Текст книги "Жестокие истории. Сборник рассказов и повестей (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Со временем, зверей стали одолевать комары, слепни, оводы и изюбриха увела Сивого на прохладные крутые склоны приозёрного хребта. Там, почти всегда дул ветерок, росла сочная высокая трава, пахло луговыми цветами, жужжали трудолюбивые шмели и шумел горный ручей, прыгающий с камня на камень в узком ущелье, уходящем вниз, к озеру.

Изредка, изюбриха водила оленёнка на солонец, в долину, где в круглом болотце, между двух скальных уступов, торчал, сочащийся желтовато-коричневой водой, бугор. Вода на вкус была горьковато-солёная и можно было полизать, побелевшие от выступившей соли, остатки корней, упавшей и давно сгнившей, сосны.

Как-то, возвращаясь с солонца, они встретили медведя – мохнатое, сердито – пыхтящее, неповоротливое существо. Он погнался за ними, но быстро отстал и от досады рявкнув несколько раз, ушёл по своим делам.

Позже, осенью, они иногда кормились вместе, на больших горных полянах-марях и Сивый, видя медведей уже не пугался, как в первый раз.

Так он учился различать врагов, опасных и не очень...

Вскоре наступила осень...

Горы из зелёных превратились в серо– жёлто-красные. Листва на деревьях, обожженная ночными заморозками, постепенно меняла цвет, проходя поочерёдно гамму от жёлтого к красному и от серо – зелёного, к тёмно-коричневому...

Вода в ручьях и речках стала ледяной и каменистое дно отливало золотом, сквозь серебряный блеск водных струй, отражающих тёмно-синее прозрачное небо...

Ещё позже, на вершины гор лёг белый снег, а в долинах, утром и вечером на зорях, стали звонким эхом отдаваться трубные звуки изюбриного рёва. Изюбриха забеспокоилась, подолгу стояла и слушала этот рёв, а на свист Сивого почему-то не отзывалась...

В начале зимы, Изюбриха и Сивый объединившись с ещё несколькими такими же парами, стали жить стадом...

Когда выпал глубокий снег, они возвратились в долину, где родился Сивый. Люди там продолжали валить лес, корма было много, а хищники по прежнему держались от шуму и людей подальше...

...Прошёл год. Сивый вырастал большим, сильным, красивым оленем, но его отличал от сородичей цвет шерсти. Он был серым, почти белым и потому, заметен летом и почти невидим зимой на фоне снега.

Когда он, неслышно и твердо ступая проходил вслед за изюбрихой по чистым осиновым рощам, казалось, что по воздуху плывёт плохо различимый силуэт – стройный и лёгкий...

К следующей осени у Сивого появились рожки – спички, но он по прежнему ходил в стаде с изюбрихой...

Началась вторая его зима.

В один из ясных солнечных дней, когда стадо после кормёжки лежало на большой поляне– вырубке, страх, словно вихрь, пролетел по округе и все, вскочив, помчались прочь, в ужасе. На дремлющих зверей, напала стая волков. Но, то ли молодые волки были неумелыми охотниками, то ли их, нападавших, рано заметили олени, но бешеная погоня окончилась ничем – волки отстали, а олени разбившись на группы ускакали и оторвавшись от преследователей ушли дальше, прочь из этих мест.

Тогда Сивый впервые испытал страх волчьей погони и осознал опасность исходящую от этих серых хищников, как неслышные тени скользящих по лесу подкрадываясь, а потом, с частым взвизгивающим придыханием, несущихся вслед. И тогда же, он понял, что может уйти, скрыться, ускакать от них! Молодой олень, осознал силу своих ног, крепость своего тела...

... Прошёл ещё год. Сивый незаметно потерял родственные чувства к изюбрихе – он стал взрослым оленем.

И она ушла, незаметно исчезла из его жизни, в один из закатных вечеров когда таким тревожным эхом отдаётся, среди горной тайги, голос трубящего оленя...

Вскоре, и сам Сивый, сжигаемый страстью и вожделением, с раздувшейся от похоти гривастой шеей и остекленевшими блестящими глазами, распустив слюну, рыл землю копытами и ждал, звал соперника на бой...

Той осенью он впервые обладал молодой грациозной, послушной маткой, а потом месяц водил её за собой, удовлетворял свою неистовую страсть и случалось, дрался за неё с соперниками...

Через месяц страсть прошла и он позволил ей уйти, а сам, соединившись с несколькими такими же молодыми быками, стал жить с ними вместе. На стадо самцов боялись нападать одинокие волки – так эти олени были сильны и бесстрашны.

Прошло ещё несколько лет...

Сивый превратился в сильного, опытного, уверенного в своих силах, оленя.

Во время гона, он уже не боялся соперников, легко расправляясь с каждым, кто рисковал с ним схватиться. В его гареме каждый год бывало по несколько маток. Иногда он убегал сражаться с соперниками и часто пригонял в свой табун новых маток, отвоёванных в схватках...

Проходило время и утолив свою страсть, заложив в потомство своё семя, Сивый уходил и жил там, где хотел, одиноко и свободно. Уже многие олени в приозёрном краю были необычного, светло-рыжего цвета, заметно отличаясь от своих кремово-шоколадных сородичей из других урочищ...

...Морозы в эту зиму были необычайно сильными.

Сивый вынужден был спуститься в долину раньше положенного времени, и это его беспокоило. Снегу здесь было ещё очень мало, и волки легко могли выследить и подкрасться. Потому он был всё время настороже...

...Волк-вожак, вёл стаю в долину. Голод вновь подгонял их, заставляя непрестанно двигаться в поисках пищи.

Зазевавшаяся лисица поздно заметила серые тени, мелькающие на опушке. Волчица, шедшая последней, увидела рыжую, юркнувшую в мелкий лог, сорвалась в карьер, легко настигла стелющуюся в смертном беге лису и мощной хваткой, сверху за горло, задушила её. Потом, приподняв над землей несколько раз встряхнула, бросила жертву на снег, обнюхала и фыркнув, неспешной рысью догнала стаю, уходящую все вперёд и вперед.

Она была ещё недостаточно голодна, чтобы есть неприятно пахнущую лису. Волчица настигла и задушила ее, заметив бегство – сработал инстинкт преследования и закон вражды – волки не терпят лис...

... Сивый на рассвете кормился в осиновой роще на южном склоне полого поднимающегося вверх распадка. Он объедал мёрзлые веточки с вершин тонких стволов.

Проходя мимо крупных осин, он поднимал голову и передними зубами – резцами соскребал вкусную кору сверху вниз, чуть стуча при этом, когда вдавливал зубы в мёрзлый ствол.

Этот звук и привлёк внимание вожака.

Сейчас, в сильный мороз он рассчитывал только на слух, потому что запахи в такую погоду были неподвижны и очень нестойки – вымерзали вместе с влагой.

Вожак остановился, и стая замерла позади. Вожак вновь услышал стук, понял что не ошибся, напрягся и мягкой рысью пошёл вправо по склону.

В редеющей тьме он не сразу заметил силуэт неподвижно стоящего оленя, тоже вглядывающегося в их сторону.

И тут хрустнула ветка под ногой одного из молодых волков.

Олень вздрогнул, сорвался с места и набирая скорость, швыряя комья снега из под копыт, поскакал по склону чуть в гору.

Волки словно семь расправившихся пружин рванулись вслед и полетели, коротко взвизгивая, едва касаясь лапами земли. Гонка началась...

Сивый – это был он, мчался по прямой, как таран, пробивая заросли кустарников и мелкий осинник, выскочил на гриву и на миг задержавшись, осмотревшись, повернул к предгорьям.

Олень уже не один раз спасался там, на отстоях – скальных уступах, с узким входом на них и помнил ещё день, когда пять собак, подхватили его по следу и погнали.

И тогда, Сивый скакал, останавливаясь прислушивался к погоне и снова скакал, пока не поднялся по узкому проходу скального уступа, торчащему над долиной, на отстой. Прибежавшие собаки затявкали, засуетились, не решаясь, напасть на свирепого оленя вооружённого толстыми развесистыми рогами с острыми концами, обещающих столкнуть в пропасть всякого, кто рискнёт по узкому уступу прорваться к нему.

Тогда, охотник – хозяин собак, слышал лай, но не успел до ночи подняться на скалу, а под утро проголодавшиеся собаки ушли вслед за ним, в зимовье...

...Погоня продолжалась уже долго. Волки далеко отстали от Сивого, но бросать преследование не хотели. Голод и холод будили в них раздражение и злобу которые заставляли напрягать все силы. И потом, преимущество было на их стороне.

Целью и смыслом жизни хищников является погоня и кровавые схватки. И в этот раз, они делали то, к чему их предназначила природа. Они были тем бичом, которым процесс жизни постоянно ускорялся, подгонялся.

Но Сивый не хотел стать очередной фатальной жертвой этих страшных законов. Он был готов постоять за себя ...

Волков было семь. Они, срезая углы сокращали время погони. Неглубокий снег не мешал волкам – бежать было удобно. Сивый же, доставая копытами до земли, часто поскальзывался и тратил силы впустую.

Заметив, что волки срезают углы, когда он круто поворачивал, Сивый старался бежать по прямой, однако часто, то лесная чаща, то непролазный валежник мешали этому.

Олень слышал погоню позади и старался оторваться от преследователей.

Он разгорячился, и струйки пара вылетали из ноздрей. Сивая грива покрылась инеем от горячего дыхания, но сердце билось сильно и ровно, а большое тело, с поджарым задом и крепкими ногами, швыряло километр за километром под острые копыта...

Совсем рассвело, и стали видны склоны широкой долины, заснеженная змейка реки, петляющая между крутых берегов. Но ни олень, ни волки не смотрели по сторонам.

В этот стылый, серый день, под облачным и морозно-туманным небом, на просторах необъятной тайги, разыгрывалась привычная драма жизни, участниками которой были волки, благородный олень Сивый и где-то, ещё далеко, присутствовал человек.

А сценой и зрителем, одновременно, была равнодушная природа, вмещающая в себя всё: и триумф яростной жизни и трагедию неотвратимой смерти...

...Нет! Конечно же мы не забыли о человеке !..

Утром, выйдя из зимовья, охотник поправил шапку на голове, похлопал, рука об руку, закашлялся. Он наверное застудил верхушки лёгких и кашляя иногда, чувствовал пустоту в верху груди...

И ещё, он устал. Ему хотелось поскорее уйти из этой морозной тишины и сумрака, оказаться дома: в начале выйти к асфальтовому шоссе, потом, дождавшись автобуса или попутки уехать в город, к электрическим огням и шуму машин, большим домам и ровному полу в больших квартирах.

Он решил сегодня последний день идти по следу, а завтра выезжать. Да и на работу уже пора, отпуск кончается.

Человек представил себе парную баню, пахнущую берёзовым веником, щиплющий за уши жар и его пробрала дрожь.

– Лучше об этом пока не думать – бормотал он и чуть прихрамывая, двинулся в сторону предгорий. Он знал, что стая, замыкая кольцо перехода, пойдёт где-то там, по верху.

– За сутки они о-го-го, сколько могут отмахать – продолжил он разговор с самим собой и поправил лямки рюкзака, задубевшие от влаги и пота. Брезент, из которого сшит рюкзак, давно потерял первоначальный цвет и был похож на грубую, плохо выделанную шкуру.

"Надо бы постирать" – думал охотник, но знал, что сам никогда этого не сделает. "Рюкзак – это часть моей походной жизни и оттого он так выглядит. Он в лесу таким и должен быть ... И в глаза не бросается... Маскировка" – завершил он тему и тихонько засмеялся...

Осторожно балансируя руками, перешёл по упавшему дереву глубокий овраг-русло вымерзшей речки, на минуту остановился и осмотрелся...

Издалека заметил следы на снегу, подойдя потрогал ногой и с удивлением отметил, что они совсем свежие.

Приглядевшись, увидел среди кустов, чуть поодаль, большие следы. "Хм – прокряхтел он наклоняясь и стал разбираться...

Вскоре охотник понял, что большие следы принадлежат оленю, а следы поменьше – волкам или собакам. "Но откуда здесь собаки? В такой холод ни один охотник не рискнет выйти в тайгу".

Человек поправил на плече новое ружье-одностволку и продолжил про себя: "Может быть, сегодня я ружьё очень кстати взял. Ведь волки, – а это могут быть "мои" волки, – кажется гонят оленя на отстой. А здесь отстой один в округе, и я могу туда напрямик пойти".

Он конечно до конца не верил в удачу, но чем чёрт не шутит...

"Могыть быть. Могыть быть" -вспомнил он монолог юмориста Райкина и рассмеялся. На время, даже показалось, что всё вокруг как-то посветлело и потеплело.

"А жисть – то может быть и ничего ещё" – продолжая цитировать юмориста, иронизировал он над своими мрачными недавними мыслями...

...Сивый зигзагами поднимался к отстою.

Наконец, стуча копытами по камню, вскочил на карниз, прошёл по узкому проходу на широкую площадку окружённую обрывом, остановился и посмотрел назад.

Далеко внизу, мелькая среди тёмных стволов серыми точками, двигались, один за другим, его преследователи. Высота скалы была метров сто пятьдесят и вход на неё начинался почти на гребне горы. Основание скалы вырастало из крутого склона, спускающегося к маленькой речке и усыпанного острыми каменными глыбами, оставшимися здесь после давнего страшного землетрясения...

...Вожак знал, что олень идёт на отстой.

Он, однажды уже, будучи молодым волком, участвовал в такой погоне. Тогда они загнали оленя на скалу, просидели сторожа его несколько часов, а когда олень попробовал прорваться, задрали и съели его.

Но и волки начали уставать. Часто и глубоко дыша они хватали на ходу снег – несмотря на мороз хотелось пить ...

...Человек перевалил через гребень, спустился в лощину, перешёл наледь замерзшего ручья и остановился. Устало, вздыхая, сбросил рюкзак под высокой с кривым стволом сосной. Развёл костёр, вскипятил чай, быстро поел и продолжил путь.

Он торопился...

До отстоя оставалось километра три. По горам это выходило час – полтора. Волки и олень, теперь, опережали его на полдня, и он боялся опоздать...

...Вперёд стаи, вырвался тот молодой волк, которого искусал вожак во время предыдущей охоты.

Он шёл рысью, слева от стаи и получилось так, что ему не надо было взбираться в крутой подъём – он, по диагонали достиг отстоя первым, взобрался на карниз и при виде так близко стоящего оленя, забыл осторожность...

Сивый ждал нападения. Олень шагнул навстречу прыгнувшему волку и молниеносным ударом, опущенных навстречу хищнику рогов, скинул нападавшего в обрыв. Волк с визгом полетел, вниз переворачиваясь в воздухе и упав на острый гранитный гребень, сломал себе спину и мгновенно умер...

Стая поднялась к отстою через минуту, видела падающего сородича и потому была осторожна.

Волки расположились полукругом перед входом на узкий карниз, скалили зубы, видя перед собой, всего в пяти шагах, такую желанную, но недостижимую добычу.

Сивый же, глядя на преследователей, разъярился: его глаза налились кровью, шерсть на хребте поднялась торчком, голова с остро отполированными рогами, то угрожающе опускалась, то резко поднималась. Острые копыта рыли снег, стуча по мерзлому плитняку.

А волки нетерпеливо топтались перед входом на карниз, но атаковать боялись.

Вожак первым успокоился, облизываясь, неотрывно смотрел на Сивого, беспокойно переступая с лапы на лапу. Потом сел и подняв голову к небу, завыл.

Морозный воздух плохо резонировал, но получалось всё-таки страшно и тоскливо.

– О – О – О – выводил он толсто и басисто... И в конце гнусаво запел: -У – У – У – и резко оборвал.

Голод злоба, жажда крови – всё слилось в этом ужасном вопле негодования и ярости!

Сивый сильнее застучал копытами и сделал резкое движение навстречу волкам. Стая встрепенулась, но олень благоразумно остался на площадке, злобно раздувая ноздри пышущие паром, угрожающе поводя тяжелыми рогами...

Прошло два часа...

День клонился к вечеру. Мороз крепчал. Серая муть, наползающая из-за гор, казалось, несла с собой обжигающий ледяной воздух.

Волки, свернувшись калачиком лежали рядом со входом на отстой, олень же, по – прежнему стоял.

Отчаянная гонка, голод, неистовый холод отняли у него много сил. Сивый, утратив ярость, крупно дрожал переминаясь с ноги на ногу стуча копытами по камню. Он истоптал весь снег на площадке и гранит скалы, проглядывал сквозь белизну снега чёрными полосами...

Иногда усталый зверь оступался споткнувшись и волки вскакивали, готовые напасть.

Но Сивый выправлялся, и хищники снова ложились в томительном ожидании, изредка тонко поскуливая.

А Сивый не мог лечь, не мог стоять на одном месте и потому, от долгого, бессмысленно долгого движения, начал уставать.

Изредка он заглядывал вниз, в пропасть, как бы примериваясь...

Время тянулось медленней и медленней. Неподвижно замерли вокруг отстоя заснеженные склоны кое– где покрытые серой щетиной кустарников и островами сосновых рощ...

...Человек вышел из-за заснеженного ельника и увидел впереди: отстой, белеющую кромку гребня на горизонте, редкие гнутые ветрами сосны с примороженной к хвое снежной пылью. Он остановился тяжело дыша, сел на поваленное весенней бурей дерево и сбросил рюкзак, а потом отдыхиваясь стал вглядываться в даль, стараясь увидеть зверей.

И действительно, вскоре заметил на вершине скалы, что-то серое и движущееся.

– Чёрт – выругался он.

– Если это изюбрь, то он должен быть коричневым, почти чёрным...

Охотник щурился, крутил головой и в какой– то момент различил голову и крупные рога.

– Ого, – воскликнул он – а ведь это олень и какой здоровый, да ещё и белый.

Помолчал соображая.

Вспомнил "Охотничьи рассказы" Черкасова.

"Да ведь это "князёк"! Так, их из-за необычного цвета называли. Чудеса! – протянул он.

– Похоже, что это тот самый сивый изюбрь, о котором мне уже рассказывали".

Такое чудо охотник видел впервые, хотя оленей встречал в тайге часто, да иногда и стрелять приходилось.

Однако сколько не вглядывался человек, волков увидеть так и не мог.

"Далеко ещё" – подумал он, но двигаться стал осторожнее, осмотрел ружьё и приготовил патроны с крупной картечью положив их поближе, в нагрудный карман.

Потом несколько раз на пробу прицелился, вскидывая ружье и быстро и привычно вставляя приклад одностволки в плечевую впадину.

Потоптавшись, спрятал рюкзак под дерево, попрыгал, проверяя не гремят ли патроны в карманах и не торопясь, насторожившись тронулся вперёд, стараясь прикрываться от скалы за крупными деревьями. Он по опыту знал, что олени видят очень хорошо.

– Тем более серые разбойники... А они где-то там, поблизости – шептал он, хотя до скалы было ещё далеко...

Человек плохо выговаривал слова, потому что от сильного мороза на его длинных усах под носом, образовались ледяные сосульки величиной с вишнёвые ягоды.

Эти "вишни" касаясь кожи носа, обжигали морозом и человек ругнулся. Оттаять их не было никакой возможности – язык больно прилипал к заиндевелой поверхности. Оторвать же "вишни" можно было только с усами...

...Сивый замерзал...

Он стал суетиться, бил копытами по камню, крутился на пятачке площадки, тяжело дышал, вздымая заиндевелые бока.

Волки тоже оживились. Они вскочили, перебегали с места на место, рычали и не отрывали пронзительных злых глаз от изюбря...

И тут Сивый решился. Он подошёл к краю обрыва, слева от входа на отстой, где, как ему казалось было пониже, потоптался зло взглядывая в сторону волков и вдруг, чуть присев на мощные задние ноги, опустил передние через кромку скалы и выждав мгновение, оттолкнувшись, прыгнул вниз, в неизвестность, привычно надеясь на силу и ловкость своего тела!

До этого, он уже не один раз прыгал на крутых склонах с уступа на уступ с высоты пяти – десяти метров. Но здесь было много выше и только мороз, волки и плохая видимость заставили его это сделать...

Волки такого не ожидали!

Первым среагировал вожак. Он, осторожно ступая прошёл по карнизу на опустевшую площадку, раздувая ноздри втягивал и выдыхал воздух. Но изюбря там уже не было, хотя запах его ещё сохранился.

Волк, опасливо почти подполз к краю пропасти и глянул вниз. И увидел широкую речную долину, заснеженные сосны, каменную осыпь прикрытую снегом и движущуюся фигурку человека...

Через секунду, снизу раздался крик:

– Эй!.. Э-ге-гей! – и хлестнул бич ружейного выстрела.

Волки бросились к выходу с площадки. Вожак ударил замешкавшегося молодого клыками разинутой пасти по загривку, рыкнул и намётом помчался прочь от отстоя, в гору! И за ним в рассыпную понеслись остальные пять.

Через несколько мгновений площадка отстоя опустела...

... Охотник, подойдя поближе, хорошо рассмотрел оленя, но волков не видел – они лежали за уступом, а до отстоя было ещё метров сто пятьдесят.

А когда увидел, что олень, примериваясь опускает передние ноги с обрыва, то глазам своим не поверил...

"Он что, самоубийца?" – мелькнуло в голове. Тут охотник выскочил из-за дерева, но было уже поздно.

Сивого цвета олень, оттолкнулся и прыгнул вниз и падал набирая скорость, в полёте стараясь сохранять равновесие!

И это ему в начале удавалось...

Но метров через восемьдесят полёта-падения, его стало клонить вперёд, переворачивая головой вниз...

Когда изюбрь уже не управлял телом, он первый раз коснулся выступа скалы, "сломался" и ниже, ударившись во второй раз о гранитную глыбу боком, беспорядочно, куском мёртвого мяса упал на заснеженные камни.

Человек негодуя, протестуя всеми чувствами остановился и закричал, а потом вскинув ружьё и словно салютуя храбрецу, выстрелил в воздух. – Неужели олень покончил с собой? – шептал он, тоскливо глядя вверх, на каменную осыпь, будто ожидая, что олень поднимется и выскочит оттуда живой и невредимый... Но вокруг, расстилалось холодное, стыло-молчаливое и неподвижное пространство дремучей тайги...

...Шумно отдуваясь, человек медленно шагал по дороге, то и дело оступаясь, иногда тяжело, не удержавшись на ногах, падал подгибая колени, стараясь их не повредить.

Глаза уже привыкли к темноте, но видели все равно плохо и только хорошее знание местности помогало не сбиться с пути – человек в этих местах бывал уже не один раз...

Наконец, впереди, на краю большой поляны, зачернела односкатная крыша зимовья.

...Неизвестно кто и когда построил эту избушку, но с той поры она не один раз укрывала замерзающего охотника или заблудившегося лесного скитальца. Охотник, ночевал здесь первый раз лет десять назад и тогда, эти леса считались для него чуть ли не краем света.

Сейчас он знал их, как свой огород и поэтому был спокоен.

Однако, сегодня ночью, после многокилометровой ходьбы, да ещё с тяжёлым рюкзаком набитым мясом, он устал зверски и едва добрёл до спасительного домика...

Свалив тяжёлый рюкзак с плеч под навес низкой крыши, он отворил скрипнувшую дверь и с трудом пролез внутрь.

Охлопывая себя и сапоги от налипшего мёрзлого снега, огляделся. Привычным движением, нашарив рукой спички на подоконнике, взял их. Дрожащей рукой чиркнув два раза, зажёг свечку и когда в избушке стало светлее, повалился на нары со вздохом – стоном. Он не мог разогнуть натруженную спину, а ноги гудели от усталости...

Дрожащий огонёк высветил закопченный потолок над деревянным столиком у окна, железную печку на металлических ножках, кучу дров сваленных в углу, невысокие нары во всю ширину домика.

Немного полежав, человек с кряхтением встал, распрямил спину, подошёл к печке, положил внутрь на старую золу бересты, которая большими кусками лежала под печкой.

Потом достал нож из деревянных ножен, в таких походах, всегда висевший на ремне, сбоку; нащипал лучины из приготовленного смолистого полена, им же оставленного в предыдущее посещение избушки.

Снова чиркнув спичкой, зажёг огонь в печке.

Прикрыв дверцу ненадолго, но услышав когда огонь загудел внутри снова открыл, наложил полную печку дров и закрыл её уже на задвижку.

Выйдя наружу, занёс внутрь кусок льда, вырубленного тоже заранее в болотце неподалёку, разбил его топором на чурке и сложив всё в котелок, поставил кипятить воду для чая.

Недолго полежав на нарах, отдышавшись поднялся, занёс внутрь большой кусок мяса, достав его из рюкзака.

Ружьё повесил снаружи, на гвоздь под крышей.

Острым ножом, с трудом нарезал мясо мёрзлыми ломтями и положил на закопченную сковороду.

Взял с подоконника, тоже замёрзшую половинку луковицы и покрошил ее туда же. Потом с полки снял полотняный мешочек с серыми выступившими пятнами жира, достал из него кусок солёного сала, порезал длинными палочками в сковороду.

Печка разгорелась и загудела мерно вздыхая, как паровозная топка; плита в центре заалела раскалённым металлом.

Туда, на самый жар, он поставил сковороду, помешал содержимое и стал ждать...

Чайник закипел, с шипением проливая капли горячей воды на раскаленную печь.

Отлив немного кипятка в кружку, человек бросил туда оставшиеся на чурке льдинки и не выходя на мороз, тут же возле печки помыл руки и лицо, осторожно обрывая с усов остатки ледяных "вишен".

На сковородке зашкворчало и такой вкусный запах разошёлся в согревающемся зимовье, что человеку зверски захотелось есть и он, несколько раз невольно сглотнул слюну.

"О– о, как я их понимаю – подумал он о волках и может быть впервые за весь длинный вечер, улыбнулся.

– Все-е-е, мы дети-и галактики-и...– замурлыкал он популярную песню и стал устраиваться поудобней.

Снял, наконец, суконную куртку на ватном подкладке, душегрейку, расправил плечи, посидел неподвижно вороша волосы и уставившись в яркие точки огня, видимые сквозь круглые дырочки в дверце печки.

Немного погодя. достал с полки мешок с сухарями, протёр нечистым полотенцем алюминиевую гнутую ложку, поставил сковороду с жаренной олениной на стол и принялся есть, аппетитно чавкая и хрустя сухариками. Дожёвывая и проглатывая очередной кусок мяса, нежного и ароматного, он бормотал по привычке: – Так жить можно – и немножко подумав, набив рот очередным куском мяса, прожёвывая, нечленораздельно добавил: – Ради такого момента стоит жить, мёрзнуть и надрываться!

Через час зимовье нагрелось...

Человек наелся, спрятал все припасы на полку, подальше от мышей. Сковороду с оставшимся недоеденным мясом вынес на улицу и прикрыв крышкой оставил под скатом крыши.

Отойдя от избушки, постоял, поглядывая в невидимое небо, потирая свободной рукой зябнущие уши.

Вернувшись в зимовье, достал из под нар толстые берёзовые поленья, положил их на тлеющие угли в печку.

Расстелив на нарах остатки старого ватного одеяла, он разулся, потом развесил на верёвочках над печью влажные портянки и поставил сапоги в тепло, но подальше от раскаленных печных стенок.

Не снимая носков, устало зевая, лёг.

Похрустел суставами раскладываясь поудобнее и под мерное потрескивание разгорающихся дров задремал...

Вскоре, ещё раз открыл глаза, потея, снял свитер, оставшись в несвежей футболке – безрукавке.

Потом, вспомнив приподнялся, задул оплывающую от внешнего жара свечу и вздыхая, бормоча что-то нечленораздельное, уснул...

...Снаружи трещал мороз, и лопалась кора на деревьях. Было тихо и темно, а оттаявшее окошко зимовья чуть светилось изнутри, да из печной трубы домика изредка вылетали искры...

...Вожак увёл стаю от отстоя и давая отдых уставшим телам, волки вскоре легли, голодные и злые.

Перед сном молодые волки грызлись между собой, отбивая место поближе к вожаку.

Тот, как обычно, лёг на возвышении почти не оттаптываясь и беспокойно заснул, вспоминая звук ружейного выстрела и крик человека.

Он уже решил утром идти обратно, к тому месту, где они на днях задрали лосёнка – волк вспомнил об оставшихся в тех местах двух лосях...

...Человеку снился сон...

Он повёл детей, своих и соседских в лес, неподалеку от города, на берег водохранилища. Выйдя к заливу они долго купались в теплой прозрачной воде, загорали и бегали наперегонки.

Потом, одевшись пошли дальше, потому что он обещал им показать ближнее зимовье.

Когда перейдя болотистый ручей вошли в сосновый распадок, то на бугре около родничка, увидели на месте лесного домика чёрные угли.

Кто-то сжёг зимовье ещё ранней весной, может быть ещё по снегу. Сделали это, скорее всего местные лесники, которые не любили, когда в их владениях, в лесном домике ночевали подростки.

...Но увидев пепелище, дети не огорчились, а он, в утешение им и себе быстро развёл костёр, вскипятил чай и вкусно накормил всех бутербродами с колбасой и сыром.

Дети были маленькими и им нравилось просто сидеть у костра, подкладывать в него веточки иногда немного обжигая пальцы.

Они весело и громко визжали от восторга, когда отец, бросив в костёр охапку сосновой хвои, поднял пламя костра высоко вверх...

На обратном пути, он вырезал детям из "медвежьей" дудки трубки, сделал надрез на боку и когда сильно дунешь в открытую сторону, то раздавался громкий гуд-рёв, будто бычок мычит.

Он назвал дудки рогом Олифанта и рассказал детям историю о рыцаре Ланселоте, который долго бился с сарацинами и когда изнемог, то затрубил в волшебный рог Олифанта и воины короля Артура услышали этот рог за много километров...

Его черноглазая дочка Катя, ласкаясь к нему говорила: – Папа, откуда ты всё знаешь? Когда ты в хорошем настроении я тебя просто люблю. Очень, очень! Он рассмеялся.......... и проснулся.

Печка прогорела. Было холодно, темно и страшно.

Охотник встал, распрямил затекшую спину, дрожа от холода наложил в печку дров, подул на угли и увидев язычки пламени лизавшие поленья, снова лёг и засыпая, услышал гул разгорающейся печки...

В следующий раз проснулся он рано и потянувшись, вспомнив вчерашний день, проурчал хрипло: – Эх, хорошо!

Поднявшись, оделся и поставив подогревать вчерашнее мясо, выпил кружку крепкого вчерашнего чая.

Когда завтрак был готов – поел с аппетитом. Подогретая оленина была ещё вкуснее, чем вчера.

Силы от свежего мяса прибавилось значительно, и охотник заметно повеселел. Прибрав в зимовье, занёс несколько охапок дров, свалил их в угол, протёр стол старой газетой, кое-как помыл горячей водой сковороду и повесил её на гвоздь над столом.

Потом обулся по настоящему, надел куртку, застегнулся на все пуговицы, ещё раз огляделся, поклонился на два дальних угла, проворчал: – С богом! – и толкнул дверь...

Мороз начинал отступать. Было заметно теплее, чем вчера и в вершинах сосен тревожно гудел ветер...

Подгоняемый попутным ветром, быстро шагая, охотник пошёл вниз, в распадок, выходящий к речке. Скоро он согрелся, размял ноги и мысли по протоптанной, накатанной колее заскользили в голове.

"По пути загляну туда, где волки задавили лосёнка, посмотрю, приходили ли серые туда ещё раз...

– Ну а потом двину на шоссе, а оттуда в город. Вечером смотришь, буду дома...".

Он соскучился по детям и хотелось поскорее попасть в баню, выпарить из себя весь холод, который казалось, проник даже внутрь костей...

...Пройдя полями несколько километров, он нашел место где лежали остатки лосенка, осмотрелся, увидел следы колонка и лисьи строчки вокруг. Охотник подумал, что можно в следующий раз поставить здесь капканы.

Поэтому он старался сильно не следить, снял рюкзак, поднялся на речной берег, присмотрел пушистую сосну и поставив ружье к стволу, стал стаскивать под дерево волчьи объедки: кости, голову, куски шкуры. Потом стал делать небольшую загородку из веток...