Текст книги "Во цвете самых пылких лет"

Автор книги: Владимир Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

50

Последнее утро пребывания на юге началось с того, что окончательно опамятовавшийся Васька, сидя на развалинах прежнего убежища, рассказал другу приключившуюся с ним историю.

Только он взял у кладовщика чемоданы и вышел с базы, к нему подошли «шахтер Шура» и «микробиолог Сережа». Шура спросил угрюмо:

– Ты не понял, шо тебе сказали? Ты зачем еще здесь?

– Зачем, зачем! Затем! – огрызнулся Тарабукин и пошел от них, прибавляя шаг.

– Да ты не беги, не беги, – лениво пробасил Шура. – Никуда тебе не убежать…

От этих слов Васька похолодел. И все свои дальнейшие действия совершал нервно, даже толком не осознавая, что делает. По дороге с базы его не тронули – видимо, решили предварительно хорошенько пугануть. Беспрепятственно он вошел в город и заколесил по нему с двумя чемоданами, выбирая самые людные места. На вокзал Васька не пошел, потому что не решился сдавать чемоданы в камеру хранения на глазах у жуликов: в камерах-автоматах они обязательно подсмотрели бы шифр, да и в обыкновенных тоже наверняка подстроили бы какую-нибудь гадость. Иногда он, устав, садился на скамейку передохнуть; тогда преследователи садились рядом, с двух сторон, и рассказывали друг другу анекдоты, смеялись до упаду. А он сидел между ними и злился. Время от времени Шура, больно подтыкая пальцем под бок, принимался вести с Васькой серьезные разговоры: как провели сегодняшний день, не ходили ли, случайно, в милицию, если да – то с кем и о чем там говорили? Тарабукин молчал, презрительно оттопыривая нижнюю губу. Кривой Шурин спутник, которого тот звал сегодня никаким не Сережей и не микробиологом, а просто генералом Нельсоном, ничем особенным не блистал: изъяснялся он исключительно афоризмами из журнала «Крокодил» и цитатами из Ильфа и Петрова. При этом, видно, казался себе удивительно остроумным: каждую фразу говорил со значением, высокомерно оглядывая других. В другой раз Васька и сам бы, может быть, посмеялся над его остротами, но сейчас ему было не до смеха, и поэтому он находил «генерала Нельсона» ужасно глупым человеком.

Итак, жулики допытывались, а Васька молчал. Куда девался Славка, его друг, он тоже не сказал, только процедил многозначительно: «Он находится там, где ему положено быть. И вы его еще увидите сегодня, не волнуйтесь. Именно вы. Именно сегодня». Кажется, это произвело впечатление.

Они кружили и кружили по городу. Васька задыхался со своими чемоданами. Когда сумерки стали совсем уж густые, он обреченно поплелся к месту ночлега и встречи со Славкой. Будь что будет! А в случае чего – он не предал ни друга, ни чести!

Возле развалин прокатного пункта он поставил чемоданы, принял боксерскую стойку, предварительно ухватив с земли круглый камешек. Шура подходил, вихляясь. «Генерал» включил фонарик. Васька размахнулся, но Шура с неожиданной для его комплекции ловкостью, просто удивительной, сделал выпад вперед и перехватил руку. Камень выпал из ладони. Не выпуская руки, Шура загудел Ваське в лицо:

– Тиха, малыш. У тебя еще будет время отличиться. Давай поговорим. Два вопроса: где твой друг? Ходили ли вы в милицию? Если мы удачно поговорим, обещаю только скромные профилактические меры. А если неудачно, предупреждаю: вы ни от чего буквально не застрахованы, малыш…

Он поднес к Васькиным глазам растопыренную пятерню и вдруг разом сдернул ее в кулак. Тарабукин зажмурился и сказал плаксиво:

– Идите вы, гады, преступники, мракобесы…

– Раунд! – крикнул из темноты «генерал Нельсон».

– Ага! – откликнулся Шура, и первый страшный удар обрушился на Ваську…

51

Фонарик друзья решили присвоить: как-никак это был законный трофей. Завтракали двумя саечками. Васька при еде оттягивал вверх вздувшуюся мешочком губу и осторожно просовывал под нее сайку. Ему было хорошо. Он чувствовал себя героем. Вот только вид у него был, как у ужасного Бармалея, каким его рисуют дети…

А Славка мучился. Это он чувствовал себя еще вчера-позавчера героем, сразу раскусившим дьявольские происки, а Васька пребывал заблудшим, которого еще надо учить да учить уму-разуму, и он учил его, рассматривая с высоты собственного превосходства. И вот теперь Ваську избили до полусмерти, а он целехонек и здоровехонек, как ни в чем не бывало… Поэтому он относился сегодня к другу мягко и внимательно, как никогда. Даже не пошел к Мариамке, чтобы побыть напоследок вдвоем и вместе идти на вокзал, а согласился на Васькину просьбу разыскать санаторий «Черноморец» и передать Музе записку с Васькиным адресом. Васька боялся один идти по городу со своей избитой физиономией – вдруг его примут за бродягу и задержат? Пока станешь что-то доказывать без документов – и поезд уйдет. А передать Музе записку хотелось. Была какая-то жалость и приязнь к ней, нескладной и длинноносенькой. А Томка Рогова… что ж, Томка Рогова! И эта тоже девчонка ничего.

Они с трудом нашли этот далекий санаторий, искали его целых полтора часа. Васька стал на чемодане писать записку.

– Да брось ты эту бюрократию! – сказал ему Славка. – Лучше пойди да вызови ее.

– Да что ты! – испугался Васька. – Разве можно? С такой-то рожей! Что она обо мне подумает!

Он написал: «Муза! Это пишет Василий, твой знакомый, с которым ты познакомилась на танцах и рассталась на вечере поэзии в парке. Извини, что не мог тогда проводить. Муза, я уезжаю и не смог, к сожалению, застать и проститься. Вот тебе мой адрес, можешь написать, если будет такое желание. Я нынче ухожу в армию. Сколько буду служить, не знаю, это зависит от того, на флот попаду или в другие войска. Ты мне пиши пока на дом».

– Дай-ка твою книжку! – попросил он Славку. И переписал оттуда в записку:

 
«Кто заглушит воспоминания
О днях блаженства и страдания
. . . . . . . . . .
 

Это стихи поэта Баратынского. Что вместо точек – прочитай у него сама. До свиданья. Василий Тарабукин».

Страдающий из-за своего безобразия, Васька остался в кустах, а Славка зашел в санаторий и отдал записку какой-то женщине, чтобы обязательно передала в сто четвертую палату. Та даже испугалась – с такой требовательностью Славка подступил к ней – и клятвенно обещала.

И сразу друзья понеслись на вокзал – надо было уже спешить. Однако не опоздали – когда подошли, даже еще состава не подали на перрон. Друзья терпеливо ждали. Запасливый Тарабукин куда-то сбегал, вернулся с кульком и объяснил:

– Купил восемь пирожков, рис с мясом, по десять копеек. Это нам на всю дорогу.

Славка потянул ноздрями вкусный запах и ничего не сказал. Больше, чем пища, занимали его две мысли. Первая – где Мариамка? И вторая – сочтут ли его достойным проезда по детскому билету?

Подошел поезд, а Мариамки все не было. Васька тянул изнывающего друга:

– Пойдем, пойдем! Нам надо же еще сесть, ты понимаешь? Ты сказал ей наш вагон?

– Ну как же!

– Значит, все в порядке! Она подойдет к вагону. Давай, Славка, бери чемоданы.

Славка оглядел его и сказал:

– Ты, Васька, закрой сейчас ладошкой глаз, как будто он у тебя сильно болит. И – быстренько сигай в вагон, вроде провожающий. А разговаривать с проводницей буду я. Иначе она нас обоих не впустит.

Васька согласился, закрыл глаз, сгорбился, сразу сделавшись похожим на закоренелого, скрывающегося от закона рецидивиста. За Славкиной спиной пошел к вагону. Там он сразу прошмыгнул по лесенке мимо проводницы, а Славка закрыл ей путь к преследованию, растопорщив в руке два билета.

– А где ребенок? – воскликнула она.

– Ребенок уже там! – Славка указал на вагон.

– Этот, что ли? – тетка прикрыла горсткой глаз.

– Нет, нет! Этот… эээ… провожающий! А ребенок уже там!

– Почему я его не видела?

– А это вам что – не детский? – Славка потряс перед ней билетом. Проводница поглядела на него очумело:

– Ладно, иди давай… боговый!

По говору Славка догадался, что проводница землячка (поезд был на этот раз прямой), и обрадовался про себя: все-таки больше шансов, что не выгонит, может быть, и удастся доехать обоим…

А Васька независимо, ничуть не стесняясь своего вида, уже сидел в купе и ел пирожки. Не заметил, как умял пять штук, и после этого пригорюнился: вот, снова обидел, обделил своего друга…

Но другу было не до обиды: он ждал Мариамку. Вот подали сигнал к отправлению, проводница окликнула его, а он все стоял на перроне и глядел по сторонам. Сердце готово было разорваться от горя. «Она меня нисколько не любит! Зачем тогда она со мной целовалась? Коварная!» В последний момент из вагона выскочил Тарабукин и стал запихивать Славку в тамбур, приговаривая:

– Хватит горевать-то, вот проблема, подумаешь! Мариамка какая-то. Не горюй, Славка, залезай лучше в вагон, а то останешься, черт…

Славка прошел в другой конец вагона, прижался носом к дверному стеклу и мутным взглядом окинул в последний раз отплывающий перрон.

И тут из вокзальных дверей выбежала Мариамка! Увидав отходящий, набирающий скорость поезд, она бросилась следом за ним, что-то крича и размахивая руками. Но вдруг остановилась, заплакала горько и безнадежно. Проходящие мимо пассажиры и железнодорожники оглядывались, удивлялись: о чем ей плакать, такой молодой и симпатичной? Ничего-то они не понимали…

Разве она виновата, что завсекцией после обеда ушла в торг, старший продавец на больничном, а когда она обратилась к директрисе, чтобы позволила ненадолго закрыть секцию, та категорически и даже издевательски отказала?! Как будто они никогда не были молодыми, эти старые бабы! Двадцать минут оставалось до отхода Славкиного поезда, когда Мариамка решилась на преступление, на листочке бумаги прыгающими буквами написала: «Секция закрыта!!!» – и, положив это на прилавок, выбежала из магазина…

И вот он уехал! Не оставил даже адреса! И своего адреса она не успела ему дать. И сама в этом виновата – опоздала. Горе, горе бедной девчонке!..

А в поезде бесновался увидавший ее в последний миг Славка – стукался лбом в толстое стекло и рвал ручку, забыв, что дверь заперта проводником. Васька оттаскивал и уговаривал его. Внезапно Славка успокоился и совершенно трезво спросил:

– Где проводница?

– Зачем она тебе? – забеспокоился друг.

– Я должен сообщить ей, что еду по незаконному билету. Пусть немедленно меня высаживает. Немедленно. Мне надо к Мариамке. Поеду к ней. Я на ней женюсь. Я уже совершеннолетний. Мне не имеют права отказать, – бессвязно бормотал Славка, порываясь войти в вагон.

– Кто же тебя женит без паспорта? – урезонивал его Васька.

– Что? Паспорт? Какой еще паспорт? Иди прочь! Я могу и без паспорта!

– Без паспорта – это уже будет неправильно.

Славка вдруг опомнился, оловянно посмотрел на друга и спросил:

– Ты-то чего тут под ногами крутишься? Тебе-то чего надо, ну? Может, тебе по морде дать?..

– Выслушай сначала меня, – не обиделся Васька. – Зачем тебе сейчас ехать к ней? Хочешь снова по-старому, да? К Стасику с его друзьями в лапы? Лучше сделай так. Приедем домой, устроимся работать. И всю свою первую получку я отдаю тебе. Помнишь, что говорил дядя Шалико? Надо только так! И вот, вместе с твоей получкой этих денег хватит, чтобы слетать на выходной сюда и обратно. И паспорт ты к этому времени получишь, хотя бы временный. Вот увидишь, так будет лучше.

– Возможно, возможно… – сипло сказал Славка. И, вдруг присмирев, добавил: – Ладно, идем в купе…

В купе он долго сидел молча. Наконец произнес:

– Все-таки ты хороший, Васька, товарищ…

Тот скромно отмолчался, косясь на кулек с пирожками.

Остановилась в проходе тетка-проводница:

– Ну, так кто же тут ребенок?

Васька приоткрыл ей свое лицо, и тетка отшатнулась:

– Уй, батюшки-светы! Ну уж, наверно, не ты ребенок-то, асмодей!

– Совершенно верно, – подтвердил Славка. – Ребенок – это, знаете ли, я.

– Ну-ко выметывайся отсюдова, шпаненок!

– Вот видите – «шпаненок», а не «шпана», – ввернул Васька. – Значит, все-таки дитя.

Она снова хотела взвиться, но тут встал Славка, взял ее легонько за локоть и тихо, грустно сказал:

– Вы извините нас, пожалуйста. У нас просто не было денег на два взрослых билета. Нас обворовали. А его, вот видите, даже избили. Довезите, а то куда же нам деваться, ну посудите! Ведь пропадем.

Тетка обмякла и сказала растерянно и жалостливо:

– Как я вас повезу, сердешные? А ну как контроль?

– Так у вас же есть билет на это место. А мы на проверке куда-нибудь скроемся, чтобы не видели.

Проводница хотела еще что-то возразить, но Васька снова приоткрыл свое страшное лицо, и она воскликнула, держась за грудь:

– Ой, да езжайте вы, боговые!

…Идет поезд по белу свету.

Стучат колеса.

Славка сидит я читает книжку с пробитой обложкой. Читает ее совсем не так, как читал тогда, когда ехал на юг. Теперь каждое стихотворение для него – песня, радость, боль, колокольчик, звук чьей-то души.

 
Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдет далекий мой потомок
В моих стихах…
 

И еще у Славки есть мечта: он знает, что дома обязательно найдет, достанет и прочитает книжку – ту, где волшебные строчки о часах с башенным боем, об очаге покоя, о плещущем гавоте… И, приехав к Мариамке, обязательно разыщет дядечку, которому они продали такую книгу, и между ними будет долгий и хороший разговор о вещах важных и интересных…

Васька думает: вот, съездили они со Славкой на юг. Прошло какое-то время в их жизни. Может быть, они потом и не часто будут о нем вспоминать, но все равно же что-то останется… Потом думает о временах, когда они с матерью будут вместе жить в большой и красивой Васькиной квартире, и квартира эта представляется ему примерно такой же, какая была у Стасика…

Идет поезд.

Плачет Мариамка – сбудется ли ее любовь? Сидит за сараем кот Джанмурчи, поджидая очередного похитителя. Плывет по далеким морям рыжий веселый моряк. Журавли но шагает где-то по земле гордый человек – Шалва Кикнадзе…

Идет поезд.

Домой!

₁₉₈₁