Текст книги "После немоты"

Автор книги: Владимир Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Владимир Максимов
После немоты

В КАЧЕСТВЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЯ

Мне впервые в жизни приходится прибегать к подобного рода обращению, и я делаю это, вынужденный обстоятельствами. Предыстория его такова: в конце 1971 года на Западе, на русском языке, был опубликован мой роман „Семь дней творения", который вскоре перевели (и еще переводят) на ряд иностранных языков. Издание книги вызвало болезненную реакцию со стороны наших соответствующих организаций. Последовал целый набор оргвыводов: вызовы на собеседования с требованием немедленной повинной, запрет публикаций, занесение в „черный список" цензуры и, как результат, лишение средств к существованию.

Не желая обострять ситуацию и нагнетать вокруг своего имени атмосферу ажиотажа, я сделал все от себя зависящее, чтобы событие это прошло как можно более скромно. Но, видимо, это не очень устраивало неких „иксов", жаждущих сделать из своей сверхбдительности источник политических и материальных доходов. Не дождавшись от меня покаяния, они вознамерились покончить со мной в судебном порядке. На недавно прошедшем партактиве Московской писательской организации работник КГБ Абрамов открыто потребовал организационной расправы надо мной, которая облегчила бы карательным органам применение ко мне процессуальных санкций.

Джин, которого эти стражи идейной чистоты так жаждут выпустить из бутылки разлива тридцать седьмого года, прежде всего погребет их самих. Им следовало бы извлекать уроки хотя бы из трагического опыта их погибших предшественников.

Я не настолько наивен, чтобы полагать, будто обладаю хоть какой-то неприкосновенностью. Но если со мною все же что-то случится, то это, по моему глубокому убеждению, не принесет лавров тем, кто будет преследовать в судебном порядке очередного русского литератора за осуществление им его прямой профессиональной обязанности – писать книги согласно своим убеждениям и своей совести.

Москва, 7 марта 1973 г.

СЕКРЕТАРИАТУ МОСКОВСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СП РСФСР

от Максимова В. Е.

Как мне стало известно, секретариат МОСП РСФСР совместно с бюро секции прозы готовит обсуждение моего романа „Семь дней творения" со всеми вытекающими отсюда оргвыводами. Я и пишу это письмо заранее, ибо заранее знаю степень ваших обвинений и качество ваших доводов. Мне не в чем оправдываться перед вами и не о чем сожалеть. Я, сын и внук потомственных пролетариев, сам вышедший из рабочей среды, написал книгу о драматическом финале дела, за которое отдали жизнь мой отец, мой дед и большая часть двух восходящих ко мне фамилий. Эта книга для меня – результат многолетних раздумий над удручающими и уже необратимыми явлениями современности и горчайшего личного опыта. Если вы, оставшись наедине с собой, непредубежденно и мужественно взглянете в лицо действительности, у вас, я уверен, возникнет множество тех же самых „почему", какие одолевали меня в процессе работы над романом.

Почему в стране победившего социализма пьянство становится общенародной трагедией? Почему за порогом полувекового существования страны ее начинает раздирать патологический национализм? Почему равнодушие, коррупция и воровство грозят сделаться повседневной нормой нашей жизни? Где истоки всего этого, в чем первопричина такого положения вещей? Вот, примерно, те вопросы, которыми я задавался, садясь за работу над книгой. Не знаю, удалось ли мне с достаточной убедительностью ответить хотя бы на один из них, но у вас нет оснований сомневаться в искренности моих намерений. Этим же стремлением помочь своей стране и своему народу разобраться в отрицательных явлениях современности, с тем чтобы, освободившись от ошибок прошлого, безбоязненно двигаться дальше, руководствовались и все мои старшие предшественники от Дудинцева до Солженицына включительно, разумеется, каждый в меру своих сил и дарования. К сожалению, те, от кого зависело взять эти книги на вооружение, не только остались глухи к взыскующим правды голосам, но и встретили их в штыки. Мне трудно судить, кто и почему заинтересован в том, чтобы загнать болезнь глубоко вовнутрь, но в плачевном исходе такого рода лечения я не сомневаюсь: последствия не поддаются учету, бедствия – исчислению. Если наше общество не осознает этого сегодня, завтра уже будет поздно.

Сейчас мне не до бравады, я покину организацию, в которой состоял без малого десять лет, с чувством горечи и потери. В ней – в этой организации – числились и числятся люди, у которых я учился жить и работать. Но рано или поздно каждому из них все-таки придется сделать этот тяжкий выбор. Союз писателей, а в особенности его Московское отделение, постепенно становится безраздельной вотчиной мелких политических мародеров, разъездных литературных торгашей, всех этих медниковых, пиляров, евтушенок – мелких бесов духовного паразитизма.

Я прекрасно осознаю, что меня ждет после исключения из Союза. Но в конце пути меня согревает уверенность, что на необъятных просторах страны, у новейших электросветильников, керосиновых ламп и коптилок сидят мальчики, идущие следом за нами. Сидят и, наморща сократовские лбы, пишут. Пишут! Может быть, им еще не дано будет изменить скорбный лик действительности (да литература и не задается подобной целью), но единственное, в чем я не сомневаюсь, – они не позволят похоронить свое Государство втихомолку, сколько бы ни старались преуспеть в этом духовные гробовщики всех мастей и оттенков.

Со всей ответственностью -

В. Максимов

15 мая 1973 г.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГЕНРИХУ БЁЛЛЮ

Глубокоуважаемый коллега!

Признаюсь, Ваше предыдущее заявление об изменениях в Нобелевской речи во имя сохранения неких „контактов" подействовало на меня (да и не только на меня), честно говоря, удручающе. Мир на своем горьком опыте успел убедиться, во что обходятся человечеству односторонние уступки злу и насилию ради их сомнительного умиротворения. Мир слишком хорошо помнит, как под шумок дипломатической эйфории в самом центре Европы дымили первые крематории концлагерей. С тех пор нравственная обстановка вокруг нас изменилась к худшему. Если когда-то безответственная болтовня Чемберлена, Даладье и Компании вызывала у честных людей хотя бы чувство брезгливости, то сегодня убогим апологетам нового Мюнхена, возомнившим себя великими политиками, вручают уже Нобелевские премии мира. Только Всевышний знает, в какую кровавую копеечку влетят нам бесовские игры современных недоумков от дипломатии, но место на скамье подсудимых Второго Нюрнберга, не сомневаюсь, им обеспечено.

Поэтому Ваш голос, снова поднятый Вами в защиту попранной справедливости, вселил во всех нас надежду и уверенность, и уже одно это, само по себе, может служить Вам доказательством его действенности. Но, к сожалению, и в этом, таком чистом и мужественном Вашем выступлении прозвучала настораживающая нота скептицизма и усталости. Утверждение бессилия слова перед материальным могуществом являет собою недопустимую слабость со стороны писателя-христианина. На Суде Времен нам простится все, кроме греха уныния и безнадежности. Слово сильнее поставок и контрактов, тем более, если это слово принадлежит верующему. Лишь бы оно звучало не время от времени, а постоянно, ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Писатель, в силу своего назначения на земле, говорит, руководствуясь в таких случаях не спекулятивной злободневностью, а только потому, что не может молчать. Там, где царствует совесть, нет места закону целесообразности.

В практическом же плане, мировая общественность должна обращаться к разуму и логике власть имущих не по следам прискорбных событий, когда престижные амбиции адресата мешают ему внять призывам со стороны, а перед таковыми. Пример Солженицына и Амальрика прекрасное тому доказательство.

В этом смысле образцом нравственной бдительности может служить академик Сахаров – честь и совесть современной России, выступления которого по острейшим вопросам сегодняшнего мира обходятся ему куда дороже, чем любому из его западных коллег. Сахаров не выжидает „пиковых" моментов текущего дня, когда сказанное им слово принесет ему максимум политических дивидендов. Сахарова не заботит „инфляция" его выступлений. Сахаров совершает поступки и говорит движимый одной единственной указкой – указкой своего большого сердца. И слово его не становится от этого менее весомым и действенным. Именно поэтому тучи над ним в последнее время заметно сгущаются. Спасти Андрея Сахарова от грозящих ему бед – наша общая с вами задача. Когда непоправимое случится, будет уже поздно махать, как у нас говорят, кулаками. В этом Вы смогли убедиться на совсем недавних примерах.

В таком же, но менее заметном положении находятся и многие из нас. Я мог бы привести здесь целый мартиролог имен, которые после „общественного" остракизма поставлены перед новыми, еще большими испытаниями, но список этот занял бы здесь слишком много места, да к тому же имена эти общеизвестны. Поэтому назову лишь близких мне людей, которые, я надеюсь, не останутся на меня в обиде за непрошенное заступничество: Виктор Некрасов, Александр Галич, Лев Копелев, Георгий Владимов, Владимир Войнович, Булат Окуджава, Борис Балтер.

В заключение мне хотелось бы еще раз заверить Вас, что голос Ваш, если и не дошел до слуха тех, к кому Вы обращались, то духовный результат с лихвой восполнил их молчание. Слова, сказанные Вами укрепили во многих и многих, от Афин до Шанхая, веру в конечное торжество правды и справедливости, а это, на мой взгляд, самое главное.

„Царствие Небесное усилием берется"! Так постараемся же совершить это усилие на любом поприще, по которому направил нас Господь, чтобы в конце пути оказаться достойными бесценного дара Свободы, каким наделил Он каждого из нас в день Святого Крещения.

С глубочайшим уважением

В. Максимов

Москва, 4 июля 1973 г.

ОТВЕТЫ КОРРЕСПОНДЕНТУ „ФРАНС-ПРЕСС"

1. Из знакомства с Вашими произведениями вытекает, что Вы являетесь верующим человеком. Можете ли Вы сформулировать, в чем Ваша вера и какое место занимает религия в Вашем творчестве?

– Слово „вера" говорит само за себя и мне к этому нечего добавить. Если же говорить догматически, то исповедую православное христианство. Эта Вера и вооружает меня критерием истины и красоты, безусловно обозначая мне цели, задачи и средства творчества. Должен заметить, что в наш смутный век утвердилась лукавая тенденция путать Веру с амбициозным политическим фанатизмом. Это целенаправленное смешение понятий разрушительно вообще, а для писателя в особенности. Писатель, сотворивший себе кумира из очередного общественного движения или политической доктрины, неминуемо скатывается к творческому краху. Взлетая иногда на самый гребень вызванных ими событий, он, затем, вместе с их спадом уходит в литературное небытие. От Горького до Гамсуна таких примеров в культурной истории нашего века множество. Истинная Вера – всегда результат взыскующей совести, а потому и служит человеку безошибочным путеводителем на долгих дорогах жизни.

2. Является ли ваша вера результатом изначального религиозного воспитания, обретена ли она вами после какого-то перерыва или вы пришли к ней через тяжелый жизненный опыт?

–  Скорее всего здесь имеет место последнее. Родители мои – наивные атеисты двадцатых годов, соблазненные происходящим на их глазах политическим своеволием, которое они восприняли как свободу, не могли, разумеется, воспитать во мне религиозное чувство. Но Соблазн гордыни бессилен перед Великим Искуплением. Как зеленый побег сквозь асфальт, пробивается Благая Весть в человеке через гнетущие наслоения времени. Пробилась она и во мне, озарив окружающее невечерним светом Ожидания и Надежды.

3. В „Семи днях творения" вы показываете галерею молодых людей различной социальной формации, приходящих к Вере. Чем вы объясняете, что в столь агрессивно атеистической стране начинают возникать такие феномены?

– Не раз в нашем трагическом столетии раздавались голоса о богооставленности мира. Слишком многое, на первый взгляд, подтверждало этот пессимизм: гражданские катаклизмы начала века, дальше – газовые камеры в самом сердце Европы и миллионы одетых в серые бушлаты невольников от Беломорканала до Колымы, запустение церквей и святых мест. Это кажущееся угасание Света на какое-то время затмило перспективу маловерам и ввело в искушение слабодушных. Но зоркие сердцем знали, что это лишь испытание, через которое надо было пройти, чтобы уже более никогда не соблазняться мнимо легкими путями эгоизма и безверия. Знали и безропотно несли этот крест сквозь поругание и расстрелы, сквозь тюрьмы и лагеря, сквозь предательство и хулу. Свет наших мучеников Веры не угаснет, навеки запечатлев в потомстве имена патриарха Тихона, отца Павла Флоренского, архиепископа Луки и множества, великого множества других, безымянных. Божественный прорыв не заставил себя ждать. В последнее время мы стали благодарными свидетелями возрождения религиозного чувства в нашем народе. Особенно среди молодежи. Отрадно сознавать, что гребень этой волны движется с востока европейского континента. Это отметил в одном из своих предсмертных высказываний и великий французский писатель Франсуа Мориак. На огромных просторах от Тихого океана до Вислы образ Божий, омытый слезами и кровью сотен тысяч мучеников вновь прозревается над истерзанной землей. Возрожденная Вера нового поколения людей, прошедших сквозь такой трагический опыт, спасет мир от скверны злобы и корысти. Духовное обновление уже стоит у нашего порога. Мы живем накануне. НАКАНУНЕ!

4. Видите ли Вы в религии форму протеста против существующего режима? Почему Церковь привлекает к себе людей, в то время как ее официальные лидеры так конформистски проявляют себя по отношению к советским властям?

– На первый вопрос Евангелие дает ответ краткий и недвусмысленный: „Кесареву – кесарево, Богу – Богово". Религия никогда не ставила своей задачей противоборство с государством. Но конкретные поступки конкретных людей, осуществляющих власть, не сомнение подлежат нравственному суждению, и если они, эти поступки, противоречат Божьим Законам, то Церковь не только может, но и обязана высказать к ним свое отношение. Отсюда вытекает и смысл второго вопроса. При всем своем конформизме наша церковная иерархия, состоящая из обычных грешных людей, не в состоянии заслонить своей духовной несостоятельностью Горний Свет для обретающего Веру. Что же это за Вера, если греховная суета иерархов может отвратить от нее обратившегося? Христианство безусловно персоналистично, что предопределяет личную ответственность каждого. Пусть соблазненные кесарем сами ответят перед Богом за свои прегрешения. Нам остается только молиться о них. К тому же современная русская Церковь прославила себя и целым рядом самоотверженных священнослужителей-подвижников, один из которых, ныне здравствующий епископ Гермоген, проживающий сейчас на принудительном покое в Жировицком монастыре в Белоруссии, стяжал себе всенародное уважение. Никакая земная тьма не в состоянии остановить Божественный прорыв.

5. Возможно ли измерить степень религиозного возрождения в СССР, какой религии это касается в большей мере и почему в этом Вы полагаете залог будущего вашего народа?

– Мне кажется, о качестве и степени такого возрождения прежде всего можно судить по беспрецедентному усилению в последнее время антирелигиозной пропаганды и прямому преследованию верующих. Чтобы не утомлять Вас перечислением фактов (они заняли бы здесь слишком много места), я предлагаю Вам ознакомиться с прекрасно аргументированной и оснащенной фактологическим материалом книгой члена-корреспондента Академии наук СССР, лауреата Ленинской премии Игоря Шафаревича, вышедшей недавно в Париже в издательстве „Имка-Пресс". Мне трудно судить о других вероисповеданиях народов нашей страны, но что касается непосредственно христианства, то гонения на него медленно, но верно приближаются к печальной памяти уровню двадцатых годов. Последняя часть вопроса для меня, как для православного христианина, может иметь определенно однозначный ответ: другого пути нет!

6. Разрешается или преследуется религия властями? Где проходит линия раздела между религией узаконенной и религией, которая может повлечь за собой преследование?

– Отправление религиозных обрядов и религиозной пропаганды по существующему закону допускается лишь в пределах церковной ограды, в храмах, зарегистрированных комитетами по делам культов, но в то же время имена людей, совершающих различные требы (крестины, венчание, отпевание) в обязательном порядке регистрируются, со всеми вытекающими отсюда общественными последствиями. Что же касается так называемой „катакомбной церкви", не признающей власти Московской Патриархии и отправляющей свои службы в условиях подполья, то о ее жертвах и мучениках с достаточной полнотой и определенностью рассказано в изданных на Западе книгах Андрея Синявского, Анатолия Марченко, Эдуарда Кузнецова, Анатолия Краснова-Левитина. Поэтому молчаливая позиция, занятая по отношению ко всему этому Всемирным Советом Церквей в лучшем случае необъяснима, в худшем – преступна.

7. Ваше личное отношение к Богу?

– В своей повседневной жизни я исповедую бессмертный завет святого Сирина: „Не взывай к справедливости Господа. Если бы Он был справедлив, ты был бы уже наказан". И Паскаль: „Спасибо тебе, Боже, даже за болезнь, которую Ты мне ниспослал!" Аминь.

Москва, 19 сентября 1973 г.

ОТВЕТ ПРОФЕССОРУ МУЗАФАРОВУ

Письмо татарскому другу

Ваше письмо от 22.10.73, адресованное деятелям науки, искусства и литературы, произвело на меня огромное впечатление. Пожалуй, впервые я представил себе подлинные размеры трагедии крымско-татарского народа. Именно поэтому я не могу рассматривать Вашу судьбу в отрыве от судьбы всей национальности в целом, ибо гонения, которым Вы подвергаетесь, являются следствием ее общей дискриминации. Надеюсь, что Вы согласитесь со мной, что было бы непростительным донкихотством распыляться сейчас на бессмысленную перепалку с бюрократической шушерой из различных кадровых отделов вместо того, чтобы сосредоточить внимание общественности вокруг принципиального и окончательного самоопределения Вашего народа.

В связи с этим, мне хотелось бы сказать несколько слов о позиции, занятой по этому вопросу частью западной интеллигенции, в особенности так называемой „левой". Диву даешься, как мгновенно и болезненно реагирует она на любое нарушение прав человека в Мозамбике, Южно-Американском Союзе, Чили, Северной Родезии, но как глухо и двусмысленно звучат ее голоса, когда речь заходит о беззакониях восточнее Эльбы или южнее Амура. Слушая порою широковещательные заявления некоторых деятелей, нормальному человеку бывает трудно понять, почему военная диктатура в Ираке – это хорошо, а военная диктатура в Греции – это плохо, почему расистский режим Яна Смита – это гадко, а расистский режим генерала Амина в Уганде, с его откровенными прогитлеровскими симпатиями, – это справедливо, почему, наконец, апартеид коренного населения, проводимый Форстером, – это преступление, а многолетняя депортация крымских татар – лишь досадная издержка прогресса, о которой не принято говорить вслух. Нелегко даже определить, чего здесь больше – глупости или злонамеренного лукавства.

На различного рода „конференциях" и „конгрессах", хорошо оплаченные „гуманисты" всех цветов кожи мечут бутафорские громы и молнии по адресу империализма и неоколониализма, льют ни к чему не обязывающие слезы над жертвами вьетнамской войны, громогласно сочувствуют борцам за свободу Ольстера, благо это приносит в наше смутное время политические и материальные дивиденды, но не считают нужным даже помянуть о судьбе полумиллионного народа, который хочет лишь одного – жить и трудиться на земле своих отцов.

Безусловно принимая справедливый пафос Вашего письма, мне хотелось бы только, чтобы ядовитый национализм не подменил в Вашем народе его национального самосознания, чтобы историческая перспектива и духовное здоровье сопутствовали ему в борьбе за возвращение на родину и самоопределение. В трудную для себя пору испытаний, крымские татары должны знать, что лучшая часть русского народа с ними, целиком и полностью разделяя все их сокровенные чаянья и надежды.

С искренним уважением

В. Максимов

Москва, 3 ноября 1973 г.

К БРАТЬЯМ МЕДВЕДЕВЫМ

Прослеживая вашу общественную судьбу, можно только диву даваться, как это вы ухитрялись с такой последовательностью заниматься только собой. Даже когда один из вас покинул страну, все ваши усилия как извне, так и внутри работали синхронно в том же направлении. Один из вас, спекулируя именем великого писателя, наживал себе состояние за рубежом, тогда как другой, занимаясь историческими изысканиями по принципу „применительно к подлости", стяжал свой политический капитал среди интеллигентов средней руки, причем известного пошиба. Все это можно было бы оставить на вашей совести, в наше смутное время для такого рода людей открылись самые вольготные возможности. Но, видимо, ваш весьма сомнительный успех вскружил вам голову и вы в последнее время перешли всякую грань дозволенного. Вы не постыдились поднять руку на беззаветно мужественных людей нашего времени, нравственную гордость России – академика Сахарова и Александра Солженицына. Причем, именно в те дни, когда опасность для их жизни стала повседневной реальностью. Опомнитесь, господа, не слишком ли! И еще: на кого вы работаете!

Публицистическая работа Александра Солженицына „Мир и насилие" – один из самых замечательных документов эпохи, и только расчетливым политическим лукавством можно объяснить ее непонимание вами.

Что же касается обращения Андрея Дмитриевича Сахарова к конгрессу США, то оно, это обращение, уже помогло множеству людей обрести родину и воссоединиться со своими близкими. Сколько страдальцев, прошедших через все мытарства бесплодного ожидания, благословляют сейчас его имя. Чтобы судить Сахарова, нужно иметь, как минимум, моральное на это право. У вас же его нет и, кстати сказать, никогда не было, сколько бы вы ни старались изображать из себя этаких современных мучеников и борцов за правду. Слишком уж комфортабельно ваше „мученичество" и слишком уж бутафорна сама „борьба". В заключение хотелось бы также напомнить вам о чувстве благодарности, свойственном всякому в действительности интеллигентному человеку. Когда один из вас попал в психиатрическую больницу, именно эти два замечательных человека современности, взгляды которых вы оба сейчас стараетесь, хотя и с экивоками, опорочить, сыграли главную роль в его освобождении. Побойтесь Бога, уважаемые!

Так кто же вы, наконец, братья Медведевы?

Вот, пожалуй, и все.

В. Максимов

Москва, 12 декабря 1973 г.