Текст книги "Генерал и его женщина"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Склад, как химическая горелка, полыхал ярким и чистым пламенем. Внутри рвались бочки со спиртом, озаряя окрестности укоризненными всполохами. Горючие химикалии – ацетон, эфир, масла – довели пламя до чудовищной температуры. Шифер на крыше стрелял винтовочными залпами. Рядом траурно и молчаливо чадили трансформаторная будка и очистной блок.

Пожарные команды, нештатная и успевшая прибыть штатная, оцепили зону пожара, не допуская никого к героическим поступкам. Ждали, когда огонь доберется до последних кислородных баллонов.

Кронов стоял за пожарной машиной, изредка поглядывая на огонь сквозь защитную маску и странное чувство не покидало его. В пламени гибли атрибуты их науки: яды и противоядия, дегазаторы и реактивы, агрессивные жидкости и консерванты. Выпустив прощальный шлейф дыма, занялись противогазы, защитные плащи и чулки. Ни один дегустатор в мире, не расшифровал бы кошмарный запах, доносящийся со стороны склада. Прощай наукоемкая химическая галантерея, порождение бессмысленной политики и послушной науки, подумал Кронов. Он бросил защитную маску на капот машины и сразу же услышал зычный голос Седлецкого:

– Держитесь с подветренной стороны! – кричал он кому-то. – Держитесь запада! Ветер с запада. Запада держитесь, оглохли что ли?

– Аполитичные лозунги бросаешь, начальник, – сказал Кронов, остановившись рядом.

– Как это? – не понял Седлецкий.

– Подумай.

– Тебе лишь бы зубоскалить.

– Не сердись. Шутка. Надоело мне вся эта канитель, Аркадий, на дембель хочется.

– Мне тоже. И место есть. Однако не спешу. Все там будем. Вольют нам теперь за этот костерчик.

Мимо пробежало несколько человек в серебристых комбинезонах.

– За что? Несчастный случай, стихия. Зато жертв нет, вот, что главное. Можно даже представлять к награде. Все героически потухло, а убытки Мазанову, сам понимаешь, свояк всегда спишет. Так что, все окей. Но меня это уже не волнует. Подаю рапорт, – Кронов повернулся и направился вглубь территории.

К десяти утра пожар утих. Исследовательская зона представляла собой мрачную картину: четыре приземистых, выгоревших дотла бетонных остова, черные от копоти, вокруг них-выжженная земля и обуглившийся кустарник. Спецкорпус – в грязно зеленых и серых пятнах, будто в маскировочной раскраске, с оплавленными стеклами, обуглившимися входными дверями.

Погода испортилась: небо налилось тяжелыми тучами, похолодало, воздух пропитался сыростью.

Кронов, чертыхаясь и проклиная свою медлительность с увольнением, обошел пожарище, словно ещё раз хотел в чем-то убедится, и направился к себе. Кадровики правы, думал он, со службой, как с надоевшим приятелем, надо расставаться во-время. Сразу, не медля. За поздравлениями и юбилейными застольями размагнитился, не послушался внутреннего голоса. Неделя промедления и пожалуйста – пожар. Ждать больше нельзя, точка. Вчера было рано, завтра может стать поздно. Как у большевиков. Разоружаюсь.

Никого не встретив, он миновал коридор управления, вошел в кабинет, присел за стол и нацепил очки. В верхнем ящике лежал написанный ещё в пятницу рапорт. "В связи с достижением установленного срока службы пятьдесят лет прошу уволить меня по возрасту в запас". Кронов поставил дату, расписался и откинулся к спинке стула.

За полуоткрытым окном зашуршал по листве дождь.

Дверь без стука распахнулась и влетел, сверкая глазами, возбужденный Деревянов.

– Все-таки, как думаешь, почему загорелось? – он достал сигарету.

– Самовозгорание. Склад на все это не расчитан. А снабженцы, они же запасливые, сложили впрок все, что и можно и нельзя. В химии они не очень-то разбираются. Могла не выдержать вентилляция. Что-то испарилось, что-то с чем-то соединилось. Малейшая искра, ну и рвануло. Так бывает. Иногда. Знаешь, как в песне: если кто-то кое-где у нас порой...

– А не поджог?

– Дела не меняет. Нельзя столько всякой дряни держать в одном месте.

– А может электропроводка? – предположил Деревянов.

– Не гадай, лучше всего – самовозгорание. Прекрасный термин кто-то придумал. А вообще, меня в данный момент больше волнует вот это. – Кронов подвинул ему рапорт, приступаю к личному разоружению. Обвальному, как говорят реформаторы.

– Деревянов отодвинул бумагу подальше от глаз и начал медленно разбирать написанное.

– Ты что, с ума сошел? – наконец сказал он. – Это знаешь как могут сейчас расценить, в свете пожара? Бросаешь нас в самый тяжелый момент. Момент неудачный, повремени. Ну что тебе стоит, месяц раньше, месяц позже, не все ли равно, если за плечами двадцать семь лет?

– А если человек в этот момент заболел? Ну хотя бы душевно. ? Я давно предупреждал, что буду увольняться, ты что, первый раз слышишь? И Мазанов прекрасно знает. Да он и рад будет, разные мы люди. Кроме того, на меня можно кое-что свалить, как это у нас обычно делается: самоустранился, не проконт ролировал, ну и так далее. За что и уволен. Видишь, я только неделю лишнюю прослужил, и вот что получилось. Нет, надо уходить, нюхом чую. Сама судьба против моей службы. Неизвестно, что будет ещё через неделю. А вдруг землятрясение или государственный переворот? Попробуй тогда уволься.

– Типун тебе на язык, какой ещё переворот? – Деревянов вскочил со стула. – Смотри, накаркаешь! Пойдем, Мазанов вызывает, он весь в трансе. Из Москвы идут какие-то странные команды, требуют докладов о боеготовности, об укомплектованности. В общем, неразбериха. Я понимаю, у тебя на него аллергия. Но ты же у нас вроде начальника штаба, давай выручай.

– Вот видишь? – Кронов поднялся.

Мазанов пребывал в возбужденном состоянии и было от чего: с шести утра на узел связи и по его городскому телефону начали поступать какие-то непонятные команды, а Барабанов, как в воду канул, ни дома, ни на даче никто не снимал трубку.

Мазанов жестом пригласил всех к столу и придвинул Кронову папку с шифрограмами:

– Вот полюбуйтесь, Роман Николаевич. Штаб требует одно, Московский округ – другое, начальник гарнизона – третье.

– Одну минуту, я только почитаю, – Кронов подвинул к себе папку, взамен протянув свой рапорт об увольнении.

Он не спеша перелистал бумаги, снял очки и посмотрел на Мазанова. От его неторопливых движений, рассудительного голоса и небесно-голубых глаз веяло домашним спокойствием.

– Так это же прекрасно, Юрий Степанович! Если бы у вас была одна команда, тогда другое дело. А когда их много, можно не выполнять ни одной, или любую на выбор, какая больше понравится. Вы ещё не вросли в специфику нашей работы: здесь огромное количество начальников, как слонов в заповеднике. В районе Москвы их и не отстреливают, и на пенсию не отправляют.

Мазанов отодвинул в сторону рапорт Кронова, будто шутливую записку:

– Надеюсь это не всерьез?

– Слушай, Роман, – вмешался Деревянов. – Да забери ты свою бумагу, ну не время сейчас.

– У нас для личных дел всегда нет времени. Живем, как на вулкане.

– Сходишь в отпуск, отдохнешь, снова вкус к службе появиться. Ты просто устал, к сожалению.

– Вкус к службе? Смеешься, Сергей Палыч?

– Хочешь новую жизнь начать? Поздно. Для нас уже все поздно, к сожалению. Но надо как-то дослужить, боле-мене достойно.

– Новую жизнь начать никогда не поздно, даже перед самым финишем.

– Подождите, подождите. Может я чем обидел, или что не так у нас вышло, – тон у Мазанова был самый задушевный.

– Нет у меня никаких обид. Что я мальчик? За службу мало ли что было. Просто у меня другие планы. Могу я на старости лет, наконец, зажить по-своему? Подписывайте рапорт. А ответ на шифротелеграммы я вам в момент составлю. Ну как, бумагу на бумагу, вы – мне, я – вам, а, Юрий Степанович? Я на радостях такой текст подготовлю – до конца столетия разбираться будут. И вас в покое оставят. И ваши научные овцы будут целы, и штабные волки сыты. Ну так что-договорились или нет?

Мазанов повременил секунду и утвердительно кивнул головой.

Глава 13. ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПРИЕМ

Мария Петровна вздрогнула от пронзительного телефонного звонка. Так истошно могла сигналить только военная связь. Она посмотрела на часы: десять утра, и сняла трубку.

– Где Григорий Иванович? – голос Мазанова был настолько растерянным, что она его не сразу узнала.

– Юрий Степанович, во-первых, доброе утро.

– Извините, Мария Петровна. У нас здесь небольшое чэпэ. Мне срочно нужен Григорий Иванович.

– Он будет только к вечеру, приедет на ужин, прямо с аэродрома. А что случилось?

– У нас был пожар. Сейчас уже потушили. Пострадавших, к счастью нет. Повреждено спецотделение, сгорели склад, очистной блок, виварий и, самое неприятное – трансформаторная подстанция. Электроэнергии нет, узел связи перевели на аварийное питание, все остальное пока без света. В общем, кошмар.

– Юрий Степанович, дорогой, пора бы уж и привыкнуть: в армии каждый год что-то взрывается или горит, это входит в графу расходов. Во всем мире так. Главное, чтобы не было пострадавших. Отстроят заново. А вам ещё и медаль "За отвагу на пожаре" кому-нибудь дадут. Могу походатайствовать.

– Мария Петровна, дорогая, мне не до шуток. Срывается колоссальное, можно сказатьгосударственное дело. Я даже не знаю, как Григорию Ивановичу докладывать.

– Как это случилось ?

– Наверно электропроводка. Замыкание где-то на складе. А там – горючие жидкости, баллоны с кислородом. Все начало рваться. Пришлось просто оцепить и ждать, когда все прогорит. Спецкорпус выведен из строя, окон практически нет. Все в копоти. Григорий Иванович будет вне себя: именно спецкорпус и нужен больше всего. Как назло, в самый, можно сказать, исторический момент. Если бы не проводка, можно подумать – вредительство. Вы бы как-нибудь смягчили это дело, а?

– Да уж Григорий Иванович не похвалит. Постараюсь смягчить. – Мария Петровна говорила медленно, а сама думала о своем.

– А что, сигнал уже поступил? – она сказала это уверенным тоном, но Мазанов вдруг замолчал.

– Да я в курсе, Юрий Степанович. Просто уточняю, если Григорий Иванович спросит.

– Да, сигнал готовности поступил. Пациентов могут направить уже завтра-послезавтра, представляете? А у нас спецкорпус выведен из строя.

– Ладно, обещаю помочь. Мой вам совет: не дожидаясь Григория Ивановича, доложите во все инстанции, что занимаетесь ликвидацией последствий пожара и других задач выполнять не можете. Выходите из игры, Юра.

– Без решения Григория Ивановича не могу.

– Другого выхода нет, и лучше предупредить заранее.

– Спасибо, подумаю. Так я надеюсь на вас, Мария Петровна, – он повесил трубку.

Успешные дела с пожаров не начинаются, подумала она. Это сигнал, это предупреждение ей свыше. Случайно таких совпадений не бывает, сама судьба дает знак, предоставляет возможность.

Она спустилась вниз и включила свет. В бильярдной было прохладно. Она обошла огромный зеленый стол и присела на диван. У камина лежала связка сухих березовых поленьев, остро пахло берестой. Поужинаем здесь, решила она.

Дверь, от которой начиналась лестница цокольного этажа, запиралась изнутри и снаружи. Мария Петровна осмотрела замок и осталась довольна. Она поднялась наверх и через кухню прошла в сад. Вид кудрявых яблонь, мирно спящий в траве Букан окончательно успокоили её. Она заглянула в гараж и проверила канистры: обе были полны. Молодец, Дронин, подумала она, заправил все, что можно.

Григорий Иванович приехал в семь вечера.

– Только что с самолета. Никто не звонил? – Григорий Иванович рассеяно чмокнул её в щеку.

– Нет, – Мария Петровна внимательно посмотрела ему в глаза. Как дела?

– Потом, потом, – он сбросил китель и прошел в ванну.

Пока он мылся и переодевался, Мария Петровна вышла из калитки. Водитель служебной "Волги", худой, мрачноватого вида мужчина, развалившись на сиденье читал газету. Увидев Марию Петровну, он бросил газету и подчеркнуто дисциплинированным тоном сказал:

– Здравия желаю, Мария Петровна.

– Здрасте, Герман Михайлович. Вам сюрприз: можете ехать в Москву. Григорий Иванович остается.

– Так он же просил подождать. Вроде ехать собирался.

– Передумал. А вы, разве против?

– Да ради Бога. Спасибо. Ничего не передавал больше?

– Нет, завтра утром позвонит диспетчеру. Устал он, просил не беспокоить.

– Я думаю. В таком возрасте так работать. Не позавидуешь. Детям своим зареку: хоть сапером-мины разряжать, только не заммминистром обороны. Дурная работа, извините.

– Вы абсолютно правы. До свидания, – Мария Петровна повернулась и уже во дворе услышала шум отъезжающей машины. Мосты были сожжены. Только бы он сейчас не позвонил из кабины по радиотелефону, подумала она.

– Куда он? – кивнул головой Григорий Иванович.

– На полигон заправиться. Скоро вернется.

Мария Петровна спустилась в кладовку: эдесь у самого угла дома в полу был лючок, в который выходила труба с телефонным кабелем. Она нащупала рукой пластмассовую крышку с тремя разъемами – для городской, дальной и местной связи, – и потянув на себя, один за другим разъединмила контакты. Потом закрыла лючок, вернулась в кухню и присев к столу напротив Григория Ивановича, заглянула ему в глаза.

– Ты что так смотришь? – он поднял брови.

– Я устала, Гриша, морально устала. Не сплю, предчувствия какие-то.

– Давай-ка лучше перекусим, – помедлив, предложил он.

– Я накрою в биллиардной. Камин затопим. Посидим, хочется побыть с тобой, успокоиться. Ты совсем не бываешь дома.

– Хорошо, – сдался Григорий Иванович.

– Окрошку будешь?

– Давай.

– Тогда бери с плиты кастрюлю, спускайся вниз и разжигай камин. А я принесу все остальное.

– Я только позвоню.

– Да, Гриша, я забыла тебе сказать, что-то с телефонной линией.

– Что за черт, никогда такого не было. Дожили, доруководили. Хотел передохнуть, теперь придется ехать. Кругом бардак, – он возмущенно повел мощными плечами и захватив белую кастрюлю с окрошкой, все так же ворча пошел в биллиардную.

Береста в камине вспыхнула сразу, затрещал огонь. Пока Мария Петровна накрывала стол, он молча смотрел, как языки пламени охватывают сухие чурки. По комнате расползался легкий запах дыма. Поставив на стол сковороду с жареным молодым картофелем, она присела рядом с Григорием Ивановичем.

– Тебе обязательно ехать сегодня? Так не хочется тебя отпускать. Ты меня перестал любить. Совсем забыл меня. Забросил. Старушка, да?

– Это я – дед. А ты – молодчина.

– Ах Гриша, много ли нам осталось? Жизнь уходит. Если бы сейчас позвонила наша дочь и спросила бы совет, всего в несколько слов, но годный на все случаи жизни, знаешь что я бы сказала ей? Я бы сказала: помни, каждую минуту помни-жизнь наша ужасно коротка. Жизнь так коротка Гриша! И если в ней и есть хоть какой-то смысл, то он-в любви и во всем, что с ней связано-в семье, детях. Мы с тобой ещё не очень старые, но и не молодые, конечно. Наша жизнь особенно коротка, просто катастрофически.

– Наверно, стар я становлюсь для любви.

– А для политики не стар? Мне иногда кажется, что между нами вторгается что-то чужое, ледяное, разъединяющее нас. Враждебное нам. Я это чувствую, во мне словно поселилось что-то тревожное, пугающее. Милый мой, только любви все возрасты покорны. Тем она и чудесна. Всему остальному есть предел. Оставьте вы все молодым, только умным. Непуганным и непоротым. Пусть они строят будущее, как хотят. Не ссорьте их. Наше время ушло, Гришенька, милый, очнись ты. Угомонись. Всем вам – пятидесятникам, шестидесятникам и прочим десятникам – все надо было делать в свое время. Мы – пропащее поколение. Отравленное болтологией.

– Политик, как врач: чем старше, тем мудрее, – Григорий Иванович, озадаченный словами супруги, принялся за окрошку.

– Не сравнивай их, дорогой мой. Хороший врач помогает естественным силам, а эти твои новые друзья только портят человеческую природу. Они мне глубоко противны. Если человеку не морочить голову, он будет вести себя нормально: мать будет думать о детях, мужчины о женщинах, дети о родителях. И тогда станет больше любви на земле, и все станет на свои места. А твои политиканы всех перессорили. И это не от глупости, тут расчет есть: легче держаться у кормушки, пока люди дерутся, даже можно судьей им стать. Когда я слышу все эти звуки, что они издают, весь этот бред, мне иногда кажется, а не отбирает ли их на нашу голову какой-то лукавый бес, какая-то космическая сила. И главное, все обещают. Удобная у нас страна для обещаний. В случае чего, всегда можно отговориться, ссылаясь на её масштабы.

– Да что это сегодня на тебя нашло, мать?

– Я случайно встретила Семигорова, и он мне кое на что глаза открыл.

– Нашла кого слушать: оказался за бортом, вот и брюзжит. Он никогда ни во что не верил. Циник. Есть же святые понятия – страна, государство.

– Святые? Для кого? Для них? Не смеши. Пришли мне какой-нибудь прибор, какой-нибудь дальномер, чтобы можно было рассмотреть в них хоть что-то, напоминающее нравственность.

– Маша, – он смотрел на неё удивленно. Хватит причитать.

– Гриша, неужели ты не понял, что я все знаю и хочу остановить тебя? Они тебя просто втянули. Облапошили, одурманили словами, не словами даже, а своими идиотскими лозунгами. Они же других слов не знают. Кому, какому нормальному человеку они нужны, все эти их заклинания? Я же знаю, почему ты мотаешься по военным округам. И дело не в сокращении войск. Я ведь говорила не только с Семигоровым. Я случайно слышала тот ваш телефонный разговор. Я узнала тот голос. Помнишь он звонил прямо сюда, на дачу? Извини, просто нечаянно подняла трубку. Результат определяют люди, а не лозунги. С этими мужиками любой замысел обречен, даже хороший – им просто никто не поверит, Гриша. У них же все на лбу написано, на сытых физиономиях. Да неужели ты им веришь, им, с этакими-то рожами? Они же у нас все время на глазах, мы-то им цену знаем. Да неужели я стала бы отговаривать тебя, если бы это было не так? Да я бы тебя благословила!

– Значит, ты-в курсе. Тем более обидно. Боевая подруга называется. Вместо поддержки. Государство, армия – все разваливается. А наши политики...

– Жизнь и без политики прекрасна. Человеку нужны добро, музыка, цветы, красота, просто любовь, обычная, а не политическая. Ему нужно просто жить и работать, а не бороться и не строить без конца то социализм, то капитализм. Неужели это так трудно – дать людям возможность просто нормально жить? !

– Скажи, ты боялась со мной, когда мы, помнишь, давным-давно, ходили по паркам и всяким забегаловкам?

– Нет, что ты, никогда.

– Потому что во мне больше центнера мускулов, а вот этим, – Кронов потряс в воздухе кулаком, – я могу разнести вдребезки твой дубовый шкаф. И государство должно быть сильным, чтобы никого не бояться.

– Главное, умным, Гриша, – добавила Мария Петровна, – если дело ведется умно, врагов не будет.

– Наш ум-в силе. Чтобы не иметь врагов, надо быть сильным. Поэтому-то за державу и обидно. История нам не простит. Прошлое не отменишь газетой. Мы то знаем, как были сильны. А теперь? Мощнейшую державу мира, противовес любым экстремистам превратили черт знает во что. Нас даже мелочь всякая перестала бояться!

– Ну конечно, для них это опасно. Потому что армия у них единственный аргумент во всех делах. Сила есть, ума не надо. Нормальные люди головой должны работать, а не кулаками махать. Конечно под прикрытием такой армады можно и маразмом щеголять. Кому нужны все эти мегатонны? Мне что ли? Только политиканам, чтобы меньше думать, да тщеславие свое щекотать. Их-то, как раз и надо разоружить, всем только спокойнее будет. Может тогда и научаться думать, как нормальные люди. Да все, наконец, вздохнут с облегчением, если у всей этой гвардии будет нечем открыть стрельбу. За детей спокойней будет.

– В политике особые мерки, не бабьи, – наконец пришел в себя Григорий Иванович. – Народ привык к порядку. Он сам его просит! И мы его наведем. А победителей не судят.

– Зато судят побежденных, Гриша. И очень несправедливо всегда судят. Потребуются козлы отпущения, а ты очень подходишь на эту роль" честный, храбрый, наивный. Запевалы, как всегда, уйдут в сторону. Я умоляю тебя, оставь их. Ты немолодой уже, ты сделал все, что мог. И здоровье не то, можешь ведь и заболеть, правда? Вызови врача. Гипертонический криз и – дело с концом.

– Издеваешься?

– Верочка Саблина поделилась, что её Петру тоже предлагали участвовать. Но он-то умный человек: он конечно отказываться не стал, но сразу залег в госпиталь с дизентерией, в тот же день.

– Ты соображаешь вообще, что ты говоришь? Как я могу подвести людей? Ты что, меня не знаешь? Да и поздно, – он посмотрел на часы. – Я уже не могу уклониться. От меня зависит слишком многое.

– К сожалению, я не умею лить слезы, не дал Бог такой способности. А жаль: говорят, полководцы падки на женские слезы. И все-таки, я тебя умоляю, оставь это дело. Брось, Гриша. Хочешь, я упаду перед тобой на колени?

– Поздно, Машенька, поздно. Прекрати, не рви душу, и так тошно, – он тяжело вздохнул.

– Ладно. Прости. Не можешь, значит не можешь. Значит судьба. Одна я все время, просто поговорить не с кем. Мысли всякие приходят в голову. О чем только не передумаешь одна. Вот и высказалась. Теперь даже легче стало. Будь, что будет. Не сердись, – примирительно сказала она, – давай выпьем посошок на дорожку. За удачу.

– Не могу, Маша, – он заколебался, обрадованный, что она, наконец, замолчала.

– "Русский бальзам"? Даже смешно. Такое дело и не обмыть. Плохая примета.

– Ну ладно, если бальзам. Уговорила. Неси по рюмочке.

Мария Петровна поднялась в кухню, достала рюмки и початую бутылку "Русского бальзама". Над столом висел расписанный яркими петухами деревянный шкафчик с медикаментами. Она отыскала нужный пакетик, достала пузырек темного стекла и налила в одну из рюмок столовую ложку бесцветной жидкости. Потом заполнила рюмки бальзамом, неумело перекрестилась и прошептала:

– Господи, прости меня. Я всего лишь женщина. Любовь – мое единственное оправдание. У меня нет другого выхода.

Григорий Иванович задумчиво смотрел на огонь. Он принял наполненную рюмку, коснулся ею рюмки Марии Петровны, и мастерски опрокинул напиток в рот:

– За удачу.

– Господи, прости, – снова подумала она и залпом выпила.

Григорий Иванович, довольный, что жена перестала излагать свою политическиую платформу, снова принялся за окрошку.

– Ты что будешь, чай или кофе? Я схожу, приготовлю, – она поднялась и взяла поднос.

– Лучше кофе, – Григорий Иванович подошел к камину и короткой увесистой кочергой стал ворошить угли.

– Когда минут через пятнадцать она вошла в биллиардную, Григорий Иванович по-стариковски дремал на диване.

– Возьми подушку, передохни немного, – она говорила мягко, без настойчивости.

– Когда придет машина, разбудишь, – он повернулся на бок и сомкнул внезапно отяжелевшие веки.

– Конечно, конечно, – она посмотрела на часы.

Вот и пригодились капельки. Двенадцать часов гарантированного сна, как уверял её когда-то главный невропатолог.

Она осторожно проверила у него пульс, поднялась и остановилась у зеркала. Что же она натворила, то ли отвела беду, то ли ли накликала новую?

Ей стало нестерпимо жалко и Гришу, и себя и почему-то маленькую внучку Катю. Она смотрела в зеркало, как стекают по лицу слезы, как заливают они губы и подбородок, как блестят от них щеки и постепенно успокаивалась. И вместе с успокоением, почувствовала, как пробуждается в ней предчувствие удачи.

Она вытерла слезы и повернулась к спящему мужу. Он был для неё все тем же большим и милым капитаном. Таким же неосторожным, доверчивым и беззащитным. Для того она и встретилась ему в жизни, чтобы однажды, вот так, как сегодня, уберечь. Ах, мужички, мужички, всем вам надо проспаться, как следует. Проспаться, а потом встать и начать нормальную жизнь. Или писать мемуары о том, какие вы были хорошие. Говорить, да писать у вас лучше получается, чем делать. Спи малыш, мама о тебе позаботится. В спички она тебе больше играть не даст. Поиграл и хватит. Процесс куда приятнее, чем результат. Завтра, когда ты очнешься, ты ещё скажешь мне спасибо. Все эти петухи, ни на что, кроме политики не способны. Тебе они не компания, ты у меня – орел.

Она достала с полки альбом и нашла в нем цветную фотографию внучки. Катя была снята крупным планом, среди темной зелени её золотистое личико сияло необыкновенным светом.

В начале альбома был вклеен и собственный портрет Марии Петровны, сделанный лет тридцать пять назад в детском саду. Она поставила их рядом и подумала, что это настоящее чудо: Катька была разительно похожа на нее, природа почти через полвека повторила себя и воспроизвела знакомые черты.

Она подумала, что в ежеминутной суете, в повседневных хлопотах, в торопливом ритме забываются и смысл жизни, и её – такие простые – истины. Забывается, что без любви, которая все связывает, без её энергии и притяжения начинается распад. Она замерла, пораженная мыслью о постоянстве этой таинственной силы. Силы, толкающей людей друг к другу и делающей хрупкую жизнь вечной и могучей, как сама вселенная. Силы, стоящей над войнами и болезнями, над техническим прогрессом и химией, над диктатурами и демократиями, над житейскими склоками и государственными переворотами. Ее Катька вырастет и через полвека у неё появится своя внучка и она будет похожа на неё – Марию Петровну. Будет похожа – таков великий закон природы. И будет так же любить кого-то. И не будет этому конца.

Мария Петровна окончательно успокоилась и закрыла альбом. В кладовке она включила телефон дальней связи и тут же услышала его пронзительный голос в спальне. Она быстро поднялась наверх и сняла трубку. Это был Мазанов:

– Наконец-то, – облегченно воскликнул он, – связь восстановлена. Мария Петровна, Григорий Иванович прибыл? Мне надо с ним срочно поговорить.

Сейчас я тебя обрадую, подумала она.

– Боюсь, что срочно не получится. . . Ты один?

– Да.

– Перезвони мне по городскому телефону.

– А что случилось? Мария Петровна, вы меня пугаете. . . – голос его тревожно осип.

– Да ничего особенного, просто по дальней плохо слышно. – Она усмехнулась и добавила про себя: и много лишних ушей.

Через минуту зазвонил городской телефон.

– Так что случилось, Мария Петровна?

– Григорий Иванович заболел.

– Как? Что с ним?

– Наверно, твой пожар его доконал. Как только я сказала, он побледнел и ему стало плохо. Сейчас ему чуть-чуть получше, но во всех этих, – она нажала на слово "этих", – мероприятиях он участвовать не сможет. – Голос у неё стал твердый и официальный.

– Я сейчас приеду.

– А вот этого не надо.

– Но хотя бы переговорить с ним.

– Это невозможно.

– Что же мне делать?

– Запиши телефонограмму, сейчас продиктую, и передай её оперативному дежурному в Москву. Тогда и поймешь, что делать.

– Ладно, я записываю.

– Заместитель министра обороны Барабанов в связи с тяжестью состояния находится на даче. Диагноз: гипертонический криз. Оказана неотложная помощь. В настоящее время опасности для жизни нет. Нуждается в длительном лечении. Все. И свою подпись.

– Как же так... Это настоящая катастрофа.

– Пока я с ним, никакой катастрофы не будет.

– Мне звонят какие-то люди... Называют пароль. Но я их не знаю, я же не могу подчиняться по телефону. . .

– Послушай, дорогой Юрий Степанович, хватит нервничать. Кто из нас офицер, а кто баба, ты или я? Отвечай, что он тяжело болен, с каждым может случиться. И что это за мероприятие такое, что нельзя обойтись без одного человека? Тоже мне, организаторы... В общем, придумай что-нибудь. Ты целым научным институтом командуешь.

– Постараюсь. Может быть нужна все-таки какая-то помощь? Я пришлю Татьяну.

– Пока не надо. Если потребуется, я обращусь. Привет ей и Марине. Скоро увидимся. Не делай глупостей, береги себя, – она положила трубку, отключила телефоны и снова прошла в биллиардную, где безмятежно посапывал один из самых воинственных армейских генералов.

Так в семейном кругу тихо и без потерь завершилась операция "Мария".