Текст книги "Последнее сердце (СИ)"

Автор книги: Владимир Анзерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Мягкотелость воли и сознания, которые в течении нескольких десятилетий размягчали, словно мясо уксусом, оказались неспособны оценить произошедшее, оказались неспособны к самоорганизации. Пищей их разума всю жизнь был сладкий десерт из ток-шоу, теледебатов и кино-клипов и теперь они испытывали настоящий голод.

Простая реальность жизни, оказалась мерзкой на вкус, как разбалованный сладостями желудок, отвергает пресную и постную пищу, будь она трижды полезна, но требует вновь и вновь любимый десерт. Также и разум людей, требовал привычной ему пищи.

Ей хотелось подойти и сказать – “Люди, теперь вы свободны, с вас сбросили это иго, живите, радуйтесь!”

Но выяснилось, что свобода для них как сырая морковь, твердая и неудобоваримая пища.

Свободу нужно грамотно приготовить и подать, лишь тогда она становится приятной на вкус, потому как в ее естественном виде она никому не нужна.

Елена Викторовна с горечью понимала, что не будет эйфории от сброшенного тоталитарного ига, потому что не будет быстрого прозрения. Как после общего наркоза человеку нужно время, чтобы полностью выйти из него, также и обществу, потребуются возможно годы и десятилетия. Она знала лишь, то, что все они сделали правильно, а время рассудит и покажет, как люди воспользовались своей свободой.

Елена Викторовна шла на встречу с Кирилл Сергеевичем и размышляла о том, почему люди превратно понимают такие понятия как свобода и воля, счастье и радость, добро и зло. Она вспомнила вдруг строчку из когда то прочитанного в Архиве – “Дай мне сыне свое сердце!”.

Отдать всецело свое сердце Богу не получив взамен никаких материальных благ, есть самое пронзительное откровение всей ее жизни. Когда внезапно открывается глубочайший смысл таких простых истин, весь скрытый процесс происходящего в мире становится явным.

Люди добровольно, отдавая свои сердца этому миру, получали взамен блага, комфорт и безопасность. Все достижения этого мира предлагала Корпорация людям, подменяя божественные слова – “Дайте нам ваши сердца и будет вам благо в этой жизни”.

Так ясно она видела сущность этой подмены, что все это комфортное бытие стало в одночасье синонимом проданного сердца.

– Птица, отдай свои крылья и получи взамен сытый вольер – подумала Елена Викторовна, глядя как юркий воробей, подобрав крошку с тротуара, взмыл под козырек крыши.

Город как огромный сытый вольер был набит бессердечными людьми, отдавшими этому миру свои “крылья”.

“Мы победили” – вспоминала она слова Кирилла, но на душе было тягостно. Она свернула с Весенней улицы к бульвару, где должен был ожидать ее Кирилл Сергеевич, как вдруг путь ей преградил сотрудник полиции.

Сердце взволнованной птицей забилось внутри от тревожного предчувствия.

– Прошу предъявить ваше удостоверение личности – произнес офицер, строго и сухо.

– А что случилось? – не зная, какие подобрать слова, спросила она, первое что пришло ей в голову.

– Не волнуйтесь, формальная проверка. – ответил ей офицер.

Елена Викторовна открыла сумочку и стала искать карточку, как вдруг поняла, что забыла ее дома у компьютера, когда оплачивала квартплату.

– Мне жаль, но я забыла документы дома – ответила Елена Викторовна, – Я пожалуй вернусь за ними. И уже хотела развернуться, но офицер остановил ее, придержав за локоть.

– Это не обязательно – ответил он, – Я проверю вас, по сердечному датчику и полез в карман за прибором.

Панический приступ страха сковал ноги и перехватил дыхание. Ей хотелось бежать, но куда? Куда она сможет убежать от офицера полиции?

– Я очень спешу, не могли бы вы меня пропустить? – выдавила из себя Елена Викторовна. Она искала глазами Кирилла, но только лишь для того, чтобы увидеть, что с ним все в порядке. Бежать к нему или звать на помощь нельзя было ни как.

Офицер включил прибор и с удивлением обнаружил, что сигнала нет.

– Ваш сердечный датчик не передает сигнал – сказал офицер.

– Наверно прибор ваш неисправен – ответила, запинаясь Елена Викторовна, – Я пойду, меня ждут.

– Постойте! – уже более строго произнес офицер и в его голосе послышались зловещие нотки. Он включил функцию подавления сердечного ритма, чтобы проверить прибор, как вдруг на экране появилась надпись – Объект серии Synheart, не обнаружен.

Офицер поднял глаза и встретился взглядом с женщиной.

– У вас живое сердце? – произнес он железным голосом, будто женщина напротив оказалась какой-то химерой.

– Это ошибка, ваш прибор вероятно неисправен – залепетала Елена Викторовна, чувствуя, как наворачиваются слезы отчаяния.

– Руки перед собой! – рявкнул офицер и достал из-за пояса наручники.

Слезы брызнули из голубых глаз, выдавая ее окончательно и бесповоротно. Она протянула перед собой дрожащие, бледные кисти и тут же их сковало холодом металла.

– Кира, помоги… – шептала она чуть слышно, а офицер бесцеремонно тащил ее под руку к черному полицейскому автомобилю.

Кирилл Сергеевич сидел на лавке, буквально в пятидесяти метрах от места происшествия и кормил воробьев, не замечая, что происходит у него за спиной. Когда семечки закончились, он поднялся с лавки и стал искать глазами, не идет ли его любимая женщина.

Словно электрическим током его ударило в грудь, когда он увидел, что офицер полиции заталкивает Елену Викторовну в машину.

– Стойте! Не смейте! – закричал Кирилл Сергеевич, но голос захрипел и осекся. Он побежал прямо через газон к уже тронувшемуся автомобилю. В сердце вдруг предательским клином вонзилась боль, ноги подкосились, и он упал на мягкую траву. Перед глазами поплыли размытые силуэты деревьев и людей и он потерял сознание.

Прошло слишком мало времени с того момента, как город лишился корпоративной головы и многие сферы жизни общества еще работали по инерции, выполняя свои функции.

В клинику по пересадке органов, поступила заявка на принудительную операцию и пока Елену Викторовну везли по городу в автомобиле, в спецотделе уже была готова операционная капсула. Остановить в одночасье эту гигантскую махину оказалось намного более сложной задачей.

Сотрудники подчиненных Корпорации ведомств, были вымуштрованными солдатами своей системы, четко выполняющими свои функции и не задающих вопросы.

Женские слезы и наивные просьбы отпустить ее, были в глазах офицера и врачей не более чем проявлением слабости человеческого естества, пытающегося сохранить свое сердце вопреки закону.

А закон говорил только то, что гражданин, сознательно избегающий пересадки сердца, подлежит принудительной операции и штрафу.

Могли ли в отлаженном механизме этого молоха, слова и слезы женщины отменить приговор? Словно раковые метастазы, городские ведомства продолжали свою жизнь.

Елену Викторовну раздели догола, обработали в камере предварительной санации и уложили в операционную капсулу.

Все мысли сжались в одну мольбу – Не надо! Она твердила ее с какой-то обостренной надеждой на чудо, но отчаяние все больше обессиливало волю.

– За что, Господи? За что? – раскаленным жалом пронзал ее один и тот же вопрос.

Ей надели маску и с первым вздохом мышечные спазмы исчезли, тело обмякло и сердце стало биться реже. Полуоткрытыми глазами, сквозь застывшие в них слезы, будто через толщу океана, она видела как закрывается над ней стеклянный колпак капсулы, а яркий свет, продолжал бить в глаза.

– Прости меня Кира…– была ее последняя ускользающая под наркозом мысль и она провалилась в небытие, даже не подозревая, что спустя двадцать минут в такой же капсуле, в соседнем блоке, окажется ее Кира.

Поверженный василиск издыхая, успел нанести удар.

Родион Аркадьевич находился у себя в квартире, когда раздался звонок и ему сообщили, что его друг Рязанцев в реанимации. Он мчался по городу, нарушая правила движения, не понимая, что могло произойти. Когда он очутился в кабинете дежурного хирурга, то был поражен приговором. Кирилл Сергеевич находился в критическом состоянии и третий по счету инфаркт не оставил никакой надежды на восстановление сердца. Требовалась срочная пересадка и добро на нее мог дать только Архангельский.

– Вот, ознакомьтесь – сказал хирург, протягивая Родиону Аркадьевичу планшет, с электронной медкартой Рязанцева. В ней в одном из пунктов было сказано, что в случае критического состояния пациента, решение должен был принять его ближайший друг, Архангельский Родион Аркадьевич.

– Времени крайне мало – произнес хирург, – Ваше решение необходимо прямо сейчас.

– Есть у меня пять минут? – спросил Родион Аркадьевич.

– Только пять – ответил хирург и взяв со стола пачку сигарет, вышел из кабинета.

Родион Аркадьевич закрыл ладонями глаза и опустил голову.

– Пять минут на жизнь или смерть…Могу ли я лишить его того, что он так ревностно берег всю жизнь, невзирая ни на что? Но… Речь сейчас не о принципах…речь о жизни и смерти…

Имею ли я право лишить его жизни ради идеи? Почему я?

Жить с искусственным сердцем, но жить…Или остаться верным себе?

О Боже! – воскликнул Родион Аркадьевич, Простит ли мне Кира потерянное сердце?!

Он открыл глаза, напротив, на стене, висел цветной постер с изображением солнечной лагуны. Настоящая жизнь только начиналась и он не мог, терять друга, он не был готов к этому, его слабость была главным аргументом дать согласие, потому что у него не было ответа на вопрос – Быть или не быть, идеи ради? Он не мог влезть в его душу и оценить все то чем он так дорожил, на что он был готов ради сохранения своего сердца. Не знал даже примерных границ, когда человек выбирает смерть, сохраняя в себе нечто другое, более ценное чем жизнь. Сейчас он был не готов взвесить все за и против, не было времени. Будь его друг в сознании, он возможно принял бы для себя единственно верное решение, но это тяжкое бремя выбора легло на него.

Он еще не знал, что совсем недавно, в соседнем блоке клиники, любимая женщина Кирилла, по глупому, случайному стечению обстоятельств, лишилась своего сердца. Родион Аркадьевич думал о том, что не вправе лишить эту женщину, ее любимого человека, пусть даже такой ценой.

– Для того, чтобы всю жизнь лишать людей сердец, теперешний выбор слишком очевиден – подумал он. Господи, дай нам всем шанс и мне и моему другу! Ведь жизнь это нечто большее? Ведь я еще не мертв, для тебя?!

Если ты слышишь меня сейчас, не в силах я вершить судьбу своего друга, как вершил судьбы других людей… Чувствую будто стою над пропастью отчаяния и покаяния…может это запоздалое прозрение, но оно коснулось моей души, даже не взирая на мое искусственное сердце!

Верю, что еще не поздно оживить свое очерствевшее существо, есть еще во мне нечто такое, что еще умерло для тебя окончательно. Я не знаю что это, но хочу узнать и может мой отчаянный вопль к тебе и есть последний шаг над пропастью? Дай нам шанс пройти над ней, если то, что в нас еще живо, дорого тебе!

Дверь открылась и в кабинет вошел хирург.

– Родион Аркадьевич, вы приняли решение?

Подняв голову, он посмотрел на хирурга и ответил – Он должен жить.

Прошло не более двух часов с момента операции, когда Кирилл Сергеевич очнулся в отдельной палате. Медицина научилась творить чудеса и ставить на ноги безнадежных больных. Стандартные операции были доведены до совершенства, и когда он открыл глаза, первое что он почувствовал, это прилив сил и бодрости.

Он приподнял голову и с удивлением огляделся, увидев сидящего у окна Родиона, который спал, уронив голову на грудь.

– Родя! – позвал он не громко.

Родион Аркадьевич поднял голову и вскочил с кресла, увидев, что его друг очнулся.

– Кира, как ты себя чувствуешь?

– Отлично… А где я? Что-то случилось?

– А ты не помнишь? – спросил Родион, сев у кровати на небольшой стульчик, – У тебя случился сердечный приступ.

Кирилл Сергеевич на какое-то мгновение задумался и вдруг воскликнул:

– Лена! Что с ней, где она?! Я видел, как ее арестовали!

Он вскочил на кровати, но друг его удержал.

– Успокойся, с ней все хорошо…Она уже дома, жива и здорова, я ее видел час назад.

– Ее отпустили?

– Да…

– Но что случилось, за что ее задержали?

– Кира, это совершеннейшая, глупая случайность! Ее остановили для проверки, а у нее не оказалось при себе документов. Когда же офицер решил проверить ее сердечный датчик, то выяснилось, что она – уклонист.

– Только не это…– прошептал Кирилл Сергеевич, – что с ней сделали?

– Ее обязали к принудительной операции…Ты же знаешь закон…

Кирилл Сергеевич обхватил голову руками и замычал сдавленным голосом.

– Не казни себя, это роковая случайность…

– Я думал мы победили Родя, что начнется новая жизнь… а теперь все кончено…

Родион Аркадьевич снял очки, протер их краем рукава и спросил:

– А как же я, для меня тоже все кончено?

Кирилл Сергеевич не сразу понял, что имел в виду его друг.

– Я надеялся, хоть что-то изменить в своей жизни – продолжил Родион Аркадьевич, – остро чувствуя в последние дни что и сам меняюсь, что для меня есть еще место и смысл в новой жизни?

– Конечно есть, я не то хотел сказать – Кирилл Сергеевич протянул вперед руки желая обнять друга, как вдруг почувствовал, что-то постороннее на своей груди. Он расстегнул больничную пижаму и увидел в районе сердца послеоперационный био-пластырь.

– Как…и я тоже? – спросил он совершенно без эмоций.

Родион Аркадьевич тяжело вздохнул.

– Прости меня, если сможешь, но я не мог поступить иначе. Не мог я тебя потерять… Тогда бы я точно потерял смысл дальнейшей жизни… Только с тобой вместе, мы сможем дать ей новый толчок.

Кирилл Сергеевич с удивлением смотрел, как его друг возбужденно говорил о том, что жизнь заканчивается лишь с последней мыслью и что еще ничего не потеряно. О том, что странным образом, он изменился за это время и что должен ему о многом рассказать. Что когда он принимал решение, то еще не знал, что Елена Викторовна подверглась принудительной пересадке и что он не мог, лишить ее любимого человека.

Кирилл Сергеевич почувствовал, как удивительным образом, страстно звучащие слова его друга развеяли отчаяние. В них было что-то новое для самого Родиона, что-то такое, чего Кирилл Сергеевич никогда от него не слышал за всю жизнью. Его друг говорил о надежде и возрождении, о вере до последнего вздоха, слова для него совершенно чуждые, но звучащие будто от чистого сердца, от живого сердца, страстно и утвердительно. Когда он закончил и успокоившись сел на стул, Кирилл Сергеевич спросил:

– А как Лена, ты говорил с ней?

– Когда она узнала, что у тебя случился приступ и пришлось сделать операцию, то впала в немоту. Она чувствует себя виноватой, за то, что произошло и с ней и с тобой. Впрочем как и ты. Я привез ей хорошие лекарства для снятия пост-операционного синдрома и депрессии, думаю вам лучше сейчас не видеться.

– Но почему?

– Доверься мне Кира, должно пройти время, может месяц, психологическая травма и чувство вины затянутся и вы вновь будете вместе, а я обещаю, что сделаю все для того, чтобы Елена Викторовна поправилась.

Кирилл Сергеевич встал с кровати и обнял друга.

– Домой?

– Домой.

Глава IX

Спустя двое суток пребывания дома, Кирилл Сергеевич почувствовал как тяжелые переживания и мысли стали возвращаться к нему. В груди ничего не болело, но чувства чего-то чужеродного накапливаясь, создавали психологический эффект отторжения. Родион говорил, что это пройдет и обязал его, принимать лекарства. Временами когда приступы обострялись хотелось вывернуть душу на изнанку и вынуть из себя эту дьявольскую машину, которая создавала внутри пугающую, мертвецкую пустоту.

Надо было чем-то занять мысли, но из головы не выходило беспокойство о Лене.

– Все так внезапно и глупо произошло – рассуждал Кирилл Сергеевич, бродя по своей просторной квартире из комнаты в комнату. Неужели случай, может все отобрать?

Может поэтому, люди так суеверны, что безумно боятся фатальной силы рока, перед которой они совершенно ничтожны? Но если в нем нет никакого смысла, то это глупее глупого.

В голове рождались вопросы, на которые он не знал ответов. Не свойственная для ученого праздность ума, была хуже любой болезни, поскольку ввергала в умственный анабиоз, поэтому он как охотничий пес взявший след, вцепился в эти мысли.

Раньше все было проще – руководство ставило задачи, а он их решал, совсем другое дело занять свой разум в отсутствии всяких задач. Остро начинаешь ощущать бесполезность прошлых достижений, когда вопрос требующий найти на него ответ, состоит не в атомах и бозонах, а в простой фразе – Что такое случай?

Каким то шестым чувством он понимал, что есть метафизика рока и она противостоит Богу. За роком, неосознанный страх внезапных потерь и он противен божественному устройству мира. За ним тот, кто держит род людской в постоянном напряжении и страхе, издеваясь над ним и глумясь.

Нащупав узкую дорожку, впотьмах собственного сознания Кирилл Сергеевич вновь и вновь терял ее, сбиваемый сутолокой мыслей. Он чувствовал себя беспомощным студентом, которому из всех экзаменационных билетов достался тот единственный, который он забыл выучить.

Чтобы упорядочить свои мысли, он решил заняться генеральной уборкой в квартире. Правда убирать особо было нечего, поэтому он занялся ревизией ящиков, стеллажей и полок. Добравшись до своего кабинета, Кирилл Сергеевич решил освежить в памяти свое собрание книг и найдя лестницу, полез на верхние полки стеллажей.

Некоторые давно забытые книги, которые вдруг захотелось перечитать, он снимал с полок и складывал на рабочем столе. Большой, цветной подарочный альбом шедевров художественного искусства он тоже отложил, намереваясь развлечь себя.

Начинало вечереть. Город кутался в сиреневую вуаль сумерек, а переулки постепенно наполнялись свежим ароматом вечера, который постепенно густел, заполняя все вокруг чернильной тушью ночи.

Кирилл Сергеевич подошел к окну и прислонился лбом к прохладному стеклу. Где-то внизу еще царствовала суета, но чем выше от земли, тем отчетливее ощущалось замедление времени, словно в суету города подмешали какой-то загуститель. Чем выше, тем медленнее оно текло, превращаясь во что-то предвечное над облаками, свободными от забот и суеты.

Мысли Кирилл Сергеевича нарушил старый, бронзовый колокольчик, стоящий на рабочем столе и упавший вдруг на пол, сдвинутый к краю книгами. Кирилл Сергеевич подошел к столу и подняв его, позвонил. Воздух наполнился легким, радостным звоном, распугавшим таинственные сумерки, окутавшие кабинет. Кирилл Сергеевич позвонил еще и еще. Подойдя к окну, он позвонил перед собой, словно хотел поделиться им с другими и вдруг поймал себя на мысли, что ни разу в жизни, с самого рождения, не слышал настоящего колокольного звона. В городе не было ни одного храма.

Он стал вспоминать некоторые даты истории и к своему удивлению обнаружил, что последний храм в городе, снесли за 50 лет до его рождения, то есть, вот уже больше 100 лет, город не слышал колокольного звона. Он стал рыскать взглядом над городскими кварталами, в надежде увидеть золотые купола, но это было бесполезно.

– Сто лет назад, малая кучка дерзких негодяев лишила город последнего храма, немудрено, что спустя 70 лет нас стали лишать живых сердец. Промолчав тогда, мы промолчали сейчас. Сначала нас лишили духовного сердца, а затем физического.

Сто лет город пребывал в коме, как больной, подключенный к аппарату.

– Городу нужно новое сердце – новый храм! – произнес Кирилл Сергеевич и хотел, было звонить Родиону, чтобы поделиться с ним своим открытием, как в дверь вдруг позвонили.

– Привет, а я только собрался тебе звонить, а ты тут как тут! – радостно приветствовал Кирилл Сергеевич своего друга.

– Не скучаешь?

– Мне надо с тобой поделиться кое-чем.

– Очень интересно – отвечал Родион Аркадьевич, проходя в кабинет, – Кофе не угостишь?

– Обижаешь! Проходи, устраивайся, я сейчас.

Через какое-то время Кирилл Сергеевич вошел в кабинет с двумя чашками дымящегося кофе.

– Что это ты здесь затеял? – спросил Родион Аркадьевич, указывая на стопки книг разложенных вокруг.

– Надо было занять чем-то голову, вот решил освежить в памяти, что у меня есть.

– Это хорошо, я кстати тебе кое-что принес интересное, как раз, чтобы занять голову – ответил Родион и протянул другу толстую папку.

Кирилл Сергеевич включил в кабинете свет, в котором уже практически стемнело, и удобно расположившись в кресле напротив друга, открыл папку.

В папке была толстая стопка печатных, не подшитых листов, видимо никак друг с другом не связанных.

– Что это? – спросил он.

– Это Кира, то, что у меня случайно сохранилось от моих многолетних изысканий, когда я занимался штудированием древней литературы. Может они тебе пригодятся или будут хотя бы интересны. Мне кажется, там есть достойные вещи.

– Спасибо, завтра и займусь – ответил Кирилл Сергеевич, отхлебывая горячий кофе.

– Я гляжу, ты сегодня в хорошем расположении духа? – спросил Родион Аркадьевич, глядя на спокойное лицо друга.

– Честно говоря, сам не знаю. Мысли мечутся в голове, ищут чего-то и не находят. Ничего не болит, но тошно как-то и муторно. Я бы хотел сказать, что хочется выть с тоски, только похоже ее вырезали вместе с сердцем. Наверно я похож на серое, безликое существо?

– Нет, не похож, но я прекрасно тебя понимаю… А ты не помнишь Кира, как ты влюбился в университете в одну девчонку, ох как ты страдал по ней?!

Кирилл Сергеевич ненадолго задумался.

– Когда это было Родя! Я уж и не помню толком.

– А я вот себя, очень хорошо помню – ответил Родион Аркадьевич. Мне тоже повезло влюбиться до того, как я сделал операцию. На всю жизнь я запомнил это разъедающее чувство тоски и отчаяния от неразделенных чувств. А когда я узнал, что она у меня за спиной встречается с другим, словно обухом к земле прибили! Я ведь и решился сразу после этого на операцию, думал, не переживу удара.

– Вот это я припоминаю, как ты терзался – вставил Кирилл Сергеевич.

– Терзался, мягко сказано! Я же тебе уже говорил как-то, что первая волна гражданских, которые пришли к нам на пересадку, были такие же как я, отчаявшиеся и раненые.

Оказалось с синтетическим сердцем гораздо легче жить…Боли нет!

Родион Аркадьевич замолчал, но видно было, что он хочет высказаться.

– Ты можешь говорить мне, все что думаешь – будто предугадав его мысли, сказал Кирилл Сергеевич.

Родион Аркадьевич не знал с чего начать. Слова о его новых переживаниях и чувствах, еще несколько месяцев назад были чужды и для него и для этого мира, они были анахронизмами, поскольку человечество давно изжило их из себя.

– С тех пор как началась эта история, совсем потерял я покой. – начал Родион Аркадьевич. Сплю плохо и постоянная тяжесть в груди, будто вздохнуть не могу. И мысли…безотвязные мысли о том, как я прожил жизнь…что я людям нес не облегчение, как мне казалось, а …Ты понимаешь?

Кирилл Сергеевич молча кивнул головой, не прерывая Родиона.

– Сложно объяснить, что со мной, поскольку обследование показало, что со здоровьем все в порядке, но какая-то внутренняя лихорадка не дает покоя. Ощущения похожи на те, что испытывает загноившаяся рана, которая вот-вот, прорвется гноем. Хочется исторгнуть из себя старую жизнь словно гной и начать заново, но я не знаю как. Мне нужен катарсис Кира, иначе я сойду с ума…

Все эти месяцы Кирилл Сергеевич был занят своими заботами, что ничего особенного в состоянии друга не замечал и только сейчас он буквально почувствовал в его голосе отчаянную мольбу о помощи.

– Я знаю Родя, что катарсис немыслим без покаяния…

– Но как?! – воскликнул Родион Аркадьевич, – Я хочу, я жажду этого как глотка чистой воды… Как Кира?!

– Похоже ты вовремя сегодня зашел, поскольку я хотел с тобой поговорить об одном важном деле.

Родион Аркадьевич приготовился внимательно слушать.

– Не только нам с тобой, а всем людям, всему городу нужен катарсис, нужно покаяние. Меня Родя сегодня будто осенило – сколько лет мы живем в страшном забвении! Но самое главное не в этом…

Кирилл Сергеевич взглянул на город, зажигающий огни.

– Взгляни, ни одного храма, ни одной маковки нет в этом городе… Он просто мертв!

Сто лет назад этому городу удалили сердце и с тех пор мы калеки…духовные калеки.

Родион Аркадьевич отставил чашку и подошел к окну.

– Надо Родя, дать городу новое сердце, возродить храм, чтобы лился над городом колокольный звон и может это и будет для всех нас, общим покаянием?

Родион Аркадьевич ходил по кабинету взад и вперед, потом остановился и глядя поверх очков, произнес:

– Кира, ты гений!

Кирилл Сергеевич махнул рукой.

– Я серьезно…Только вот чего я не пойму, как в нашу жизнь ворвались такие перемены, почему сейчас, почему мы?

– Не знаю Родя, может, время пришло?

– Какое время?

– Время прозрения и покаяния. Василиск пал и нам теперь строить новую жизнь.

– Строить…– протяжно произнес Родион Аркадьевич. И все таки, ты гений Кира, теперь я знаю, что мне делать, я буду строить!

– Что строить? Куда ты засобирался неугомонный?

– Я еще сегодня обещал проведать Елену Викторовну, чем ее угостить, что она любит?

– Подари ей от меня хороший букет цветов, а сладости на твое усмотрение.

Окрыленный новой идеей, Родион Аркадьевич выскочил за дверь и Кирилл Сергеевич снова остался один.

– Что нужно людям для счастья? Идея! Главное чтобы идея была светлой – подумал он, возвращаясь в кабинет, чтобы продолжить книжный разбор.

– Но не просто идея…Великая идея! А что может быть в мире выше, чем идея служения Богу? Может действительно, настало время прозрений? – удивлялся самому себе Кирилл Сергеевич.

Словно шоры стали спадать с умственного зрения, открывая глаза на то, как они жили все эти десятилетия. И тут ему в руки попала книга Сервантеса, про дон Кихота.

– Вот ведь стервец, как точно описал глупости человеческие! – произнес вслух Кирилл Сергеевич и усевшись в кресло, стал листать книгу в которой были чудесные репродукции Доре.

– Вся жизнь Кихота, как жизнь человечества, сплошные метания больного рассудка.

Пролистав книгу до конца, он хотел уже закрыть ее, как взгляд упал на финальный монолог Кихота – “Разум мой прояснился, теперь он уже свободен от густого мрака невежества, в который его погрузило злополучное и постоянное чтение мерзких рыцарских романов. Теперь я вижу всю их вздорность и лживость и единственно, что меня огорчает, это что отрезвление настало слишком поздно и у меня уже нет времени исправить ошибку и приняться за чтение других книг, которые являются светочами для души”.

Кирилл Сергеевич закрыл книгу и взглянул на стопки книг на столе, которые он отложил, чтобы перечитать.

– А есть ли у меня время на все это? – подумал он.

Подойдя к книжным стопкам и окинув взглядом тысячи страниц, он стал убирать их обратно на стеллажи, словно отрезвленный одним лишь прочитанным абзацем. Убрав книги обратно, он достал ту, что досталась ему от родителей.

– Нет времени…Больше нет – произнес он и пошел в гостиную.

Но чтение никак не шло. Атмосфера была слишком обыденной. В памяти стали всплывать образы когда-то виденных в старом кино, интерьеров храмов, иконы и свечи. Хотелось окунуться в полумрак таинств, но в его доме никогда не было ни одной иконы, ни одной свечи.

Вдруг он подскочил с дивана и побежал обратно в кабинет. Приставив лестницу к стеллажу, он достал тот самый альбом с репродукциями знаменитых картин и стал его листать. Здесь было целое мировое наследие, начиная с древних времен и до прошлого века. Наконец он открыл страницу, на которой значилось – Андрей Рублев.

На одной странице, во весь лист, было изображение Святой Троицы, на других было по две иконы поменьше.

– Была, не была! – произнес Кирилл Сергеевич и достал из ящика стола канцелярские ножницы.

Вырезав аккуратно три иконы из своего дорогого альбома, он принялся искать подходящий для основы картон. Не найдя ничего путного, он снял со стены в кабинете две старые репродукции в рамке и разобрав их, вынул картонную вкладку. Вырезав картон по размеру изображений, он приклеил на него репродукции икон, а сзади сделал из картона треугольные упоры, чтобы они могли стоять вертикально.

Свечей в доме не водилось, как и мышей, интересно, чему бы он больше удивился, обнаружив у себя дома, церковную свечу или мышь? Но тут он вспомнил, что кроме свечей в храмах зажигали масляные лампады. Естественно как и свечей, лампад в доме не было и нужно было ее сделать самому. Из наиболее подходящих по объему, оказались нефритовые пиалы, льняное масло которое Кирилл Сергеевич любил добавлять в салат, нашлось в холодильнике, оставалось сделать фитиль. Пришлось пожертвовать кисточкой от диванной подушки. Срезав один жгутик, он продел его в трубочку скрученную из пищевой фольги и обернув большой канцелярской скрепкой, опустил кончик в пиалу с маслом. Достав из табачного ящика зажигалку, он поджег фитиль.

Фитиль оказался излишне большим и начал нещадно коптить. Кирилл Сергеевич задул огонь, протянул фитиль вниз, оставив лишь самую малость, и зажег снова.

– Отлично! – произнес он, глядя как новоявленная лампадка, засияла тихим, ровным светом.

В углу кабинета, над невысоким, узким пеналом, висела полка с различными сувенирами и статуэтками. Убрав их в пенал и протерев полку от пыли, Кирилл Сергеевич расставил репродукции икон в угол, большую посередине, а маленькие по бокам и аккуратно, чтобы не расплескать масло, поставил лампадку у большой иконы.

За окном уже совсем стемнело. Кирилл Сергеевич подошел к двери кабинета и выключил свет. Темная река ночи, сдерживаемая до того, ярким светом люстры, хлынула в комнату и мгновенно затопила все пространство вокруг.

Кирилл Сергеевич обернулся. В углу, робким светом горел огонек лампады, освещая стоящие рядом с ним иконы. Ему казалось, еще чуть-чуть и тьма поглотит этот слабый лучик света, таким беззащитным он казался в окружавшей его ночи. Но словно невидимый барьер, светящейся сферой укрыл его, отодвинув власть тьмы.

Кирилл Сергеевич подошел к полке.

В свете лампады, репродукции икон словно ожили. Освещенные мягким светом, на Кирилл Сергеевича глядели божественные лики, от которых словно из древности пахнуло мистикой и удивительным свечением. Он стоял в немоте, освещенный этим мистическим светом и не мог отвести взгляда, а лики с золотыми нимбами спокойно взирали на него из глубины веков, постепенно наполняя душу легким трепетом.

Будто утомленный штормами парусник, он нашел вдруг тихую гавань для своей души.

Он стоял как пред целой вселенной, беспомощный и онемевший от ощущения своей ничтожности. Величие собственного ума и эго, исчезло куда-то, преклонившись, пред малым отражением божественного света. Что же тогда есть Бог, коль скоро душа так легко откликается на изображенные лики?

Он стоял очарованный и потрясенный, не зная ни одной молитвы и не находя нужных слов, Кирилл Сергеевич с горечью осознал всю свою духовную наготу и нищету. Как стыдно стало ему за свою жизнь, потраченную на опыты этого мира, который оказался лживым обманщиком. За спиной было пусто и ничего из нажитого, не нужно было для общения с Богом, а того что нужно, того и не было.