Текст книги "«Сокол-1»"

Автор книги: Владимир Лавриненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

За это время эскадрилья Девотченко уничтожила около 20 вражеских самолетов. Свои потери – пять летчиков. Лев Шестаков лично сразил еще трех фашистов. А тот, с эмблемой змеи на борту, как выяснилось, был немецкий ас, заместитель командира эскадрильи.

Что ж, можно было бы гордиться всем этим, да угнетала гибель боевых друзей. Пять летчиков – четвертая часть эскадрильи. А кто знает, какие еще испытания ждут их впереди?

…В разгаре испанская зима. Как ни странно, но в этой южной стране она оказалась во многом похожей на русскую, с метелями и снежными заносами, разве что морозы поменьше. Прибавилась новая забота – нужно все время расчищать от снега аэродром, а техники для этого никакой, даже лопат недоставало. Ребята по-всякому приспосабливались, но самолетные стоянки, взлетное поле держали в постоянной готовности.

В конце февраля – начале марта, вылетая на разведку, летчики все чаще привозили сведения о мощном сосредоточении неприятелем боевой техники и живой силы. Было совершенно ясно: враг готовится к новому решительному натиску.

И точно: 9 марта 1938 года франкисты развернули наступление по всему Арагонскому фронту. Его цель – разделить республику надвое, выйти к Средиземному морю, затем по частям уничтожить основные силы сопротивления, поставить народ на колени и тем завершить свою черную войну.

На авиаторов республики снова легла непомерно тяжелая нагрузка. Теперь преимущество врага в воздухе было явным. От наших соколов требовалось воевать не числом, а умением. И они старались, как только могли, все время совершенствуя свою тактику.

Главным сейчас было – беречь свои силы, не давать редеть своим рядам. Поэтому чаще всего вылетали тремя-четырьмя эскадрильями, тесно держались друг друга, как бы превращаясь в летучую неприступную крепость, в которой были свои ударные силы, а также силы поддержки и прикрытия. Лев Шестаков со своим звеном в составе Матвеева, Журавлева все время был в ударном кулаке, действовал с особой злостью, ненавистью и сумел в короткий срок сбить один за другим еще три самолета.

За пять дней наступления враг очутился в тридцати километрах от аэродрома. Дело принимало крутой оборот. Пришлось срочно перебазироваться на левый берег реки Эбро. Там уже сидела группа «москас» Александра Гусева.

Аэродрома как такового в сущности не было. Наспех расчищенная площадка для взлета, кое-как оборудованные места для стоянок самолетов. И жилых помещений никаких, кроме старой, насквозь пропитанной карболкой ветеринарной лечебницы. Разместились в ней.

Да, условия не из лучших. Но даже в этой обстановке летчики не падали духом.

Противник жмет. Через два дня – перебазирование на аэродром Лерида. Чем могли добровольцы-истребители ответить на натиск врага? Только увеличением количества боевых вылетов. Но ведь и для них существует какой-то предел, да и физические силы летчиков не безграничны. Многие из них уже страдали нервным истощением, им хоть немного бы отдохнуть, опомниться. Но где там! Фронт катится по пятам, нужно сражаться.

Шестаков вспомнил англичанина в золотом пенсне. Мистер интересовался денежным вознаграждением. Где они, английские летчики, сражавшиеся только за деньги? Их корова языком слизала. В эти трудные дни до конца мог держаться только тот, для кого дорого дело республики, кто защищал ее, думая о своей Родине.

Практически вся республиканская авиация была прикована к Арагонскому фронту. Средиземноморское побережье Испании оказалось без прикрытия. Озверевшие франкисты воспользовались этим, стали подвергать побережье массированным бомбежкам.

Но в это время все прогрессивное человечество с новой силой подняло свой голос в защиту республиканской Испании. Под давлением мирового общественного мнения Франция вынуждена была открыть свою границу для военных грузов и добровольцев. В Испанию поступила большая партия модифицированных И-16, прибыла новая группа советских летчиков.

Воспрянули духом ребята, работавшие на пределе возможного: новые самолеты, свежие силы. Теперь франкисты узнают, почем фунт лиха!

Действительно, скоро появилось авиационное прикрытие на побережье. Ведь рядом с теперь уже объединенной эскадрильей, которую возглавил Гусев, разместились вновь прибывшие летчики. Быстро перезнакомились. Особенно пришлись всем по душе Николай Жердев, Анастас Ярковой, Николай Семенов.

Через каких-нибудь полчаса Лев Шестаков уже рассказывал вновь прибывшим об особенностях жизни в Испании, обычаях мужественного народа.

На второй день старожилы вызвались дать новичкам «боевые провозные», как выразился Гусев.

Старые, потрепанные «ишачки» выполняли роль прикрытия, новенькие И-16 были ударной силой. Совершили несколько вылетов, в каждом провели воздушный бой и за день уничтожили четыре вражеских самолета. Причем победы одержали новички, разумеется, под надежным прикрытием «стариков». Модифицированные И-16 превосходили своих предшественников и по маневренности, и по мощности огня. Молодые пилоты оказались хорошо подготовленными, «настырными». Все это поднимало боевой дух, вселяло надежды на новые победы.

В конце дня 28 марта Шестаков обратился к Жердеву:

– Разреши, Коля, слетать на твоей машине, думаю, твой «ишачок», не обидится па меня за это.

– Если командир не против – садись, попробуй, сравни.

Командир не был против. Шестаков уже занял место в кабине, когда на аэродроме показалась легковая машина командующего ВВС республики генерала Сиснероса. С ним приехали главный военный советник Г. М. Штерн и другие.

Приказали собрать всех «старичков».

Шестакову пришлось срочно ретироваться из кабины.

– Товарищи, – торжественно, официально объявил Штерн, – мы приехали, чтобы поблагодарить вас за боевую работу. И сообщить решение командования: сегодня вы совершили свой последний боевой вылет. Завтра отправляетесь на Родину. А сейчас слушайте приказ командования республиканской армии.

Этим приказом всем летчикам от имени испанского народа, правительства республики объявлялась благодарность. Далее в нем говорилось, что командиром вновь сформированной группы И-16 назначался Фернандо Клаудино, командиром объединенной эскадрильи – Василий Лисин, прибывший несколько раньше других новичков, успевший совершить до 80 боевых вылетов, сбить два самолета.

«Вот и все кончилось, – грустно подумал Шестаков, – и больше никогда не вернется. Сколько здесь пережито, сколько оставлено верных друзей… И все уходит в прошлое, оставаясь навсегда только в памяти».

Лев Шестаков приехал сюда обычным рядовым летчиком, уезжал командиром звена, опытным, уверенным в своих силах воздушным бойцом.

Пригодится ли ему накопленный опыт? Потребуется ли еще Родине его боевое искусство?

Он был уверен: пригодится и потребуется. Дело только за временем. Столкнувшись с кровожадным фашизмом, Лев понял, что эти изверги в своих притязаниях на мировое господство не остановятся ни перед чем. Их придется остановить. Раз и навсегда. Для этого еще придет свой час. И к нему нужно сберечь все, чему он научился здесь, в Испании. И только так.

КОМАНДИР ЭСКАДРИЛЬИ

Он спал чуть ли не целые сутки. Спал безмятежно, как в детстве, широко раскинув руки, чему-то тихо улыбаясь.

Мать стояла над ним, скрестив руки на груди, молча рассматривала каждую черточку на лице любимого сына.

Как же он изменился! Уезжал из дому в последний раз почти мальчуганом, а сейчас так повзрослел, возмужал, окреп, что и Левушкой называть-то его язык не поворачивается. А отец, когда сын впервые вошел в хату со своей молодой женой Олимпиадой, от неожиданности даже вытянулся по стойке «смирно», как заправский солдат при виде боевого командира.

Лев и впрямь производил на всех большое впечатление и здесь, в Авдеевке, и в Киеве, и в Днепропетровске. Только в феодосийском санатории обходилось без восторгов: там тогда отдыхали почти все вернувшиеся из Испании.

Статный, в красивом темно-синем парадном мундире, перетянутом портупеей, в белой шелковой рубашке при черном галстуке, в начищенных до зеркального блеска сапогах, он не мог не привлекать к себе внимания. А горящий золотом боевой орден Красного Знамени – редкая по тем временам награда – заставлял встречных оборачиваться, провожать его завороженным взглядом.

А пока герой спит самым крепким сном, какой может быть только в родном доме, впервые за последнее время ни о чем не переживая, ни о чем не заботясь.

Крыша отчего дома – она ведь волшебница для вернувшегося под ее сень: укрывает от бурь и невзгод, усмиряет все страсти и волнения, возвращает душевный покой.

Стоит мать над сыном, слезы набегают на глаза, спазмы перехватывают ее дыхание. Отчего бы это?

Кажется, остается только радоваться за своего сына, гордиться им, ведь вернулся со славою, как говорится, на коне. Почему же печалится мать? Что тревожит ее чуткое сердце? Не тот ли пулеметный патрон, набитый вместо пороха испанской землей, который обнаружила она, когда гладила военный костюм сына. Увидев, как удивленно мать рассматривает находку, Лев сказал:

– Мама, это не просто память. Испанская земля – это самое сильное взрывчатое вещество. Оно еще ой как пригодится нам…

Самое сильное взрывчатое вещество… Еще пригодится нам… Мария Ивановна сама коммунистка, следит за событиями в мире. Слова сына для нее понятны. Но мать есть мать, она всегда страшится военных гроз, всего того, что может представлять опасность для ее детей. И этот патрон с испанской землей больше всего иного сказала ей: оставшееся у Льва позади было трудным, но еще более трудное может быть впереди…

Фашистский спрут – тварь ненасытная. Чего доброго, потянется к нам. И тогда – снова рубиться с ним не на жизнь, а на смерть придется нашим сыновьям, тебе, Левушка. Как же дальше сложится твоя судьба? Куда поведет тебя твоя военная дорога?

Кто-то хлопнул калиткой, быстро прошел мимо окон и в сени, постучал.

– Входите, пожалуйста, – ответила приятным грудным голосом хлопотавшая у печки Олимпиада.

Через порог переступила миловидная, лет тридцати пяти, аккуратно причесанная, строго одетая женщина.

– Извините, вас я еще не знаю, меня зовут Галина Иосифовна. Я – учительница Льва. Хочу посмотреть, каким героем вернулся он домой…

– Да вы проходите, очень рады вам, – предложила Липа, – я жена Льва. Мы только месяц как поженились, но он уже успел многое рассказать мне о вас…

– Что вы говорите? – зарделась Галина Иосифовна. – Приятно такое слышать…

Прогреми в это время во дворе выстрел пушки – он, пожалуй, не разбудил бы Льва. Но тихий голос любимой учительницы, доносившийся из кухни, немедленно поднял его на ноги.

– Мама, пойди скажи Галине Иосифовне, что я сейчас выйду к ней.

У Марии Ивановны снова, как бывало раньше, шевельнулась добрая ревность к Галине Иосифовне. Покорила она малыша с первого класса и тем, возможно, удержала его от разных непутевых компаний, друзей. Высшим судьей во всех его ребячьих делах была она, первая учительница.

Лев вышел при всем параде.

– Здравствуйте, Галина Иосифовна, большое спасибо, что пришли, я собирался навестить вас в первую очередь, а вы опередили меня.

– Как же, Левушка, могла я усидеть дома, когда вся Авдеевка о тебе говорит!

– Да неужели? И что же она говорит?

– Да то, Лева, что писал ты в своем последнем школьном сочинении.

– А что же я там писал?

– Я тебе сейчас прочту.

При этих словах она раскрыла свою сумочку, достала конверт, а из него извлекла вчетверо сложенный двойной тетрадный лист в линеечку, исписанный ровным почерком. Развернула его, начала читать:

«Кем я хочу стать? Пока не знаю. Знаю, каким мне хочется быть. Добрым и открытым, честным и смелым, стойким и решительным. Как Гаврош, Павка Корчагин. Но это, наверное, очень трудно. И я не уверен, что мне удастся быть таким».

– Вот, Левушка, – закончив чтение, сказала учительница, – о том, что ты стал таким, и говорят все в Авдеевке. А ведь для учительницы большего счастья не надо. Ее жизнь – в ее учениках.

Столь неожиданно обнаружившееся сочинение быстро перекочевало в семейный архив Шестаковых. А в руках у Галины Иосифовны появился фотоальбом со снимками испанских видов – корриды, тореадоров, – сделанных самим Львом, всегда носившим при себе фотоаппарат.

Закончилась эта трогательная встреча приглашением Шестакова на школьный комсомольско-молодежный вечер, посвященный героям Испании.

Лев даже не предполагал, насколько волнующим может быть возвращение в родную школу после долгих странствий и испытаний. Тихо и грустно он посидел на своей парте. Прошел по коридорам, где когда-то не раз стремительно проносился во время перемен… Все в этих стенах такое дорогое, столько хранят они чудесного, неповторимого, что при одной мысли об этом сердце заходится нежностью и благодарностью, потому что именно здесь он впервые всем сердцем почувствовал, какое это дорогое слово – Родина.

Олимпиаде не хотелось расставаться с Киевом. Но коль уж вышла замуж за военного, то будь готова ко всему. Побыл Лев совсем немного помощником командира эскадрильи на аэродроме под Киевом, а затем получил назначение в Ростов-на-Дону командиром отдельной истребительной эскадрильи. Вот по дороге к новому месту службы и заехали они в Авдеевку. Отпусками Лев не пользовался до 1939 года. Все не получалось. Прибыли из Испании – день и ночь писали подробные отчеты. Потом короткий отдых – и новая должность. Через месяц – повышение. И хоть Шестаков был молод и идеально здоров, но не трехжильный – усталость чувствовалась. Отоспался у матери в два-три дня, получил заряд душевной бодрости, побывал в школе, в железнодорожном депо, где работал слесарем-инструментальщиком – и снова зовет труба солдата в поход. А вместе с ним и его верную боевую подругу – стройную, милую Липу.

В Ростове-на-Дону стояло чудесное, теплое бабье лето – прекрасное время для полетов. Молодой командир эскадрильи, познакомившись с личным составом, вникнув во все, первым делом решил посмотреть на своих новых подчиненных в воздухе. Два дня летал с каждым по очереди в зону, где проверял всех на умение вести воздушные бои.

Результаты огорчили его. Летчики, обучавшиеся в упрощенных, не боевых условиях, казались ему медлительными, малоактивными. «Наверное, и я таким прибыл в Испанию, – подумал Шестаков. – Так что к ребятам особых претензий не предъявишь, но научить их настоящему бойцовскому искусству надо».

Однако об этом легко было думать. А как, с чего начать? Ведь придется ломать устоявшиеся порядки, традиции. А такое не проходит безболезненно. У него, конечно, отличный заместитель – прибывший вместе с ним из Испании старший лейтенант Матвеев. Политрук эскадрильи Юрий Борисович Рыкачев – подвижный, деятельный, все время жаждущий чего-то нового, интересного. Командир первого звена лейтенант Анатолий Комоса, по всему видно, человек надежный, готовый на все ради того, чтобы как следует обучить подчиненных. Ну, а как быть, например, с командиром второго звена лейтенантом Тытарем, если сдававший Шестакову дела комэск отрекомендовал его одним из лучших летчиков эскадрильи, а он в навязанном ему Львом учебном бою просто-напросто сорвался в штопор? И трудно было сказать, случайно ли это вышло у него. К тому же, но всему видно, – парень гонористый, привык ходить в «королях» и, если его развенчать, может вообще сбиться с правильного пути.

Одногодок Шестакова, поджарый, жилистый, Тытарь был из тех, кто ни в чем не умел уступать своего первенства. Лев понял сразу: удастся ему сделать своим другом и союзником Леонида Тытаря – многие трудности уберутся сами собой. Но как подобрать ключи к нему, до сих пор слышавшему в свой адрес только похвалы?

Попробовал поговорить, рассказать ему об Испании. Леонид как-то нехотя выслушал его, а потом будто вскользь бросил:

– Вам повезло – вы повоевали. Окажись на вашем месте, я тоже мог бы героем вернуться…

Кроме Тытаря, были и другие, с которыми требовалось найти контакт. Вывод один – больше работать с людьми. Но в эскадрилье партийная организация была еще малочисленна. Шестаков и Рыкачев, понимая, что в короткий срок ряды коммунистов не возрастут, особый упор делали на комсомольцев.

В канун отчетно-выборного комсомольского собрания в эскадрилью пришла бумага из вышестоящего штаба. Прочитав ее, Шестаков пригласил к себе комиссара и его заместителя.

– Посмотрите, – вручил он им листок с текстом, отпечатанным на машинке.

Оба пробежали его глазами и молча уставились на Шестакова, как бы спрашивая: «А что дальше?».

– А дальше, – сказал Лев, прочитав их мысли, – то, что мы должны активно включиться в конкурсные состязания на лучшую эскадрилью воздушного боя.

– Что же тут особенного, – ответил Рыкачев, – мы каждый год участвуем в подобных состязаниях.

– И какие места занимали? – голубые глаза Шестакова загорелись боевым азартом.

– Да где-то в конце всегда были…

– Вот-вот, в конце, замыкающими. Особенное же состоит в том, что мы должны выйти в лидеры.

«Да, напористый наш новый командир», – мелькнула у комиссара мысль. А вслух он сказал:

– Сложное это дело. Там такие зубры участвуют, что с ними не потягаешься.

– Подумаешь, – ответил Лев, – у нас тоже зубры… В Испании говорят: тореадорами не рождаются, ими становятся.

– В таком случае сдаюсь, – поднял руки вверх Рыкачев, – и тут же иду к людям, растолковывать, что к предстоящей «корриде» мы должны прийти во всеоружии.

– Отлично, Юрий Борисович, при таком согласии мы горы свернем.

На отчетном собрании Лев выступил сам.

– Гораздо лучше все идет, – сказал он, – когда намечаешь себе большую цель и любой ценой стремишься ее достичь. Тогда жизнь и служба приобретают четкий смысл, что уже само по себе является хорошим стимулятором. Нам нужно включиться в борьбу и победить в летных состязаниях по воздушному бою. Если мы этого не добьемся, значит, даром едим государственный хлеб, и не летчики мы, а извозчики. В том, что вы можете выйти в лидеры – не сомневаюсь. Техника пилотирования у всех приличная. Добавим к ней боевую выучку и будем в дамках.

Видел по лицам, по реакции в зале: не все с энтузиазмом восприняли его предложение. Комоса со своими летчиками, конечно, поддержит. А Тытарь? На мгновение вспыхнул задорный огонек в его глазах, но тут же угас. Как-то неопределенно поелозил на стуле Ломазов, летчик, не очень-то рвавшийся к полетам, озабоченно хмыкнул подумывавший перейти в транспортную авиацию Лобзарь.

Подошло время утверждать проект решения собрания. Председатель сказал:

– Кто за то, чтобы внести в проект предложение командира эскадрильи включиться в борьбу за первое место в состязаниях по воздушному бою?

Проголосовали единогласно.

– Значит, дело пойдет! – удовлетворенно потер руки Шестаков.

Однако дело пошло не сразу и не просто.

Лев, со свойственным ему азартом, горячился, торопил события. И сразу стал предъявлять к летчикам жесткие требования. До этого они летали в основном по кругу, по маршруту, в зону. Шестаков сразу же переключил эскадрилью на воздушные бои. Правда, перед этим провел совещание, рассказал об испанском опыте, растолковал, что истребитель рожден для боя и только для него, в этом главное его предназначение. В эскадрилье же получился невольный перекос – полеты ради полетов, а главное – бой – на втором плане.

Вроде бы все поняли Шестакова. То, что он говорил, звучало как аксиома, истина, не требующая доказательств. Но внутренне далеко не каждый мог быстро перестроиться, пойти на ломку старых представлений и привычек.

А когда изо дня в день до седьмого пота, с адскими перегрузками начали отрабатывать приемы воздушных схваток – некоторым стало не по себе. Да еще многих коробили тройки с минусами, которые решительно выставлял Шестаков. Особенно били они по самолюбию Тытаря. Между командиром звена и командиром эскадрильи назревал конфликт. И он был бы, не подвернись ситуация, сразу разрядившая обстановку.

Под 7 ноября в эскадрилье состоялось торжественное собрание, закончившееся праздничным ужином. Леню Тытаря как будто подменили: он шутил, заразительно смеялся, был весь словно на пружинах. Шестакову показалось, что это неспроста. Тытарь хочет в чем-то взять реванш. Но в чем? Все стало ясным, когда Леня во всю ширь растянул меха баяна, вышел в центр образовавшегося круга и, сам себе аккомпанируя, стал выдавать такую чечетку, какой даже Шестаков никогда не видывал. Тытарь был в ударе, работал, как говорится, по высшему классу. Все пришли от него в восторг. Танцор ни разу не взглянул на командира, но весь вид его говорил: «Мы, мол, тоже не лыком шиты!».

Лев любил такие вот натуры. И ценил азарт, искрометность. Но ему был дан вызов. Надо ответить.

– Липа, сбегай, принеси из дому патефон и пластинку с испанским танцем «Ага-га», – шепнул он незаметно жене.

Когда она вернулась, Тытарь, разгоряченный, под бурные аплодисменты величаво и торжественно «сходил со сцены».

Но вот раздались звуки незнакомой, зажигательной испанской мелодии. И на «сцену» не вышел, вихрем вылетел сам командир. Он «закатил» столь заразительный танец, что все сразу стали притопывать, прихлопывать, подкрикивать незнакомое, но всем пришедшееся по душе «Ага-га».

Под конец Лев стал выкидывать такие коленца, что все только диву давались. И странное дело: чем большим был успех Шестакова, тем светлее становилось лицо Тытаря. Он признавал превосходство над собой. Он, кумир эскадрильи, видел, что у него появился достойный соперник. Этот гордый казацкий парень понял, что и командир «не лыком шит», что ему ни в чем его не перещеголять, а коль так, то чего уж там «ломаться»!

Леонид пробежал по клавишам баяна, быстро подобрал мелодию «Ага-га» и как только закончилась пластинка, продолжил жизнерадостную мелодию на своем инструменте. Шестаков взглянул на него с благодарностью. Потом порывисто подошел к столу и на удивление всем стал с азартом виртуозно отбивать лихие перезвоны в такт этой удивительной мелодии. Тут уж и мертвый не смог бы устоять: все пустились в пляс…

Праздничное веселье затянулось до позднего вечера. А когда пошли домой, политрук сказал одобрительно:

– Ты человек-загадка, Лев Львович. Никогда не знаешь, что предпримешь в следующую минуту. Но главное, что это всегда с толком, с пользой для дела. Я не о пляске, а о том, что можешь ты вовремя оценить ситуацию, уловить настроение людей. И это не менее важно, чем личное боевое мастерство…

Политрук был прав. С некоторых пор и Тытарь всей душой потянулся к командиру. У него даже походка стала похожей на шестаковскую – уверенной, энергичной. Постепенно он перенимал и командирский летный почерк.

А там быть «похожими на командира» потянулись и другие, в том числе Ломазов, Лобзарь. Так Лев открыл для себя один из «секретов» командирской педагогики: хочешь, чтобы коллектив тебя поддерживал – будь в нем лидером во всех хороших делах.

Минуло еще несколько дней, и произошло событие, окончательно укрепившее авторитет нового командира: 14 ноября 1938 года по радио передали Постановление Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Ленина.

В первый момент он ушам своим не поверил, подумал, что ослышался. Ведь в те годы совсем немногие удостаивались столь высокой правительственной награды. О себе же Лев думал, что и орден Красного Знамени Михаил Иванович Калинин вручил ему, так сказать, авансом. И вдруг такая новость!

Вся эскадрилья пришла поздравить командира. А он, счастливый, взволнованный, снова и снова вспоминал все, что довелось пережить в Испании. Перебрал имена всех, не вернувшихся из жестоких боев. Скольких потерь можно было бы избежать, будь люди получше подготовлены к встрече с коварным врагом! Нет, надо ломать традицию «полеты для полетов», укоренившуюся в эскадрилье. Этому учит нас и партия: «Встречать врага во всеоружии!»

И Лев со своими помощниками горячо взялся за дело. Все было подчинено предельно напряженному ритму боевой учебы. Появился состязательный дух: кто лучше атакует, кто первым откроет огонь, кто ловчее вывернется из-под удара. Даже Жора Лобзарь так увлекся, что начисто забыл свою теорию о «спокойной жизни» в транспортной авиации.

И когда январские туманы вынудили летчиков сидеть на земле – они не находили себе места. Шестаков это время использовал с наибольшей эффективностью: сделал детальный анализ учебных воздушных боев, подвел первые итоги, а затем провел целую серию занятий по тактике действий авиации в Испании. Это были уроки, которые запомнились каждому на всю жизнь. Запомнились и сослужили добрую службу, когда черные тучи в июне 41-го нависли над нашей страной.

Шестаков с особым волнением рассказывал о борьбе с франкистской авиацией. Как раз в те дни пришло печальное известие: фашисты захватили Барселону – первый испанский город, увиденный Львом и полюбившийся ему. В памяти всплыли слова экскурсовода коммуниста Педро о том, что враг не бомбит богатые кварталы центра города – надеется еще вернуться. Тогда в возможность этого почти не верилось.

Как там сейчас чувствуют себя ребята, сменившие летчиков эскадрилий Гусева и Девотченко? Ох, и тяжело им, наверное. Взять бы да и махнуть туда со своими орлами. Вот была бы радостная встреча! Только сейчас не та ситуация. По всему видно, что республиканской Испании уже не поможешь. Ведь мрачная тень войны нависла над Европой, она приближается и к нашим границам. Надо готовиться к большим боям. Об этом и правительство заботится – пополняет эскадрильи молодежью. В первой половине февраля Шестакову представилась группа выпускников Сталинградского авиационного училища. Среди них выделялся чем-то отдаленно напоминавший Платона Смолякова совсем юный летчик Алексей Череватенко. Он, как и его товарищи, во все глаза глядел на командира эскадрильи – капитана с двумя орденами на груди – и не верил, что посчастливилось служить под началом такого героя. А ведь разница-то между ними была всего в два-три года.

Романтики, они ожидали, что первые слова Шестакова будут высокими и значительными, а он спокойно и просто задал самый прозаический вопрос:

– Вы давно что-нибудь ели? Наверное, проголодались?

Пришлось ребятам отправиться в столовую, а затем уж состоялся обстоятельный разговор с командиром. Он тщательно ознакомился с летными книжками выпускников.

– Маловат самостоятельный налет, – сделал заключение.

– В этом мы не виноваты, – ответил за всех Череватенко.

– А я и не говорю о том, – сказал Шестаков. – Просто досадно, почему в училищах так много дают теории и совсем мало практики? Надо готовиться к борьбе с сильным и коварным противником. Я убедился в Испании, фашиста голыми руками не возьмешь. Воевать умеет, и техника у него что надо.

Молодые ребята впервые слышали подобные откровения. Командир-«испанец» знает, что говорит…

Парни задумались над его последними словами, он заметил это, добавил:

– Но вообще-то не так страшен черт, как его нам малюют, бить его можно и в хвост и в гриву! Только для этого нужно боевое мастерство, а оно само не приходит, его нужно добывать, как шахтер уголек. С этого мы и начнем. Но сначала я лично проверю вас в полетах.

О том, как проходила проверка, рассказал в своей книге «Небо Одессы, 1941» полковник запаса Герой Советского Союза А. Череватенко. Вот что он пишет:

«На третий день мы с Шестаковым поднялись в воздух. Сидел он во второй кабине учебно-тренировочного истребителя, контролируя мои действия. Я боялся допустить малейший просчет при выполнении фигур пилотажа. Во время виража, что называется, перестарался, перетянул ручку, машина задрожала и едва не свалилась в штопор. Капитан вовремя отжал ручку управления от себя, после чего упражнение повторили несколько раз. Посадка прошла хорошо. Спрашиваю: какие будут замечания?

Комэск отчитал меня по первое число за ненужную спешку. Советовал вырабатывать в себе хладнокровие, делать все плавно, не обращать внимания на того, кто находится в задней кабине. Потребовал четкого выполнения виража, переворота через крыло, петли Нестерова. Предупредил, что плохо летать не разрешит. Я должен летать только отлично».

…Приближалось 23 февраля. Намечался двойной праздник – день рождения Красной Армии и принятие эскадрильей новой Военной присяги, утвержденной 3 января 1939 года.

– А каким был текст самой первой присяги? – заинтересовались молодые летчики.

Шестакову понравилась такая любознательность. Он предложил провести в эскадрилье вечер, посвященный Военной клятве.

Рыкачев поддержал его. Он вызвался сам рассказать об истории Военной присяги, а Шестакова попросил выступить с рассказом о том, как наши летчики соблюдали верность ее требованиям в Испании.

Услышанное от комиссара для многих было своего рода откровением. Оказывается, первым текстом солдатской клятвы был декрет-воззвание В. И. Ленина «Социалистическое Отечество в опасности!». Бойцы революции читали его перед решительной схваткой с врагом под Псковом и Нарвой. Воодушевленные ленинским призывом, они разгромили тогда врага и в память об этом с 23 февраля стала отсчитываться история Советских Вооруженных Сил. С тех пор давать клятву на верность революции вошло в традицию. Но единого текста ее не было. Известно, что легендарный начдив Н. А. Щорс сам написал присягу для своих конников. 22 апреля 1918 года ВЦИК утвердил единый для всей Красной Армии текст торжественного обещания. Его просмотрел и одобрил В. И. Ленин. Более того, 11 мая того же года великий вождь лично прибыл на завод Михельсона, где состоялась церемония принятия торжественной клятвы военными частями Московского гарнизона, отправляющимися на фронт. Владимир Ильич, сойдя с трибуны, став в строй красноармейцев, вместе с ними повторял священные слова:

«Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина Рабоче-Крестьянской Красной Армии…»

И вот принят новый текст, теперь уже Военной присяги, приведенной в соответствие с Конституцией СССР 1936 года.

Немало интересного почерпнули летчики, техники, механики, мотористы из небольшой беседы комиссара. И тот факт, что первую солдатскую присягу принимал и Владимир Ильич Ленин, придавал особую значимость этому торжественному ритуалу. И когда 23 февраля эскадрилья выстроилась на летном поле впереди боевых самолетов, авиаторы, выходя по одному из строя, став лицом к своим товарищам, произносили слова Присяги, им казалось, что и сейчас рядом с ними незримо присутствует любимый вождь и своей доброй, отцовской улыбкой напутствует их на героические ратные дела во имя свободы и счастья любимой Родины.

Никто из них тогда не знал, что пройдет немного времени и они все с этой клятвой в сердце грудью встанут на защиту первого в мире социалистического государства, на защиту дела Ленина…