Текст книги "«Сокол-1»"

Автор книги: Владимир Лавриненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Ты что, труса решил защитить?

– Нет, то, что я говорю – правда.

По всему было видно: не поверил командир ни единому шестаковскому слову, но он понял его. Понял, что другого выхода нет. Разбирать действия Грибова в эскадрилье – значит, дать возможность друзьям-испанцам усомниться в надежности русских ребят. Наказать? А какое взыскание может быть подходящим для такого случая? Тут ведь в пору заняться этим военному трибуналу.

– Ладно, иди, Шестаков, воспитывай. Может, что и получится…

Разговор с Андреем не принес Льву облегчения. Не видно было, чтоб Грибов переживал. Мало того, он как-то легкомысленно сознавался в том, что побаивается. И это вроде бы не терзало его, не мучило. Всем своим обликом он говорил: «Вот я такой есть и ничего не могу с собой поделать».

Но когда Шестаков сказал, что при первой же возможности его отправят в Советский Союз с соответствующей характеристикой – Грибов вдруг заволновался, заговорил скороговоркой:

– Лев, не отказывайся от меня. Я возьму себя в руки, оправдаю твое доверие.

– Оправдывать нужно не мое доверие, а доверие Родины. Будешь думать об этом – пересилишь себя. Главное – преодолеть в себе страх один раз, а потом все пойдет как по маслу.

К вечеру, когда уже все полеты были прекращены, в штабе эскадрильи раздался телефонный звонок. Гусев просил к трубке Девотченко.

– Скажи-ка, Ваня, кто из твоих орлов сегодня так отличился, подставил себя под огонь?

– Это сделал Шестаков.

– Шестаков?! Надо же! Ты знаешь, кого он спас?

– Откуда же мне знать, разве в той кутерьме можно было что-то разобрать?

– Лев спас своего друга Платона Смолякова.

– Не может быть!

– Все быть может, зови Шестакова к телефону, мы с Платоном поблагодарим его.

Лев, услышав в трубке голос Платона, немало удивился: связь была затрудненной, пробивались друг к другу только в самых экстренных случаях. Что же могло случиться?

– Левушка, дружище, спасибо тебе огромное от меня лично, от всей эскадрильи, от Александра Ивановича.

– За что, Платон?

– Да ты же сегодня прикрыл меня, мои пули на себя принял…

– Неужели это был ты, Платоша?

– Понимаешь, попал в такой переплет, что и не думал из него живым вырваться. Я у тебя теперь в долгу, Лева. Не волнуйся, за мной не пропадет. Спасибо, друг.

Шестаков не успел ничего ответить – связь прервалась. Девотченко положил ему ладонь на плечо:

– Ну, вот, Лев, теперь ваша дружба с Платоном скреплена огнем. Это – на всю жизнь!

Командир тут же распорядился собрать всю эскадрилью. Он решил, что лучшего повода для разговора о боевом товариществе, дружбе и взаимовыручке и желать не надо. На примере Шестакова он раскрыл смысл крылатого выражения – «сам погибай, а товарища выручай».

В беседе хотел было вспомнить об Андрее Грибове, да сдержался, подумав, что, возможно, Шестаков прав: летчик молодой. Пройдет время – исправится.

Арагонская операция развивалась более-менее успешно. Республиканские войска заняли город Бельчите. Некоторое время на фронте стояло затишье. Эскадрильи успели привести в порядок изрядно потрепанную материальную часть, летчики – отдохнуть. Шестаков даже умудрился организовать небольшой концерт художественной самодеятельности. Расспросил у комсомольцев, кто, в каких кружках занимался в школьные годы, нашел среди них чтецов, певцов, танцоров, акробатов, провел с ними две-три репетиции и – готово. Сам он играл на гитаре. Концерт всем пришелся по душе. О нем узнал Птухин, распорядился, чтобы самодеятельные артисты побывали во всех эскадрильях. Первыми их ждали гусевцы. Но тут затеяли «концерт» франкисты, да такой, что пришлось на время забыть все свои номера. Фашисты, собравшись с силами, несколькими дивизиями нанесли контрудар. Враг пустил в ход всю имевшуюся в наличии артиллерию и авиацию. Завязались ожесточенные, кровопролитные бои. Некоторые населенные пункты вокруг Бельчите по нескольку раз переходили из рук в руки.

Летчикам-добровольцам был дан приказ: любой ценой не допустить массированных ударов вражеских бомбардировщиков по республиканским войскам.

Любой ценой…

Никому не требовалось разъяснять, что это значило. Разве только Андрею Грибову? Лучше бы в эту пору отсидеться ему на земле. А может быть, именно в такой обстановке он обретет себя?

Лев выяснил, что он сирота, кроме бабушки в каком-то селе Курской области, у него никого нет. Отец погиб в гражданскую войну. Мать умерла от тифа. Все это в корне меняло дело. Шестакову совсем стало жалко парня. Он не мог понять: как случилось, что Андрей, выросший в неимоверно тяжелых условиях, столь слаб духом? Видимо, не все трудности закаливают человека, бывают и такие, что ломают его. Здесь, наверное, как раз такой случай. И надо Грибову во что бы то ни стало помочь переломить свой характер.

Грибов думал об этом же. И никак не мог объяснить себе, почему при встрече с врагом он лишается уверенности в себе. Прав, пожалуй, Шестаков, надо пересилить свой страх. Только как это сделать?

Пять вылетов за день сделали Шестаков с Грибовым. Андрей держался, как привязанный, но активности особой не проявлял. «Для начала хорошо и то, что хоть хвост мой прикрывает, – думал Шестаков. – Авось осмелеет, самому захочется в драку ввязаться».

Именно к этому все и шло. От вылета к вылету у Андрея все больше нарастало желание включиться в бой, проявить себя. И на шестом вылете такая возможность ему представилась.

В небе было черно от «хейнкелей», «юнкерсов», «фиатов», «мессершмиттов». Навстречу им поднялись все семь эскадрилий. И вот стальные птицы сошлись, смешались, образовав смертельную круговерть.

Шестаков поджег одного за другим двух «хейнкелей». Высыпав бомбы на свои же войска, вражеские самолеты пытались спасаться бегством, но тут же взрывались. Лев переключился на следующие цели, не замечая, что над ним повисли два «мессершмитта». При виде их у Андрея вспотели ладони, но он не поддался панике, чуть довернул и, не целясь, полоснул очередью по фашистским коршунам. Те отвернули в сторону, но тут же снова начали заходить в атаку. Андрей длинными очередями преграждал им путь. Лев тем временем делает свое – тщательно прицеливается по «юнкерсу».

«Мессершмитты» стремятся упредить его удар. Но им вновь мешает ведомый, трудно проскочить через его трассы.

Но вот пулеметы Грибова замолкли – кончились патроны. Ну, Андрей, как же ты теперь помешаешь сразить твоего ведущего?! Враги уже настигают Шестакова, увлеченного схваткой, не чувствующего нависшей над ним опасности…

Что произошло дальше – рассказал потом Девотченко. Он издали увидел, что Льва могут вот-вот сразить, а Андрей чего-то мешкает. Бросился ему на выручку да только понимал: поздно, не успеет. И вдруг видит, как Грибов, словно пришпорив своего «ястребка», рванулся к «мессершмиттам» и на полной скорости врезался в одного из них. Произошел взрыв, обломки двух самолетов полетели на захваченную врагом территорию. Шестаков вернулся на аэродром без ведомого.

В последнем бою эскадрильей было сбито четыре фашистских самолета. Четвертый – ценой жизни комсомольца Грибова. Летчики говорили о нем как о герое, и таким он остался у всех в памяти. И это было по-воински честно, справедливо.

Что же касается Льва, то он множество раз возвращался мыслями к Андрею, мучительно раздумывал о его несложившейся летной судьбе, больно корил себя за то, что не сумел уберечь товарища от гибели.

«Увлекаясь боем, нельзя забывать о ведомых», – такой вывод сделал для себя Шестаков.

Дорого стоит этот простой, немудреный вывод. Но война есть война. Ее школа особая – жестокая, беспощадная…

Франкистам не удалось достичь своих целей. Измотанные в упорных сражениях, они отошли на прежние позиции. К середине сентября боевые действия совершенно прекратились.

Появилась возможность подвести некоторые итоги. Подсчеты показали: летчики эскадрильи произвели 45 боевых вылетов, 28 воздушных боев, сбили 16 самолетов. В последней операции Иван Девотченко сразил трех фашистов, Лев Шестаков увеличил свой счет до четырех уничтоженных вражеских машин.

Итак, франкистам «концерт» не удался.

Зато наши летчики смогли вернуться к своим концертным делам. Несколько репетиций – и вся группа художественной самодеятельности во главе с командиром отправилась в гости к гусевцам.

Александр Иванович восторженно встретил своих боевых друзей. Теперь, когда наступила передышка в боях, можно было вдоволь наговориться, рассмотреть друг друга.

Гусев отметил про себя, что Девотченко вроде несколько постарел. Такое впечатление производили сгустившаяся сеть морщинок вокруг глаз и появившаяся сутуловатость его фигуры. Впрочем, удивляться тут нечему: Гусев по себе знал, как нелегка командирская доля здесь, в Испании.

Произошли перемены и во внешнем облике Шестакова. Вроде бы у него по-прежнему озорно сверкают глаза, не сходит с уст улыбка, но печать суровости, возмужалости легкой, почти неуловимой тенью уже коснулась его лица. На лбу пролегла первая складка. В голосе прорываются строгие, жесткие нотки. В разговорах более сдержан, в суждениях – тверже, жесты – увереннее.

«Растет хороший командир», – с удовлетворением отметил про себя Гусев.

А Шестаков тем временем с присущей ему увлеченностью занялся хлопотами по организации концерта.

Очень нужна была такого рода душевная, эмоциональная разрядка. Она освежила чувства, придала всем сил и бодрости перед новыми суровыми испытаниями.

А эти новые испытания были не за горами.

Республиканцы начали борьбу за освобождение Сарагосы. Преодолевая упорнейшее сопротивление врага, они в условиях неблагоприятной горной местности вначале успешно продвигались вперед и даже прорвались на внешний обвод укреплений города.

Франкисты бросили на наступающих армады бомбардировщиков. Встать на их пути, обеспечить надежное прикрытие наземных войск – такая задача была поставлена перед истребителями-добровольцами.

Первая встреча с врагом в небе на подступах к Сарагосе произошла так. Поднятые по сигналу с командного пункта эскадрильи Гусева и Девотченко пришли в указанный им район, и летчики были удивлены, впервые увидев в воздухе такое огромное количество вражеских бомбардировщиков. Их даже трудно было подсчитать.

Эскадрильи решительно пошли на перехват. Вот тяжело груженные бомбардировщики уже совсем рядом. Еще немного – и можно будет атаковать.

Но не тут-то было. Откуда-то сверху на наших «москас» навалилась целая свора «мессершмиттов». Первый их удар пришелся по эскадрилье Девотченко. Он вынужден был отказаться от атаки бомбардировщиков и выйти лоб в лоб на «мессеров», связать боем прикрытие.

Вот тут-то и показали себя орлы Гусева. Атаковав «бомберов», они сбили две тяжелые машины, обратив в бегство остальных, среди которых немало оказалось поврежденных.

Налет был сорван. Успех обеспечила эскадрилья Девотченко, связавшая боем «мессеров». Правда, ее летчикам пришлось туго. Сам командир еле «доковылял» на своем И-16 домой – оказался поврежденным мотор. Три пробоины получил самолет Шестакова, пострадали и другие машины.

Прежде чем продолжить бои, решили хорошенько разобрать этот вылет, продумать тактику своих действий.

Всем очень понравилось то, как использовал сложившуюся в бою ситуацию Гусев.

Особенно восторгался этим Шестаков, высоко ценивший любое проявление активной мысли, творческой инициативы. Вот и на этот раз, анализируя последний воздушный бой, он неожиданно для самого себя подумал о том, что будь выше «мессеров», к примеру, пара истребителей, – выполнение задания намного облегчилось бы. Лев тут же принялся рисовать прутиком на земле «свою» схему воздушной схватки. Мимо проходил Девотченко. Остановился рядом, присмотрелся к тому, что изобразил Шестаков, наклонился, подобрал небольшую палочку, дорисовал ею еще пару истребителей над «мессерами».

– Молодчина, Лев, – сказал удовлетворенно. – Я тоже думал над этим. Наши мысли совпадают.

– Имея на высоте «чистильщиков», мы развяжем себе руки, – ответил Шестаков.

– Как ты сказал, «чистильщиков»? Звучит неплохо. Сейчас позвоню Гусеву, обмозгуем с ним этот вариант.

Гусев сразу взял трубку, как будто специально сидел у телефона, ожидая звонка.

Бывают в жизни удивительные совпадения. Так случилось и сейчас: оказалось, что Гусев со Смоляковым тоже обдумывали, как навязать немцам бой, обрушиваясь на них с высоты.

– Так ты говоришь, Лев назвал эти пары «чистильщиками»? Более точного слова, пожалуй, тут и не подберешь. Ну что ж, давай испробуем тактику «чистильщиков». Приживется – приоритет открытия за Шестаковым. А как с ночными полетами? Теребит тебя?

– Беспрестанно. Нужное это дело. Да только когда учиться, если днем выбиваемся из сил так, что еле до постелей добираемся…

– Да, у нас такое же положение, но нужно что-то придумать. Молодежь хочет сражаться и ночью. Как можно не поддержать ее? Ладно, это потом. А пока назавтра давай выделим с тобой по паре «чистильщиков», растолкуем им, что к чему…

Новая тактика полностью оправдала себя. Немецкие истребители терпеть не могли кого-нибудь выше себя и потому, подвергшись нападению, терялись, спасаясь бегством. И тогда «чатос» и «москас» легко расправлялись с армадами тяжелых, неуклюжих бомбардировщиков. Так длилось с неделю. А затем немцы раскусили тактику «чистильщиков» и сами прибегли к ней. И тут не на жизнь, а на смерть началась борьба за высоту.

20-ю годовщину Октябрьской революции летчики-добровольцы встречали вместе с бойцами-республиканцами. Родина не забывала о своих славных сыновьях – все они получили праздничные посылки от Советского правительства и письма от родных, близких, друзей.

Первые письма на опаленной огнем испанской земле. Только находясь там, можно было узнать истинную цену каждой строчки этих простых для обычной ситуации весточек.

Льву вручили три конверта: от друга Тимофея Студенникова, матери и Олимпиады.

Тимофей по-прежнему крутится в студенческой буче. Дома все живы и здоровы, ждут не дождутся своего Левушку. А сколько душевной теплоты в письме дорогой девушки! Видно по всему – волнуется, любит, ждет.

Все три письма – словно бальзам на сердце. Тыл надежно обеспечен, там все спокойно, значит, можно и дальше уверенно продолжать свое нелегкое бойцовское дело.

Как хотелось ему подробно написать о себе, своей жизни, о воздушных сражениях. О том, что на его счету уже пять лично сбитых вражеских самолетов, что и сам получил он в жестоких боях до пятидесяти пробоин на своей машине. Но все это – для рассказов потом, по возвращении на Родину. А сейчас – первый тост за революцию, без которой не было бы ни Советского Союза, ни республиканской Испании, ни летчика-добровольца Льва Шестакова. Второй – за тех, кто ждет, за верность сердец.

После боя. Слева – Л. Л. Шестаков. Испания, 1938 г.

Лев приобщил свою праздничную посылку к общему столу, включился в уже начавшееся пиршество. Письма лежали в нагрудном кармане рубашки, согревали сердце теплом далекой Родины.

…С рассветом 15 декабря началась новая, Теруэльская операция. Началась внезапно, развивалась молниеносно, сея растерянность и панику среди франкистов.

Но успех оказался временным. Мятежники опомнились, организовались, стали упорно сопротивляться, а то и предпринимать решительные контратаки.

В этой обстановке особая роль отводилась авиации. От нее требовалось не только держать чистым небо, но и наносить штурмовые удары по наземным войскам.

В новых боях Лев Шестаков участвовал уже командиром звена. Его друг Платон Смоляков – командиром эскадрильи, которую принял у Гусева, возглавившего группу И-16 в составе всех семи эскадрилий добровольцев.

Однако ситуация в воздухе складывалась не в пользу республиканцев. Враг имел более 250 новейших самолетов, доставленных из Германии, Италии. Эскадрильи добровольцев Платона Смолякова, Ивана Девотченко, Григория Плещенко, Бориса Смирнова, Фернандо Клаудино, Мигеля Сарауса, работавшие на И-16, и группа И-15, возглавляемая Евгением Степановым, едва насчитывали около двухсот изрядно изношенных, как правило, изрешеченных пулями машин. Их самолетный парк, да и личный состав могли давно обновиться, но Франция, связанная обязательствами перед пресловутым Комитетом невмешательства, ничего не пропускала через свою территорию.

В общем, надеяться и полагаться можно было только на самих себя. Помощи ждать неоткуда.

Как вспоминает сейчас Александр Гусев, уже через неделю после начала Теруэльской операции четко обозначилось явное превосходство мятежников в воздухе. Это особенно остро почувствовали все 22 декабря. Тогда на задание вышли тремя эскадрильями И-16 – Смолякова, Девотченко, Клаудино и одной И-15 – Сосюкалова.

Над линией фронта встретили около сотни вражеских самолетов. Сразу же завязалось настоящее воздушное сражение, постепенно расчленившееся на отдельные очаги. Враг был чрезвычайно упорен – таким его еще не знали. Как выяснилось позже, авиация мятежников пополнилась свежими силами – инструкторами высшей школы и стрельбы ВВС итальянской армии.

Около тридцати минут вертелась в небе смертельная карусель, в которой нашли себе гибель семь фашистских летчиков. Не смогли вырваться из нее и пятеро добровольцев. Еле-еле добрались домой на подбитых машинах Девотченко и Шестаков. Оба сбили по одному самолету, но почти чудом остались живы сами. Девотченко руководил боем эскадрильи. А Лев со своим звеном выполнял роль «чистильщиков». Ох, и трудным оказалось это дело! Ведь схватки проходили на больших высотах. Резко ощущалось кислородное голодание, оно приводило к чрезмерно быстрой утомляемости, а то и потере сознания. Кроме того, ухудшалась приемистость двигателя, что осложняло пилотаж.

Да, враг становится другим – наглым, самоуверенным. Хоть в этом бою он потерял и больше самолетов, чем республиканцы, но досталась эта победа ценой гораздо больших усилий, чем раньше.

Особенно активизировалась франкистская авиация ночью. Только уснешь – бомбы сыплются на головы.

Шестаков не выдержал, обратился к командиру.

– Разрешите моему звену потренироваться ночью. Попробуем, что из этого выйдет. Хоть попугаем фашистов – не могут же они все время безнаказанно бомбить нас по ночам.

Ночные полеты – дело для наших летчиков новое, не совсем обычное. Девотченко решил посоветоваться с Птухиным. Тот поддержал инициативу Шестакова:

– Попытайтесь. Только будьте очень осторожны – не погубите людей.

Ночной старт обозначили горящими плашками. Возле каждой поставили солдата-испанца, чтобы по первому сигналу тушили их.

Перед первым взлетом было много волнений, но все обошлось как нельзя лучше.

– Ничего особенного, – сказал, вылезая из кабины Шестаков. – Летишь, как в облачности, по приборам, на посадку заходишь по огням…

Он сказал так не без умысла. Надо было вселить во всех уверенность, что овладеть ночными полетами не так уж сложно. А на самом-то деле – это трудно. Лев лично убедился в этом. В темноте все не так: и ориентировка, и осмотрительность, и пилотаж, и поиск цели. Да и психологически нужно перестраиваться. Но обо всем этом Лев поведет речь чуть позже, когда летчики его звена совершат по два-три ночных вылета.

И вот наступил день, когда все эскадрильи ушли на задание, а Шестаков со своими орлами остался на земле – отдыхать перед ночным боевым дежурством.

А потом пришел вечер. Землю окутала густая темнота, и под ее прикрытием в районы дислокации республиканских войск потянулись вражеские бомбардировщики.

Только на этот раз они были ошеломлены дерзкими атаками «москас», появившихся в небе неизвестно как и откуда. Огненные трассы впервые в этом районе располосовали черно-бархатное испанское небо, вызывая восхищение местных жителей и их вооруженных защитников.

Переполошившиеся экипажи бомбардировщиков срочно повернули обратно, так и не донеся свой разрушительный груз до цели.

На следующее утро франкистская радиостанция сообщала о появлении на Теруэльском фронте эскадрилий ночных истребителей республиканских ВВС. Трудно сказать, почему эта информация попала в эфир. Возможно, Франко не совсем доверял своим благодетелям из Комитета невмешательства или намеревался потребовать от них больших гарантий? Ведь до сих пор не было ночных истребителей, а тут вдруг появились. Откуда? Кто-то же позволил переправить их через свою территорию?

Еще несколько дней дежурило звено Шестакова. Противник предпринял еще два ночных налета, а потом отказался от них ввиду их полной бесполезности: экипажи бомбардировщиков, атакуемые истребителями, не выполняли возлагаемых на них задач.

– Сила ломит силу, – сказал по этому поводу Шестаков, похлопывая по фюзеляжу своего обтрепанного, насквозь продырявленного И-16.

– Смотри, Лев, а то твой «ишачок» от смущения сквозь землю провалится, – произнес в ответ Доброницкий. – Он же вот-вот рассыплется на части, и никто его собрать не сможет.

– Не спеши с выводами, Костя. Мы еще с ним покажем фашистам – где раки зимуют!

– Ну, давай, давай, только на всякий случай парашют хорошо проверяй…

Эскадрилья Девотченко отправилась на штурмовку железнодорожной станции, на которой высаживались неприятельские войска. Ее действия прикрывала эскадрилья Сарауса.

Как раз в разгар штурмового удара в небе появились «фиаты», «мессеры». Они разделились: одна половина связала боем Сарауса, другая – навалилась на Девотченко.

Положение складывалось критическое. Но, к счастью, поблизости оказался Александр Гусев со своими орлами. Их появление дезорганизовало, привело в смятение немцев и итальянцев, этим воспользовался Девотченко, вывел эскадрилью на высоту, имея теперь тактическое преимущество.

Каждый из летчиков наметил себе цель, и все дружно ринулись вниз. Выбрал для себя Ме-109 и Шестаков. Чем ближе подходил к нему, тем явственней различал нарисованную на борту змею.

«Со змеями еще встречаться не приходилось, – подумал Лев, – посмотрим, что ты из себя представляешь…»

Пилот «мессера», увидев преследователя, резко пошел на боевой разворот. То же самое незамедлительно проделал Шестаков и тут же услыхал за спиной какой-то треск. Неужели по нему бьют? Оглянулся – никого нет. Тем временем «мессер» закончил разворот, очутился в верхней его точке. Что делать дальше? Уходить переворотом через крыло – это значило терять высоту, на что он не пойдет. Немец положил «мессера» в глубокий вираж, Шестаков за ним. И опять услышал треск за спиной. Что за чертовщина?! Надо кончать эту круговерть, а то как бы чего не случилось. Поддав газу, поставив машину почти на крыло, Лев настиг «мессера» и всадил ему в хвост длинную пулеметную очередь. Вниз тут же полетели куски обшивки. «Ага, линяешь, змея!» – торжествовал Шестаков. На его глазах «мессер» клюнул носом, заштопорил к земле. Помня о немецкой хитрости, Лев проследил за ним до самого взрыва.

Теперь можно искать новую цель. Вот она – «фиат». Только стал разворачиваться – за спиной снова что-то треснуло, и самолет тут же вышел из повиновения. Этого только не хватало! Лев подергал ручкой влево-вправо – элероны бездействуют. Порвались тросы или отлетели сами элероны? «Вот тебе и «на всякий случай парашют хорошо проверяй». Эх, Костя, и кто тебя за язык тянул!..»

Только как же прыгать – внизу вражеская территория! Нет, этот номер не пройдет. Попробовал рули высоты, поворота – действуют. Что ж, обойдемся как-нибудь без элеронов.

И Лев с трудом «поковылял» домой. Когда самолет «зарывался» в крен, выводил его рулем поворота. Конечно, об изяществе пилотирования здесь говорить не приходилось. Да и посадку на поврежденном самолете в конечном итоге произвел с серией «козлов».

Такого с ним никогда не бывало. Вот почему Девотченко, находившийся на старте, сразу распорядился:

– Шестаков ранен! – Быстро к нему машину «скорой помощи»!

Никакой помощи, конечно, не потребовалось. Улыбающийся Лев взглядом нашел в гурьбе прибежавших летчиков Костю Доброницкого, весело крикнул ему:

– А вот обошлось и без парашюта. Назло тебе!

Что значило это «обошлось и без парашюта» – все поняли, осмотрев самолет. Он был почти без обшивки, беспомощно болтались элероны: старик-«ишачок» не выдержал чрезмерных перегрузок.

– Ну, что будешь теперь делать? – спросил Девотченко. – Ведь ни одной запасной машины нет.

– Отремонтируем, – с готовностью отозвался техник Хозе, – будет летать как новый!

– Ну, что ж, приступайте.

Два дня Шестаков, Хозе, помогавшие им механики приводили машину, как говорил все тот же Костя, в «чувство». Под конец Шестаков раздобыл где-то небольшую кисточку, баночку краски и собственноручно нарисовал на борту истребителя золотистого сокола.

Птица получилась у него что надо – стремительная, красивая. Ба! Оказывается, Лев еще и художник! Но зачем он это сделал?

– У них змея, а у нас – сокол. Пусть знают, с кем имеют дело! – пояснил Шестаков товарищам.

Идея всем понравилась, но больше никто не умел рисовать, а у Шестакова своих дел по горло…

В конце Теруэльской операции произошли некоторые события, прямым образом коснувшиеся Шестакова.

В госпитале оказался Александр Гусев. Его ранило в воздушном бою, в полубессознательном состоянии он привел машину на аэродром, посадил ее, не помня себя. Очнулся уже на госпитальной койке. Командование группой истребителей И-16 было возложено на Ивана Девотченко. Шестаков, как командир первого звена, стал заместителем нового комэска – Ларионова.

Суровые боевые будни… Враг напирал. Республиканцам все труднее было сдерживать его натиск. Туговато приходилось и нашим летчикам. Однако никто не вешал носа. Как всегда, помогала ребятам бодрость духа неутомимого Шестакова. Пройдет, бывало, перед строем усталых, осунувшихся летчиков, окинет всех искрящимся взглядом, скажет весело:

– Братцы, больше жизни, больше мужества. Родина не забудет лучших своих сыновей! – и смотришь, все заулыбались, оттаяли сердцем и душой, уже совсем по-другому воспринимают новую боевую задачу.

А Родина между тем действительно не забывала о своих сыновьях, сражающихся за правое дело на Пиренейском полуострове. В один из дней пришла весть о награждении многих летчиков орденами Красного Знамени. Среди них были Гусев, Девотченко, Доброницкий, Шестаков и другие.

Лев тут же заторопился в госпиталь. Радостную весть нужно было немедленно сообщить Косте, недавно подбитому в жестоком бою, Александру Ивановичу – она будет для них самым лучшим лекарством.

Отправился в Валенсию на легковой машине. Пока хлопцы возле госпиталя отряхивались от пыли, затягивались сигаретами, некурящий Шестаков буквально ворвался в палату, засыпал Гусева и Доброницкого цветами, апельсинами, шоколадом, а потом после взаимных объятий, встав по стойке «смирно», торжественно произнес:

– Поздравляю вас, Александр Иванович, и тебя, Костя, с высокой правительственной наградой – орденами Красного Знамени!

Он первым привез им радостную весть. Это было видно по их вытянувшимся от удивления, посвежевшим в госпитале лицам.

– Неужели это правда? – непроизвольно вырвалось у Кости.

– Чистейшая… Вот и хлопцы подтвердят, – показал на ввалившуюся в палату с огромными букетами в руках компанию. – Да разве с такими вещами шутят?

– Ну, спасибо, Лев, за хорошее известие. А тебя наградили?

– Конечно, и меня, и многих других.

– Тебя с особым удовольствием поздравляю, Лев. Ты это особенно заслужил, молодчина!

– Спасибо, Александр Иванович. Всем, что мною сделано, я обязан Девотченко и вам. У вас обоих учился.

– Хорошо, что ты так думаешь, мне приятно это слышать, – поблагодарил Гусев. – Только знай, Лева, ты и сам не лыком шит.

– Конечно, не лыком, – с лукавинкой в голосе отозвался Лев, – на донецком угле замешан, авиационным бензином пропитан, испанскими мандаринами вскормлен – и тут же в подтверждение своего «тезиса», под дружный смех летчиков, крепкими зубами впился в сочный, золотистый плод…

Вскоре после этого посещения Александр Гусев вышел из госпиталя, позвонил в штаб ВВС, оттуда сказали, чтобы он прибыл на прием к генералу Сиснеросу.

Что случилось? Сиснерос приглашал к себе Гусева редко, когда в том действительно была острая необходимость.

Все стало ясно с первой минуты разговора.

– Принимайте командование группой И-16. Девотченко не оправдал надежд, – сказал генерал без обиняков и как будто обухом ударил Гусева по голове. «Девотченко не оправдал надежд? Да быть такого не может!» Но не станешь же спорить с командующим ВВС республики, не будешь и расспрашивать у него, что случилось. Дан приказ, его нужно выполнять.

Уже среди своих летчиков Александр Иванович узнал, что произошло с Девотченко. Тремя эскадрильями он должен был прикрывать скоростные бомбардировщики СБ, имевшие крайне ответственную задачу: нанести удар по скоплению танков противника на подступах к Теруэлю.

Уже подходили к цели, когда Девотченко увидел вражеские бомбардировщики, следовавшие к городу. Не выдержало сердце бойца, двумя эскадрильями он набросился на них, разогнал, заставил повернуть обратно, двух сбил. Но в это же время и на наших СБ навалились «мессершмитты». Оставшаяся эскадрилья прикрытия, возглавляемая Платоном Смоляковым, отбивалась изо всех сил, но фашистов-то раз в пять было больше.

В конце концов СБ сделали свое дело, правда, два из них не вернулись, экипаж третьего спасся на парашютах. Все истребители Смолякова получили повреждения, да и он сам еле дотянул до аэродрома.

Вот к чему привела совершенно несвойственная Девотченко горячность. Откуда она у него взялась? Нервы сдают? Что ж, и это вполне возможно. Но все равно, такое не прощается. Девотченко вернулся в свою эскадрилью. Случившееся с ним осмысливалось каждым на свой лад. Одни считали, что с командиром поступили несправедливо. Другие высказывались в том духе, что все правильно, но можно было обойтись помягче. Шестаков, высоко ценивший Девотченко, вообще не знал, что и думать по этому поводу.

Все проходили боевую школу, все здесь случалось впервые, и, конечно, каждый раз нужно было извлекать единственно правильные уроки, которые пригодились бы всем в будущем.

Девотченко понял это, собрал эскадрилью, по косточкам разобрал тот злополучный полет, подчеркнул: приказ – закон, никакие отступления от него недопустимы.

Приказ – закон… Шестаков впервые по-настоящему почувствовал, как слова эти наполнились для него осязаемой плотью. До сих пор он, хоть и следовал их железной логике, не особенно задумывался над ними. Раз так говорят – значит, так нужно… Сейчас понял: весь смысл службы, поражения и победы, жизнь и смерть заключены в этих двух, коротких, как выстрел, словах.

В жестоких испытаниях на испанской земле Лев Шестаков проходил свою академию войны.

…Не в силах противостоять превосходящим силам врага, истекая кровью, теряя лучших своих бойцов, республиканцы вынуждены были сдавать позицию за позицией. В ночь на 23 февраля они оставили Теруэль. Так трагично завершилась продолжавшаяся около двух месяцев операция.