поступила к читателю. Настала очередь четвертой части. Павленков посчитал целесообразным открыть книгу предисловием «От издателя». Нужно было объяснить читателю, что причины задержки ее не в одной технической стороне дела, и откровенно сказать и о других мотивах, которыми руководствовался издатель. «В своих публикациях, – сообщал Флорентий Федорович, – мы постоянно объявляли, что 4-я часть “Сочинений Д. И. Писарева” выйдет после 8-й. Это происходило потому, что мы не считали возможным принять на себя нравственную ответственность за возрождение похороненной полемики “Современника” с “Русским словом”. Нам казалось, что после всем известных дней, когда та и другая партия вдруг оказались рассеянными, кидать в какую-либо из них камнем значило бы работать в пользу тех, с кем мы не можем быть солидарными, в пользу тех, кто основывает свою силу на окружающем бессилии. Вот почему мы от всей души желали исключения из нашего издания статьи “Посмотрим!”. Но понятно, что для такого исключения нам было все-таки необходимо согласие самого Д. И. Писарева, который, к сожалению, в то время находился в крепости. В полной надежде на получение его согласия в будущем мы и откладывали печатание той части (4-й), в которой было предположено автором поместить вышеупомянутую полемическую статью. По выходе 8-й части ожидаемое согласие было, наконец, нами получено, и мы считаем долгом предуведомить своих подписчиков, что взамен выбывшей статьи они найдут в 4-й части три следующие: “Генрих Гейне”, “Наши усыпители” и “Подвиги европейских авторитетов”. Две первые из них появляются в печати в первый раз».

Сама же работа над четвертой частью шла не столь гладко. Хлопоты по второй части в цензурном комитете позволили Павленкову получить информацию, что по целому ряду писаревских статей, помещаемых в четвертую часть, были в свое время предъявлены претензии «Русскому слову» со стороны властных органов. Ему удалось снять копию из предостережения журналу по этому поводу. Флорентий Федорович переписывает ее на бланке «Книжного магазина для иногородних». «Принимая во внимание, – говорилось там, – что в журнале “Русское слово” № 10, в статье “Новый тип”… <…> отвергается понятие о браке и проводятся теории социализма и коммунизма, статья же… <…> враждебно сопоставляет класс собственников с неимущими и рабочими классами, а в повестях “Три семьи”… <…> и “Год жизни”… <…> высказываются проникнутые крайним цинизмом отзывы об основных понятиях о чести и о нравственности вообще, министр внутренних дел на основании ст. 29, 31, 33 Высочайше утвержденного 6 апреля сего года мнения Государственного Совета и согласно заключению совета Главного управления по делам печати определил объявить первое предостережение журналу “Русское слово” в лице издателя кандидата прав Гр. Евг. Благосветова…»

Зачем понадобилось снимать копию? Конечно же для Дмитрия Ивановича. Да вот беда. Если раньше с ним нельзя было переговорить из-за разделявших крепостных стен Петропавловки, то теперь… по другой причине. Что ж, надо писать ему. И Флорентий Федорович отправляет деловое послание.

«Оставляю Вам текст предостережения. Копия совершенно верна оригиналу, так как текст этого материала может понадобиться, то я попрошу Вас, по миновании надобности, возвратить его мне вместе с изменениями. Статью “Новый тип” не мог достать. Отдельно книжек 65-го года не продают, а за год спрашивают 8 р. Так как оттиск ее у Вас есть, то уж Вы, сделайте одолжение, пожертвуйте им для набора, а я Вам возвращу свой, который где-то заложен. Искать теперь некогда, а время дорого. Будьте так добры, сделайте изменения поскорее. Типография обещает кончить 4-ю часть в 20 дней; но только лишь в том случае, если оригинал будет доставлен не позже воскресенья, иначе шрифт пойдет на какое-то другое издание».

Письмо, как нетрудно заметить, исключительно деловое. Никаких выражений уважения, почтения и других принятых форм заявления своего доброго отношения к адресату в павленковском письме не встретишь. Он полностью теперь на стороне сестры Дмитрия Ивановича. И письмо подписывает сухо – Ф. Павленков. В постскриптуме добавляет: «Еще одна просьба. Если Вы занесете исправленную статью в магазин, то заключите ее в конверт».

Ответ последовал незамедлительно. Он, чувствуется, был выдержан в таком же формальном духе. Дмитрий Иванович не желал делать никаких уступок. Это все явствует из нового обращения Флорентия Федоровича к Д. И. Писареву. 9 ноября 1867 года он писал: «Дмитрий Иванович, передавая мне оттиск “Нового типа”, Вы в приводимой к нему записке говорите, что не находите “ни нужным, ни удобным, ни возможным переделывать в статье что бы то ни было”, и затем оканчиваете так: “печатайте, как есть или совсем не печатайте”. Каждое из этих мест в отдельности (не говоря уже об их совокупности) показывает, что Вы смотрите на мои последние к Вам обращения как на просьбу. Но это с Вашей стороны большая ошибка. Не я желал перемен, а Вы когда-то настаивали на них. Инициатива принадлежала Вам. Вы забываете, что самая фальсификация заглавия исходила не от меня. Поэтому оборот, приданный Вами настоящему делу, для меня более чем непонятен».

Флорентий Федорович не скрывает своего раздражения. Писарев совершенно теряет интерес к изданию сочинений. Остается уже меньшая часть усилий, но ведь и от них так много зависит! Издатель все больше убеждается в том, что ему придется брать всю тяжесть ноши исключительно на собственные плечи. Даже возвратить копию предостережения Писарев не считает нужным. Поэтому Флорентий Федорович сухо добавляет в постскриптуме: «Я пришлю к Вам за копией с предостережения. На случай, если бы мой посланный не застал Вас дома, передайте листик квартирной хозяйке с тем, чтобы она отдала его тому, кто придет “от Павленкова”».

Вечером в доме у Писаревых Флорентий Федорович не удержался и высказал свою обиду Вере Ивановне. Потом и сам сожалел об этом. Ибо в ответ разразился такой град проклятий по адресу той, которая сбила с пути истинного Митюшу, что с трудом удалось отвлечь хозяйку от этой больной темы…

– Вера Ивановна, милая, а не приходила ли Вам на ум такая мысль, что Николай Гаврилович свою героиню назвал именно в Вашу честь?..

Писарева удивленно замахала руками.

– Что Вы?.. Правда, не скрою, когда первый раз читала «Что делать?», мне все время хотелось многое в характере и в поступках Веры Павловны отнести к себе… Понимала, что это негоже, нескромно, а поди ж ты, такое возомнила…

– К Писаревым Николай Гаврилович, убежден, был неравнодушен. Конечно, прежде к Дмитрию Ивановичу… Вы уж не обессудьте меня за это, сударыня Вера Ивановна… Николай Гаврилович, как мне кажется, понимал таившиеся в Дмитрии Ивановиче задатки и предугадывал его значение и влияние. Лучше всего оно проявилось в том, что на вопрос Писарева «Что делать?», которым он закончил свою статью «Базаров», Чернышевский отвечал не полемическими красотами, а целым романом. Нужно питать к человеку слишком большое уважение, чтобы облекать свои ответы в такую форму.

– Странно, что до сих пор я на это не обращала внимание…

– А вы возьмите «Базарова».

Вера Ивановна открыла первую часть сочинений.

– Да, вот именно здесь…

«Изучив характер Базарова, вдумавшись в его элементы и в условия развития, Тургенев видит, что для него нет ни деятельности, ни счастья… Весь интерес, весь смысл романа заключается в смерти Базарова… Базаровым все-таки плохо жить на свете, хоть они припевают и посвистывают. Нет деятельности, нет любви, стало быть, нет и наслаждения. Страдать они не умеют, ныть не станут, а подчас чувствуют только, что пусто, скучно, бесцветно и бессмысленно. А что же делать?.. Ведь не заражать же себя умышленно, чтобы иметь удовольствие умирать красиво и спокойно? Нет! Что делать? Жить, пока живется, есть сухой хлеб, когда нет ростбифу, быть с женщинами, когда нельзя любить женщину,

и вообще не мечтать об апельсинных деревьях и пальмах, когда под ногами снеговые сугробы и холодные тундры».

– Вы говорили, дорогая Вера Ивановна, что к себе адресовали призывы героев Николая Гавриловича. Но и он же, перечитывая писаревские вопросы «что делать?», обращал их к себе… Так и возник его роман, как послание молодым, идущим на смену Писаревым и иже с ним…

– Очень интересно, дорогой Флорентий Федорович. Зря Вы не пишете. У Вас такие живые наблюдения, ассоциации… А багаж знаний!.. Вы ходячая энциклопедия…

– Полноте Вам… Все это благодаря Вам. Я ведь так был увлечен в юные годы Писаревым, что читал все, что печаталось под такой фамилией. Еще удивлялся: вот ведь какая работоспособность у критика. Он и переводами занимается. Где-то, чуть ли не в «Рассвете», прочитал об алмазах… Возмущался еще: В подписи две ошибки, вместо Дмитрия стояла буква: «В.», а вместо «Писарев» – «Писарева»! А, оказывается, это Вы, голубушка, меня просвещали и образовывали…

– Шутник Вы, Флорентий Федорович! А вот к Мите будьте все же благосклонны. Я не могу простить ему бегства к этой безнравственной женщине. Правда, он с детства у нас мало управляемый. Очень уж самостоятельный и нетерпимый. Он никогда не шел на компромисс со своими убеждениями, с рано выработанными, собственными представлениями о совести. Я расскажу Вам впечатляющий эпизод из гимназических лет Митюши. Однажды матушка, шутя, обронила при нем по-французски, что после завершения учебы в университете такие-то и такие-то лица позаботятся об устройстве его будущности и будут ему протежировать. «Je те protégé moi-тете!» – вскричал сердито мальчик. С этой-то категорической неуступчивостью в принципах брата приходится сталкиваться и Вам, дорогой Флорентий Федорович.

– Не беда, издание собрания сочинений уже подходит к завершению. Обошлось бы только все с четвертой частью, – ответил Павленков.

Работа над другими частями сочинений продолжалась. Перечитывая статьи очередных выпусков, Павленков, как он сам впоследствии рассказывал Н. А. Рубакину, чуял, что из-за некоторых слов и фраз не может не возникнуть цензурных неприятностей для всего издания. Поэтому издатель помечает в тексте эти места и просит Дмитрия Ивановича внести поправки. Но критик не желал ничего исправлять в своих работах ради цензурных соображений.

25 ноября 1867 года он писал Павленкову: «Я решительно ничего не мог поправить в тех местах, которые вы отметили красным карандашом. Во-первых, обе фразы: на стр. 28 и на стр. 45, принадлежат не мне, а Чернышевскому. Во-вторых, я не вижу в них ничего нескладного. Мне сегодня некогда было ехать в типографию и потому я доставляю листы в магазин, как это было условлено». А так как Флорентий Федорович служил своего рода связующей нитью между семьей Писаревых и Дмитрием Ивановичем, – роль не из приятных! – то Дмитрий Иванович в своей деловой записке просил его и о личной услуге: «Если Вы увидите мою сестру, пожалуйста, передайте ей прилагаемую записку».