Текст книги "Платиновый обруч (Фантастические произведения)"

Автор книги: Владимир Михайлов

Соавторы: Вячеслав Морочко,Любовь Алферова,Владлен Юфряков,В. Семенова,Владимир Авинский,Алексей Дукальский,Вольдемар Бааль,Сергей Кольцов,Николай Гуданец
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Я, – тихо прошептал Первый; опустив глаза, – и тогда видел пик. Мой ученический эвольвентор был исправен.

– Значит, ты знал! – изумленно воскликнул Второй. – Знал, что теория Спиу верна?!

– Он знал, – мягко сказал Наставник, попыхивая трубкой. – Он видел подтверждение теории Спиу, но не верил собственным глазам. Да, мы произошли от лонов. Многомиллионолетняя эволюция сделала нас такими, какие мы есть. Мы ринулись на планету Хи. Но здесь нам по непонятным причинам изменила наша целеустремленность, наша стойкость и решительность. Мы почему-то стали вялыми и малоподвижными, мы стали допускать многозначные ответы на вопросы, нами овладели «страсти», мы услышали в себе непонятные волнения, наше естество стали волновать звуки, запахи и краски, меняющиеся картины природы. Но эти обстоятельства не угнетали нас, а наоборот: как бы освобождали от чего-то мучительного и тяжелого. Специфика планеты?.. В конце концов многие из нас лишились воинственных устремлений и смешались с местными, а другие, кто испугался таких странных перемен, ушли назад, домой, там вымерли. Ты это видел, мой мальчик?

– Да, Наставник, – как в полусне, отозвался Первый. – И поэтому здесь оказались лоны… Но я не мог понять, как мы, настолько превосходящие их во всех областях знаний, как мы оказались побежденными? Что это за неизвестное нам оружие, с помощью которого он победили?

– Это – любовь, – сказал Наставник.

Они долго молчали. Наконец, Первый проговорил: – Я не был готов к полету. Но не мог признаться тебе, ни Совету Студии.

– Ты был готов, – кивнул Наставник.

– Был готов! Нас снабдили неверной информацией! Мы ничего не знаем про обитателей Хи!

– Мы знаем односторонне. И нет ничего хуже одностороннего знания. Чтобы знать их, надо жить.

Второй сел на траву, потом лег.

– Наставник! Я не слышу, о чем у вас разговор, не хочу слушать. И не могу понять, отчего это так. Ты научил нас их языку, их привычкам, их манере чувствовать и выражать свое чувствование. И мне хочется сказать на их языке: мне хорошо здесь… Ты говорил – «краски, звуки, любовь…». Покажи же нам его, разумного, просто покажи – я не хочу никаких экспериментов.

Наставник посмотрел на Первого.

– У нас есть задание! – произнес тот.

Второй закрыл глаза, дыхание его стало глубоким ровным.

– У нас есть задание! – упрямо повторил Первый. – Если мы вернемся ни с чем, нас дисквалифицируют! Навсегда.

– Ты должен подумать и выбрать, – негромко проговорил Наставник. – Ты свободен в выборе.

– Нам нужна эволюция разумного Хи!

– Ты ее получишь.

В это время с шуршанием раздвинулись кусты опушке, и на поляну вышла девушка. Первый удивленно посмотрел на своего Наставника, – почему, дескать, не включает обскуратор, – и сам потянулся к аппарату!

Но Наставник задержал его руку. Второй вскочил. Все втроем стали смотреть на девушку. На ней было светлое одеяние. Она была легка. У нее было открытое приветливое лицо с чуть-чуть раскосыми глазами; из-под воронкообразной шляпы спадали на шею черные волосы. Она что-то напевала. Оглянувшись и ничего, по-видимому, обескураживающего не заметив, она стала собирать цветы.

– Кто это? – шепотом спросил Наставника Первый.

– Это – человек.

И тут Второй мгновенно преобразился: вместо блестящего, облегающего комбинезона, на нем оказались скатанные, как у Наставника, брюки, белая рубашка, платочек вокруг шеи и. та же шляпа воронкой. Он посмотрел на товарищей, отвернулся и, расставив руки, вдвинулся навстречу девушке, так же, в тон ей, заведя незамысловатый мотив.

Первый напрягся, словно хотел броситься следом, но взглянув на старшего, остался на месте; руки его повисли вдоль тела.

– Он не вернется, – сказал Наставник.

Второй уходил все дальше; девушка, заметив его, взмахнула букетом и засмеялась.

– Я должен дать ему последнее напутствие, – сказал Наставник. – Я сейчас вернусь, и мы займемся эволюцией разумного Хи. Теперь ты видел его.

Он отошел лишь на несколько шагов, как услышал щелчок. Он обернулся: Первый раскрыл люк астролета и нырнул в него. В следующее мгновение воздух над тем местом несколько сгустился, вздрогнул, поднялось легкое облачко пыли и – все исчезло.

Долгим взглядом смотрел Наставник в небо, а когда опустил глаза, на поляне ни девушки, ни Второго уже не было.

«Поспешил прочь от этих мест и я, – пишет Посвященный, – ибо оставаться здесь долее не было нужды. Прячась за кустами, волоча за собой уже не нужный теперь транскоммуникатор, я выбрался туда, где стояла Замаскированной моя ракетка. И уже набрав, высоту и стремившись в нужном направлении, я все время как бы ощущал на себе чей-то далекий всевидящий взгляд; в сознании возникали невнятные образы, смысл которых был добрым. И я понял, что это – Наставник-нобл прощается со мной».

* * *

К сказанному добавить нечего, кроме разве того, что, по слухам, наш Посвященный вступил с воблами в прямой контакт (через этого Наставника, надо полагать), и в скором времени мы узнаем о результатах данного контакта.

1967–1981

ТАРНАЯ ФЛЕЙТА

Слава вечно юной, неисчерпаемой жизни.

Слава единому богу на земле – Человеку.

Воздадим хвалу всем радостям его тела и

воздадим торжественное,

великое поклонение его бессмертному уму!

А. Куприн, «Тост», 1906

 
Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет!
Там – все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
 

В. Брюсов, «Мир электрона», 1923

 
Как детская песня, как дым над трубой,
Как дым над трубой,
Душа улетает в покой голубой,
В покой голубой.
К далекому свету, – к тому ли лучу
И песня уходит, и сам я лечу.
За ним я лечу.
 

Н. Тряпкин, «Мелодия высотных пустынь», 1951

Валентин Сычеников
НОЧНАЯ ГОСТЬЯ ВАСИЛИЯ Н

Пятнадцатого августа слесарь-фрезеровщик механических мастерских колхоза «Заря» Василий проснулся неожиданно среди ночи не то от резкой боли в ухе, не то от сквозняка. Он бросил взгляд по сторонам и тут же сел на кровати, очумело соображая: что бы могла означать дырка в стене на месте окна.

– Кажется, вчера было… – Он закрыл-открыл глаза – дырка оставалась; потряс головой – точно: рамы нет и стена вокруг обломана, как от взрыва. Василий упал на простыню и, шаря рукой под кроватью, старательно засоображал: «Чё ж я вчера это… делал? Ленка рано ушла. Саньке по морде в дверях съездил и, вроде, один остался…» Не прерывая напряженной работы мысли, он нащупал наконец почти полную бутылку «Агдама», с трудом поборов тошноту, совершил спасительный глоток и снова вгляделся: рама была на месте. Полагая, что голова его уже почта ясная, он не спеша вышел на улицу.

Приятный августовский пар от теплой земли обул его босые ноги, целебный деревенский пейзаж привычно принялся за очищение его души.

Василий блаженно потянулся, зевнул и… остался с раскрытым ртом: над его головой висели сразу две луны. Снова мужественно подавив в себе удивление, он подумал: «Хорошо, хоть не троится». И твердо решил: с завтрашнего дня – ни капли.

Одна из лун качнулась, засверкала, приблизилась, увеличилась.

– Тарелка!.. – не то с изумлением, не то с ужасом догадался Василий.

Он хотел бежать… Не тут-то было. Ноги словно вросли в землю. Ему вдруг жестоко захотелось исчезнуть, раствориться, пропасть, но… «Эх, была ни была!» – тоскливо подумал он и с решимостью отчаяния принял еще несколько изрядных глотков «Агдама» – для смелости.

Тарелка тем временем спокойно приземлилась в десятке шагов, откинулся люк, и рядом с Василием оказалась необычайной красоты женщина.

«Не хуже Ленки», – мелькнула у него мысль, но вслух он, отважно выпятив грудь, выдохнул:

– Ты кто?! Аэлита?!

Красавица сделала небрежный жест рукой и вдруг на чистейшем русском языке ответила:

– Не-а. Пепельница.

– Пепельница? Гы-гы-гы, – закатился Василий, – А лучше имечка не придумала?

– А чего ты ржешь? Во-первых, имя мне мамаша дала, а во-вторых, у нас это очень даже красивое имя. Просто у вас оно так неподходяще звучит.

– У вас, у нас, – передразнил Василий, совсем осмелев. – Ты чё – с неба свалилась?

– Ну как тебе сказать?.. – Она грациозно опустилась на торчащий рядом пенек. – С одной стороны, сейчас, конечно, оттуда, а вообще-то из уха твоего.

– Чё-чё? – протянул Васька и тоже сел – на землю.

– А ничё, – передразнила теперь она. – Из уха, говорю, из правого.

Он хотел захохотать – здорово его разыгрывают! – машинально потянулся к уху, взгляд его упал на тарелку, он вспомнил отчего проснулся, и смог только выдавить из себя:

– И-и… давно ты там, – он замялся.

– Да всю жизнь.

Василий окончательно протрезвел, внутренне собрался и попытался припомнить, чему его учили в школе.

– Как же так? – пробормотал он растерянно, потому что ничего подобного происходящему припомнить не мог.

– Видишь ли, наша галактика находится в клетке твоего правого уха, миллиметрах в полутора под кожей.

– Галактика?

– Ну да. Ведь ты весь, да и все вообще состоит из галактик. А ваша галактика тоже в чем-то находится.

– И это галактика? – Васька шлепнул по земле.

– Ну да.

– И это, и это, и это? – тыкал он пальцем в различные предметы и, видя утвердительные кивки, одуревал.

Он закурил, жадно затянулся и с ужасом отстранился от сигареты.

– А в табаке?

– Хм, да в каждой табачинке миллион галактик.

Васька с трудом унял дрожь в пальцах, сжимавших окурок, и хрипло произнес?

– А когда я курю?

– Гибнут они все, – невозмутимо сказала она. – Да ты не расстраивайся, что же делать – так мир устроен, это неизбежно.

– Н-ну ты даешь! – протянул он и вдруг, озаренный смелой мыслью, сунул ей сигарету.

– Куришь?!

– Курить не курю, – она бросила взгляд на – бутылку, – а вот рюмочку бы…

Она ловко подхватила бутылку и дважды основательно глотнула из горлышка.

Васька вскочил:

– Слушай, а в этом… – он ткнул пальцем в бутылку, – тоже ваши?

– Глупый, наши только в ухе твоем, а галактики вообще-то везде, конечно.

С такой теорией Василий знаком не был, однако он обладал сметливым умом и богатым воображением. И вздрогнул, почувствовав, как в его желудке заклубилось пол-литра галактик.

Пепельница между тем, приложившись к горлышку еще раз, чмокнула довольно, вытерла губы рукавом и произнесла:

– А ничего винчик…

Столь необычное поведение ночной гостьи прервало рассуждений Василия об оригинальности и сложности мироздания и направило его в другую сторону.

– Ф-фу! – изумленно выдохнул он. – А ты того… своя.. – Тут он замешкался, но быстро нашелся; – Своя в доску.

– Ага, – она ловко щелкнула пальцами, – эмансипация полная. У нас все наоборот: бабы пьют, курят, «козла» забивают, преферанс, рыбалка, экспедиции вот, – в другие миры…

– А мужики?

– Мужики? – пренебрежительно переспросила собеседница. – А что мужики?.. Варят, стирают, дома по хозяйству, детей нянчат…

– И детей нянчат?!. – поразился Василий. – Во даете!

– Я же говорю: все-все наоборот.

– А. – Василий даже замлел от поразившей его мысли, – а рожает-то кто?

– Пока мы, – огорченно вздохнула она.

– Пока?!

– Ну да, пока. Но скоро и с этим покончим.

Василий с ужасом попытался представить рожающих мужчин, потом встрепенулся и встревоженно, но осторожно поинтересовался:

– Ну а у нас-то чего делаете?

Как ни странно, Пепельница охотно и доступно стала объяснять, что из его уха выскочило уже несколько десятков экспедиций, но никто не вернулся. Теперь вот ее послали. И это – последняя попытка.

– А чего ж раньше я никого не видел и ничего не чувствовал? – недоверчиво спросил Василий.

– Крепко спал, наверно.

– А чего ж они не вернулись?

– Да к тебе в ухо попасть не смогли.

– Как это? – поразился Василий. – Попасть не смогли?

– А вот так, – ответила она. – Они разгоняются, целятся тебе в ухо, а попадают во что угодно. Один вот в шестерню попал на станке твоем. Помнишь – меняли? Другой в пуговицу твою угодил. – Она уважительно притронулась к пуговице на его куртке. – А третий, помнишь, в нос к твоему начальнику…

– Как же, как же, – лихорадочно припоминал Василий события последнего времени: и станок вдруг заклинило, и у начальника нос вдруг вспух, когда он с ним ругался. Василий хихикнул, оглянулся на «тарелку». «Еще бы, такой вот грохни в нос…»

– В общем-то, не такой, – сказала она. – Мы же, набирая скорость, уменьшаемся пропорционально «С».

Этого Васька не понял. Но выяснять не стал. Ему важней было другое. От какого-то пока еще не понятного чувства у него защемило под ложечкой, стало чего-то жаль, почему-то обидно, захотелось плакать.

– И погибли все… – жалостливо сказал он.

– Может, и не погибли – смотря в какую галактику врезались. Но для своих-то – определенно погибли. А экспедиций пятнадцать и рисковать с возвращением не стали – прижились тут у вас.

– Н-ну даете, – снова протянул Василий. И вдруг его осенило: – А ты-то откуда про все знаешь?

– Техника, – веско сказала она. – В шесть секунд все знаю. Техника. Раму-то твою – видал, как заделала?

– Точно. – Василий вспомнил чудеса с окном, принятые им было за похмельный бред. – Значит, ты все можешь? – с тайной надеждой спросил он.

– Все.

– Так может… Слушай. – Он озадаченно глянул на пустую бутылку и тут же заметил, как она, не трогаясь с места, начала наполняться.

– Вот это Да! – завопил он с восторгом. – Слушай, оставайся со мной, а?! Я Ленку выгоню! Провалиться мне на этом самом месте – выгоню!

Она не спеша поднялась, пожала плечами:

– Знаешь, Василий, ты хороший парень, только мне обратно надо. Мне ведь было сказано: не вернешься – больше никого не выпустим.

Он засуетился, запричитал:

– Да ты чё! Ну на кой тебе? У нас так бедово! А вдруг промажешь еще?! – Эта мысль особенно остро взволновала его.

Но Пепельница уже ловко вскочила в люк своей «тарелки», посмотрела на Василия почти влюбленными глазами, прошептала с мольбой:

– Вася, ты только не двигайся, хорошо? Я уж постараюсь не промазать.

Понимая, что просьба эта – последняя, Василий не смог возразить. Он надежно прислонился к стене, расставил пошире ноги, выставил вперед правое свое ухо, зажмурился и замер.

Из истории болезни

Василий Н, прибыл в клинику с правосторонним флюсом. Крайне возбужден. Непрерывно плачет, Утверждает, что у него не флюс, а что в челюсть попала то ли пепельница, то ли горелка, которой любимая женщина метила в его правое ухо.

Вячеслав Морочко
ЖУРАВЛИК

– Все такой же близорукий? – спросила Нина, поправляя тонкими пальцами узелок моего галстука.

Темная мальчишеская челка почти касалась моего лица.

Я ругал себя: совсем забыл, что она – тоже орнитолог.

Если знал бы, что встречу ее тут – отказался бы от задания.

– Здравствуй, – промямлил я. – Вот пригласили к вам… Хочу написать очерк. Не знаю, что получится…

– Умница, – сказала она, поправляя мне волосы.

– Иван Петрович, где же вы? – позвал Веденский.

Он стоял в конце галереи, как добродушный слоник в очках, и озабоченно морщил лоб. – Идите сюда!

– Сейчас иду! – крикнул я.

Нина смотрела на меня с улыбкой, чуть прищурясь, точно говорила: «Что, дружок, влип?» Невысокого росточка, порывистая… Подумать только: еще несколько лет назад для меня она была манящей загадкой!

Орнитологи, поеживаясь от холода, спешили в лаборатории. Когда я догнал Веденского и оглянулся, мне тоже захотелось поежиться: Нина стояла рядом с высоким парнем. Они смеялись. Похоже – надо мной.

Меня провели в помещение, где орнитологи отдыхают после работы с «машинами»: мягкая мебель, живой огонь в камине. Одна из стен – прозрачна и выходит в сад.

В другой я насчитал десять дверей. За ними размещались преобразующие машины – гордость орнитологического центра. До сих пор я видел их только на фотографиях, Сегодня одна из них подготовлена для меня.

Веденский открыл дверь, и мы вошли в комнату, где были кресло, кушетка, платяной шкаф. Я разделся.

Инструктор помог облачиться в плотно облегающий костюм, сотканный из мельчайших электродов, и провел меня в кабину, где стояло единственное кресло.

Отправляясь сюда, я готовился к чему-то необыкновенному. Но эта досадная встреча выбила из колеи. «Хороший ты человек… – когда-то сказала Нина при расставании, – только капельку нудный».

Я хотел быть спокойным. Но уже не мог. Сидел и злился. Кресло казалось чересчур мягким. Стены, задрапированные белыми складками, напоминали дешевую бутафорию. Раздражал даже хлопотавший возле меня толстячок Веденский.

– Вам не приходилось заниматься планерным спортом? – спросил он.

– Не приходилось. А что? Это большой изъян?

– Наоборот. Преимущество. В нашем деле человеческий опыт – только помеха. Будьте осторожны! Очень прошу, не поднимайтесь выше деревьев!

«Не поднимайтесь выше деревьев! – подумал я. – Надо же советовать такое!»

– Боитесь разобьюсь?

– Можете и разбиться. Но главная опасность – хищники.

– Я знаю, какую ценность для науки представляют особи с вживленными трансляторами.

– Хорошо, что знаете, но опасность будет грозить не только «особи» – и вам лично!

– В каком смысле? – поинтересовался я. – Ведь птица-двойник находится где-то в лесу, и нас связывают только радиоволны?

– Вы забываете, что есть и обратная связь, – объяснил Веденский, продевая мои руки в специальные рукава, вмонтированные в подлокотники кресла. – Вы забудете о своем теле. Останется только некоторая власть над стопою правой ноги у педали включения связи. С ее помощью всегда можно выйти из игры. Веденский уже заканчивал приготовления. Вертел какие-то ручки и, наблюдая за приборами, продолжал говорить: – Вот еще что: у нас не принято оставлять двойника в опасности. Мы делаем все, чтобы птица не пострадала. Но, пожалуйста! – Он щелкнул выключателем и нагнулся ко мне. – Пожалуйста, не дожидайтесь момента, когда нажимать педаль будет поздно!

Последнее, что я видел, было его широкое доброе лицо, Свет погас. Я остался один. Мягкие складки потолка и стен медленно сходились, постепенно охватывая тело.

Обволакивающая масса была упругой. Будто волны поочередно напрягающихся мышц прокатывались по груди, спине и рукам.

Я почувствовал озноб: Мир постепенно наполнялся шорохами. Так бывает, когда просыпаешься. Шум усиливался. Я весь сжался от холода и нахлынувшей вдруг тоски. Сразу стало теплей и уютней.

Темноту рассекла тонкая горизонтальная щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и гасли багровые пятна, пронизанные паутиной трещин. Мир обретал очертания постепенно, как фотография в ванночке с проявителем. Вскоре я уже видел все вокруг: и впереди, и сверху, и сзади, будто голова превратилась в одно сплошное всевидящее око. В воздухе стоял тревожный запах леса. А внутри меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь, проплывали мимо, исчезали в провалах между ветвями.

Я огляделся и увидел, что сижу на ветке, вцепившись коготками в кору. Глядеть вниз было страшно. Ветка раскачивалась. Это вызывало что-то похожее на головокружение – ощущение для птицы невероятное. Разозлившись, взмахнул крыльями. Попробовал отделиться от ветки и вдруг, показалось, что падаю. Я и в самом деле упал. Но в последний момент сделал отчаянное движение, зацепился и повис вниз головой. Было стыдно и страшно. Снова взмахнул крыльями и, поочередно отрывая лапы, цепляясь клювом за неровности коры, с большим трудом занял исходное положение.

Сердце колотилось. Я чувствовал себя в этом мире совсем одиноким. Боль от пожиравшего изнутри пламени стала привычной. Гораздо сильнее мучил страх перед бездной, куда меня чуть не снесло. Конечно, я же не птица – лишь подделка. Так я сидел нахохлившись и грустно глядел на мир, который не желал меня замечать.

Тогда еще. я не догадывался, как это здорово, когда тебя не замечают. Полная достоинства и наглости, она, не спеша, буравила воздух. Ее гудение вливалось в музыку леса темой сладкой надежды. Я не задумывался над тем, что она тут искала. А ее не интересовала моя персона. Она летела по своим делам, петляя между стволами. Ее огромные блестящие глаза занимали больше половины головы.

Остальное состояло из зловещих отростков и грязных волосков. Она была мне до одури противна, но я не отрывал от нее глаз: физически не мог этого сделать.

Она приближалась и ревела, как сирена. А внутри меня с новой силой вспыхнул огонь. Я совсем сгорал от стыда и мук, когда произошло чудо. Это случилось так быстро, что я ничего не успел сообразить. А когда опомнился, оказалось, что снова качаюсь на своей ветке и клюв мой, отбрасывая ненужные детали, расправляется с великолепной мухой. Своей музыкой она вызвала приступ голода, и я настиг ее почти у земли. За время полета я не видел ничего, кроме своей мухи. Жил двумя мыслями.

Первая – «Поймать!». – Вторая – «Ура! Поймал!». Самого полета просто не уловил: вниз летел на злости, вверх – на торжестве.

Голод притих. Наступило короткое птичье благоденствие. И тогда я вспомнил, как летал много раз во сне.

Поджав ноги, я быстро-быстро месил руками густой воздух. Я очень хотел взлететь и. где-то на пределе усилий всегда начинался полет. Не страшный, низкий. У меня не хватало сил сразу взмыть высоко. Но я был счастлив и горд, что земля отпустила меня. Я пролетал совсем немного, а проснувшись, весь день ходил окрыленный. Где-то в человеке хранится инстинкт полета – полустертая информация, записанная миллионы лет назад. Кто-то из наших дальних предков летал. Возможно, такие же легкие сны снятся африканским слонам.

Теперь оторваться от. ветки было уже не так трудно.

Наконец, я вполне сознательно вспорхнул. Это был не сон, и мною владела ни с чем не сравнимая радость.

Летел не спеша, внимательно выбирая путь между стволами деревьев, наблюдая за самим собой: я летел и мне. хотелось знать, как я это делаю.

Подъемную силу создавала прилегающая к телу локтевая часть крыла. В момент перехода от маха вниз к маху вверх гибкие маховые перья расходились, свободно пропуская воздух. Хвост служил превосходным рулем, Он позволял закладывать виражи, делать нырки и горки, порхать на месте, рыскать из стороны в сторону и даже кувыркаться. Я хватал на лету зазевавшихся мошек, Одного червяка «взял» прямо с земли и свечой взмыл к макушке огромного клена. Червяк извивался в клюве. Я присел на крохотную веточку, и там у нас с ним состоялся короткий разговор. Меня прямо-таки распирало от самодовольства. Я широко раскрыл клюв и неожиданно для себя бросил с высоты громогласный клич: «Это я тут сижу!» До чего же было потешно! Для моего птичьего слуха получилось что-то среднее между криком петушка и сигналом пригородной электрички. Возможно, человеческий голос для птицы подобен грому.

Я раскачивался на ветке, задыхаясь от восторга, Подо мной стоял лес – шелестящие на ветру великаны, А над лесом – светлая ширь. Даже пахло здесь по другому. Если внизу царил аромат прелых листьев – здесь была разлита пронизанная солнцем кристальная свежесть, Я притаился, глядя в одну точку. Ветер играл моими перьями, звал в небо. Но я сидел тихо, ждал; далеко-далеко, низко над горизонтом, висела тоненькая ниточка.

Она переламывалась пополам, образуя угол, поворачивалась и, медленно приближаясь, завораживала, Все яснее слышался нежный и грустный гул. Летели на юг журавли. Не известно мне было, что за птица – я сам.

Скорее всего мой двойник был некрупным существом заурядной расцветки. Веденский не успел сообщить.

Забыл, а может быть, справедливо решил, что я могу и не знать всех мелких представителей пернатого царства.

А журавлям я завидовал всегда. Их полет возбуждал, фантастические мечты. Сейчас к человечьей зависти примешивалось новое чувство: я тоже был птицей.

Привычный мир так боязно покидать. Но что-то звало ввысь. Этот зов невозможно было заглушить никакими трезвыми доводами и, бросившись в мощный восходящий поток, я устремился наперерез журавлиной стае.

Чего я хотел? Не знаю. Может быть, просто поравняться с ними и прогудеть во всю глотку: «Это я тут лечу!» Теперь я осмелился посмотреть вниз. Подо мной среди лесной чащи сверкали капли озер. Низко над ними волнами проносились птицы: где-то здесь, готовясь к отлету, они собирались в стаи. Я видел изгиб широкой реки. Над нею склонился лес, пуская по воде золотые кораблики.

Журавлиная стая неслась мне навстречу. Уже можно было рассмотреть их гладкие серые тела и до предела вытянутые назад ноги, похожие на две голые веточки.

Красивые длинные шеи чуть изгибались в такт со взмахами крыльев. Желтый клюв был устремлен в одну точку, словно где-то там, за туманным горизонтом, журавли видели свою обетованную землю.

Они были уже близко, когда со стороны солнца появилось черное пятнышко. Оно быстро росло и, как маленькая тучка, заслоняло свет. Я слишком поздно сообразил, что это значит. А сообразив, точно лишился воли: почувствовал, что уже не могу ничего изменить – даже направление и скорость своего полета. Наверно, это и смутило облюбовавшего меня ястреба. По его расчетам, я уже должен был начать метаться в поисках спасения.

Стараясь предвосхитить мои панические манёвры, хищник сам заметался из стороны в сторону. Скорость была большая, и он проскочил рядом, слегка задев меня сильным крылом. Теряя перья, я кубарем отлетел в сторону. А когда выравнялся – снова устремился-к стае, как человек, который, ища спасения, бежит к людям. Уж теперь-то всему свету было ясно, что я только притворялся птицей. Мои действия не укладывались в птичью логику. Хищник широко размахивал крыльями. Мне была видна его сильная полосатая грудь – настоящий пират в тельняшке. В его маленьких черных глазках вспыхивали торжествующие огоньки. Ястреб видел, что добыча не уйдет, и спокойно разворачивался подо мной.

Стая была совсем рядом. Я уже слышал свист ее крыльев, мог различить каждое пятнышко на журавлиных боках. О, как красиво летели птицы! Только теперь меня охватил ужас. Не хотелось верить, что это – мои последние мгновения. Я прикрыл глаза. А когда снова открыл – что-то сломалось в журавлином строю: одна птица отвалила от стаи, сложила крылья, вытянулась, превратилась в серую молнию, бьющую прямо в меня.

Я едва увернулся и, отброшенный воздушной волной, камнем полетел вниз. Опомнился у самой земли. Неуклюже спланировал на ближайшую ветку. Сел, зацепился когтями и, глотая воздух, уставился в небо. Сверху, почти следом за мной, падал пестрый клубок. Он разделился над болотом: что-то сизо-бурое, развернутое колючим веером, рухнуло в воду.

Над головой, припадая на крыло, летел серый журавль. Будто дождик мелко-мелко засеменил вокруг: на увядающие листья падали рубиновые капельки. Мне казалось, я сам чувствую боль, которую причиняет птице каждый взмах крыла…

В салоне с камином было уютно. Веденский усадил меня за столик. Принесли кофе. После сеанса полагался короткий сон – я только что проснулся. Немного побаливали грудь и спина. Было странное чувство: будто я еще птица, и во мне живут птичий страх и птичья радость.

– Знаю, будете ругать, – сказал я. – Не смог удержаться. Забрался выше деревьев… Но в опасный момент я своего двойника не оставил…

– И зря, – вздохнул Веденский. Я вдруг почувствовал, как он со мной устал. – Лучше бы оставили… Вы только помешали ему. И сорвали работу другой группы.

Я не спорил.

– Наверно, вы правы. Я себя вел бездарно… И все-таки мне сказочно повезло! Кому еще приходилось видеть, как серый журавлик нападает на ястреба?..

– А что ему оставалось делать?

Я обернулся на голос… За крайним столиком, в накинутом на плечи халате, пристроилась Нина.

– Что ему оставалось делать… – сказала Нина, помешивая кофе. – Тебя же вечно нелегкая… носит, где не надо!

Нежданное солнце заглянуло в окно и осветило халатик, распахнутый на груди… Я вскочил, ослепленный белизною бинтов.