Текст книги "Жестокие истории. Сборник рассказов и повестей (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Придёт, обед ему сварит, бельишко возьмет постирать... Ну конечно поболтают о том, о сём... А то Иван Петрович к ней в гости отправится. Да на несколько дней... Ну, а ты сам видел, какой он шустрик и без предрассудков, – Лёша засмеялся.

– А тут жена раньше срока приезжает – говорит, что-то сердце по дому скучает. Приехала, а Иван Петровича дома нет. Стала его искать, кто-то из соседок услужил, да всё и рассказал...

– Вера Петровна, бывшая учительница, человек интеллигентный и уважаемый, но и это её не спасло. Жена Ивана Петровича, скандал учинила, окна в доме "разлучницы" побила, оскорбляла плохими словами...

Я смеялся над Лёшиным рассказом от души, представляя бравого отставника в неловкой ситуации...

Лёша закончил рассказ, уже переместившись в постель...

– Вера Петровна в суд на жену Ивана Петровича подала, но его всё откладывают. Конечно скандал, смех на всю деревню, обида, но дело-то не судебное...

Лёша зевнул и прокомментировал:

– В Законодательном Собрании скандалы посмешнее бывают...

Я вскинулся из полудрёмы и спросил – Что, тоже на почве?

– Нет, – сдержанно улыбнулся Лёша, – Если бы?– и стал серьёзным. – Недавно моего шефа около дома бандюки избили и он в больницу попал. Он говорит, что его запугивают, чтобы в "чужие дела" не лез. А он пытается разоблачить депутатов, которые и в Законодательном заседают и в частных фирмах подрабатывают... Бандюки, по всему видно – "умельцы". Голову ему пробили и рёбра сломали...

Мы ещё немного поговорили о работе Собрания, потом поставили будильник на два часа ночи и погасили свет. Утром, в шесть часов утра электричка уходила на Питер, а нам до станции был путь неблизкий...

В темноте зазвенел будильник. Я не спеша поднялся, оделся и включил свет. Лёша заворочался и, отвернувшись к стене, продолжал спать.

Включив плитку, поставил чайник. Достал продукты и разложил их на столе. Но есть не хотелось. Хотелось спать. Деревенский воздух, действовал как снотворное...

Сделав бутерброды и заварив чай, я подошёл к кровати, чтобы разбудить Алексея. Он дышал тихо, с большими перерывами. Зубы и губы были плотно сжаты, мышцы тела напряжены. Я только прикоснулся к его плечу, а он уже открыл глаза и спокойно, будто и не спал вовсе, проговорил:

– Да... Встаю...

Я извинился – мне жаль было его будить... Он заулыбался: – Что ты, что ты! Я уже выспался – и быстро начал одеваться...

Надо отдать ему должное – что бы не происходило у него в душе, но держался он достойно.

Попив горячего, крепко заваренного чая, оделись потеплее, выключили электрический рубильник, закрыли двери и, спрятав ключ на заветное место, вышли из избушки около трёх часов ночи.

На улице была оттепель и на небе не видно ни одной звезды. Деревенская улица была хорошо освещена уличными фонарями, но, спустившись с крутого берега на заснеженный лёд, словно погрузились в спрятавшуюся под речным обрывом ночь.

Шли медленно, щупая санную колею ногами. Алексей шагал впереди и, казалось, ему было не до разговоров...

Втянувшись в ходьбу, разогрелись. Остановившись на минутку, сняли из-под курток тёплые свитера. Перейдя реку, задержались на высоком берегу – смотрели на оставшиеся позади, деревенские огни. Каждый в это время думал о своём.

Я остался доволен поездкой: много впечатлений, много хороших разговоров и Лёша для меня стал ещё более близким и понятным человеком. Я стал его ещё больше уважать.

Выйдя на асфальт дороги, пошли медленнее и разговор уже переключился на городские темы.

– Ты знаешь, – начал Лёша. – Чем больше я общаюсь с депутатами, тем больше хочется уйти с этой работы. И если бы не наша дружба с шефом, то я бы уже давно покинул "стены" Собрания, – он широко улыбнулся и продолжил.

– Его сейчас одного нельзя оставлять. А то, ведь он тоже живой человек, может бросить копать это "болото" и сделает вид, что его это не касается...

Начался ветер, прилетевший откуда-то, из-за дальних полей и принёсший дальние звуки собачьего лая. Лес на обочине стоял тёмной стеной и только изредка вдалеке проглядывали серые прогалины...

Вспомнил, что пока шли сюда, на Свирь, то видели на обочине несколько отдельно стоящих домов с заборами вокруг, а сегодня тьма была непроглядная и потому дома прятались в ней, как за занавеской...

Долго шли молча. А потом Лёша спросил, как у меня дела на работе. Я привычно стал перечислять чиновников районной администрации, с которыми успел поругаться за последний год.

– Они работают только для себя, – стал я объяснять. – Они работают на "государевой" службе, получают зарплату с наших налогов, но ведут себя, как владельцы своих чиновных кресел. И если частный предприниматель, ошибётся в своём деле, он свою ошибку будет расхлебывать, рискуя личными деньгами, благополучием, а иногда, по нашим временам, даже жизнью...

Издалека, вместе с порывом ветра долетел тоскливый собачий вой...

– Сам знаешь, бандиты сейчас весь частный сектор контролируют. Государственные же чиновники ни за что не отвечают, "двигают" своих, заваливают работу и, в конце концов, с них, как с гусей вода – знай себе штаты увеличивают и ещё гордятся тем, что за малую работу получают большие зарплаты. Это своеобразная "культура работы" в русских госучреждениях. При таком отношении – когда на конечный результат никто не обращает внимания, лишь бы бумаги и отчёты были в порядке – всё разваливается!

Я разгорячился. Пришла моя очередь исповедоваться.

– И вот десятки, сотни тысяч, миллионы таких горе – работников, ходят на службу, получают зарплату, выступают на совещаниях и семинарах, а дела идут всё хуже и хуже. И это ещё полбеды. Но они ведь угнетают всех несогласных, всё новое встречают презрительно-подозрительно и губят всё неординарное и направленное в будущее... И они ведь друг за друга горой стоят...

Я уже шёл по дороге первым и, словно на автопилоте, разыскивал, чувствовал правильную дорогу.

– Они ведь как плесень – скреби ножом, кипятком поливай, а ей хоть бы что. Только настырнее в размножении после этого становятся... Тот, кто, начиная службу, сидел в общей комнате, смотришь уже обзавёлся собственным кабинетом, завёл секретаршу, повесил на двери табличку с часами приёма и всё... Его уже голой рукой не возьмешь, даже если он дурак дураком, и взятки берёт ловко и привычно. А ничего не докажешь...

Я сделал паузу, вглядываясь в подозрительно тёмное пятно на обочине, а потом продолжил:

– Рука руку моет. Они друг друга в районе хорошо знают. Зачем им лишние хлопоты и работа с новыми веяниями. "Неплохо живём и без инициативных людей – как бы говорят они своим поведением..." Их завтрашний день не интересует. Они живут как философы – одним днём. Но разница в том, что они обыватели и потому, глубоко о чём-то думать не привыкли и не научены...

Я улыбнулся, вспомнив понравившееся мне выражение.

– Им, я думаю, "мыслительного пространства" не хватает. Иначе говоря, они и времени не имеют, и думать не приучены. Как у нас в армии шутили остряки:

"Я имям сказал, пущай делают!"

Вдруг налетел порыв холодного ветра и пришлось прикрыться воротником куртки...

– Они знают одно: у них есть свои интересы, а интересы людей их совершенно не интересуют... Система! – заключил я, как обычно начиная горячиться разговаривая о чиновниках. ...

На востоке появилась синеватая полоска и когда мы свернули с асфальта на станционный отворот, стало почти совсем светло. Сквозь серую пелену ненастного утра, проглянули уже ненужные огоньки сонной станции...

Мы пришли раньше назначенного срока на полчаса. И стояли на платформе, подрагивая от недосыпа и холодного ветра, дующего с востока...

Жёлтой звёздочкой, впереди мелькнула фара тепловоза и мимо с громом, скрипом и ветром пронёсся грузовой состав, оставив за собой тишину, лесное эхо и пустоту раннего утра.

Вспомнились стихи Бориса Пастернака из сборника "На ранних поездах":

...Навстречу мне на переезде

Вставали вётлы пустыря,

Надмирно высились созвездья

В холодной дали января.

Вдруг света хитрые морщины

Сбирались щупальцами вкруг

Прожектор нёсся всей махиной

На оглушенный виадук...

Я читал вслух, вспоминая с пятого на десятое, а Лёша слушая с восторгом говорил:

– Хорошо, как хорошо! Я ведь в Переделкине бывал зимой и представлял, как Пастернак, не выспавшись, рано утром, стоял у переезда – там есть такое место, а мимо, с грохотом и стоном рельс, проносились металлические чудовища, пышущие горячим паром – паровозы. И страшно выл гудок...

Незаметно вывернула из-за спины и мягко «подплыла» к платформе электричка. Мы поднялись в натопленный вагон и заняли пустые скамейки в купе. Лёша устроился поудобнее и задремал, а я смотрел в окно, на пробегающие мимо станционные пустынные посёлки, тёмные еловые леса, широкие заледенелые реки ещё засыпанные снегом...

"Вот так живёшь рядом с человеком и не знаешь, кто он и о чём его сердце болит..." Я вспомнил рассказ Алёши о его несчастливой любви... "Да несчастная ли любовь-то была? Ведь его она как бы приподняла над жизнью, над миром..."

Ближе к Питеру, вагон стал заполняться. Вошла и села напротив молодая пара. Она в красивой, дорогой шубе, он в замшевой куртке, без шапки. Она держала его за руку, смотрела влюблёнными глазами... А он к этому уже привык, равнодушно поглядывал в окно и читал свою книгу. На очередной станции вошла их знакомая. Он встал, поклонился и, вновь сев, продолжил читать книгу, а подружки защебетали, обсуждая американское модное кино.

Тогда повсюду гремел "Титаник".

– А Леонардо Ди Каприо, ну просто душечка, – ворковала вошедшая и ей вторила её подруга. Молодой человек читал, не отвлекаясь, и я заметил, что это тоже американский переводной детектив...

" Ну, совсем как в романе Пастернака, – подумалось мне. – Ведь у него там такие же вежливые, но романтически-отвлечённые юноши присутствуют".

Тут я сам себя одёрнул: "Тебя сегодня что-то на романтическую поэзию "разнесло"".

На очередной остановке, в вагон, толпой вошли мрачные, не выспавшиеся дачники, возвращающиеся в город после выходных. Вскочил в вагон и книгоноша. Прочистив горло, он, сладким баритоном, заученно заговорил: – Уважаемые пассажиры! Я приношу свои извинения, но в продажу поступила книга о новых злодействах крестных отцов мафии в Америке. Автор продолжает тему знаменитого американского фильма "Крестный отец".

Он решительно двигался по вагону, показывая обложку, с мужественно выглядевшим мужиком в шляпе и чёрным пистолетом в руке...

Книгоноша вышел в соседний вагон, так и не продав ни одного экземпляра, а я подумал: "Интересно, кто им эти зажигательные рекламные тексты пишет?"

Электричка приближалась к Петербургу. Лёша перестал дремать и начал рассказывать, что материалы об институтском теннисе он отправил в Москву и ждёт, когда там его напечатают. Он, говоря это, зевал и равнодушно поглядывал в окно...

Мы снова становились городским жителями: болтливыми, скрытными, занятыми работой и проблемами зарабатывания авторитета и денег...

Вскоре электричка, минуя грязную "промзону", мягко вкатилась в большой вокзал и подошла к перрону.

Мы вышли вместе с суетливой, взъерошенной толпой, по переходу спустились в пыльное метро, быстро попрощались и Лёша, мелькая в потоке людей длинноволосой головой, вскоре исчез в многолюдье, а я, чуть прихрамывая – болела нога от длинных непривычных переходов пешком – направился в другую сторону. Мне нужно было на правый берег Невы...

Лёша ушёл, а я поехал к себе на квартиру...

Высадившись на Ладожской, обошел торговые ряды, купил себе продуктов и отправился "домой". Я научился быстро привыкать к месту, в котором жил хотя бы полмесяца...

В моей квартире, после заброшенности деревенского дома всё выглядело современно, чисто и ухоженно. Сняв верхнюю одежду, я подошёл к зеркалу. Оттуда на меня смотрело моё лицо: похудевшее, немного загорелое и серьёзное.

Вспомнив холодное, звездное небо над Свирью, я невольно поёжился и включил воду в ванной...

В своё удовольствие накупавшись, отогревшись от всех замерзаний в деревне и надев старенький махровый халат, вышел на кухню, приготовил себе поесть, сделал салат, поджарил лук с курочкой, заварил ароматный зелёный чай...

Поел неспешно, читая что-то детективно-неправдоподобное и поэтому, не задевающее сознание... Через какое-то время, я начал зевать и подумал, что не плохо бы было пораньше лечь спать...

Засыпая, долго вспоминал нашу поездку, видел грустное, умное лицо Алексея, рассказывающего о своей любви...

Он для меня открылся с какой-то совершенно необычной в наше время, романтической, может быть даже трагической стороны, как человек героический, человек решительного действия и потому незабываемо, даже как-то литературно обаятельный...

Тот, кто не видел такие лица в моменты откровенных разговоров, не ощущал исходящей от таких людей силы убеждённости, тот не поймёт, почему таких людей любят лучшие и замечательные красавицы, почему их уважают после одного взгляда на их не очень красивые, но мужественные лица, не только доброжелатели, но и враги, готовые сказать, подобно китайским мудрецам, придумавшим надпись на надгробии врага: "Мы смиренно надеемся, что при вашем новом рождении вы, когда-нибудь, станете нашим другом и учителем".

Его серьёзность, глубина внутренних чувств, его оптимизм человека, верящего в добро и красоту, невольно заставляют задумываться о нашей собственной позиции в этом мире. Лёша, несмотря на свою неухоженную внешность, невольно внушает симпатию всем окружающим и особенно женщинам. У женщин инстинкт на внутреннюю красоту, который, к сожалению, почти совсем утрачен мужчинами.

Он, своим существованием заставляет меня поверить, что пока такие люди живут на свете, не всё потеряно для этого мира...

... С той поры, прошло много времени. Я давно живу в другой стране... У меня новые «друзья», а если честно, то их нет вообще. Знакомые, конечно, есть, но...

Я иногда вспоминаю жизнь в России и почти каждый раз вспоминаю об Алёше Сергееве и переживаю – как он там сегодня поживает...

...Недавно, я через русских приятелей узнал, что Алёша трагически погиб!

Вот как это было...

Он ехал одним из последних троллейбусов со дня рождения своего приятеля... Троллейбус был почти пуст. На переднем сиденье видна была фигурка девушки, старающейся быть незаметной. На задней площадке веселились подвыпившие молодые хулиганы. Они со вкусом матюгались и подначивали друг друга заняться девушкой. Они были совершенно уверены, что ни водитель, ни длинноволосый бородатый мужик не помешают им. Их кожаные куртки были как униформа, показывающая, что они принадлежат к бандитам, или "косят" под бандюков...

Наконец один из трёх хулиганов, пошатываясь, прошёл по проходу вперёд и сел рядом с девушкой...

– Подвинься дорогая! – проговорил он решительно и дохнул ей в лицо чесночным перегаром. Девушка молчала и, сжавшись в комочек, смотрела замершим взглядом перед собой...

Леша, наблюдая за этой сценой, подумал: "Бандюки конечно от неё не отстанут, если их не напугать..." Он тяжело задышал, лицо его побледнело... Он решительно сжал зубы и крикнул через весь троллейбус:

– Оставьте девушку в покое или я позвоню в участок...

Он пошарил правой рукой по карманам, словно ища мобильник...

Один из хулиганов дёрнулся, воспринимая реплику одинокого пассажира, как оскорбление:

– Ну ты, мужик! Сидишь и сиди. Тебя не трогают и молчи...

Девушка, в этот момент вскочила и подошла к выходу...

– А мы тебя проводим, – проговорил третий, до сих пор молчавший бандюк...

Лёша решительно встал и прошёл к передней двери и остановился рядом с девушкой, словно прикрывая её своим телом от разгорячившихся хулиганов...

Троллейбус затормозил, остановился на следующей остановке, девушка выпрыгнула почти на ходу и побежала через сквер к ближним домам. Лёша собрался остаться в троллейбусе, но бандюки окружили его и, хватая за полы пальто, матерясь, гоготали:

– И мы выходим, браток. Ты, в рот – компот, шибко смелый! Вот и выйдем, поговорим...

Один из хулиганов протиснулся вперёд и соскочил на асфальт, двое напирали сзади... Лёша вынужден был сойти вслед за ним. Водитель в кабине видя всё в зеркало, молчал и делал вид, что его это не касается...

И только Лёша ступил на землю, как увидел, что первый бандюк, не поворачиваясь, наотмашь взмахнул левой рукой и он почувствовал тупой удар в грудь. Ступив по инерции ещё два шага вперёд, Лёша ощутил, как по груди, под одеждой потекло что-то горячее и липкое! Бандюки с гоготом, вынырнули из– за его спины и быстро пошли прочь, матерясь и размахивая руками...

Девушка к тому времени уже скрылась из виду, мелькнув последний раз тоненьким силуэтом, исчезла межу домами...

Лёша стоял, пошатываясь и никак не мог понять, чем мог его ударить первый бандит. Он сделал несколько шатких шагов вперёд, понял, что теряет сознание и из последних сил подойдя к тонкому деревцу растущему рядом с остановкой обхватил его руками и так замер, слушая всё происходящее в его раненном теле словно со стороны...

Затем теряя сознание он зашатался и упал под дерево...

Машины, проезжавшие в этот поздний час мимо, освещали лежащее тело светом своих фар. Некоторые водители замечали упавшего под деревом человека, но ни у кого не вызвала сочувствия скорчившаяся фигурка. Все уже привыкли и к пьяным на улицах, и к бомжам, которым негде было ночевать и даже к бездомным детям, ночующим в вонючих подвалах... Знай они, что человек лежащий под деревом, умирает – они наверное бы остановились, позвонили в скорую помощь... А так...

Лёша, не приходя в сознание, умер от потери крови под утро, через несколько часов после ранения... Бандюк, ударивший его в грудь ножом, делал это не в первый раз и потому, нож был направлен точно.

Утром пожилая женщина, пришедшая на остановку, заметила тело, нерешительно подойдя поглядела на почерневшее бородатое лицо мёртвого Алексея Сергеева и стала махая руками и что-то истерично вскрикивая, останавливать проходящие мимо легковушки.

Наконец один из водителей тормознул. Выслушал сбивчивый испуганный рассказ женщины, стараясь не приближаться к телу, позвонил по мобильнику и вызвал скорую...

Через время, с воем сирены подъехала милицейская машина. Осмотрев труп, милиционеры, опросили женщину и водителя, записали их адреса и номера телефонов, отпустили их, а сами остались ждать машину скорой помощи...

Над городом, над страной, над всем миром занималась мутно-серая, осенняя заря. На посветлевшем горизонте проявились серые, тяжёлые тучи и на порыжевшую, спутанную траву сквера упали несколько капель начинающегося, затяжного дождя...

Октябрь. 1998 год. Лондон.

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com или в литературно-историческом журнале «Что есть Истина?»: http://istina.russian-albion.com Е-майл: [email protected]

Отрезание головы

Повесть

Продолжение цикла повестей о Сергее Соловьёве. ( Смотри «Переступить черту» – Интернет-журнал «Что есть Истина?» – ┼ 16, http://albion16.sitecity.ru/stext_0802032127.phtml

Эпиграф:

"Объезд, посланный для розыска абреков, застал несколько горцев вёрст за восемь от станицы, в бурунах. Абреки засели в яме, стреляли и грозили, что не отдадутся живыми. Урядник, бывший в объезде с двумя казаками, остался там караулить их и прислал одного казака в станицу звать других на помощь...

... Вдруг вдалеке послышался выстрел.

Хорунжий взволновался и стал делать распоряжения, как казакам разделиться и с какой стороны подъезжать...

... Всё было тихо. Вдруг со стороны чеченцев раздались странные звуки заунывной песни, похожей на ай-да-ла-лай дяди Ерошки. Чеченцы знали, что им не уйти, и, чтоб избавиться от искушения бежать, они связались ремнями, колено с коленом, приготовили ружья и запели предсмертную песню...

... Казаки с возом сена подходили всё ближе и ближе...

... Прошло ещё мгновениие и казаки с гиком выскочили с обеих сторон воза. Лукашка был впереди. Оленин слышал лишь несколько выстрелов, крик и стон. Он видел дым и кровь, как ему показалось. Бросив лошадь и не помня себя, он подбежал к казакам. Ужас застлал ему глаза. Он ничего не разобрал, но понял только, что всё кончилось...

... Чеченцы, рыжие, с стрижеными усами, лежали убитые и изрубленные. Один только, знакомый, весь израненный, тот самый, который выстрелил в Лукашку, был жив. Он, точно подстреленный ястреб, весь в крови (из под правого глаза текла у него кровь), стиснув зубы, бледный и мрачный, раздражёнными огромными глазами озираясь во все стороны, сидел на корточках и держал кинжал, готовясь ещё защищаться. Хорунжий подошёл к нему и боком, как будто обходя его, быстрым движением выстрелил из пистолета в ухо. Чеченец рванулся, но не успел и упал..."

Лев Толстой. "Казаки". Кавказская повесть.

... Сергей Соловьёв сидел на броне БТРа и вглядывался в узкий проезд, окружённый лесными чащами. Он делал это инстинктивно, хотя в глубине души знал, что даже если успеет заметить опасность в этой чаще или в дорожной колее, то уже ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить нападение. Так бывает в самолёте, когда он падает в воздушную яму и люди инстинктивно противятся перемене в привычном мире земного притяжения. Человек стискивает зубы и напрягается, стараясь предотвратить катастрофу неуправляемого падения...

Так было и здесь. Сергей приказал себе расслабиться, не суетиться, а положиться на счастливый случай. "Трёх смертей не бывать, а одной не миновать" – думал он, повторяя мудрую народную поговорку, и невольно ухмылялся при этом. – А жить то, всё равно хочется подольше".

Лес подступал вплотную к каменистой дороге и боевая машина пехоты, словно осторожный зверь, притормаживала свой бег на узких поворотах. Бойцы, сидевшие впереди, на броне, настораживались и крепче сжимали в потных ладонях потёртые приклады автоматов. Правда до настоящего "леса" ещё не доехали и владения боевиков – чечей, начинались после последнего на дороге блок – поста – там, где холмы постепенно переходили в горные кряжи, перемеживающиеся узкими извилистыми долинами...

Горы с крутыми или пологими склонами были здесь привычной частью ландшафта. Кое-где они заросли буковыми лесами, а кое-где, особенно на старых вырубках, стояла сплошная чаща из молодой поросли, переплетённой кустами и лианами дикого винограда.

Конечно, по склонам во всех направлениях тянулись старые заросшие дороги и конные тропы, но в эти дебри федералы залезать боялись. Местные же жители и боевики, знали здесь каждую ложбинку и каждый поворот тропы, и потому были неуловимы. Главная проблема для федералов в этих местах была в том, что местные жители днём были обычными деревенскими жителями, а по ночам становились врагами – бандитами.

В этих местах, боевики-чечи по ночам совершенно спокойно передвигались и общались с местными жителями, которые передавали им еду и сообщали о местонахождении федералов.

Война шла в здешних горах уже который год, и много молодых солдатиков полегло здесь, отбиваясь от атак, которые проводили из засад боевики, среди которых были наёмники из арабских эмиратов и других мусульманских стран, включая бывшие советские республики.

Платили этим наёмникам хорошо, да и адреналина в крови было через край, ведь федералы, озлобленные жестокостями боевиков, отвечали не меньшей жестокостью и убивали почти каждого, кто попадал к ним в руки. Убийство здесь стало обыденным делом.

Сергею рассказывали, как анекдот из первой чеченской войны, о том, как украинские лихие парни приехали сюда "наниматься" к боевикам и на блокпосту спросили у одетых не по форме, федералов, как проехать вглубь Чечни.

Собрались любопытные солдатики озадаченные такой наглостью. Кто-то указал направление и когда уазик с тремя "пассажирами" отъехал не несколько десятков метров, по нему выстрелили из гранатомёта, который разнёс машинку в дребезги. Видимо неопытные искатели приключений не поняли, что разговаривали с федералами...

Так всегда бывает на войне, где ожесточение с обеих сторон постепенно растёт и где проявляются как положительные, так и самые отвратительные человеческие качества...

Сергей служил контрактником в Чечне не так давно, и постепенно привыкал к полевому быту войны, который не казался ему таким тяжёлым и трудным, как в Афгане.

Кроме того, после нескольких лет тюрьмы и лагерей, после изматывающей душу постоянной несвободы и опасностей подвергнуться унижениям со стороны блатных или конвойных, эта война, казалась ему не таким большим злом, как осознание полной зависимости от произвола уголовников "смотрящих" и лагерной обслуги. Он старался об этом не вспоминать, однако пережитое и перечувствованное невольно проступало и в его внешности и в его поведении.

Он был чуть выше среднего роста, крепко сбитый с ухватистыми, но спокойными руками и худым, но крепким и мускулистым телом. При первом взгляде ему в лицо поражали спокойные, но прямые и жесткие серые глаза и соразмерность всех черт: прямой нос, светлые волосы и брови, сжатые плотные губы и подбородок, с разделительной ложбинкой посередине. Немногие могли выдержать его спокойный взгляд, да он и не старался в упор не смотреть ни на кого. Улыбался он редко, и никогда громко не смеялся. Это тоже показывало в нём человека пережившего намного больше, чем он рассказывал...

До чеченской войны, совсем в молодые, казалось уже совсем далёкие годы, у Сергея была служба в срочной армии в Афгане, откуда он вернулся в Россию в числе последних, вместе с генералом Громовым, с которым был знаком лично...

Однако после Афгана, ещё не успев привыкнуть к новому меркантильно-жлобскому быту страны, он случайно влез в драку, из которой привычно вышел победителем, застрелив одного из задиравших его гопников, из отцовского ружья. Не будь этой драки, он, наверное, рано или поздно, попал бы в бандиты, а с его боевым опытом и умением владеть оружием – это было очень просто.

Но сегодня, Сергей с вздохом облегчения думал, что нет худа без добра и Бог его миловал от воровской или бандитской карьеры.

"Уж лучше нищенствовать или жить в таёжной избушке, чем попасть в эту волчью стаю придурков – бандюков, которые способны на любую подлянку и предательство"...

В тюрьме и в лагерях, он узнал эту публику очень хорошо...

Но тогда, после стрельбы и убийства случайного пьяницы, он сел на девять лет и никакие боевые заслуги судьи в зачёт не взяли...

В лагерях был сущий ад, но Сергей держался молодцом, терпел и не сломался, работал как все, хотя мог бы и закосить, блатных совсем не боялся и они, чувствуя это, в конце концов, оставили его в покое.

Выйдя из лагеря досрочно, он попал уже в новую страну, на просторах которой вольно расположился бандитский капитализм во главе с либеральными деятелями, которые облили грязью всё недавнее, трагическое, но славное прошлое, в том числе и войну в Афгане...

Это Сергею очень не понравилось и, приехав в Питер, живя несколько недель у приятеля освободившегося из лагеря чуть раньше, он пил водку с утра до вечера, с небольшими перерывами на тяжёлый сон и горькое похмелье...

... Но вдруг, однажды, проснувшись в грязной и вонючей конуре, в которую превратилась квартира приятеля, Сергей, пережидая тяжёлую головную боль, лежал и смотрел на грязный потолок с сырыми разводами по углам.

И в этот момент, он внезапно вспомнил свою мать, которая умерла, пока он был в заключении, вспомнил её усталое измождённое лицо, её дрожащие руки, когда она, вытирая слёзы, говорила ему во время последнего свидания перед отправкой в сибирские лагеря: – Сыночек, Серёженька! Я знаю, что ты попал в тюрьму случайно. Ведь ты всегда был таким умненьким и спокойным мальчиком. И я верю, что когда ты освободишься, то сможешь наладить жизнь, и стать для меня опорой в моей старости. Умоляю тебя, только не пойди по стопам твоего отца, которого погубила эта злодейка – водка! Ведь ты был такой ласковый и добрый, перед тем, как тебя в армию забрали. Я даже надеялась, что ты в институт поступишь когда-нибудь, и станешь образованным человеком, которым я буду гордиться..."

Вспомнив это, Сергей, озирая нищенские подробности пьяного притона, в котором он провёл уже много дней, неожиданно осознав всю бессмыслицу происходящего, и от обиды на так несправедливо развернувшуюся к нему жизнь, заскрипел зубами и на глазах его появились слёзы отчаяния.

"Ну почему, почему у меня вся жизнь повалилась под откос! Что за злой рок меня преследует... И неужели я такой слабак, что не смогу переломить эту невезуху?! Ведь мне нет ещё и тридцати, а ощущаю я себя мудрецом – пессимистом, который прожил сто лет...

– Иногда, мне кажется, что я прожил уже несколько длинных жизней ...

Нет, с этим надо заканчивать, иначе я сопьюсь и стану полным гопником!.."

... В тот день, он наотрез отказался похмеляться, и, помывшись и почистившись, пошёл искать работу. Через несколько дней, он устроился грузчиком в хлебный магазин, чем-то понравившись заведующей, потом получил комнату на чердаке, от жилуправления, где по ночам, по совместительству, сторожил склад стройматериалов, расположенный в подвале этого же дома.

Напротив от его двери, были мастерские ленинградских художников, с которыми он вскоре познакомился. В одной работала известная художница, которая имела квартиру где-то на Морском проспекте и к которой заходили иногда состоятельные люди, интеллигентного вида.

Вторую занимал художник, окончивший Муху, талантливый человек, но запойный пьяница. Узнав, что Сергей совсем не пьёт, он повздыхал сокрушённо, но зауважал его.

К этому художнику, которого звали Юра изредка заходили его знакомы алкаши, питерская богема – художники и поэты. Забегали и девушки и одна из них, случайно познакомилась с Сергеем. Он вообще нравился девушкам и нередко ловил на себе их взгляды, идя по улице.

В нём, в лице и в фигуре чувствовалась сила и это невольно, как невидимые и невесомые флюиды, распространялось вокруг, создавая своеобразною ауру необычности. В общении он был вежлив, в разговорах проявлял свою начитанность, а его необычные, и часто резкие суждения о происходившем вокруг – вызывали интерес и любопытство.

Девушку звали Любой, и она была журналисткой, работавшей в одной из центральных газет, куда отправляла свои очерки. В периоды, между запоями, Юра был очень мил, много работал и часто приглашал Сергея к себе попить чайку и поболтать.

Вот так, за чаем, Сергей, стал рассказывать, посмеиваясь детали своей жизни в армии. Люба слушала его внимательно, смеялась, но, всматриваясь в лицо Сергея, вдруг поняла, что за этими улыбками и добродушным подсмеиванием над своей наивностью и романтизмом, скрывается драма разочарований и желание сопротивляться эгоистичной меркантильности, ставшей в стране идеологической модой.