Текст книги "«Сокол-1»"

Автор книги: Владимир Лавриненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Вполне понятно, что в такое тяжелое время мы меньше всего думали об отдыхе, сразу же приступили к учебе.

Верный принципу – слетанность полка начинается на земле – Шестаков приказал разместить нас в спальных комнатах и за столами учебного класса по звеньям, поэскадрильно.

Пришло время обеда – гурьбой направились в столовую: все-таки на отдыхе!

Дорогу преградил дежурный офицер:

– Ждите командира.

Разошлись, походили вокруг, слышим – команда на обед. Вернулись к столовой, а у входа в нее сидят Шестаков и Верховец, ждут, чтобы собрался весь полк.

– Вот теперь прошу в зал, – пригласил всех Шестаков. – Принимать пищу всегда будем вместе, в одно время.

Была в этом своя, шестаковская, мудрость. Встретиться три раза в день лицом к лицу с людьми в самой непосредственной обстановке – это очень много значит. По внешнему виду, поведению, выражению глаз человека можно узнать многое. Нередко после обеда командир и комиссар подходили к тому или иному летчику, спрашивали, почему он грустный, замкнутый, тут же все выяснялось, принимались какие-то меры или просто обходились добрым советом, подбадривающим словом.

Больше всего переживали все оттого, что не знали, где семьи, что с ними. Горе особенно горько, когда думаешь, что оно только у тебя. Но вот как-то после обеда разговорились, и выяснилось, что ничего не знает о своей семье Шестаков, неизвестна судьба родителей Верховца, оставшихся в Ямполе на Сумщине. Баранов, Серогодский тоже были в полном неведении о местонахождении своих близких.

После такого разговора свое личное горе как-то растворялось в общем, уходило на второй план, легче становилось на сердце.

Шестаков, понимая, что сейчас, на отдыхе, думы о семьях, родителях, близких особенно тревожат людей, с каждым днем наращивал учебную нагрузку. Когда человек до предела занят – раскисать некогда.

В каждой комнате – расписание занятий. Опоздать на них – не было ничего страшнее.

Занятия, занятия… Вот когда мы вспомнили слова Василия Серогодского о том, что строевая подготовка покажется нам свежим ручейком на дне каньона. Действительно, когда подходило занятие по строевой или физической подготовке, все оживали: все-таки можно размяться, проветриться.

Будни проходили в напряженной учебе, зато по воскресеньям мы уж отводили душу на озере, в лесу, на спортивных площадках.

Но особенно запомнилась поездка в город Н-ск на авиационный завод. Сколько было радости, когда мы увидели предназначавшиеся для нас новенькие истребители Як-1.

На них завершались последние отделочные работы, мы осмотрели их, ощупали, убедились: машины что надо, сделаны на совесть!

Нелегко было добиться Шестакову разрешения на посещение завода, но зато оно вдохнуло в нас новый запас сил и бодрости. Самолеты для нас были почти готовы, вот-вот мы получим их.

На обратном пути заехали в Саратов, побывали в оперном театре, слушали «Трубадур». Как сказали нам старожилы полка, Лев Львович нигде не упускал случая посетить театр.

Вернулись в дом отдыха, уже зная, что «страдать и мучиться» в нем нам осталось совсем мало.

День возвращения на свой аэродром, скучный, пустынный, был настоящим праздником.

Но мы не знали, какой великолепный сюрприз ждет нас там: уже с воздуха увидели, что аэродром весь забит новыми самолетами! Каждого охватила настоящая, большая радость.

Жди нас, многострадальный Сталинград, уже совсем скоро мы придем тебе на помощь, очистим твое небо от фашистских коршунов.

Выйдя из Ли-2, мы сразу почувствовали, что воздух аэродрома пропитан запахом свежего аэролака. Ведь самолеты только что прибыли из цехов завода.

С большим любопытством мы рассматривали предназначавшиеся для других полков новенькие Ла-5, Ил-2, и в нашем сознании все больше утверждалась уверенность в том, что вот-вот грянет такой бой, от которого немцы долго не смогут опомниться.

Шестакову с трудом удалось нас собрать. Когда все летчики были в строю, он обратился к нам:

– День, которого все мы так долго ждали, наступил. Начинаем осваивать новую технику. Прошу каждого из вас выбрать себе по душе самолет и техника с таким расчетом, чтобы и внутри экипажей у нас было полное взаимопонимание.

Летчики 9-го гвардейского авиационного полка. Слева – Л. Л. Шестаков. 1942 г.

Мы выбирали себе самолеты, в основном ориентируясь на их хозяев – техников. Мне лично очень импонировал самый пожилой в полку, среднего роста, с добрыми глазами старшина Василий Моисеев. Еще я знал, что за ним утвердилась кличка «Капарака», которую придумал техник звена Олег Зюзин. Так она и приклеилась к Моисееву.

«Хотя бы кто не «захватил Василия», – думал я, шагая вдоль стоянки, выискивая его глазами.

На мое счастье, он еще оставался «ничейным». Я подошел к нему, поздоровался.

– Ну вот, Вася, будем вместе летать…

– Очень хорошо, командир, я именно вас и ожидал.

Мы обошли с Василием самолет, и только тут я с удивлением заметил, что на его борту красуется номер 17.

Моисеев, не зная, что означает для меня эта цифра, насторожился:

– Что, не подходит? Почему? Не тринадцать же…

– Как раз, Вася, наоборот, очень даже подходит, у меня был самолет под номером семнадцать в начале войны, затем в 4-м полку.

– Вот это совпадения! – пришла очередь удивляться Моисееву. – Надо же такое, прямо захотел бы – не придумал.

– Все правильно, Вася, семнадцать – мое счастливое число. Будем надеяться, что и нас с тобой оно не подведет.

Потом, вечером, перебирая в памяти события дня, я еще раз подивился предусмотрительности Шестакова. Ведь чего проще – закрепить самолеты за летчиками приказом. Так нет же, сами выбирайте машины и техников. Придумать это мог только тот, кто на себе испытал, что значит настоящая большая дружба между воздушным бойцом и его наземным помощником. А Шестаков со своим Ермаковым были неразлучны.

…С утра нового дня начались тренировки в кабинах. Спарок не было. Требовалось по возможности все свои действия как можно более тщательно отработать на земле.

К первым самостоятельным полетам готовились детально и всесторонне. Шестаков хотел сделать все для того, чтобы переучивание прошло без каких-либо осложнений.

Наконец подошло время самостоятельных полетов. Лев Львович сам провел предварительную подготовку. Он рассказывал о таких тонкостях эксплуатации Як-1, которые можно было знать, лишь изрядно полетав на нем. Откуда у него эти знания? Секрет командирской педагогики? Еще больше удивились мы с Амет-ханом и Борисовым, когда Шестаков первым мастерски взлетел на новом истребителе, выполнил полет по кругу, а потом, с этаким шиком пройдя над стартом, блестяще крутанул две восходящие бочки.

Приземлился разгоряченный, довольный:

– Прекрасная машина, легка и послушна!

Вскоре вылетели самостоятельно Верховец и Баранов, за ними – все остальные.

Началась отработка воздушных боев.

У Шестакова ведомым был Королев. Мы думали, что с ним он и будет тренироваться. Однако Лев Львович решил полетать с каждым из новичков. Своих-то людей хорошо знал, а вот нас, влившихся в полк недавно, еще не испробовал в воздухе.

Первым в роли ведомого командира пошел в зону воздушного боя Амет-хан Султан – один из лучших летчиков 4-го полка. «Трехжильный», – так говорили о нем.

И этот «трехжильный» после зоны еле держался на ногах, упал на землю, широко раскинув руки, и глядя в небо, откуда только что вернулся, произнес:

– Наш командир – не лев, не сокол, он – чистый дьявол!

Нам с Борисовым стало немного не по себе. Мы никогда даже в мыслях не видели себя в одном ряду с Амет-ханом, но если его так «ухайдокал» Шестаков, то что же будет с нами?

Внезапно поступил приказ: срочно сняться всем полком; перелететь на новое место. За ужином Лев Львович сказал:

– Маршрут узнаете утром. Полк поведу я. Сегодня всем пораньше лечь спать, подъем будет ранним.

– Разрешите вопрос? – поднялся из-за стола Алелюхин.

– Пожалуйста.

– Нельзя ли узнать, куда и зачем летим?

– Много будешь знать – плохо будешь спать, – ответил Шестаков.

Стало ясно: затевается что-то серьезное.

Перед отбоем к летчикам зашел Верховец. Надеялись от него услышать что-либо конкретное. Но он раздал нам свежие газеты и сказал:

– Готовьтесь, ребята, предстоит настоящая работа. И с тем ушел.

Мы развернули газеты – там все о Сталинграде. «Мир восхищается защитниками волжской твердыни!», «Пример несокрушимости», «Враг не ступит за Волгу» – пестрели крупные заголовки. А вот поздравления из-за рубежа в связи с приближающейся 25-й годовщиной Великого Октября. И в каждом – высокая оценка отважной борьбы героев-сталинградцев.

– Неспроста дал нам комиссар эти газеты, – прокомментировал Женя Дранищев. – Видимо, двинемся поближе к Волге.

– Во-первых, уже не комиссар, а замполит, – вступил в разговор Серогодский, – а во-вторых, поближе к Волге не значит поближе к фронту. Можно ведь и в Астрахань попасть, прикрывать там нефтеналивные баржи.

Действительно, с 9 октября 1942 года институт военных комиссаров был отменен, введены заместители командиров по политической части. Так на практике осуществлялся принцип единоначалия в Советских Вооруженных Силах.

Что касается Астрахани, то нам приходилось встречать летчиков, которые охраняли следовавшие по Волге из самого южного ее порта транспорты с горючим…

Но все-таки, куда мы летим?

Ранним утром начальник штаба показал нам на карте им же нанесенную точку в голой степи. Протянул к ней линию от нашего аэродрома.

– Лету – двадцать минут, – сказал он. – Всем полком следовать за командиром.

Слово взял Шестаков:

– Я сяду первым, осмотрю площадку, выложу посадочное «Т», возле него поставлю свой самолет. По нему и знаку ориентируйтесь при посадке. Как приземлитесь – сразу рулите вправо, там каждого встретит техник.

Все так и произошло.

Только одно озадачивало нас: самолеты приземлялись, сруливали вправо и тут же как сквозь землю проваливались. Мы практически видели одну лишь командирскую машину. Но когда сел последний истребитель – и она исчезла. На ровной, как блюдце, степи, по-прежнему стояли лишь рыжие копны пересохшего сена. Под этими копнами были укрыты и самолеты, и люди.

БИТВА НА ВОЛГЕ

Шестаков облетел наш степной аэродром, убедился, что обнаружить ничего невозможно, и после этого жизнь на этом заброшенном куске выгоревшей земли словно вымерла. Днем никто не имел права показаться из-под копен. Все дела решались теперь только ночью и то с соблюдением строжайшей светомаскировки.

Так тянулось дней шесть. Все уже истомились, устали от напряженного ожидания чего-то неизвестного, от изнуряющей до одурения бездеятельности.

Над нами иногда проходили немецкие разведчики. Горячий Амет-хан так и рвался из-под копны.

– Не могу больше так сидеть, дайте сбить хоть одного шайтана!

О том, что у людей настроение падает, узнали Шестаков и Верховец. Однажды собрали людей, пообещали:

– Осталось ждать совсем мало. Наш час вот-вот грянет, – сказал Шестаков, загадочно улыбаясь, – и всем стало легче, ожидание не казалось теперь таким невыносимым.

О том, почему мы в октябре 42-го страдали и мучились в степи под копнами, узнаем только через тридцать лет из уже упоминавшейся нами книги А. М. Василевского «Дело всей жизни».

«Примечательная черта контрнаступления под Сталинградом – скрытность его подготовки, – говорится в ней. – Специальная директива Генерального штаба определила мероприятия, которые исключали бы просачивание сведений о масштабе контрнаступления, времени проведения, направлении главных ударов, способах действий. В частности, переписка и телефонные разговоры, связанные с предстоящим контрнаступлением, были категорически запрещены; распоряжения отдавались в устной форме и только непосредственным исполнителям; сосредоточение войск из резерва Ставки Верховного Главнокомандования и перегруппировка войск внутри фронтов производилась только ночью. Все это основательно спутало карты немецкого командования».

Таким образом, и наш 9-й гвардейский Краснознаменный Одесский полк, переученный и перевооруженный, тоже принимал участие в этой колоссальной по своим масштабам игре по спутыванию карт гитлеровских штабов. И не только наш полк. На подступах к Сталинграду была сосредоточена и тщательно укрыта от вражеского глаза, как танки на озере Цаца, масса авиации.

Страна накапливала силы для сокрушительного удара по врагу.

Днем этого удара стало 19 ноября. На следующий день нас подняли на ноги затемно.

– Что, началось? – спрашивали мы друг у друга.

Но ответа никто не мог дать, пока не состоялся митинг.

– Товарищи! Пришел час расплаты с ненавистным врагом, – звонким, сильным голосом обратился к нам Шестаков. – Мы долго отступали, мы, скрипя зубами, оставляли врагу наши села и города. Но теперь этому конец! Слушайте приказ!

Торжественно, четко Лев Львович зачитал приказ командующего Сталинградским фронтом генерал-полковника А. И. Еременко. Из него явствовало, что сегодня, 20 ноября, войска Сталинградского фронта перешли в решительное контрнаступление.

– Ура-а-а! – единым вздохом взорвался полк.

– Ура-а-а! – трижды прокатилось по бесконечной заволжской степи.

Шестаков и Верховец один за другим поцеловали Знамя части, спасенное Дмитрием Спиридоновым.

– Смерть за смерть, кровь за кровь! В наступление, товарищи! – раздался пламенный призыв замполита и наполнил наши сердца и души неистребимой жаждой мести ненавистному врагу.

Начало светать. С первыми проблесками солнца загудела под ногами земля. Это началась артиллерийская подготовка наступления. Тысячи орудий обрушили свой огонь на фашистов.

Дальше слово было за нами – авиаторами. Но висел такой густой туман, что о вылетах не могло быть.

Матушке-пехоте в первый день контрнаступления пришлось действовать без нашей поддержки. Нам же – хоть плачь с досады!

К счастью, погода вскоре смилостивилась, туман рассеялся.

Наши истребители уже были давным-давно подготовлены к взлету. Достаточно было одной команды Шестакова «По самолетам!», чтобы, сбросив с машин копны сена, мы через десять минут оказались в воздухе.

Вот теперь уж действительно наш час настал.

Полк ведет Шестаков. Идем «этажеркой» – для нас, выходцев из 4-го полка, – не совсем обычным строем. Однако мы быстро убеждаемся в его большой эффективности.

Лев Львович возглавлял ударную группу – впереди и ниже всех на высоте около двух тысяч метров. Выше его и правее – эскадрилья Алелюхина. Еще выше и правее – наша эскадрилья Ковачевича. Таким образом – правый пеленг «этажерки». Отлично друг друга видим, хорошо просматривается все пространство вокруг, нас никто внезапно не атакует, мы сумеем защитить себя, поразить любого противника.

Чувство хорошо слаженного группового боевого полета – особенное чувство. Оно возникает от сознания, что рядом крылом к крылу идут верные, надежные товарищи, что мы не каждый сам по себе, а как бы единый, мощный ударный кулак. Идешь в таком строю – и песни хочется петь, потому что знаешь, у тебя сейчас не одна, а десятки пар глаз, ты рассчитываешь не только на свои пушки, но и на оружие соседа справа, слева, снизу, сверху.

А теперь представьте себе, насколько возрастает это чувство собственной силы, уверенности и неуязвимости, когда ты видишь рядом не только самолеты своего полка, но и сотни, а то, пожалуй, и тысячи машин братских частей.

Больше никогда в жизни мне не приходилось видеть в воздухе одновременно столько самолетов. «Яки», «лавочкины», «лагги», «петляковы», «илы» – ими было заполнено все пространство вокруг. При виде этой внушительной грозной армады мы были удивлены: откуда столько техники? Откуда она взялась, если еще вчера немцы безраздельно господствовали в небе Сталинграда?

Многое из пережитого нами в последнее время стало проясняться, видеться совсем в ином свете. Не напрасны, нет, не напрасны были все наши испытания. Вот какую силищу накопила страна! Теперь нас уже окрыляло не просто чувство группового боевого полета. Мы были участниками небывалого, грандиозного наступления, частицей огромной силы, призванной перемолоть, стереть с лица земли скопище фашистских орд под Сталинградом.

Шестаковцы с небывалым боевым подъемом прикрывают наши штурмовики и бомбардировщики, обрушившие бомбовые удары на передний край гитлеровцев.

Немец в воздухе, еще не осознав происшедшего, продолжает по-прежнему держаться нагло и самоуверенно. Но очень скоро, после того, как один за другим на землю рухнули шесть «мессершмиттов», спесь с врага слетела. В тот день впервые за последнее время мы были полновластными хозяевами сталинградского неба.

Последний удар нанесли по фашистским аэродромам в Гумраке и Воропоново.

Оттуда пытались взлететь истребители. Я видел, как поливал их огнем Шестаков, и слышал, как его ведомый Иван Королев азартно кричал:

– Горит, еще один горит!

Под надежным прикрытием группы Шестакова, которую, в свою очередь, бдительно охраняли мы, «илы» и «петляковы» смертельным ураганом прошлись над вражескими аэродромами, оставив на них лишь груды искореженного металла да бушующее пламя вокруг топливных цистерн.

Много фашистской техники было уничтожено на земле, шесть «мессеров» сбили в воздухе, четыре из них – группа Шестакова.

Мы обошлись без единой потери. Даже шальной снаряд никого не царапнул.

Это было торжество возмездия! Фашисты получили сполна по заслугам.

И теперь, мы были в том уверены, будут свое получать, пока последнего из них не вгоним в землю.

…На прежний аэродром мы больше не вернулись. По личному приказанию командарма нас посадили у села со странным названием – Зеты. Вместе с этим приказом была передана и благодарность нашему полку от командующего за исключительно активную боевую работу.

Действительно, мы все были как единый, хорошо слаженный механизм. «Слетанность полка начинается на земле», – многим из нас тогда вспомнились слова Шестакова.

Зеты – калмыцкое село, от которого осталось всего три хаты. Местность вокруг него та же, что и ранее – сколько глаз видит, степь да степь. Только теперь – белая, заснеженная. Холодная, ветреная зима властно вступала в свои права. Немцы при бегстве оставили здесь наспех оборудованные землянки и капониры для самолетов. Но дров никаких не было, топить печи нечем, приходилось закутываться в чехлы и в них спать.

Некоторые недоумевали: разве мало более порядочных аэродромов?

Пришлось Верховцу поручить парторгам и комсоргам эскадрилий побеседовать с людьми, разъяснить что к чему.

Дело было в том, что немецкая группировка в Сталинграде оказалась в котле, отрезанной от остальных своих войск. Фашистское командование начало срочную переброску окруженным по воздуху оружия, боеприпасов, продовольствия, а от них – раненых. Зеты располагались как раз на пути, по которому сновали туда и обратно транспортные «юнкерсы». Уничтожать их – такая задача была поставлена перед нашим полком. Когда всем стала ясна цель нашего пребывания в Зетах – жизнь пошла веселее, мы с большей охотой начали устраиваться на новом месте.

Перед ужином Шестаков в столовой, оборудованной в одной из хат, подвел итоги дня.

На черной доске, которую всегда возил с собой Никитин, четко нарисовал мелком боевой порядок полка, обозначил самолеты противника, его аэродромы.

– Итак, прошу слушать внимательно. Сегодня у нас был весьма удачный вылет, но он мог пройти с еще большей эффективностью, если бы…

Я никогда не думал, что, возглавляя в бою полк, лично участвуя в схватке, можно одновременно видеть и оценивать действия каждого летчика. Когда Лев Львович раскрывал Алелюхину, Ковачевичу, Серогодскому, Королеву, мне и другим летчикам глаза на то, где и когда мы совершили ошибку, допустили неправильный маневр, вели неточный огонь – нам, честно скажу, становилось не по себе. Каким объемом внимания, какой осмотрительностью и памятью нужно обладать, чтобы все это заметить и запомнить, проанализировать и растолковать подчиненным. Нет, неспроста его позывной «Сокол-1».

Но закончив анализ боевого вылета, Лев Львович не остановился на этом.

– А теперь рассмотрим возможные другие варианты наших действий в подобной ситуации.

Это уже начинался урок тактики, урок творческого мышления, поиска наиболее целесообразных приемов и способов решения боевой задачи.

В заключение – советы.

– Огонь открывайте с дальности сто метров. Стрельба с большого расстояния малорезультативна, позволяет противнику мобилизоваться для отпора… Не заходите бомбардировщикам в хвост. Лучше всего – сзади под ракурсом в две четверти или снизу под сорок пять градусов. Это обеспечит вам неуязвимость от огня стрелков-радистов. Пошли в атаку – не сворачивайте, даже если вас осыпают пулями. Подходите вплотную, бейте в упор… Если идет группа бомбардировщиков – сверху, в спину бейте ведущего. Остальные тут же расползутся по сторонам… Не ввязывайтесь в бой на виражах. Наши моторы позволяют вести его на вертикалях, где немцы слабее… Нужно уйти – стремитесь вверх. Высота легко превращается в скорость, а с ней вы не пропадете. Если же вынудят уходить вниз – только резким переворотом. Из пикирования выходите боевым разворотом, чтобы можно было осмотреться… Держитесь группы, не рассыпайтесь. Из атак выходите в ту сторону, где большинство своих… Всегда старайтесь находиться со стороны солнца. Оно слепит врага. Для этого смелее используйте прием «люлька» – ходите так, чтобы солнце было сзади вас. Увидел врага – в атаку разворотом «Все вдруг!»… В воздухе ваша голова должна вращаться как на шарнирах. Кто все видит – того не застанешь врасплох… После боя – не расслабляться до выхода из кабины на аэродроме. Враг хитер и коварен, в любую минуту может подстеречь…

Мы слушали Шестакова и думали: «Это же наука побеждать! В основе ее – опыт боев в Испании, Одессе, под Харьковом и теперь здесь, в Сталинграде. С такой наукой будет легче бить врага!»

Многие из нас торопливо записывали все, что говорил командир. Я же на всю жизнь запомнил его науку. И до сих пор не сомневаюсь в том, что именно она помогла мне потом при самых крутых поворотах судьбы…

Первая ночь в Зетах показалась нам бесконечно длинной: все замерзли, не могли спать. Немцы, конечно же, узнали о нашем месторасположении. И с рассветом обрушили такой бомбовый удар, какой никому из нас еще не приходилось испытывать.

Услышав знакомое завывание бомб, мы бросились в капониры. Увидели, как на одном из них бесстрашно, в полный рост стоял Шестаков и во весь голос командовал:

– Всем в укрытие, быстрей, быстрей! Ложись!

Он проводил взглядом падающие бомбы до самой земли и тут же сам бросился в снег. Раздалась серия взрывов, от которых содрогалось все вокруг.

«Юнкерсы-87» или, как их называли «лапотники», тройка за тройкой заходили на аэродром, а мы ничего не могли предпринять – самолеты в капонирах, их моторы позастывали, взлететь невозможно.

Бомбежка продолжалась минут двадцать. Потом наступила необычная звонкая тишина. Мы вылезли из укрытий, увидели на белом снегу распластанную человеческую фигуру. Подошли – техник Жук. Это была единственная наша потеря от той бомбежки.

Немцы своей цели не достигли. Полк продолжал жить. Несколько самолетов, получивших незначительные повреждения, к вечеру были введены в строй.

Но урок, как говорится, пошел впрок.

Во избежание подобных «сюрпризов» организовали боевое дежурство экипажей. Больше внезапных налетов нам переживать не приходилось.

А мы, совершая в день максимально возможное количество вылетов, один за другим сваливали на землю тяжело груженные транспортные «юнкерсы». Они падали недалеко от нас, благодаря чему мы перешли на питание трофейными пайками. И кстати: с продуктами в то время у нас было бедновато.

В Зетах к нам прибыло пополнение – Остапченко, Кильговатов, Киреев, Контанистов. Все ребята молодые, необстрелянные. Шестаков слетал с каждым. Помню, Киреев его разозлил тем, что в воздухе почти ничего не видел, у него была слабо отработана осмотрительность.

– Два часа сидеть в кабине, крутить головой, замечать все вокруг! – приказал ему Лев Львович. – И чему их только в училищах учат, – бросил подошедшему Верховцу.

– Ускоренная подготовка, Лев Львович, – ответил замполит. – А два часа крутить головой – обалдеть можно. Разрешите, я займусь с Киреевым.

Спокойствие и уравновешенность комиссара, как все продолжали его звать, подействовали на командира отрезвляюще.

– Пожалуй, ты прав, Николай Андреевич. Вот что, давай-ка закрепим молодых за нашими «стариками». Пусть учат.

– Годится. Я займусь Киреевым, Алелюхину поручим Кильговатова, Серогодскому – Контанистова…

– А Остапченко пусть берет на себя Лавриненков, – вставил командир. – У него нет ведомого, вот и пусть готовит его для себя.

Так у Верховца, Алелюхина, Серогодского и у меня появилась дополнительная забота. Ребята оказались расторопными, восприимчивыми, быстро приобретали необходимые навыки. Не повезло только Контанистову, ему пришлось перейти к другому учителю: Василий Серогодский, получивший звание Героя Советского Союза за бои в Одессе, погиб. Погиб самым нелепым образом, отчего утрата его только с большей болью отдалась в наших сердцах.

А дело было так. На прежнем месте мы оставили один сломанный «як». Его отремонтировали, и нас с Василием послали за ним на По-2. Серогодский должен был пригнать обратно «як», я – «кукурузник».

Когда улетали оттуда, Василий решил попрощаться с батальоном аэродромного обслуживания каскадом пилотажных фигур на малой высоте. И на глазах у всех врезался в землю.

Я не знал, как мне возвращаться в полк, что сказать Шестакову.

Докладывал ему о происшедшей трагедии и ждал, что на меня вот-вот обрушатся все громы и молнии шестаковского гнева. Но он выслушал меня, посерел лицом, как-то сжался, сгорбился весь, будто с гибелью Серогодского умерла и частица его самого. Да это, пожалуй, так и было – ведь он любил Василия, ценил его за веселый нрав, открытую, общительную натуру. У них был общим самый тяжелый период жизни – одесский. А это значило очень и очень много.

Шестаков поднял на меня потемневшие от горя, печальные глаза, начал хрипло говорить:

– Я не один раз приводил Василию слова Льва Толстого: труднее всего усваиваются прописные истины. Он посмеивался над ними и позволял себе иногда то, что рано или поздно должно было закончиться бедой. Я однажды наказал его за «бочку» сразу после взлета в наборе высоты. Но и это впрок не пошло. А небо ведь не смотрит, кто в нем – рядовой летчик или герой. Перед ним все равны, оно никому не позволяет шутить с ним. Ах, да что теперь говорить! Нет превосходного парня, боевого летчика. Мотай, Лавриненков, на ус и другим расскажи, что бывает, когда нарушаются летные законы. Это все, чем мы можем помянуть Васю Серогодского…

Проникновенные, идущие из самого сердца слова командира взволновали меня до слез. Уходя от него, я уносил разделенную с ним горечь тяжелой, безвозвратной, небоевой потери, как значилось в формуляре полка.

Мы продолжали сбивать транспортные Ю-52, лишая Паулюса позарез нужной помощи. Фашисты стали усиленно прикрывать своих «транспортников». Завязывались горячие схватки, в которых доставалось и немцам, и нам.

Как-то вылетели шестеркой во главе с Шестаковым. Лев Львович взял меня в качестве ведомого – для проверки. Естественно, я немного нервничал. Но держался возле командира, как привязанный. И только один раз, когда он, зажатый четверкой «мессеров», невероятно резким переворотом ушел от их трасс, несколько отстал от него.

«Ну теперь не миновать нахлобучки», – решил я и стал еще больше волноваться. В итоге на посадке оплошал в расчете.

Пришлось идти на второй круг.

И вот разговор на земле.

– Вы отлично держались своего места. Немного отстали – не беда. А вот почему на второй круг ушли?

– Виноват, скорость разогнал.

– А вы были уверены, что над головой нет «мессеров»?

– Об этом не подумал…

– А кто же за вас будет думать? Вы же уходили с выпущенным шасси, вас, как куропатку, могли снять…

Под конец разговора Шестаков приказал:

– Пять полетов по кругу для отработки расчета на посадку!

И пришлось мне на глазах у всего полка, краснея от стыда, пять раз «притирать» самолет точно у «Т». Зато уж я на всю жизнь запомнил: с приходом на аэродром опасности не кончаются, смотри в оба, не промазывай на посадке. И не один я запомнил это, но и все, кто наблюдал за моими «школярскими» полетами. Что ж, авиация – дело серьезное…

Приближался 1943 год. Мы все еще в насквозь промерзших Зетах. Когда ранним утром идем на стоянку – снег звонко, как битое стекло, похрустывает под ногами, а наше дыхание кристаллами льда оседает на воротниках комбинезонов.

Как-то, позавтракав, спешили к самолетам. Из-за горизонта показался ярко-красный диск восходящего солнца. Щуримся под его пронзительно колючими лучами, беспокоимся, сумели ли техники в такую холодину как следует подготовить истребители. Вообще в ту суровую зиму мы не могли пожаловаться на авиаспециалистов – не было ни единого срыва вылета по их вине. Это не один раз отмечали и Шестаков, и Верховец. Мы знали, какой ценой достается успех нашим наземным помощникам. Однажды я чуть раньше положенного времени пришел к своей машине и увидел, как мой верный техник Моисеев по пояс влез в моторный отсек и голой правой рукой, сплошь покрытой ледяным панцирем, пытался что-то сделать в нижней части радиатора. Оказалось: залил охлаждающую жидкость, а она стала где-то протекать. Пришлось искать и устранять неисправность в труднодоступном месте. А мороз был такой силы, что даже охлаждающая жидкость не выдерживала: стекая по руке, превращалась в лед. С беспокойством думаю: «Как-то управился Моисеев сегодня?»

Идем, разговариваем, поглядываем на солнце, любуясь красочным восходом. Вдруг кто-то крикнул:

– Братцы, «мессеры»!

– Где?!

– Смотрите назад.

– Точно, они гады. К самолетам!

Помчались во весь дух, и уже на бегу я увидел, что винт моего истребителя вращается – Моисеев прогревает мотор. Ну и молодчина!

С ходу занимаю место в кабине, даю газ – мотор работает как часы. Взлетаю, устремляюсь навстречу «мессерам». За мной попытался взлететь старший лейтенант Сидоров, но сразу ему это не удалось: мотор был слабо прогрет, не потянул.

Я оказался один против трех. С ходу вступаю в бой. И уже через минуту первый подбитый враг идет к земле, на вынужденную. Но два других рвутся к нашему аэродрому. Я понимаю их замысел – проштурмовать стоянку, вывести из строя наши самолеты. Взглянул вниз – там мечутся летчики, техники, некоторые машины, очень медленно разбегаясь, пытаются стартовать. Надо во что бы то ни стало помешать фашистам. Настигаю одного, уже начавшего пикировать на аэродром, подхожу поближе сзади, открываю огонь. Вражеский летчик оказался опытным. Он чуть уклонился в сторону – и моя трасса прошла мимо. Но и его снаряды легли в сторонке от стоянки, посыпались на летную столовую, там «взорвался» кухонный котел.