Текст книги "Весенний снег"

Автор книги: Владимир Дягилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Ленечка. Помните, на той стороне, в самом углу лежал?

Вера Михайловна не очень помнила, потому что его давно уже перевели в подготовительную палату, потом была операция, но все-таки кивнула.

– Я думаю, на судьбу Сереженьки это не повлияет, – сказала Нина Семеновна, видя, что Вера Михайловна обеспокоена печальным известием. – К сожалению, наша работа сопровождается и неудачами.

– Вы думаете, не повлияет? – спросила Вера Михайловна, сдерживая вздох облегчения. Только сейчас она поняла, что ее так встревожило. Не только смерть этого мальчика, не только сочувствие его матери, но и судьба собственного сына. Тревога эта была инстинктивной, и лишь сейчас она поняла ее суть.

– Конечно, не повлияет, – повторила Нина Семеновна.-Ну, быть может, операцию задержат. Но это к лучшему. Чем он будет крепче, тем больше шансов на успех.

Они еще постояли, поговорили и разошлись – Нина Семеновна в ординаторскую. Вера Михайловна в палату, к сыну,

Сережу она застала в непривычном для него состоянии. Обычно он тихо играл, чаще всего один, и при ее появлении не проявлял особых восторгов. А сегодня сидел на кровати, сжимал игрушку и напряженно поглядывал на дверь. Увидев ее, он обрадовался, но тревога из его глаз не исчезла.

Вера Михайловна почувствовала, как у нее сжалось сердце от любви к нему, она едва сдержалась, чтобы не побежать к его кроватке.

А когда подошла, прижала его к себе, услышала удары его сердечка, мысленно взмолилась: "Нет, нет, нет. Я не знаю, что со мной случится, если его не будет".

Они прошли в обжитый ими уголок, где каждый вечер сидели, разговаривали и играли. И тут Сережа прошептал:

– Мама, а один мальчик умер.

–Да ну,-сказала она.-Его просто перевели в другое отделение.

– Не-е, умер.

Она решила не затевать спора, перевела разговор на другую тему. Вскоре ей удалось отвлечь сына от тревожащих его мыслей. Но его состояние передалось ей. Она уходила от Сережи с неспокойной душой.

– Голубушка, – неожиданно окликнули ее.

В дверях ординаторской стоял Олег Дмитриевич.

– Мы все переживаем... – не удержалась она.

– Не следует. Не вторгайтесь в наши будни. Ведь и в вашей работе тоже есть свои неприятности, – он ободрил ее своей очаровательной улыбкой, взял за руку и повернул к своему кабинету,

Они вошли, сели друг против друга в мягкие черные кресла.

– Я вот о чем хотел с вами поговорить. Вы никогда не задумывались о втором ребенке?

Вера Михайловна тотчас вспомнила давний разговор с Никитой и замялась, не зная, как ответить.

– Нет, нет, это никак не связано с судьбой вашего сына, – поспешил успокоить ее Олег Дмитриевич. – Просто я подумал, голубушка, почему вы не заведете второго ребенка? Семья, по вашим словам, у вас благополучная. Материально вы не нуждаетесь. Если надо вас полечить, то мы поможем. У нас есть консультанты. Сейчас медицина на таком уровне...

Вера Михаиловна все сидела потупив взор. Ей почему-то было неловко говорить с Олегом Дмитриевичем на эту тему. Обо всем она могла говорить с ним, об этом не могла.

– Одним словом, подумайте, голубушка. Я вам давно собирался сказать, да все, знаете, дела.

Он осторожно дотронулся до ее плеча.

– А случай этот не принимайте близко к сердцу.

Мы все-таки не резаки, а врачи. Будем стараться.

– Спасибо,-произнесла Вера Михайловна сорвавшимся голосом.

Снова она обрела надежду, снова душа ее поверила в благоприятный исход. Она уходила ободренная.

В гардеробе уже были другие люди, другое настроение. И ничто больше не напоминало ей о несчастье, про изошедшем сегодня в клинике.

На новой квартире жилось Вере Михайловне хорошо. Она ни разу не пожалела, что переехала сюда. Старички приняли ее как родную, у них она чувствовала себя дома. Она еще раз убедилась в гостеприимности ленинградцев, поверила в их простоту и душевность.

Одно ее огорчало: она не могла ничем отплатить старичкам за их теплоту. Напротив, как только они узнали, что она урожденная ленинградка, что потеряла родных, что и брат и мама умерли в блокаду,-и от денег за питание стали отказываться. С трудом уговорила, пригрозив, что иначе съедет в гостиницу.

– Нет уж, нет, – яростно возразил Федор Кузьмич. – Ты к нам приехала вот и живи сколько надо.

Старушка Марья Михайловна тоже была добрая и заботливая. По утрам оладьи Вере Михайловне пекла, как маленькой. Вера Михайловна попробовала отложить несколько штучек для Сережи:

– Он любит. Его бабушка тоже оладушками балует.

– Да что ты! И не вздумай. И ему хватит. Да-я потом горяченьких наготовлю.

Она же, эта добрая Марья Михайловна, настроила Веру Михайловну на розыски родственников.

– Может, кто и объявится. Надо искать. Да что же ты, месяц живешь и не поискала? Да, может, по материнской линии?

Тут только Вера Михайловна вспомнила про эту возможность. Но, к своему огорчению, она не могла воспользоваться ею. Она не знала девичьей фамилии матери. Для нее она была Зацепиной Маргаритой Васильевной. И только. В раннем детстве ей и в голову не приходило спрашивать девичью фамилию матери; И родственников она не знала. Были. К ним по праздникам приходили тети, дяди, постарше, помоложе. Но кто они?

Где их сейчас искать? Она не помнила ни лиц, ни фамилий, ни адресов.

Но об этом Вера Михайловна промолчала, поблагодарила Марью Михайловну за совет.

– Да вот, возьми-ка для начала,-предложила Марья Михайловна и вышла в прихожую. Вернулась с толстенной книгой телефонов. – Может, тут. Это внук перед уходом в армию преподнес.

Со странным чувством листала Вера Михайловна эту книгу, боясь и ожидая.

"А вдруг и в самом деле найду? А может, пустое занятие? Может, нет больше Зацепиных или у них телефона нет? А вдруг есть?"

Мелькали фамилии: Забежинская, Зайцев; Замятин, Зац... И Зацепина 3. И.

Дрожащей рукой Вера Михайловна записала телефон, позвонила в справочное, узнала адрес. Не желая показать Марье Михайловне своего волнения, она быстренько оделась и вышла на улицу. Первое стремление было немедленно позвонить 3. И. Зацепиной, но Вера Михайловна тотчас остановила себя: "О таких делах не по телефону... Вот навещу Сереженьку и поеду".

Сережа в этот день был снова возбужден. Опять рассказывал, что его только его – смотрело много дядей и тетей.

"Глупыш,-подумала Вера Михайловна.-Он вроде гордится этим".

Теперь она знала, что это никакой не консилиум, а просто группа студентов или врачей. Они учатся на ее сыне. Для них он "редкий случай". Теперь Вера Михайловна реагировала на это спокойно. Она привыкла к интересу, который проявляют медики к болезни ее сына. Так и должно быть. Одни люди учатся на других, чтобы лечить третьих.

Она ушла с Сережей в свой уголок, достала гостинец Марьи Михайловны и, пока он ел, рассказывала ему про новую квартиру, про бабушку, что испекла эти оладьи, и про деда, у которого усы на лоб полезли. Она смешно изображала деда, Сережа улыбался и просил;

– Покажи еще.

Она оставила его в приподнятом настроении и, довольная тем, что он сегодня такой веселенький, бодро решила ехать по адресу Зацепиной 3. И.

Но, пока садилась в трамвай, пока ехала, пока пересаживалась на автобус, решительность ее растаяла, К дому она подходила не очень уверенной походкой.

К тому жа разобраться в новых домах было не так-то просто. Все они походили друг на дружку, все были серые, прямоугольные, с одинаковыми балконами, подъездами, сломанными скамейками у входа, да и расположены квадратно-гнездовым способом: четные во дворе, Нечетные с улицы, а то и наоборот, а то вдруг школа или магазин вместо ожидаемого жилого дома.

А тут еще наступили сумерки. С каждой минутой становилось мрачнее, а фонарей не зажигали. И только Вера Михайловна хотела было возмутиться по этому поводу, вспыхнул свет, и она увидела, что стоит как раз перед нужным ей домом.

Вера Михайловна даже отпрянула от неожиданности, сделала шаг назад. Но тут же собралась и чуть ли не бегом направилась к подъезду. Она в какую-то минуту влетела на третий этаж, остановилась напротив пятнадцатой квартиры, подняла было руку, чтобы позвонить, но тотчас отдернула ее.

На косяке висела планочка с тремя фамилиями, в том числе-Зацепина, три звонка.

Это обстоятельство напугало Веру Михайловну. Она, как девчонка, повернулась от дверей и побежала вниз.

Ей показалось странным, что несколько семей живут в одной квартире, До сих пор как-то так получалось, что она попадала к людям, живущим в отдельных квартирах, кроме них там никто не жил. Ей показалось неудобным заводить интимные разговоры при посторонних людях.

На улице она увидела телефонную будку. Зашла. Набрала номер. Ответил ломкий молодой голос.

– Извините, пожалуйста.. Мне бы... Товарищ Зацепина дома? – с трудом спросила Вера Михайловна.

– Зинаида Ильинична!-послышалось в трубке.

Но Вера Михайловна нажала на рычаг.

"Я лучше в воскресенье. Удобнее будет", – решила она, хотя сама бы не могла объяснить, почему в воскресенье будет удобнее.

Ее распирало волнение. Она направилась на главпочтамт поделиться с Никитой новостью. "Я нашла За"

целину. Быть может, это просто однофамилица, а вдруг..."

Тут ей пришла мысль написать в газету! "Разыскиваю. ,."

"Да, да, – подхлестнула она себя. – Именно маминых родственников".

Она так и написала: "родственников .Зацепиной Маргариты Васильевны".

Указала примерный довоенный адрес. А потом при"

писала: "Я воспитывалась в детдоме. Живу в Сибири, в деревне Выселки. Мой адрес..."

Она перечитала письмо и осталась очень довольна собой.

Врачи делятся на лечебников и администраторов.

Лечащие-это специалисты разных категорий. Администраторы-это чаще всего неспециалисты или доктора невысокой квалификации. Учатся они в одних институтах, получают одинаковые дипломы, а затем пути их расходятся. Одни оказывают помощь страждущим людям, другие командуют, обеспечивают лечебную работу первых. В идеале это так и должно, быть, то есть администраторы должны организовывать работу лечебников, всячески помогать им, а значит, и больным. Но на дбле частенько происходит иначе. Нередко взаимоотношения администраторов и лечебников таят в себе массу нюансов и конфликтов. Бывает, что громкие и бойкие администраторы подминают скромных и робких лечебников.

Бывает, что администраторы зажимают открытия или изобретения. Бывает, что они срывают диссертации, не Обеспечивая Диссертанта лабораторией, изводя его мелкими заданиями, обычной текучкой. Все бывает. И все объяснимо.

Администраторы такие же врачи, такие же люди, со всеми человеческими слабостями и недостатками. И, конечно, им порою бывает обидно. Они создают условия, обеспечивают работу, а слава-лечебнику. Они стараются, покоя не имеют, ночей не спят, а почет-лечебнику. Кое-кто их считает вроде бы и не врачами. Да, иные из них потеряли квалификацию, но разве они хотели этого? Большинство не хотело. Но назначили. Поручили.

Кому-то надо. И они оставили лечебную работу.

А главное, за все про все спрашивают с них. Подчиненные спрашивают. Начальство спрашивает. И на всех совещаниях-собраниях каждое лыко им в строку. Лечебник в чем-то ошибся, а им на народе глазами моргать.

Им за все показатели отвечать. Им – "не обеспечил", "не оказал", "не организовал". Хотя все они – и лечебники и администраторы-работают на одно, на здоровье людей, но подход у них к работе разный. И оценка их работы разная. Лечебника судят по состоянию больного. Администратора – по показателям, по цифрам.

У лечебников – частность, у администраторов – обобщение.

В идеале прекрасно сочетание лечебной и административной работы, прекрасно взаимопонимание, взаимопомощь, взаимовыручка. А в жизни? Сколько людей – столько характеров. Сколько больных – столько болезней. Пойди совмести, угадай, предвидь. Тут нужен ум, такт, дальновидность, культура. А дело не стоит на месте. Люди идут. Никогда не знаешь, что подбросит тебе жизнь в следующую минуту...

Обычно профессор Горбачевский ладил с администраторами. Он на своей шкуре испытал, что такое организовывать и обеспечивать: в годы войны совмещал административную должность с лечебной работой. Более того, он иной раз помогал руководству своим именем, своим авторитетом, своим умением находить общий язык с разными людьми. А если сам не вмешивался, то позволял пользоваться своей фамилией. Администраторы с того и начинали некоторые важные разговоры:

– Вот есть у нас профессор Горбачевский. Быть может, слышали? Тот самый... Так вот для его клиники, для него лично совершенно необходимо, и притом срочно...

И получали под это имя, как под гарантированный вексель, аппаратуру, лекарства, деньги, оборудование.

Олег Дмитриевич даже гордился тем, что его имя служит своеобразным паролем и приносит пользу родному институту. Разумеется, эту гордость он не выказывал на людях, со временем и сам привык к ее ощущению и удивлялся, если не улавливал упоминания своей фамилии по какому-либо полезному, положительному поводу.

Из уважения к его персоне администраторы чаще всего не приглашали его к себе, не отвлекали от дел, а сами приходили в кабинет профессора. Принимая эти знаки внимания, он обычно отвечал на них любезностью и доброжелательством. Все это сильно действовало на сотрудников, на прикомандированных, на студентов, па всех, кто находился в эти минуты в его кабинете или в приемной. Еще бы! К нему само начальство приходит.

Не частый случай!

И этому приходу Олег Дмитриевич тоже не придал значения, хотя он и вывел его из обычного, ровного состояния. Явился главный врач клинической больницы доцент Гати.

Олег Дмитриевич встретил его улыбкой, не той, что относилась ко всем, а особой, добродушно-насмешливой, адресованной только доценту Гати, а еще точнее – его комичной, примечательной внешности. Был доцент Гати весь пухлый, как закормленный ребенок, гладкий, лоснящийся, с тройным подбородком. По поводу его внешности без конца острили товарищи, называя его то "с запасом", то "гофрированный", разыгрывали его и потешались над ним, наперед зная, что он не обидится, а посмеется над шуткой вместе со всеми. Однако что касается службы, тут доцент Гати был неумолим, исполнителен и настойчив до предела. Прилипнет по какому-нибудь вопросу и не отстанет, пока не добьется своего.

– Здравствуйте, голубчик, здравствуйте, – первым поздоровался Олег Дмитриевич, сразу же смекнув, по какому делу явился главный врач.

Доцент Гати почтительно пожал руку Олегу Дмитриевичу, сел в предложенное ему кресло и еще долго отпыхивался, все не начиная разговора, делая вид, что слишком задохнулся" поднимаясь по лестнице.

– Да-а, – наконец выдохнул он, показывая, что И трудно ему, и не рад говорить, а надо, служба требует. – Быть может, не указывать этот случай?

– Непорядочно, – тотчас откликнулся Олег Дмитриевич.

– Но он же нам всю картину, так сказать, портит!

– Мы имеем дело не с куклами,-возразил Олег Дмитриевич.

– Это, та-сказать... – заволновался доцент Гати. "

Но мы уже написали, и к совещанию подготовлен материал. А тут, та-сказать, сук, на котором сидим ..

– Непорядочно, – повторил Олег Дмитриевич.

Доцент Гати вынул аккуратно сложенный платок, промокнул им лицо, все три подбородка по очереди

– Прямо и не знаю, что, та-сказать, делать. Вопрос большой, в масштабе не только города: в клинике нет смертности. И вот, та-сказать, причины: отличная диагностика и глубокое прогнозирование.

Олег Дмитриевич с пониманием покивал головой, но не поддержал предложения главврача.

– И тут, та-сказать, как назло, как раз накануне совещания...

– К сожалению, такова наша профессия, голубчик, – Олег Дмитриевич развел руками.

Он долго смотрел в глаза главврача. Тот даже прослезился, опять полез за платком. Но взгляд Авторитета выдержал.

Доцент Гати еще посидел, попыхтел, усвоил для себя^ что со стороны Авторитета поддержки нет, но и осуждения не будет, почтительно откланялся и ушел.

Появилась Нина Семеновна, и очень некстати. Она увидела лицо Олега Дмитриевича таким, каким его ийкогда раньше не видела; напряженным и недовольным.

Это длилось всего какое-то мгновение, а затем выражение изменилось, лицо приняло привычный вид. Олег Дмитриевич одарил ее своей очаровательной улыбкой, но, словно по инерции, повторил свой жест, развел руками!

– К сожалению, мы имеем дело не с куклами. – Но тотчас спохватился: – Что у вас?

– Относительно мальчика Прозорова. Все подготовлено.

– Прелестно, голубушка, прелестно... Вот в понедельник... на пятиминутке и решим.

Нина Семеновна несколько удивилась, потому что знала, что все в клинике определяет не пятиминутка, а Олег Дмитриевич, но ничего не сказала, извинилась и пошла делать свои дела,

Такое случается только во сне или в сказке. Выходя из трамвая, Вера Михайловна буквально столкнулась с доктором из Медвежьего.

– Ой!-воскликнула она.

– Здравствуйте,-поспешно отозвался он, также удивленный этой встречей.

– Владимир Васильевич?-произнесла она, все еще не веря, что это именно он, их доктор, со своими очками, со своим острым носиком.

– Да, да... Я на усовершенствовании и по поводу диссертации...

– А мы е Сереженькой... Помните? Он в клинике Горбачевского.

– Зайду... В самое ближайшее время.

Подходил следующий трамвай. Владимир Васильевич, видимо, торопился, неловко откланялся и повторил!

– Непременно зайду... Извините...

Эта неожиданная встреча взбодрила Веру Михайловну, придала ей силы и уверенности. Сегодня она снова ехала к своей однофамилице, 3. И. Зацепиной. И все еще колебалась, решая, надо ли ей навещать Зинаиду Ильиничну. Быть может, той эта. встреча будет не особенно приятна? Быть может, ей отдохнуть в выходной хочется, а тут нежданный гость?

"Ведь здесь не деревня, не наши Выселки, где к каждому зайди в любое время, и он рад будет, – здесь все по-другому.. ."

Самой Вере Михайловне хотелось этой встречи. Она ждала и боялась ее. Это была хоть какая-то надежда разыскать родственников.

"Но хотят ли того же другие, вот эта Зацепина Зинаида Ильинична? Та ли это, кого я ищу?"

Встреча с Владимиром Васильевичем все решила.

Вера Михайловна увидела в ней доброе предзнаменование. Сомнения исчезли.

"Все обойдется, – внушала она себе.-Я не одна тут.

Да и Зинаида Ильинична человек же, В крайнем случае извинюсь и не стану задерживать. Я только спрошу и все. Спрошу и все",-повторяла она себе.

Дорогу Вера Михайловна уже знала. Время было дневное. Она быстро отыскала нужный дом. Вошла в подъезд. Остановилась у двери, на которой висели таблички с фамилиями, и нажала звонок 3. И. Зацепиной.

Дверь распахнул лохматый высокий парень и оглядел Веру Михайловну пустыми глазами. Он что-то жевал и молчал. И хотя парень годился в ученики Вере Михайловне, его нагловатый вид смутил ее, она спросила поспешно:

– Можно Зинаиду Ильиничну?

Парень, не переставая жевать, ткнул пальцем во вторую дверь от входа, повернулся и пошел, покачивая бедрами, как кокетливая девица.

Вера Михайловна подошла к указанной двери, осторожно вздохнула и постучала.

– Сейчас, сейчас, – послышался грубый голос, и через несколько секунд в дверях показалась немолодая женщина с бигудями на голове.

Вере Михайловне бросилось в глаза ее худое лицо с тяжелой челюстью и с добрыми, будто от другого лица, мягкими карими глазами.

– Вы Зацепина? – с ходу спросила Вера Михайловна.

– Ну, – подтвердила Зинаида Ильинична.

– И я Зацепина.

Зинаида Ильинична отступила в сторонку, пропуская Веру Михайловну в комнату.

– Меня еще маленькой... своих ищу... эвакуирована в сорок втором, выпалила Вера Михайловна и осеклась, сама удивляясь тому, как она коряво и неудачно это проговорила.

Но Зинаида Ильинична, как видно, не заметила этой корявости, а напротив, как-то сразу чутко восприняла ее слова, пододвинула Вере Михайловне стул, сама села напротив.

– Так я говорю, – уже более сдержанно продолжала Вера Михайловна, – как в сорок втором меня отсюда эвакуировали, так я и потеряла связь... О маме написали: "Умерла от голода, похоронена на Пискаревском".

Она заметила, что у хозяйки заслезился один глаз.

Это было странно. Правый смотрел нормально, а левый слезился.

Зинаида Ильинична поспешно встала, взяла с тумбочки папиросы, спички, пепельницу.

– Курите?

– Нет, спасибо, – отказалась Вера Михайловна.

Зинаида Ильинична затянулась, выпустила в сторону дым и спросила:

– Вы не Антонины Ивановны дочка?

– Нет. Маму звали Маргарита Васильевна. Я Зацепина по отцу.

– По отцу? – переспросила Зинаида Ильинична.

Она напряженно думала.

– Может, Захара Ильича? – осторожно спросила Зинаида Ильинична.

– Нет, – полушепотом, так же осторожно ответила Вера Михайловна. Моего папу звали Михаилом. Михаил Петрович.

– Михаил Петрович, – повторила Зинаида Ильинична, щуря слезившийся глаз. – Да что же это я?! – спохватилась она. – Раздевайтесь. Чай пить будем.

Она настояла, чтобы Вера Михайловна разделась, усадила ее к столу, сунула в руки свежую газету и выбежала на кухню. Вера Михайловна читать не стала, принялась разглядывать комнату. В ней было много вещей, и потому она казалась тесноватой. Чуть ли не треть ее занимала широкая кровать с подушками с двух сторон, а посредине-кукла на маленькой подушечке. Кукла была приодета, причесана, но, судя по всему, дети здесь не жили. Жила одна хозяйка. Еще бросилось в глаза обилие цветов. Они стояли у стен и на окнах в глиняных, обернутых цветной бумагой горшочках. А на самом видном месте висел портрет ребенка, написанный плохо, и было неясно, кто изображен на нем, мальчик или де– вочка.

Зато другое для Веры Михайловны уже стало ясно:

она была убеждена, что Зацепина-то Зацепина, да не та. Но это требовалось выяснить окончательно, да и уходить сейчас было неловко, тем более что хозяйка принимает ее душевно, вот бегает, накрывает на стол. Высокая, некрасивая, в бигудях, она выглядела нескладно, и в этой нескладности и суетливости было что-то трогательное. Вера Михайловна даже спросила:

– Может, помочь?

– Что вы, я мигом.

Она расставила чашки, вазу с фруктами, вазочки с печеньями и вареньями,*внесла большой чайник и окинула стол внимательным взглядом.

– Извините, выпить нечего.

– Это и ни к чему. И так все отлично, – одобрила Вера Михайловна и сама удивилась своим словам:

"Я как на уроке. Высший балл ставлю".

Некоторое время они молчали, старательно пили чаи, не решаясь продолжить начатый при встрече разговор.

– Значит, однофамилица? – наконец проговорила Зинаида Ильинична.

– Выходит, так, – согласилась Вера Михайловна.

– Все равно приятно, – мягким голосом произнесла Зинаида Ильинична.

– И мне тоже.

– А вы вареньица, земляничного, клюквенного, сливового?

– Я уже. Спасибо, спасибо.

Зинаида Ильинична улыбнулась, показывая крупные пожелтевшие от курения зубы.

– А сюда приехали в отпуск или по делу?

– Да сын у меня... Больной он...

– Да что же это такое на нас, на Зацепиных! – воскликнула Зинаида Ильинична, и голос у нее дрогнул, и второй глаз заслезился.

Она поспешно ладошкой, как ребенок, утерла слезы, торопливо закурила и, справившись с волнением, объяснила:

– Мой Ванечка, – она указала на тусклый порт.

рет.-Так же, как и вы... Через Ладогу отправились, и... концов нет...

– Искать надо, – посочувствовала Вера Михайловна.

– Искала. До сих пор ищу.

– Может, фамилия другая? Может, усыновили?

Зинаида Ильинична рывком притушила папиросу.

– А вот об этом... И то верно... Благодарю вас.

Еще немного посидели, и Вера Михайловна стала прощаться.

– Сереженька-то ждет. Сегодня воскресенье, впускают пораньше.

– Да, да, – согласилась Зинаида Ильинична. – Чего бы ему?..

Зинаида Ильинична взяла с туалетного столика мохч натую собачонку^ протянула Вере Михайловне,

– Ну что вы...

– Нет, нет. Не обижайте.

Попрощались тепло, даже обнялись.

– Заходите. Всегда рада буду.

Уже на лестнице Зинаида Ильинична крикнула:

– Адрес! Свой адрес скажите!

Вера Михайловна назвала адрес Федора Кузьмича, помахала Зинаиде Ильиничне рукой и ушла с хорошим чувством на душе, будто и в самом деле у родственников побывала.

Еще издали Вера Михайловна увидела большие глаза сына. Он сидел в конце коридорчика, в игрушечном уголке, чуть в сторонке от других детей, но не играл, а то и дело посматривал на дверь, ожидал ее. Он даже не обрадовался подарку Зинаиды Ильиничны – пушистой собачке, а тотчас, как только Вера Михайловна поцело~ вала его, обхватил ее за шею и зашептал в самое ухо:

– Мам, а меня профессор смотрел. Одного меня только.

Он был переполнен этой новостью, как будто сознавал и понимал ее значение.

– Так это ж хорошо, Сереженька, хорошо,-успокоила Вера Михайловна и увлекла его подальше от детишек, в их уголок среди цветов, за телевизором.

Она и сама почувствовала, как у нее задрожало сердце от этой новости.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи. Когда он тебя смотрел?

– Да утром же. У себя в кабинете, – с гордостью добавил Сережа. Посмотрел и конфетку дал. Во, – и он достал из кармашка конфету "Белочка".

– Ешь, ешь,-она прижала его к себе, ощущая, как дробно стучит его сердечко.

Сережа занялся конфетой, потом дареной собачкой, а Вера Михайловна все думала, что бы мог означать этот внезапный осмотр профессора, В конце концов она решила, что он мог означать только одно: близость операции.

– Мам, – спросил Сережа, – а меня тоже будут замораживать? А это вовсе и не холодно. Вася рассказывал.

Она поразилась.его понятливости, точнее, его пониманию того, что предстоит. Вообще, все эти долгие месяцы, с тех пор как была обнаружена его болезнь, она удивлялась его стойкости, терпению и мужеству, – он ведь никогда не сробел, не заплакал, не напугался. Он ведь что-то ощущал и чувствовал, хотя бы боль, хотя бы необычность обстановки, но никогда не возражал, не противился, а шел, делал, терпел, потому что понимал, что все это необходимо. Вот и сейчас понимает. Все, все понимает.

"Милый ты мой глупыш. Мужчина ты мой, – мысленно обращалась Вера Михайловна к сыну. – Ты и не представляешь, что тебя ожидает. Замораживают не просто так, а для того, чтобы сердце резать... Но, может, и повезет. Может, и обойдется. Одна надежда.

Другой у нас нет, сыночек..."

Ее охватило такое волнение, что она не смогла больше сидеть, отвела Сережу к ребятишкам и направилась к сестре. Но та сказала:

– Это Клава водила. А она уже сменилась.

"Значит, и в самом деле Сережу смотрел сам профессор, смотрел в необычный день, в воскресенье, смотрел один, с утра, – быть может, специально приехал, чтобы посмотреть его..."

"Ну что ж, ну что ж, – твердила Вера Михайловна. – Вот оно и наступает. Может, и будет наш Сереженька жить долго. Может, и исправят все его проклятые пороки".

Нежно попрощавшись с сыном, Вера Михайловна бросилась на главпочтамт.

"Никитушка!-писала она.-Кажется, приближается тот самый день, которого мы так долго добивались.

Сегодня нашего сыночка смотрел профессор (пришел в выходной специально). Видно, дело идет к операции.

Точнее, она вот-вот будет".

Перо писало плохо. Вера Михайловна поменяла ручку.

"Страшно и боязно,-продолжала она. – А что, как... И рука-то не поднимается написать плохое. Но деться-то нам некуда. Надежда единственная. Невозможно ведь смотреть, как он угасать будет. А сейчас Сереженька выглядит славненько. И такой умница, нисколько не трусит. Рассуждает, как мужчина, разумненько...

Побывала я сегодня у Зацепиной, той, о которой уже писала тебе. Оказалась однофамилицей. Но женщина славная, тоже блокадница, у нее свое горе – ребенка потеряла..."

Вера Михайловна долго думала, как закончить письмо, и наконец приписала: "Об операции я телеграмму пошлю. Ты на почту захаживай".

Она уже сложила листок, но снова развернула его, дописала на уголке: "Ты не беспокойся, Никитушка".

Вера Михайловна не могла оставаться одна. Поехала на квартиру. Рассказала старикам о своей новости.

– Решили, значит,-отозвался Федор Кузьмич.– Они, доктора, нынче зря под нож класть не будут.

– Да и ладно. Да и пора. Да и сколько ждать можно,-оживилась Марья Михайловна.-А что так-то говорить? За чайком и потолкуем.

Они пили чай, смотрели на Веру Михайловну добрыми глазами, желали ей и ее сыну удачи. От всего этого Вере Михайловне было тепло и уютно. Как-то само собой вспомнилось, рассказала:

– У нас сейчас уже спать ложатся. Разница-то, поди, три часа. У нас тишина. Только собаки взлаивают. У нас тоже есть собачка. Пальма. Дружок Сереженьки. Так он к ней привязался, что на прощанье расплакался даже.

А ведь никогда не ревел. Слезинки не видели. А тут навзрыд: с Пальмой забыл попрощаться. С ребятишками ему трудно было. Вот он и играл с собакой.

Старики понимающе качали головами, сочувственно вздыхали.

– Может, еще поиграет. Может, операция хорошо кончится,-не очень уверенно сказала Вера Михайловна.

– Да уж конечно. Да и не думай о другом, – поддакивали старики.

– Есть ведь и удачи. Я сама видела таких детишек.

– Ив газетах о том пишут, – вторили старики.

– Раз уж решили, это не зря.

– Может, и пройдет.

– Пройдет, пройдет.

В эту ночь Вере Михайловне снились родные Выселки, Прово-поле, степные колокольчики и бегущий среди них Сереженька. Он бежит, а за ним – Пальма.

Все это утро и половину дня Вера Михайловна, кажется, только и делала, что смотрела на часы. Ей не терпелось поехать в клинику, встретиться с лечащим врачом, узнать, что ожидает Сереженьку. Уж кто-кто, а Нина Семеновна, конечно, знает, что означает вчерашний осмотр профессора.

Хотя было еще обеденное время, Вера Михайловна не утерпела, пришла в клинику. На лестнице столкнулась с Ниной Семеновной. Та кивнула и как-то скороговоркой произнесла:

– Зайдите к Олегу Дмитриевичу.

Сердце Веры Михайловны подскочило к самому горлу. Она невольно остановилась, вдохнула полной грудью и отошла к окну, чтобы успокоиться. И тут из-за туч пробился луч солнца и осветил ее так ярко, что пришлось зажмуриться. Она закрыла глаза и улыбнулась.

Живя в этом городе, она как будто забыла о солнце.

Оно почти не выглядывало – или она не замечала?

А тут прорвалось, как добрая весточка.

"Да, да,-уверяла она себя. – Сейчас он мне скажет об операции..."

Вера Михайловна тряхнула головой, поправила волосы и решительным шагом направилась к профессору.

В приемной ее встретила вопросительным взглядом секретарша Евгения Яковлевна, которую в шутку все звали "госпожа инструкция".

– Олег Дмитриевич просил зайти. Мне Нина Семеновна сказала, – объяснила свое появление Вера Михайловна.

"Госпожа инструкция" молча прошла в кабинет профессора, молча возвратилась и приоткрыла дверь, что означало:входите.

– Здравствуйте, голубушка, – приветствовал Веру Михайловну Олег Дмитриевич, поднимаясь из-за стола. – Присаживайтесь, пожалуйста. Вот сюда, поближе.

Он обдал ее своей улыбкой и продолжал еще более любезно:

– Как ваше самочувствие? Истомились в ожидании?

Тоскуете по родным местам?