Текст книги "Генерал и его женщина"
Автор книги: Владимир Романовский
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
– Я только что переведен к новому месту. Я вам докладывал, я – ученый. . .
– Ученый, а рассуждаете, как начальник. Причем в таких категориях, в которых вам и думать-то не положено. Просто в принципе не положено, по должности. Бросьте рассуждать и займитесь вашими прямыми служебными обязанностями. Если хотите служить нормально.
Постепенно он успокоился, сообразив, что толку от проверочных комиссий нет, и относился к ним как к неизбежному злу, неизвестно кем придуманному. Он уже не помышлял об искоренении недостатков, теперь он их считал таким же естественным продуктом человеческой деятельности, как и нечистоты.
Слава Богу, что ни у меня, ни у моих родственнников нет сыновей для солдатской службы, утешал он себя. Кроме того, рассуждая микробиологически, нельзя держать людей в постоянной чистоте: это может вредно отозваться на иммунитете. Организм должен постоянно бороться с микробами, и чем их больше, тем лучше для тренировки. Чистота расслабляюще действует на защитные механизмы. Организм, отвыкший от микробов, в решительную минуту не в состоянии сопротивляться инфекции. Мысль эта так увлекла его, что он хотел даже написать в журнал статью о пользе грязи, но за повседневной суетой забыл.
Все чаще и чаще его стали направлять на проверки председателем. Обычно, пока члены комиссии копались в поисках недостатков, председателя развлекали в соответствии с его вкусами. Возили по литературным местам и памятникам революционной славы, поили коньяком, отпаривали в саунах, проводили на торговые базы и нагружали сувенирами.
Когда у проверяемых дело было совсем плохо, к председателю приставляли симпатичную молодую особу-экскурсовода, знающую историю края и умеющую загадочно улыбаться. Но Огородов, предпочитавший слабому полу крепкие напитки, военную гигиену и безмятежный сон, к всеобщему разочарованию не поддавался на провокации.
Он обладал спиртоупорным организмом и классическая формула опьянения "павлин-обезьяна-свинья" к нему совершенно не подходила. Первые несколько рюмок, обычно около трехсот грамм, он даже не замечал. Когда доза подходила к пятистам, он ощущал легкое головокружение и неразбериху в мыслях. Но затем, после шестисот, в голове у него вновь прояснялось, свежело и наступало как бы прозрение. Он чувствовал, что мысли его взбалтываются в черепе, как в банке, и на поверхность всплывают полузабытые сомнения в правильности окружающей жизни. Если рядом оказывались друзья, его тянуло на задушевные песни. После пения он обычно добавлял сто грамм и переключался на мировые проблемы. В такие моменты он любил поговорить о предссказаниях астрологов, американском ЦРУ и мудрых немцах, которые на одном только пиве объединили Германию и погубили всю нашу танковую группировку. Правда, к этому времени у Огородова переставали двигаться ноги, и в туалет его приходилось отправлять с сопровождающими, однако рассуждал он вполне здраво. После восьмисот грамм он застывал на месте, как громом пораженный, но через двадцать минут приходил в сознание и мог не качаясь, но и ничего не помня, самостоятельно добраться до служебной машины.
Он был твердо уверен, что все неприятности начались с совершенно безумной борьбы партии с алкоголем. Сам он давно пришел к выводу, что наше общество в принципе не приспособлено для проживания в трезвом виде. Всем было ясно, что старая система не перенесет сухого закона. Всем, кроме руководства. Проблемы, которые раньше легко распутывались за дружеским столом и бутылкой интернационального напитка, теперь решать стало невозможно. Распались деловые и зкономические связи. Вместо одной политической партии, как было раньше, когда в магазинах свободно стояли вино и водка, образовалась целая дюжина.
Вместо невинных пьянок стали разрастаться гигантские, устрашающие митинги. Исчезла сплоченность. А что прикажете делать? Как сплотишься, если выпить нечего? Возникла конфронтация. Развалились экономические связи, и этого надо было ожидать: как работать, если выпить нечего, ну просто нечего в принципе, как в пустыне. Из сельхозпродуктов вместо закуски начали делать самогон, стало нечем кормить скот, не то что людей. Сократилось производство, потому что на заводе на выпивку уже не заработаешь, и народ попер в кооперативы. Возникла инфляция и расцвел бандитизм. Вокруг вдруг объявились предприниматели, раньше их называли проще – аферисты. Перегибы с выпивкой пришлось, как всегда, сильно разгибать, но уже на развалинах системы. Все вернулось на круги своя, только жизнь стала во много раз дороже. Снова проблема. Научная интеллигенция, как самая неимущая и самая умная перешла на спирт. Хоть какой-то навар от профессии, с удовлетворением думал Огородов, принимая резко пахнущие подношения в плоских стальных фляжках.
Сидя за столом президиума и слушая в пол-уха доклад Сазонова, Огородов размышлял, как более или менее с пользой скоротать несколько проверочных дней, пока комиссия потрошит институт. В конце концов он решил изучить персональный компьютер. Причин для столь странного желания было достаточно. Во-первых, двенадцатилетняя внучка Лена в школе начала изучать информатику. А поскольку дед был единственным в семье мужчиной (за коммандировками он как-то и не заметил, что дочь разошлась с мужем), то со всеми непонятными вопросами, внучка обращалась к нему. Во-вторых, вышестоящее командование освоило весь этот компьютерный жаргон и так щеголяло им на совещаниях, что Огородов иногда переставал понимать, о чем идет речь. Надо образовываться, решил он. Сейчас для этого представлялся исключительно удобный случай. В институте числилось два десятка компьютеров, а главное здесь работали его давние сослуживцы Жарков и Кронов. Он искренне любил обоих: Кронова – за юмор, Жаркова – за математический склад ума, песни под гитару и постоянное наличие спирта – и в кабинете, и в портфеле, и дома.
После обеда Огородов основательно выспался, вызвал в номер секретаря комиссии и, утвердив план проверки, не спеша направился в лабораторию Жаркова. Ужинать он решил с друзьями. Желудок-единственный орган, который доставляет удовольствие в любом возрасте, думал он ускоряя шаг. Особенно, если прием пищи происходит в кругу однополчан, когда легкий хмель воспоминаний поддерживается дружескими тостами и крепкими напитками.
Огородов распахнул дверь в кабинет начальника лаборатории и оказался в обьятьях Жаркова и Кронова. Его провели на почетное место в торце длинного стола.
– Могли мы подумать двадцать пять лет назад, что когда-нибудь вот так будем встречать его в Чистых Ключах, а Роман? Он же нам, лейтенантам когда-то казался самым страшным начальником. Куда страшнее, чем сейчас. Шутка ли: аж капитан.
У Огородова от удовольствия сверкнули глаза:
– Эх, мужики, неужели и мы когда-то были лейтенантами, а? Какая прекрасная пора! Чихать мы тогда хотели на политику и международное положение.
Жарков замкнул дверь на ключ, достал из сейфа бутыль с оранжевой жидкостью и передал её Кронову.
– Что это? – спросил Огородов.
– Коктейль"Золотой репей": спирт, глюкоза, элеутерокок, поливитамины, фанта. Рекомендуется на ночь пожилым лунатикам. Напиток для умных, Кронов взболтнул бутыль.
– Почему для умных? – спросил Огородов.
– Пятьдесят градусов. Дурак от него сразу становится самим собой и виден невооруженным глазом.
Жарков расставил сверкающие стаканы и снял со стола газетное прикрытие. На тарелках лежали нарезанные, широкие, как ладонь, и почти такие же белые куски вареной колбасы, черный хлеб, ярко красная редиска, зеленые огурцы. В центре стояли три бутылки "Нарзана".
– Вполне приличный натюрморт, – заключил Огородов.
– Нарежь огурцы, – попросил Жарков.
– Так сгрызем, – сказал Кронов.
– Ты , как я посмотрю, совсем обленился. На второй этаж на лифте ездит, представляешь, Василий?
– Ну и что? Мы в Европе живем или где?
– Или где.
– Знаете, ребята, – заговорил Огородов, – когда я выпью, мне кажется, что я больше похож на нормального человека, чем трезвый. Говорю, что думаю, смеюсь, когда смешно, ругаю начальство, люблю людей и мне даже хочется петь. От водки я чувствую себя свободным, представляете? – его круглое лицо блаженно сияло.
– Ну это ты маленько того... Как бы перегнул, – сказал Жарков.
– Клянусь. Когда я выпью, мне даже делать чего-нибудь хочется, мыслить. Но не могу же я в таком виде на работу, не поймут.
– Кронов поднял стакан:
– За дружбу ребята! За военную дружбу.
Они взяли из тарелки по бутерброду.
– Ы-ых! – выдохнул Огородов и залпом выпил.
– Что в переводе на японский означает "Й-я!" – отдышавшись сказал Кронов и уточнил: – Ну как букет?
– Соответствует названию. Букет осенних репьев.
– Фирма веников не вяжет. А теперь докладывай, зачем приехал? И почему вам понадобилось проверять наш вонючий институт, делать нечего?
– Спроси что-нибудь полегче. Директива сверху. Одна из многих. Завалили бумагами. Будто в насмешку. Сокращение, передислокация. Неразбериха. И все это сопровождается потоком бумаг. Бой с тенью. То есть с самими собой. Нам не нужны противники, мы сами с собой воюем. И победим, ребята. Тоже сами себя. И даже будут награжденные. А может уже победили, только ещё не заметили.
– И все-таки, почему проверка? – Жарков подвинул Огородову тарелку.
– Если вы думаете, ребята, что я что-то скрываю или от меня что-то зависит, то вы ошибаетесь. Комиссия просто поставляет материал, а принимать по нему решения будут другие, – Огородов показал пальцем в сторону потолка.
– Нам-то ты можешь сказать? – Кронов в упор взглянул на Огородова.
– Роман, я тебя уверяю: нам поставлена задача: не столько вскрыть недостатки, сколько помочь их исправить. У нас же сам знаешь, какая система. По результатам работы любой комиссии можно либо наградить, либо снять с работы. Принимают решения наверху. И концов не найдешь. А мы как неодушевленное орудие. Но в этот раз – я повторяю для недоразвитых – при инструктажеподчеркивалось, что главное-помощь.
– Чем вы можете нам помочь-нам, специалистам: мне, или вот ему? Жарков подцепил на вилку кружок бледнорозовой колбасы и повернулся к Кронову.
– Не нервничай, это хандра, ребята, – уклонился от ответа Огородов. Это у вас от систематического недопивания.
– Наливай, – скомандовал Кронов, – недостатки надо устранять на месте.
– За вас, ребята. Ы-ых! – отсалютовал Огородов.
– И за встречу, – добавил Жарков.
– Николай, ты вот что... – Огородов покрутил в воздухе пальцами. Ты меня за эти дни должен просветить по всем компьютерным делам. Только имей в виду, что я в этом деле сорвершенно не копенгаген.
– А что ты хотел?
– Вот например, все говорят: моделирование, моделирование. Помнишь Богданова? Уволился простым профессором, а сейчас уже член-корреспондент. И на чем стал членкором – на моделировании. Не выходя из кабинета, составляет модели эпидемий. У микробов, будем говорить, своя жизнь. Ведут себя, как хотят. У них свобода. Они ни газет наших, ни постановлений не читают. Эпидемии как были, так и есть. А он-уже членкор. Ты понял? И статьи пишет такие, что ни эпидемиологи не понимают, ни математики, ни он сам, ни микробы. Но уже членкор. А пошли его на простую вспышку дизентерии, так он её не то что не прекратит, еше и сам понос подхватит.
– Вася, ты не расстраивайся. Пользы от них никакой. – начал Кронов.
– Как нет пользы, когда он уже членкор.
– За технический прогресс, – предложил Кронов.
Они сдвинули стаканы, потом дружно поднесли их к губам.
– Ы-ых! – выдохнул Огородов.
– Жарков сел перед компьютером, ловко постучал по клавишам и повернулся к друзьям:
– Подождем, сейчас загрузится программа. Значит так. Модель воздействия на людей средств массовой информации и пропаганды. По просьбе Седлецкого делали. И оказалось, что самые подходящие для этого дела аналоги – это модели поведения отравленных. То есть, как бы возникает ещё один вид отравлений – информационные.
– Ну это ты перепил. Неужели такое возможно? – Огородов с сомнением покачал головой.
– Почему нет? Тоже дурман. Похоже на отравления нечистотами. . .
– Нечистотами? – оживился Огородов. – Новый класс – информационные нечистоты.
– Конечно. Просто надо найти единицу измерения. Я пока назвал её минимальной отравляющей разум дозой, сокращенно – МОРД. Как бы единица оболванивания. На сто человек действует сто морд, на тысячу – одна киломорда, на миллион-мегаморда. Воздействие газет можно измерять в киломордах, радио и телевидения – в мегамордах, индивидуальное надувательство где-нибудь в кабинетах – просто одна морда. Или единица одурманивания на душу населения.
– Черт побери, – у Огородова сверкнули глаза.
– Болванометрия. – Кронов покачал головой. – Кто же доэтого додумался? . .
– Компьютер, кто же еще.
Огородов молчал, пораженный то ли напитком, то ли информационными нечистотами.
– Наливай, генерал застоялся, – скомандовал Кронов.
Огородов кивнул поощрительно. В стаканах снова забурлило.
– Ы-ых! – Огородов запрокинул голову. – Не может настоящий интеллигент обойтись без какого-нибудь дурмана, – проговорил он, поставив стакан. Лично я, когда решали вопрос, куда идти: в рюмочную или на политзанятия, из двух, так сказать, отрав всегда выбирал водку, как менее вредную. Политиканами на земле уничтожено больше народу, чем микробами особо опасных инфекций. Когда я читаю газеты, мне кажется, будто я оказался в огромном сумашедшем доме, – Огородов широко расставил руки.
– Все мы немного отравленные. Впрочем, сейчас за одного отравленного двух неотравленных дают, – успокоил его Жарков.
– Эх, ребята, все развалилось. Честно говоря, ничего так не жаль, как эсэсэсэровских песен. Хорошие, все-таки были песни, а, Николай? Утро красит нежным светом стены древнего Кремля... Не жилось им спокойно. Взялись за искоренение. Весь мир пьет, только русским нельзя, вредно. На два года перекрыли винно-водочный шланг и все – конец государству. Просто – до гениальности. Никого не отрезвили, а развалили все, – Огородов сокрушенно покачал головой, – хоть бы позвонили, посоветовались. Смотрю я на них и так и хочется крикнуть: ребята, да сходите вы лучше в рюмочную, уймитесь, наконец, хватит скандалить. Лучше тяпните грамм по шестьсот и спойте вместе чего-нибудь. Устройтеы неделю дружбы, усадите всех рядом, вино – на стол, оружие – в помойку. Музыка, песни, девчата. Ведь после вас не расхлебаешь, такую кашу заварили, всех переругали.
– Предложение конечно интересное... – начал Жарков.
– Теперь одни мы пьем от нервов, а весь мир – от удовольствия. Большая разница, – заключил Огородов.
– Как наш "Золотой репей"? – спросил Жарков.
– Нормальный напиток. Но его изобрел, скажу прямо, не лару... не лавру... не лауриат, – пробормотал Огородов и вдруг закрыл глаза.
– Все. Аут, – сказал Кронов, – социал-гигиенист заснул. Но так ничего и не сказал. Настоящий разведчик.
– Он действительно ничего не знает.
– Шучу. Засекай время, минут через пятнадцать он очнется и мы продолжим. Завари пока чаю покрепче.
– Слушай, мне вдруг пришло в голову, а что это такое – социальная гигиена, а? Ты можешь объяснить, что это такое, что за овцебык? – Жарков двинулся к шкафу за чайником.
– По моему, это советская власть плюс дезинфекция всей страны. Но лучше запроси у своего компьютера.
Глава 8. ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
Проверка института тянулась неделю. Наконец, составив акт, комиссия на блестящем желтом автобусе укатила, словно её никогда и не было.
Через день Сазонова вызвали в управление кадров. В Новозаборск он вернулся под вечер и направился к стоянке, где обычно ждала его служебная черная "Волга". В лучах вечернего солнца стекла привокзальных домов отливали бронзой. Водитель, молодой солдат из автовзвода, который утром и привез его к электричке, вывел машину на шоссе. Под колесами привычно зашуршало асфальтовое полотно. Скоро опять в дорогу подумал Сазонов. Ему вдруг пришла в голову мысль, что может быть именно сейчас, в эти минуты кадровики оформляют приказ о его переводе. Они тихо сидят в кабинетах, похожие друг на друга, немногословные, улыбчивые, с вежливыми приятными голосами – кадры, которые решают все. Они ловко просеивают через сетку штатного расписания названия должностей, учреждений, населенных пунктов, одновременно прикидывая в памяти фамилии, родственные связи, указания начальников и другие мало кому известные обстоятельства. И вот уже мчатся служивые с семьями: одни с запада на восток, другие в обратном направлении. Одни – вверх по казенной лестнице, другие – в сторону, третьи – вниз. Рушатся начатые дела, рвутся привязанности. И долго ещё вслед уехавшим тянется, как хвост кометы, поток писем.
Сазонов усмехнулся: а все-таки есть в этом искусственном хаосе, в этом броуновском движении и утешительная сторона – даже на самых отдаленных земных перекрестках всегда находятся знакомые или почти знакомые люди, когда-то служившие рядом. И оказывается: есть кого и что вспомнить – и с радостью, и с сожалением. И есть за что выпить, по крайней уж мере – за встречу. И снова планета предстает тесной и знакомой, как общежитие.
Кронов ждал в приемной: рубашка растегнута, галстук на стуле.
– Заходи, – Сазонов открыл дверь и пропустил его вперед.
– Что нового? – он снял фуражку и сел в кресло за стол заседаний. Кронов опустился на стул рядом и махнул рукой:
– Все, как обычно. Пришло две бумаги.
– О чем?
– Где-то был пожар. Естественно, пришла директива: "Принять меры к недопущению пожаров". Где-то утонул мичман, ещё одно указание: "Принять меры к недопущению несчастных случаев на воде". Я думаю, не забыли послать даже в пустыню... А что у тебя?
– Ну и гусь этот твой Огородов! И нашим, и вашим. И нашим, и вашим. Все отмерено, как у настоящего аппаратчика. Выполняя указания, с одной стороны, коллектив добился. В то же время имеет место ряд серьезных недостатков, свидетельствующих о... И так везде: с одной стороны, нормально, а с другой – хуже некуда. Поили их тут, поили, кормили, кормили... – Сазонов помолчал, – А в общем, мне предложили новую должность. Обыкновенная история.
– А ты?
– А что я? Мы только "так точно" и привыккли говорить. На мое место они предлагают знаешь кого?
– Ну?
– Тебя.
– И ты поверил кадровикам! Даже смешно слушать. Они просто мутят воду, чтобы не заметили более крупную рыбу. Кому-то срочно понадобилась генеральская должность, вот и все. Знаешь, есть такая профессия – зять? Зять большого начальника? У Барабанова как с этим делом?
– У него зять уже генерал... И хватит об этом. Противно. Запри-ка дверь и достань у меня в шкафу флакон "Пржевальского" – Сазонов передал Кронову связку ключей.
– Привыкли, что мы народ покорный. Все понимаем, но делаем вид, что все в порядке. Все на этом построено. А так хочется треснуть кулаком по столу. Ну ладно... Салют, Роман, – Сазонов поднял над столом мензурку.
– Салют.
Они дружно поставили пустые мензурки на стол и закурили.
– Могли бы просто вызвать, поговорить, предложить что-то. В открытую. Я бы и так освободил это место. Честно говоря, мне здесь не очень-то нравиться, никчемный он, наш институт. Кому нужна вся эта химия, все эти спецсредства? Я иногда думаю, до чего наверно приятно заниматься каким-нибудь обычным, нормальным делом... Нет, ты подумай, собрали здоровенную комиссию. Организовали комплексную проверку, вскрыли крупные недостатки. Все-друзья, пока за твоим столом. Эти чинуши свое дело знают. Пить-пьют, а наказ хозяина помнят. Походил я сегодня по их конторе, все только разводят руками и отводят глаза.
– Не бери в голову, все мы отравленные, как уверяет Жарков, одни больше, другие – меньше. Ведь казалось бы сейчас, начитавшись таких книг, зная такие вещи... Но – не в коня корм. Нам нужны инопланетяне. Или новое поколение, полностью новое. Без нашего закодированного сознания.
– Долг – вот на чем нас все время ловят. Вот на чем нас купили.. А кадровики, что с них возьмешь, работа такая. Каждый в отдельности нормальный человек, а при исполнении превращается черт знает во что. Система. – Кронов снова наполнил рюмки. – Углерод может быть и алмазом, и сажей. Все зависит от такой малости, как структура.
– Я думаю, у нас оттого живут так мало, что просто жить тошно. Просто теряется вкус к жизни. Конечно, опьянение создает иллюзию свободы, но сколько ребят спилось, полностью освободившись таким образом. Если бы мы так же любили свободу, как водку... Кому мы служим? Делу, народу, государству? Нет. Мы служим чиновникам, сидящим над нами. Мы просто пешки. Интеллигенты от инфантерии. Интеллектоиды. Обладатели дипломов. Простой народ легко провести, но как можно оболванить тех, кто знает языки, историю, мировую культуру?
– Давай-ка ещё по одной, а то уж больно ты мрачно рассуждаешь, сказал Кронов и поднял мензурку. – Салют. – он поставил мензурку: – А что тебе сейчас предложили?
– В целом неплохой вариант. Но все по обычному сценарию. По-скотски. Срочно, немедленно и так далее. Но под видом моих же интересов: иначе служебную квартиру можно проморгать, иначе должность упустим и так далее.
– А что за должность?
– В группу экспертов по уничтожению химических боеприпасов... Должность, ясное дело, полковничья. Но работа интересная, с иностранными специалистами.
– Но это ж ненадолго, сколько их можно уничтожать? Ну два-три года, Кронов покачал головой.
– Там дел на десятки. Наши полководцы наплодили такое количество химического оружия, что теперь надо проектировать, строить и оснащать целую фабрику для его уничтожения. Их произвести-то легко, как и любую дрянь, но попробуй потом избавься. Знаешь, почему в Японии тишина? Вовсе не потому, что материально они процветают. И не из-за национальных особенностей. А потому, что они производят в год миллионы компьютеров, магнитофонов и видеокамер, а это все не стреляет. Рано или поздно вещи, если их очень много, начинают жить своей жизнью. Они начинают подталкивать людей к действию, сами просятся в руки, иначе зачем тогда они? Надо делать красивые вещи, а не оружие, и люди перестанут убивать друг друга. Оружие материализованное зло. Когда вооружен до зубов, это как-то обязывает. Мы ещё наплачемся от избытка оружия...
– Я думаю, все, что с тобой случилось в кадрах, не так уж и плохо, рассудительно заметил Кронов.
– Вся наша российская философия стоит на двух поговорках: все, что ни делается – к лучшему, и ещё одна: могло быть хуже, – сказал Сазонов.
– Выпьем за эти вечные лозунги, – предложил Кронов.
– Давай.
– Ы-ых! Как говорил наш друг Огородов, – Кронов подмигнул и выпил. – А вообще, продолжал он, – я бы на твоем месте воспользовался моментом и уволился бы к чертовой бабушке... Если тебя интересует мое мнение.
– Я тоже так думаю. Вот только женский батальон у меня расшумится, не знаю, как ей и сказать. В позапрошлом году я сорвал её из Питера. Она не хотела ехать. У нас там дочь, а главное – внук. Но уговорил, клюнула на генеральскую должность. А теперь? Сейчас начнется: я говорила, я предупреждала... И в общем, мне ей нечем возразить, она права.
– Наши новые друзья из НАТО, товарищи французы говорят: женщина всегда права. И в этом есть глубокий смысл.
– Знаешь, Роман, в кадрах до меня вдруг дошло, что я просто гол. Квартиры своей-нет, мы её в Питере, когда уезжали, переоформили на дочь с зятем, они тогда жили на частной. В кармане – спасибо реформам – тоже пусто. Нас просто обжулили. Всех скопом – и докторов наук, и слесарей. Раньше я думал, что когда-нибудь смогу помогать дочери, внукам... Куда там. Значит и наши ребята начнут с нуля. Их тоже надули.
– Слушай, пойдем по домам, сначала ко мне, потом к тебе.
– А боевые подруги?
– А, ты ничего не знаешь... Женский батальон укатил в Новозаборск. Там какая-то распродажа. Кажется дешевой одежды. Много ли сейчас надо для счастья.
– Выдвигаемся, – Сазонов поднялся.
Глава 9. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ
Букан сидел на тропе, ведущей к крыльцу, и, подняв голову, с вожделением внюхивался в кухонный аромат. Иногда он вскакивал от нетерпения и жалобно повизгивал. Из окна выглянула Мария Петровна и взмахнула рукой. Пес молниеносным движением подхват*ил на лету брошенный ею кусок мяса.
– Молодец, – она снова повернулась к плите.
На всех четырех комфорках шипели и потрескивали сковородки с жареным мясом и овощами. За столом чистила картошку её сестра, Татьяна. Рано утром небольшое семейство Мазановых: Татьяна Петровна, дочь Марина и Юрий Степанович, – приехали в Москву. На вокзале их встретил Дронин и на машине доставил на дачу. К обеду ждали Григория Ивановича.
– Знаешь, я по хорошему завидую тебе, – Татьяна Петровна прошла к раковине и набрала воды. – Среди всего этого хаоса ты сумела создать такое гнездышко, настоящий оазис. Приют трудов и вдохновенья. А мы с Юрой кочевники.
– Скоро и у вас все наладится.
– Нет не скоро, – Татьяна покачала головой, – да и я не такая хозяйка, как ты. Мне – не под силу, а Юре все это вообще до лампочки. Он ничего кроме службы не знает.
– Так же как и Гриша. Ни на что другое они не способны. А я тебе помогу, на самом деле все это очень просто.
– Меня сейчас больше Марина волнует. Двадцать четыре года, характер-трудный, один язык чего стоит. Просто бритва.
– У неё есть кто-нибудь?
– Была студенческая компания, но постоянного друга не было. После института они все разлетелись, видятся редко. Я чувствую, что ей одиноко. Кругом хаос, какие-то дельцы, политиканы. Просто страшно за нее. В наше время так нужна семья. Только она и спасает. Так хочется ей счастья. Она в общем-то хорошая и неглупая, только гордая, и языкастая. И если замыкается в себе, становится грубой, просто непереносимой. Свои-то для нее-не авторитет.
– Мы всегда с ней были друзьями. Надеюсь, поладим, – Мария Петровна сняла щипящую сковороду с мясом.
– Она на тебя похожа. Даже внешне больше тебя напоминает, чем меня. Даже обидно, ей богу, – Татьяна Петровна улыбнулась.
– Ей замуж пора. Институт набит молодыми учеными. Но дело это тонкое, деликатное. В общем, как устроитесь на новом месте, я к вам приеду. Тогда и начнем. Во мне сваха пропадает. Люблю красивые пары. Смешно, но мне до сих пор кажется, что у красивых людей и мысли и душа – тоже красивые, и к дурному они не способны. чего. Раньше умели составлять пары. Ненавязчиво подталкивая друг к другу. Молодежь влюбчива, их тянет друг к другу. Надо умно повести дело и можно поженить кого угодно.
– Ох, Маша, твои бы слова, да Богу в уши. Вы с ней рядом, как две подружки. Честное слово, ты – старшая сестра, а выглядишь моложе меня. И как тебе это удается...
– Смотри, чтобы лук не пригорел. Чуть подрумянится и снимай. Как удается? Очень просто. Я никогда не работала. Не сидела по этим идиотским конторам и учреждениям. Не портила нервы ни себе, ни людям. То есть работала, но дома. Себе в удовольствие. Спала, сколько хотела, делала, что хотела. Вот и все.
– В кого ты такая? Родители у нас вечно пропадали на работе. Мы их почти и не видели. Если бы не бабушка.
– Да бабушка была золотой человек. И с характером. Вот в кого мы все. Конечно, если бы не Гриша, у меня была бы другая жизнь.
– Да, с мужем тебе повезло.
– Мы познакомились случайно. Высокий такой крепкий и очень серьезный майор. А мне девятнадцать, представляешь? Мы были такие молодые! Боже мой! Он такой огромный, обнимал меня осторожно. Даже почтительно.
– Он по-моему и сейчас тебя побаивается, – засмеялась Татьяна.
– Нет, он просто делает вид, просто ему приятно хоть кому-то подчиняться. Никого он не боится. И в этом ничего хорошего нет, поверь. Уж лучше бы боялся. – Марья Петровна задумалась на мгновенье и продолжала: Мир меняется. Мы стареем и стареем. Только память остается.
– Ты и сейчас молодая.
– Какое там... Просто уже приходит второе дыхание. А знаешь, что такое второе дыхание? Это внуки. Да, да. От них веет чем-то очень теплым, родным. Если бы ещё вокруг все нормально было. Мы катимся куда-то. Особенно жалко детей. Я теперь просто не могу видеть, как обижают малышей. Прямо руки бы оборвала. Вот мы и кончили, – Марья Петровна сняла последнюю сковороду и сунула её в духовку, – пусть потомится немного.
– Быстро, я думала до вечера провозимся.
– Долго ли, когда все есть, – Мария Петровна прислушалась, потом выглянула в окно: у калитки стоял Дронин. Увидев Марию Петровну, он приблизился к дому и встал рядом с Буканом.
– Виталий, ты не очень занят?
– Никак нет, – ответил Дронин.
– Возьми машину и слетай в полигонный магазин за хлебом.
– Слушаюсь! Будет сделано, – Дронин повернулся кругом.
– А потом пообедаешь у нас. Деньги на хлеб есть?
– Найду, – уже от гаража крикнул Дронин.
– Ну ты и командирша, – заметила Татьяна.
– Приходится. А ты знаешь, я думаю, что среди начальников очень не хватает женщин.
– Почему?
– Тогда там дураков стало бы меньше. В женщине глупость сразу заметна, из-за её природной непосредственности. А у мужиков глупость не так проглядывает. Особенно, если они имеют задумчивый вид, ученую степень, бороду, усы или лысину. Иногда дурак дураком, а вид вполне солидный. От этого и все наши беды.
– Ой, Маша, не могу, насмешила, – Татьяна вытерла фартуком выступившую от смеха слезу.
– Нет, я серьезно. Я сторонница матриархата, честное слово. В нас природа вложила такие инстинкты, такие силы, которых просто не может быть у мужиков. Голос неизбежности нас ведет, дети, которых мы рожаем и вскармливаем. Мы повязаны бесконечностью жизни. Даже глупая женщина все-таки умнее такого же глупого мужика. А уж об умных я и не говорю. Мужики знают всех политиков, футболистов, массу всякой дребедени, а спроси их, как зовут, допустим, детей единственного друга – не скажут.
Стукнула калитка, лениво тявкнул Букан.
– Твои идут, – Мария Петровна выглянула в окно и помахала рукой. По тропе двигались Юрий Степановмич Мазанов и Марина, оба высокие, стройный в голубых спортивных костюмах. Юрий Степанович нес связку березовых веников, Марина помахивала блестящими садовыми ножницами.
– Пойду, встречу, – Татьяна Петровна отвязала фартук.
Мария Петровна смотрела из глубины комнаты, как Юрий Степанович и Марина поднялись на крыльцо. Он пропустил её вперед, потом ещё потоптался у входа, вытирая ноги, и скрылся за дверью.
Мария Петровна была рада приезду Мазановых. С сестрой были связаны воспоминания об их доме. Он и сейчас продолжал снится ей по ночам. Дом тот давно снесли, улицу застроили серыми бетонными коробками, знакомых расселили куда-то. Мария Петровна часто воображала себя во главе огромного праздничного стола, за котором собралась вся родня. Вот она сидит, как на троне, – этакой строгой, но справедливой и, главное, красивой королевой, наблюдает, как пьют, едят и веселятся её подданные. И Юрий Степанович ей нравился. Ее привлекал такой тип мужчин: высоких, с гордой посадкой головы, густыми темными волосами, с крупными чертами лица. В нем было что-то породистое, неуловимо военное. Он даже в обычном пиджаке выглядел по-военному. Ей нравились красивые люди, им она готова была простить даже такой тяжкий недостаток, как глупость. В метро она любила разглядывать на эскалаторе медленно проплывающий встречный поток, отмечая красивые лица, каждый раз удивляясь их непохожести и обилию.